Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Глава 4
ВИНС

Альтернативная точка зрения на дуэль между джентльменами, а также влияние операции по увеличению груди на одного из участников конфликта.

Я разговаривал с Эшли Смит, пиарщицей нашей звукозаписывающей компании, когда Томми в своем репертуаре вклинился в разговор. Он не имел никакого отношения к тому, о чем мы говорили. Когда я сказал ему, чтобы он держал рот на замке, он схватил меня за шею.

– Сейчас же убери свои гребаные руки от меня! – велел я ему.

Мы находились посреди переполненного аэропорта, вокруг было полно свидетелей. Одно неловкое движение, и его бы снова отправили за решетку. Поэтому я снова предупредил его: «Убери от меня свои гребаные руки».

А когда он не убрал, я повалил его на землю. Поэтому я не называл бы это подлым ударом – скорее, я ударил подлеца.

Томми может быть самым веселым парнем на свете. Его единственная проблема в том, что он так боится не понравиться другим людям, что лжет, чтобы выглядеть лучше. Он такой, какой есть, и таким будет всегда. Он хамелеон. Он с головой уходит в любое новое увлечение. Он никогда толком не следовал тому, что сделало его тем, кем он был, – я имею в виду рок-н-ролл. Если в моде был хип-хоп, он начинал читать рэп, если панк – он превращался в панк-рокера. Если бы у Томми были сиськи, он бы играл в Spice Girls.

Глава 5
НИККИ

Размышления о двадцати годах взлетов и падений на дружеском фронте по случаю трагического разрыва.

Когда Томми выпустили из тюрьмы, он даже не удосужился позвонить никому из группы. Я только через три дня узнал, что он на свободе. А узнал я об этом потому, что кто-то увидел его в торговом центре. Я был в ярости. Я навещал его почти каждую неделю. Делал все возможное, чтобы он оставался в здравом уме. Даже начал кампанию по сбору писем, чтобы добиться его досрочного освобождения. И когда он даже не сообщил мне о своем освобождении, это было похоже на плевок в душу.

Я позвонил ему и спросил:

– Что за дела? Почему ты не сказал мне, что вышел?

– В чем проблема? – рассердился он. – Я не обязан отчитываться перед тобой.

На протяжении всего турне Greatest Hits, которое последовало за этим, он оставался холодным и равнодушным. Томми стал живой бомбой замедленного действия, тикающей от обиды. Взрыв был лишь вопросом времени. Поэтому, когда все ополчились против Винса после драки в аэропорту, я понял, что происходит на самом деле: Томми подливает масла в огонь. Конечно, Винс по-идиотски повел себя с нашей пиарщицей. Но Томми только усугубил и без того плохую ситуацию, схватив Винса за шею. В самолете после этого Томми очень разнервничался и начал плакать, а Винс отсел как можно дальше, дулся и возмущался. Они были как два маленьких ребенка.

Подобное происходило между нами миллион раз. Но, несмотря на все ссоры, мы все равно оставались группой. Все мы совершали ошибки. Все мы иногда были засранцами.

В самолете я рассказал им о новых правилах игры:

– Слушайте, сейчас мы оказались там, где давно хотели быть: у нас есть свой лейбл. Так что мы можем переиздать наши старые альбомы со всеми неизданными треками, которые просили фэны, записать новый альбом чистого рока, а к сентябрю 2001 года взять отпуск и поработать над сольными проектами.

Но Томми это не устраивало. Вернувшись в Лос-Анджелес, он наотрез отказывался говорить с Винсом и мириться. А Винс отказывался говорить с Томми. Оба были неправы, но ни один из них не хотел этого признавать. Я знал, что если бы они просто сели за стол, как мы с Винсом после нашей ссоры во время тура Generation Swine, то могли бы решить все свои проблемы. Но максимум, что я смог сделать, – это уговорить Томми закончить тур.

– Хорошо, – сказал он мне. – Но я хочу собственный автобус. И я хочу собственную гримерку. И даже не думай посадить меня на один самолет с этим придурком. Я не хочу видеть этого мудака, пока не зажгутся огни. А когда мы сойдем со сцены, лучше, блядь, отведи его в одну сторону, а меня – в другую. Я не хочу столкнуться с ним. Потому что, чувак, я за себя не ручаюсь.

