Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Глава 2
МИК

Узнав эту страшную тайну, наш проницательный читатель испытает глубокое сочувствие к молчаливому герою, который оказался один против страшного врага.

Я впервые заметил это в девятнадцать лет. При каждом повороте тела бедра так сильно болели, что казалось, будто кто-то взрывает динамитом кости. У меня не хватало денег на врача, поэтому я надеялся избавиться от боли с помощью моего любимого способа – силой мысли. Но становилось все хуже.

Когда я был женат на Шэрон, она убеждала меня обратиться к врачу. Он сказал мне, что я веду неправильный образ жизни и, если буду заниматься спортом, боль пройдет. И за это я заплатил пятьдесят долларов. Я знал, что боль – симптом чего-то большего, чем просто лень, но я не знал, чего именно: может быть, дело в том, как я держу гитару? Может быть, таблетки каким-то образом разрушают кости?

Затем однажды днем, во время стирки, у меня начались проблемы с дыханием. Сначала казалось, что кто-то вонзил нож мне в спину. Но через недели боль начала перемещаться от спины по всему телу. Затем начало жечь живот, и я забеспокоился, что все тело вот-вот развалится на части. Мне казалось, что в желудке образовалась дыра, откуда вытекает кислота и разрушает кости и органы. Я хватался за дверные ручки, упирался ногами в землю и тянулся руками, чтобы размять спину и ослабить нагрузку на нее. Во время выступлений я не мог даже взять усилитель Marshall с вершины своего стека, потому что спина болела так сильно, что руки не поднимались над плечами. Было такое ощущение, что позвоночник заменили окаменевшим кактусом.

Когда я вернулся домой из тюрьмы, тетя Тельма отвела меня к специалисту по заболеваниям спины. Именно тогда я впервые услышал два слова, которые сделали меня уродом и неудачником на всю оставшуюся жизнь: анкилозирующий спондилит. Больше всего меня поразило в этом диагнозе то, что болезнь содержала слово «лузер». Я проиграл.

Анкилозирующий спондилит – это дегенеративное заболевание костей, которое, как говорят, передается по наследству, хотя среди родственников я не знаю ни одного с таким диагнозом. Как правило, болезнь поражает суставы и связки, обеспечивающие подвижность позвоночника, делая их воспаленными и жесткими. Люди думают, что я хожу сгорбившись, потому что стесняюсь, но настоящая причина кроется в том, что позвоночник медленно прижимает меня к земле.

Врач сказал, что у меня крайне редкая форма заболевания, которая открывается в подростковом возрасте, но прекратится, когда мне будет за тридцать. Но до сих пор не стало лучше, а мне уже далеко за тридцать. Некоторые люди говорят, что время лечит все раны, но я думаю, что время и есть рана.

Пока врачи не назначили мне обезболивающие, я съедал по пятнадцать таблеток «Ибупрофена» за раз, чтобы заглушить боль. Но этого никогда не хватало. Я должен был оставаться бодрячком, чтобы играть на гитаре, так что не мог позволить себе вырубаться. Надо было поскорее делать карьеру, пока болезнь не затронула суставы рук и не лишила меня единственного, что меня волновало в этом мире, – игры на гитаре.

Я снова начал путешествовать автостопом. Мой друг Рон женился и увяз в жизни, от которой я бежал со всех ног. Поэтому я скитался как бродяга вместе с моим другом Майком Коллинзом. По выходным мы с Майком путешествовали автостопом по ночным клубам округа Ориндж в поисках хороших групп, с которыми можно поиграть вместе. В клубе «Pier 11» я нашел White Horse. Они играли кавер-версии песен, такие как «Free Ride» и «Rock and Roll, Hoochie Koo», но играли их лучше, чем любая группа, в которой я успел побывать.

Когда я узнал, что они подумывают избавиться от гитариста, я стал появляться на каждом концерте, приходить пораньше и оставаться после, хотя у меня так болела спина, что я не мог помочь им складывать оборудование. После полугода полной самоотдачи они наконец сказали: «Хорошо, твоя взяла. Можешь отыграть с нами концерт».

Я переехал из родительской лачуги в кишащую тараканами квартиру в Голливуде вместе с барабанщиком и клавишником White Horse. Я дрых на полу в спальном мешке, угробил спину и построил вокруг себя стену из музыкального оборудования, чтобы тараканы и крысы не ползали по лицу. Семь лет я играл с White Horse, и за это время боль разрасталась: сначала распространилась на колени, лодыжки и запястья. Затем перекинулась на плечи и между лопатками, пока не разболелся каждый сустав, и я больше не мог спать на спине или животе. Мне пришлось начать спать, подперев голову, в полусидячем положении.