Когда мы вернулись домой после тура, позвонил друг и сказал, чтобы я включил радио KROQ. Там шло интервью с Памелой Андерсон. Она сказала, что они с Томми снова вместе и что Томми решил уйти из Mötley Crüe, чтобы записать сольный альбом.

Вот так я узнал, что Томми покинул группу: от Йоко Оно на KROQ. Я принялся звонить Томми, но он не отвечал на мои звонки. Я заходил к нему домой, но он не открывал дверь. Я писал ему письма, бумажные и электронные, но он никогда не отвечал. Его просто не было, как будто не существовало двадцати лет дружбы и музыки. Это было очень больно. Но теперь боль прошла.

Глава 6
МИК

Любопытное приключение, связанное с такими фантастическими порождениями воображения, как призраки, инопланетяне и психиатры.

Я пожаловался своему врачу на то, что мне трудно заснуть и еще труднее заставить себя подняться с постели утром.

А он на это ответил: «У вас депрессия».

Я и без доктора был в курсе. Я страдал от депрессии годами. Каждый день я испытывал адскую боль и был истощен от многолетних разъездов на тысячи километров с группой, участники которой до сих пор ссорятся, как малые дети. Все это превращалось в какой-то бред. Когда Томми вознамерился уйти из группы, я решил так: коли уж тебе не нравится то, чем занимаешься, то ты не выкладываешься по полной. И тогда начинаешь обижаться на людей, которые, по твоему мнению, сдерживают тебя, и каждая мелочь раздувается до размеров слона, как это случилось в аэропорту с Винсом. Поэтому, если Томми хочет уйти из группы, пусть уходит и сам разберется, прав был или нет. Например, когда я был в White Horse, мне постоянно твердили, что я не могу играть так же хорошо, как остальные, поэтому я последовал инстинкту и ушел, чтобы заниматься тем, чем действительно хочу. И, в конце концов, именно я смеялся последним. Кто знает, что будет с Томми?

От депрессии врач прописал мне «Золофт» и «Велбутрин». Я пошел домой с мыслями, что смогу избавиться от сонливости, бросить курить, набраться энергии, выйти на улицу и заняться чем-нибудь полезным. Куда там. Я принял таблетки и мгновенно оказался в другом измерении. Ночью я просыпался в панике, думая, что меня похищают инопланетяне или преследуют призраки. Но я оглядывался вокруг, и рядом никого не было. Вдруг с потолка начало капать странное дерьмо, а из луж на полу выросли непонятные фигуры.

Я позвонил доктору и рассказал ему о произошедшем, а он посоветовал продолжать принимать лекарства – организм скоро перестроится. Три недели подряд я находился в состоянии безостановочного кислотного трипа. Каждый день я все больше терял рассудок. Идя по бежевому ковру, я видел, что отпечатки моих ботинок фосфоресцировали оранжевым светом. Я был уверен, что сейчас что-то произойдет, и я либо покончу с собой, либо достану один из своих пистолетов и перестреляю весь район. Я знал, что мозг соображает неправильно, но ничего не мог с этим поделать.

Наконец я пошел к психиатру, и он поставил мне диагноз «шизофрения». Депрессия казалась пустяком по сравнению с шизофренией. Психиатр выписал мне еще одни таблетки, чтобы уравновесить действие других лекарств. А потом позвонил моему ортопеду и сказал, чтобы тот отменил мои обезболивающие, которые я принимал для спины, потому что беспокоился, что я становлюсь наркоманом. Я никогда не был наркоманом – мне хватало десятидневного запаса таблеток на месяц. Но теперь благодаря всем этим врачам стал шизофреником и испытывал постоянные боли из-за болезни костей, от которой мучился вот уже тридцать лет. К тому же в результате побочного действия одной из таблеток руки начали опухать, и я не мог играть на гитаре.

Брат переехал ко мне, чтобы заботиться обо мне. И в ту ночь мой матрас начал прогибаться подо мной и двигаться, как змея. Я подумал, что это опять разыгралось воображение, но утром брат спросил, что я положил в кровать, что она так тряслась ночью. Теперь я понятия не имел, что реальность, а что иллюзия. Я всегда знал, что ученые и правительства говорят нам неправду, но теперь впервые увидел доказательство. Наркотики открыли мне окно в мир духов, и я не сомневался, что некоторые вещи, которые я видел, действительно существуют. Но для того, чтобы нормально существовать в повседневном мире, наш разум должен сузить поле восприятия до небольшого кусочка реальности и исключить все остальное. К сожалению, будучи жителем Земли, я должен был вернуться на свою планету. Поэтому снова позвонил доктору и стал умолять его избавить меня от таблеток. Он велел мне быть терпеливым и ждать, пока я привыкну.

В тот день я начал смутно слышать радио в другой комнате. Но, когда заткнул уши, музыка и голоса стали громче. Они были в моей голове. Последней каплей стало появление болотно-серого призрака, который прижал меня к матрасу во сне. Я начал кричать на него: «Отпусти меня, или я сломаю твою гребаную шею». Но он продержал меня там целый час. На следующую ночь серый призрак вернулся. Но на сей раз я схватил его, и он исчез. Проснувшись утром с обычной болью во всех суставах, из-за которой мне было так трудно даже встать, я понял, что серый призрак – это материальное воплощение моего анкилозирующего спондилита. Вот что сдерживало меня всю мою жизнь.

В тот день я снова позвонил своему врачу, и он заверил меня, что это нормальные побочные эффекты.

– Сомневаюсь в этом, – сказал я. – Это смахивает на кислотные приступы.

– Хорошо, – вздохнул он. – Тогда заходите.

Как только я вошел в кабинет, то увидел страх в его глазах. Я выглядел как смерть в сапогах.

Глава 7
ТОММИ

В которой наш герой, пройдя путь от мальчика до мужчины, делает свое последнее открытие: держаться подальше от того, что причиняет ему боль.

Я думаю, что группа всегда винила Памелу в моем уходе. Они называли ее гребаной Йоко и швыряли дротики в ее фотографию в гримерке. Но она не просила меня уйти из группы, несмотря на наши разногласия. Но каждое решение, принятое мной в плане музыки, я всегда принимал самостоятельно. Тот факт, что я ушел из группы, не должен был стать сюрпризом для Никки; я говорил ему об этом много раз, но, думаю, он просто не хотел в это верить после всего, через что мы прошли.

По какой-то причине Никки и Памела никогда не ладили, что меня всегда бесило, потому что это она познакомила Никки с Донной. Памела пальнула стрелой Купидона, подстрелила их обоих, и между ними тут же вспыхнула щенячья любовь. Я думаю, у Винса тоже были проблемы с Памелой, потому что он утверждал, что они трахались, хотя она уверяет в обратном. Но он никогда не был так зол на нее, как Никки, который и по сей день ненавидит Памелу до глубины души.

Я и сам когда-то ненавидел ее. После развода и заточения в тюрьме, пока она встречалась с бывшим, я сказал себе, что ни за что, блядь, на свете не прощу ее. Я как можно спокойнее принял тот факт, что меня уволили. Всякий раз, когда я приходил за мальчиками, она велела няне выводить детей и делала вид, что ее нет дома.

Но, как и в истории с Бобби Браун, мы с Памелой не могли держаться подальше друг от друга. Сначала она вдруг снова начала звонить мне, когда я встречался с Кармен. Затем однажды днем, когда я пришел забирать мальчиков, няни не было дома, и вместо нее вышла Памела. Несмотря на всю боль и грязь, через которые нам пришлось пройти, мы моментально почувствовали то волшебство, то первоначальное притяжение, которое свело нас вместе в тот канун Нового года пять лет назад. После этого каждый раз, когда я приходил к детям, мы немного тусовались, пока однажды не обнаружили, что тусуемся у нее в постели. Тогда я стал оставаться на ночь и проводить с ней все больше и больше времени, пока мы снова не стали практически супружеской парой. Я попросил ее переехать ко мне, и в тот же день она пошла в суд и наконец сняла с меня запретительный ордер. Мы даже планировали снова пожениться в День святого Валентина.