Я пытался использовать влияние на White Horse, чтобы заставить их играть оригинальные композиции, но ребята всегда гнались за быстрой наживой. Наконец вокалист сказал мне, что я должен уйти, потому что остальные члены группы собирались меня уволить. Я решил подождать, и через два дня клавишник убрался из дома. Он уволил вокалиста, басиста и меня и превратил White Horse в диско-группу. Поскольку я не мог позволить себе аренду, меня выгнали из дома, и я снова стал бродяжничать: сквоты в Северном Голливуде, парковые скамейки, даже дом бывшей супруги. Я нашел работу на мотофабрике, хотя часто испытывал такую боль, что от меня не было никакого толку.

И вот однажды вечером моя новая подружка Марсия (с которой я познакомился после шоу White Horse в «Pier 11») пришла ко мне с загадочной улыбкой, которую я уже видел на лице другой женщины, и сообщила мне новость, которую я уже неоднократно слышал: «Я беременна». Ну разумеется, она хотела оставить ребенка. Я сделал полный круг и оказался в дерьме. Мечта снова ускользала из рук, хотя на самом деле я был к ней ближе, чем думал.

Я сделал шаг в нужном направлении, когда решил не жениться во второй раз. Затем я метался по группам вроде Vendetta, в которую входили два бывших участника White Horse, и переехал на Аляску, чтобы заработать немного денег, играя каверы на песни с верхних строчек хит-парадов. Когда я разместил объявление в «The Recycler», на которое ответили Томми и Никки, я ожидал, что окажусь в очередной самовлюбленной кавер-группе, жаждущей денег. Но, как только к нам присоединился Винс, я понял, что мои поиски – почти три десятилетия с тех пор, как я впервые увидел Скитера Бонда, три десятилетия путешествий автостопом через группы, наркотики, диваны и отношения – закончились. Я наконец-то нашел свое место.

Но чем успешнее мы становились, тем труднее мне было пожинать плоды. Появлялись новые симптомы анкилозирующего спондилита: начался так называемый «ирит», который вызывал вспышки боли в глазах всякий раз, когда я смотрел на яркий свет, – а это случалось на сцене каждый вечер. Нижний отдел позвоночника застыл, вызвав сколиоз в спине, отчего я еще ссутулился, пока не стал на целых три дюйма ниже, чем в школе. Вот почему я никогда не снимаю ботинки на платформе. Не хочу быть похожим на карлика.

Болезнь находит любое открытое место между или внутри костей – ребер, суставов, связок – и прорастает там. Если сделать операцию и удалить ее, она просто вырастает обратно, как отрезанный ноготь. Когда я умру, я думаю, что мой скелет будет твердым. Если его будут демонстрировать в медицинском классе, он будет стоять без помощи проволоки.

Однако самое страшное в этой болезни не боль и не сутулость. Выходить на сцену, видеть возбужденных зрителей и не иметь возможности ничего с этим поделать – вот что самое паршивое. Так много раз я хотел спуститься к бас-усилителям, но я знаю, что если дойду до них, то не смогу вернуться на сцену, пока Винс или Никки не вытащат меня обратно. А если не дай бог какой-нибудь фанат затащит меня в зал, меня госпитализируют. Я так расстраиваюсь каждый вечер, глядя на то, как Никки и Винс носятся по сцене. Все, что я могу, – это ковылять, улыбнуться аплодирующим фанатам в первых рядах, сказать «Привет!» или попытаться бросить им медиатор.

Я однажды посмотрел запись нашего концерта и выглядел словно статуя с живыми руками. Когда я пытался двигаться, это выглядело чертовски глупо. Лучше, если я просто стою на месте. Иногда во время игры гитарный ремень стягивает шею до тех пор, пока не начинается судорога и мышцы скручивает от низа позвоночника до середины спины. Когда это происходит, я даже не могу повернуть голову, чтобы поприветствовать фанатов до конца выступления. Это так хреново. Люди думают, что я застенчивый, странный или злой, потому что видят меня таким на сцене. Они думают, что я специально создаю образ отстраненного и замкнутого человека. Но правда заключается в том, что я – пленник в собственном теле.