Но все быстро вернулось на круги своя, потому что мы так и не смогли по-настоящему разобраться с нашими проблемами. Было трудно заставить ее обсуждать их, и вся наша работа с психотерапевтом ни к чему не привела. Вместо того чтобы работать над проблемами, она любила ставить ультиматумы, например: «Если ты будешь пить, я не смогу быть с тобой». Маленький мальчик, которым я был до тюрьмы, ненавидел ультиматумы, но теперь я пытался принять их как часть ее личности. Наши отношения напоминали поле битвы, усеянное минами, которые мы не обезвредили. В результате мы ходили на цыпочках, чтобы не подорваться.

Все снова разрушилось в канун Нового года. Мы сидели на жопах, смотрели телевизор, и я сказал: «Знаешь что, сегодня Новый год. Сегодня пятая годовщина нашей встречи, а завтра наступит очередное ебаное тысячелетие. Давай выпьем по рюмке “Голдшлягера” по старой памяти, расслабимся в джакузи и хорошо проведем время». Она согласилась. В последующие несколько дней, когда удавалось побыть наедине, мы тайком выпивали вместе и расслаблялись.

Но потом она испугалась, потому что, выпив, мы наступили на одну из тех мин. «Боже мой, – повторяла она. – Не могу поверить, что я пила с тобой. Я не должна была этого делать». Чувство вины потянуло за собой ужасы прошлого. Как раз тогда мне пришлось уехать на гастроли с моей группой Methods of Mayhem. Когда я вернулся домой, Памела была за городом на телевизионных съемках. Мы продолжали тосковать друг по другу, расстояние и отсутствие общения разрушали нас. А потом, в День святого Валентина, меня снова уволили. Ни с того ни с сего она сказала: «Я больше так не могу», забрала детей и ушла. Она просто исчезла: я звонил ее семье и друзьям, но никто не мог сказать, где она.

Когда через неделю она наконец позвонила, то речь зашла об опеке над Диланом и Брэндоном. Она хотела, чтобы я подписал одностороннее соглашение, которое, по сути, давало ей полный контроль над детьми. Я сказал ей: «Ни за что», и как только я это сделал, окружной прокурор позвонил моему адвокату и заявил, что у нее есть свидетель, готовый дать показания о том, что я выпивал, тем самым нарушив испытательный срок. И мы оба знали, кто этот свидетель. Я провел в тюрьме еще пять дней, но мне удалось сохранить своих мальчиков.

В прошлый раз, когда я сидел в одиночной камере, мне пришлось заглянуть внутрь себя и решить проблемы долбаного отставания в умственном развитии. Затем оглянулся вокруг и решил проблемы отсталого музыкального развития, потому что тюрьма – единственное место, где никто не мог залезть мне в голову и манипулировать мной. На этот раз я использовал время, проведенное в одиночке, чтобы решить последний недостающий фрагмент головоломки: мою гребаную личную жизнь.

Я дал себе три обещания: первое – никогда больше не жениться, зная человека всего четыре дня. Второе – обязательно знакомиться с матерью невесты, прежде чем жениться на ней. Это спасло бы меня от многих неприятностей с Памелой и Хизер, потому что обе были без пяти минут молодыми версиями своих матерей. И третье – моя следующая девушка не должна быть актрисой, моделью или, если на то пошло, вообще жить в Голливуде. Она должна работать за прилавком косметики в торговом центре в Нортбруке, штат Иллинойс, или в юридической конторе в Роли, штат Северная Каролина.

Выйдя из тюрьмы, я знал, что никакого третьего раза с Памелой не будет. Я не собирался становиться злым или мстительным. По правде говоря, я по-прежнему любил ее и всегда буду любить. Нас связывают двое детей, и мы навсегда вписали друг друга в наши жизни, так что могли бы попытаться стать друзьями. Я также пообещал себе, что не буду продавать свой дом, потому что хотел, чтобы наши дети всегда могли вернуться туда, где родились и выросли.