В конце концов во время тура Girls, Girls, Girls я так расстроился и устал от боли, что у меня началась хроническая депрессия. Психологи давали мне депрессанты, врачи кормили меня обезболивающими, но ничего не помогало. Тогда я решил попробовать собственное лекарство: алкоголь. Никки снова подсел на героин, Томми пролежал без сознания половину тура, а Винс напивался до беспамятства, и все это знали. Я предпочитал держать проблемы в секрете. Но проблема с секретами в том, что никто не может помочь тебе, если не знает, что с тобой не так. А в том туре многое было не так.

Глава 3
ТОММИ

Полный и детальный маршрут ежедневных похождений наших героев во время их последующего путешествия.

У нас был здоровенный самолет, мы купались в деньгах и могли вытворять все, что душе угодно. Период тура Girls, Girls, Girls был самым классным временем в моей жизни, или, по крайней мере, мне так кажется, потому что в памяти запечатлелась лишь смазанная вспышка отборного безумия. Мы тусовались как по часам, чуваки. Можно было посмотреть, который сейчас час в любом часовом поясе, где бы мы ни находились, и узнать, какое дерьмо мы вытворяли.

Какое-то время за нами даже ездил наркобарон на экзотическом «Экскалибуре» с номерным знаком, который гласил «ДИЛЕР». Всякий раз, когда мы выходили из автобуса, он внезапно появлялся, весь такой с бриллиантовым «Ролексом», золотыми цепями и символической парой сучек с каждой стороны, одаривая кокаином всех членов группы и команды. Он был самым сутенерским наркодилером на свете и никогда не снимал свой праздничный колпак. Но звукозаписывающая компания взбесилась и сказала, что он должен уйти, поскольку он был магнитом для копов и неприятностей. Жаль, что ему пришлось уйти, но в том туре гребаные дилеры, сутенеры и отвязные тусовщики были на каждом шагу.

Каждый день оборачивался борьбой между группой, которая хотела творить хаос, и звукозаписывающей компанией, стремящейся держать нас в узде. И, видать, мы выиграли битву, но проиграли войну. Для нас это был последний тур такого рода. А прошел он для меня как-то так:

17:00–18:30: Звонит телефон. Просыпаюсь. Ничего не помню. Отвечаю на звонок. С усилием высиживаю интервью с радиоведущим или газетным репортером. Если я проснулся в постели один – хорошо, если не один – тоже неплохо. Если во время интервью меня начинает тошнить, я прикрываю трубку рукой и блюю на пол. Если на полу лежат люди, стараюсь на них не попасть.

Если интервью длится более пятнадцати минут, переворачиваюсь и мочусь с края кровати, целясь поближе к углу комнаты. Продолжаю интервью.

Во время второго интервью приносят еду в номер (по заказу тур-менеджера). Если меня не мутит, то я ем. Снова блюю. Заканчиваю интервью.

18:30–18:45: Привезли багаж. Стук в дверь. Носильщик уносит чемоданы, которые я не открывал с того момента, как предыдущий носильщик занес их в номер. Надеваю одежду с прошлой ночи. Трачу десять минут на поиски солнцезащитных очков.

18:45–19:00: Выползаю из номера. Нахожу вестибюль. Машу ребятам из группы. Говорю: «Эй, чуваки, как вам вчерашний вечер?» «Это было охуительно весело». «Ага». Сажусь в фургон или лимузин для поездки на концерт.

19:00–20:00: Вот я и на месте. Саундчек. Унимаю похмелье за кулисами. Делаю заказ на ужин. Иду на массаж, чтобы вывести токсины из организма. Пью. Слушаю музыку. Тусуюсь. Возвращаюсь к жизни. Встречаюсь с чуваками с радио и лейбла. Выслушиваю их вопросы: «Ты не помнишь, как мочился на ту полицейскую машину?» Отвечаю честно: «Нет».

20:00–21:00: Выступление группы на разогреве. Нашел чемодан с одеждой. Снял уличную одежду: черные кожаные штаны и черную футболку. Переоделся в одежду для концерта: черные кожаные штаны и черную футболку. Посмеялся над Винсом за то, что он единственный в группе, кто принял душ. Сел на барабанный стул перед зеркалом и открыл косметичку. Нанес подводку, румяна и макияж. Подумал, что неплохо бы побриться.

21:00–21:15: Выпиваю или нюхаю кокаин с открывающей группой, когда те возвращаются за кулисы.

21:15–21:20: Организатор концерта объявляет пять минут до выхода. Поднимаю тяжести за кулисами, чтобы подкачаться и вывести токсины. Организатор кричит: «Шоу начинается!»

21:20–22:00: Ловлю драйв на сцене. Играю «All in the Name Of», «Live Wire» и «Dancing on Glass».

22:00–23:00: Кровь вскипает. Адреналин бьет по мозгам. Играю «Looks That Kill», «Ten Seconds to Love», «Red Hot», «Home Sweet Home» и «Wild Side», и играю их как надо. Разделяю глоток виски с Никки во время соло на басу и барабанах. За кулисами Винс запивает снотворное пивом; Мик выпивает полный стакан водки и улыбается, потому что думает, что обманул остальных участников группы, заставив нас поверить, что это простая вода.

23:00–23:15: Заканчиваем шоу песнями «Helter Skelter» и «Girls, Girls, Girls». Ухожу со сцены в коматозном и взбудораженном состоянии. Прикладываюсь к кислородной маске. Смотрю на нетронутый ужин.

23:15–23:45: Жду, пока кто-нибудь спросит: «У кого-нибудь есть кокаин?» Делаем дорожки порошка и нюхаем их. Переодеваемся из потной концертной кожи обратно в потную уличную кожу. Находим комнату для гостей. Встречаем фанатов. Наблюдаю, как остальные участники группы охотятся за земными удовольствиями. Подумываю о том, чтобы тоже поучаствовать. Захожу в офисное помещение. Звоню Хизер.

23:45–24:00: Прошу у руководства разрешения остаться в городе. Умоляю руководство разрешить нам остаться в городе. Обвиняю их в том, что они специально заставляют нас уезжать в соседний город как раз в те часы, когда открываются бары и стрип-клубы. Пытаюсь ударить их, когда они подтверждают мои догадки. Сажусь в фургон или лимузин и отправляюсь в аэропорт.

24:00–03:00: Прибываю в аэропорт. Жду, пока Винс закончит с девушкой в туалете аэропорта. Встречаю наркоторговцев на взлетной полосе. Посадка в самолет «Гольфстрим I» с черным кожаным салоном. Нахожу свое место. Проверяю, что стюардесса заранее разложила на подносе нужные наркотики и напитки. Для Никки – белое вино и зомби-пыль¹. Для Винса – снотворное. Для Мика – водка. Для меня – коктейль и зомби-пыль.

03:00–04:00: Прилетаем в новый город. Если городские законы позволяют заведениям подавать алкоголь до четырех утра, спрашиваем у местных представителей лейбла, как долго ехать до ближайшего стрип-клуба. Негодуем, когда нам отвечают: «Сорок пять минут». Спрашиваем, не спланировано ли это специально звукозаписывающей компанией. Грозим расправой, когда наши подозрения подтверждаются. Все равно просим водителя лимузина отвезти нас туда.

04:00–09:00: Прибытие в отель. Проверяю наличие наркотиков и алкоголя в холле. Если их нет, говорю тур-менеджеру, чтобы он принес наркотики и алкоголь в номер. Выпиваю. Принимаю наркотики. Буяню в номере, на крыше или на парковке. Меня ловят и запирают в номере, или тур-менеджер приковывает меня наручниками к кровати. Кричу. Протестую. Угрожаю увольнением. В одиночку ширяюсь героином².

09:00–17:00: Вырубаюсь.

17:00–18:30: Звонит телефон. Просыпаюсь. Ничего не помню. Все повторяется…

1. Зомби-пыль: смесь хальциона, седативного средства для нервной системы, и кокаина, стимулятора нервной системы. Измельчается и хранится в ампулах. При употреблении поддерживает тело в бодрствующем состоянии, но отключает мозг.

2. Если Хизер приезжала в гости, что случалось редко из-за ее плотного графика, ритуал в отеле был несколько иным. В этом случае сценарий выглядел следующим образом: встречаемся с Хизер в холле. Трахаемся. Обнимаемся. Болтаем. Не обращаем внимания на стук в дверь. Слушаем, как Никки кричит через дверь: «Томми, у меня есть целый пакетик кокаина». Игнорируем его. Слушаем, как Никки кричит: «Только потому, что она здесь, это не значит, что мы не можем тусоваться». Продолжаем игнорировать его. После еще десяти минут стука и криков в отчаянии открываем дверь. Слушаем, как Хизер жалуется: «Я здесь всего на один день. Почему мы должны проводить его с ним?» Ссоримся. Злюсь на Хизер. Злюсь на Никки. Злюсь на себя.