В день возвращения я оборудовал в доме новую студию и принялся за работу над очередным альбомом Methods of Mayhem. На днях я сделал перерыв, чтобы купить немного еды на рынке рядом с домом. И во время покупок я случайно столкнулся с бывшей женой Никки – Брэнди. Мы немного поговорили, а потом она позвонила общей подруге, чтобы узнать мой номер телефона. Она позвонила вчера и сказала, что живет прямо за углом. Так что, возможно, мне, блядь, придется влезть в это дело. В конце концов, я сейчас мистер Холостяк. И, кроме того, я только что просмотрел главы Никки в этой книге и прочитал все о нем и Хани.

Глава 8
НИККИ

О последнем приключении, которое постигнет нашего незадачливого героя, и о других вопросах, важных для ясного понимания этой истории.

Удивительно, но с уходом Томми дела у группы устаканились – впервые на моей памяти, – и мы записали альбом New Tattoo, который должен был стать преемником Dr. Feelgood. Тяжелые и темные эмоции эпохи Generation Swine уляглись: я по-своему разобрался с отцом, отвоевал у Брэнди совместную опеку над детьми, вернул группу на прежний уровень и переиздал наши старые альбомы на Mötley Records, где они продавались в пять раз лучше, чем на Elektra.

Но тут мне позвонил мой брат Рэнди. Он узнал, где живет наша сестра Лиза: в лечебнице в городе Санта-Круз. Я был полон решимости увидеть ее. После всего героина, кокаина и алкоголя я наконец-то осознал, кто я на самом деле. Я позвонил маме и спросил ее, почему она все время держала меня подальше от Лизы, но все, что она могла, – это повторять снова и снова: «Тогда все было иначе».

Я положил трубку и позвонил в клинику.

– Мне плевать на все запреты, – пригрозил я. – Я приеду и увижу свою сестру.

– Что вы имеете в виду? – спросила приветливая медсестра. – Кто сказал вам, что вы не можете видеть Лизу? Вы можете навещать ее, когда захотите.

– Но моя мама сказала мне, что Лиза не хочет видеться с родственниками.

– Вы могли видеть ее в любое время. Вам всегда рады.

– Не могли бы вы сделать мне одолжение? Я хочу знать о ней больше.

Мне рассказали, что ее день рождения 12 ноября, что у нее синдром Дауна, что она слепая и немая и прикована к инвалидному креслу. У нее очень слабое сердце, и она весила меньше тридцати килограммов.

– Однако у нее полностью сохранен слух, – сказали они. – И это так удивительно, что вы выбрали такой жизненный путь. Ведь она любит музыку. Она целыми днями только и делает, что сидит у радио.

Мне казалось, что у меня случится нервный срыв. Я не мог поверить, что у меня есть такая удивительная сестра, которую я мог навещать в любое время в течение последних сорока лет. Через несколько дней я уезжал на следующий этап тура New Tattoo, поэтому сказал медсестре, что навещу Лизу, когда вернусь.

Через три дня после моего возвращения домой из тура позвонил Джефф Варнер из нашего отдела управления и сказал:

– Приехала полиция. Им нужен твой адрес.

– Ну, передай им от меня сообщение, – ответил я в своей типичной манере. – Скажи им, чтобы шли на хуй. Если они придут ко мне домой, то зря потратят время. Меня там не будет.

– Слушай, им очень нужно тебя увидеть, – сказал Варнер.

– Мне по барабану. Мне заебало, что меня арестовывают и бросают в тюрьму. Кроме того, я ничего не сделал.

На самом деле я много чего натворил. За два дня до этого у меня конфисковали машину и посадили в тюрьму за вождение без прав. А до этого охранник, с которым я подрался в Гринсборо во время тура Generation Swine, выдвинул обвинения, так что, возможно, копы пытались экстрадировать меня в Южную Каролину.

– Никки, – умолял Варнер, – поверь мне, ты должен сказать им, где ты живешь, и позволить им приехать.

– Нет, я не собираюсь возвращаться в тюрьму. Знаешь, избавься от них и купи мне билет в какое-нибудь хорошее местечко в Южной Америке. Мне все равно нужен отпуск.

– Хорошо, Никки, – вздохнул он. – Давай я тебе перезвоню.

Мой телефон замолк на час. Когда он зазвонил, на другой линии был Винс. По голосу он был на взводе, но не пьян. Он плакал.

– Никки, чувак, я не знаю, как тебе это сказать, – начал он.

– Что? Что?