Глава 4
МИК

Когда его собратья по музыке пускаются во все тяжкие, Мик понимает, что не может удержаться от того, чтобы не присоединиться к ним на этом разрушительном пути.

Один из моих любимых фильмов – «Перекресток», он об одной легенде, согласно которой Роберт Джонсон продал душу дьяволу на перекрестке дорог в Миссисипи, чтобы потом играть на гитаре, как еще никогда не играл ни один человек. В конце дьявол приходит к Роберту Джонсону, когда тот глубоко несчастен, и злорадно говорит: «Ты получил то, что хотел. Ты хотел быть блюзменом».

Я говорил себе то же самое: «Ты получил, что хотел. Ты хотел быть звездой рок-н-ролла. Смирись с этим». Мои мечты сбылись, но не такими я их представлял.

Когда мы записывали Girls, Girls, Girls, Том Зутаут приходил в студию, где видел меня пьяным, сгорбленным и отупевшим от обезболивающих. Когда он только подписал с нами контракт, он называл меня «пурпурным людоедом», потому что, по его словам, у меня была пурпурная аура. Но теперь он смотрел на меня разочарованно.

– Твой пурпурный людоед чахнет, – сказал он печально. – Он превращается в странное алкогольное нечто.

– Нет, это не так, – бормотал я в ответ.

Но он был прав. Во время записи стаккато гитарной партии в конце песни «Girls, Girls, Girls» я свалился со стула, потому что был очень пьян (хотя мы все равно использовали этот дубль, потому что нам понравилось, как он звучит, а мне было слишком больно играть дальше).

Мы продавали миллионы пластинок, а я все еще был на мели. Остальные ребята отрывались и тратили все деньги на наркотики, а я торчал с адвокатами, бухгалтерами и жадными бывшими, которые требовали от меня алиментов. Уезжая в турне, я оставил машину в доме друга, и он не только раздербанил правый бок тачки, но и имел наглость просить пятьсот долларов за стоянку. Когда ты становишься успешным, все думают, что ты богат. У меня не было денег даже на покупку другой машины. И вдобавок ко всему я потерял последнего чувака, которого считал настоящим другом. С тех пор у меня нет друзей.

Перед выходом на сцену я ставил шесть рюмок водки рядом с открытой банкой колы, а затем осушивал их все. Во время выступления я выпивал рюмку чистой водки, которую другие парни принимали за воду. После этого я приносил банку «Марс-ада» – смесь текилы, апельсинового сока и гранатового сиропа – и выпивал ее до дна.

Алкоголь открывал такие стороны моей личности, о которых я даже не подозревал. Одной скучной ночью я оказался в японском клубе «Lexington Queen», и у владельца случайно нашлась маска Годзиллы. Я надел ее, запрыгнул на танцпол и начал танцевать то, что мы называем «жопо-танец» – когда ты трясешь выпирающим из штанов задом (мы также частенько играли в «жопо-боулинг»). Вдруг меня посетило вдохновение выйти на улицу в маске Годзиллы и терроризировать ничего не подозревающих японских граждан, а может быть, и разрушить несколько офисных зданий. Я спустил штаны до лодыжек и пошел вверх и вниз по улице, рыча и шипя на людей в маске Годзиллы. Остальные ребята бежали за мной, ухохатываясь, потому что никогда раньше не видели, чтобы я так себя вел. Кто-то сказал мне, что в Японии ты можешь безнаказанно помочиться на обочине дороги. И я решил проверить, так ли это на самом деле.

Мне казалось, что это очень забавно. Но, вернувшись в гостиничный номер, я взглянул на себя в зеркало и увидел уродливого, грязного парня с огромным животом. Начав много пить после аварии с Винсом, я медленно раздувался, как воздушный шар. Удивляюсь, почему никто не насадил меня на вертел и не засунул мне в рот яблоко. Я превратился в настоящего хряка.

Вот почему я должен был насторожиться, когда Эми Канин, одна из двух бэк-вокалисток, которых мы наняли (подражая Rolling Stones, у которых была Мерри Клэйтон, или Humble Pie, у которых на подпевках были Мэделин Белл и Дорис Трой), стала очень дружелюбно относиться ко мне. Она была худой, спортивной и красивой, а я – старым, уродливым и больным. Никакая женщина в здравом уме не заинтересовалась бы мной.