– Они только что нашли твою сестру мертвой.

– Кто? Какую сестру?

Я не был уверен, шла ли речь о Лизе или о моей сводной сестре Сеси.

– Я не знаю. Именно поэтому полиция находится в офисе. Они хотят все рассказать тебе.

Я позвонил в офис и узнал, что Лиза умерла от сердечного приступа тем утром. Я мгновенно провалился в депрессию. Я злился на себя за то, что отложил визит, и на родственников – за то, что они всю жизнь держали Лизу в секрете. Я вспоминал, как мы прилетели в Сан-Хосе на частном самолете во время тура Girls, Girls, Girls, чтобы отыграть четыре аншлага на местной арене, как мы накачивались кокаином перед выходом на сцену, а затем под вспышками света выступали перед десятками тысяч визжащих фанатов, течных девушек и восхищенных парней. И все это время моя сестра с синдромом Дауна была в миле отсюда в подгузниках, лежала на спине и в одиночестве слушала радио. Я мог бы попытаться найти ее тогда. Я мог бы послать ей открытки на день рождения. Я мог бы дать денег и обеспечить ей лучший уход, чтобы, возможно, продлить ей жизнь. Я мог бы легко использовать пятьсот тысяч долларов, которые мы заработали на тех концертах, чтобы основать в ее честь фонд помощи людям с синдромом Дауна.

Как всегда, я спохватился, когда было уже слишком поздно, а мои усилия не стоили и ломаного гроша. Я поехал в Санта-Круз, купил самый красивый маленький гроб, который смог найти, и организовал ее похороны. Там я увидел сестру в первый и последний раз. Хотя ее руки и позвоночник были деформированы, ее глаза выглядели точно так же, как мои. Со мной были мама, Сеси и Донна, я сидел с ними и плакал без остановки.

– Мне очень жаль, – наверное, сто раз сказал я Лизе в тот вечер. – Я увижу тебя на небесах.

После этого ее кремировали. Ради Лизы я простил мать, забрал урну в Лос-Анджелес и сделал статую ангела с крыльями. Я хотел подарить Лизе свободу и крылья, потому что она никогда не могла ходить. Я купил небольшой участок земли на вершине горы и закопал урну под статуей. Отныне, где бы я ни был в Лос-Анджелесе, я мог видеть ее, быть рядом с ней и помнить, что я не один в этом мире и что в любой день могу покинуть его, чтобы присоединиться к ней.

Это был мой первый шаг на пути к распутыванию всех узелков моего прошлого. Я никогда раньше не осознавал, что в моих силах разорвать порочную цепь тайн, лжи и безответственности, которую унаследовал. И я мог сделать это, просто установив прочные отношения с женой и семьей, чтобы мои дети не провели свою жизнь потерянными и скрывающимися от всего, как это пришлось сделать мне.

Конечно, о таких решениях проще говорить, чем осуществить. Отчасти благодаря нашему хреновому прошлому у нас с Донной был не самый легкий брак. Но я понял, что человеческие отношения, как и отношения в группе, требуют работы и компромиссов. И я вкладываю в них все, что у меня есть. Мы даже начали ходить к семейному консультанту, и это здорово, потому что впервые в моей жизни появился человек, который сидит рядом, слушает меня и не боится осадить, когда я несу чушь или вру сам себе, что у меня всегда хорошо получалось. Я так долго был карикатурой на рок-н-ролльщика, что не хотелось бы еще стать и карикатурой на отца.

Недавно Донна узнала, что беременна девочкой, нашим первым совместным ребенком. Моего отца звали Фрэнк, и Фрэнк – это имя, которое мне навязали, когда я родился. Но, отказавшись сохранить это имя в подростковом возрасте, я перечеркнул свою семью и свое прошлое. Теперь, в сорок один год, я хочу все вернуть. Поэтому мы с Донной выбрали имя для девочки: Фрэнки Джин (Джин происходит от имени матери Донны – Жанетт). Я думаю так: мы взяли наши семьи, склеили их вместе и наконец замкнули круг на моем отце. Я пишу эти строки, стоя на коленях и молясь, чтобы мне удалось сохранить этот круг целым и он бы никогда не разомкнулся.