Ребята установили правило: «Ты не гадишь на собственной лужайке», как объяснил Никки, «И ты не спишь ни с кем, кто работает с тобой».

Поэтому, когда они начали слышать голос Эми, доносящийся из моей комнаты в любое время суток, они взбесились. «Джек Дениелс» и хальцион затуманили их сознание яростью, и они наказывали нас гораздо сильнее, чем мы заслуживали. Они перестали с нами разговаривать, одаривали презрительными взглядами, выливали на нас напитки и размазывали еду по всему нашему багажу. Эми была очень религиозной, и они не проявляли к ней милосердия. Когда во время тура самолет попадал в турбулентность, они вставали, спускали штаны до щиколоток и начинали скандировать: «К черту Бога! Давайте разобьемся!», только чтобы она испугалась, схватила свою цепочку с распятием, начала перекрещиваться и молиться. Если я пытался остановить их, они бросали в меня бутылку «Джека».

Это было так лицемерно с их стороны, потому что до того, как мы наняли Эми (и Донну Макдэниэл, другую нашу бэк-вокалистку), мы работали с вокалисткой по имени Бри Ховард. У нее был грязноватый, блюзовый голос, как у Тины Тернер, она пела с Робби Невилом и гастролировала с Джимми Баффетом. Но в тот момент, когда она собиралась присоединиться к группе, Никки начал с ней встречаться.

Я испытывал такое разочарование и отвращение, когда Никки и ребята так резко ополчились на меня после этого. Думаю, они абсолютно утратили доверие ко мне, а я точно потерял всякую веру и доверие к ним как к друзьям и участникам группы. Если бы я не любил так сильно играть на гитаре, я бы давно ушел от них.

Я всегда был готов уползти туда, откуда пришел. Но большинство людей на такое не готовы: они думают, что плохие вещи случаются только с другими людьми. Поэтому я стараюсь полагаться только на себя. С нашим обществом может случиться и, вероятно, случится все что угодно: от мощного землетрясения до ядерной атаки и обвала фондового рынка. Большинство людей говорят: «У меня отличная работа, много денег, хорошие пособия и медицинская страховка. Я в безопасности и чувствую себя прекрасно». Но что, если в результате кризиса или нехватки продовольствия цена на хлеб поднимется до пятидесяти долларов? Как вам тогда прокормить свою семью? Смогли бы вы выжить, как ваши предки? Вряд ли!

Когда ты мотаешься по улицам, выпрашивая крохи еды, наркота и девушки вдруг кажутся не такими уж важными. Я никогда не увлекался развратом, расточительством или тяжелыми наркотиками, как остальные участники группы. Они называли меня Трехграммовый Марс, потому что я говорил: «Дайте мне три грамма и не спрашивайте меня почему». Я был новичком в кокаине и, когда это стало проблемой, остановился. Не то что Никки.

Я был зол как черт, когда впервые увидел, как он принимает героин. Мы выступали на арене Лонг-Бич во время тура Shout at the Devil, и он занюхал небольшую дозу. Я спросил: «Что это за хрень?» Он сказал, что это герыч, и тогда я спросил: «Ты начал колоть это дерьмо?» Он сказал, что никогда бы этого не сделал, но я был вне себя от ярости. Я точно знал, что его ждет, и во время тура Girls, Girls, Girls мои опасения подтвердились.

Но как можно спасти такого человека от самого себя? Никто не мог остановить меня от пьянства и ожирения; никто не мог спасти Элвиса от таблеток, которые его убили.

Вот о чем я думал, когда между этапами гастролей мне позвонили и сообщили новость, которую я так боялся услышать. Наш тур-менеджер был в стельку пьян и плакал, когда набрал меня. Он попросил меня позвонить в Англию и отменить европейскую часть турне. Почему я?

Я был с бодуна, сбит с толку, расстроен и зол: на Никки и на себя за то, что не предпринял ничего, чтобы остановить его. Я позвонил в журнал «Kerrang» и сказал первое, что пришло в голову: «Мы не можем приехать, потому что слышали, что у вас там сильные бури, и… эм… У нас так много оборудования, что мы боимся рухнуть. Потому что на крылья может налипнуть снег или что-то в этом роде».

Я не понимал, что несу. Я знал одно: я не могу сказать им то, что рассказал мне Рич на самом деле. Никки мертв.