Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Я повернулся и почувствовал холод металла на запястьях, после чего раздались два щелчка.

– Вы надеваете на меня наручники? Вы, суки, издеваетесь? Наденьте наручники и на нее. Она ударила меня по лицу.

– Нас это не касается, мистер Ли.

– Но…

Они провели меня вниз по лестнице, мимо гостиной (где я увидел Памелу, сидящую с родителями), через парадную дверь и на заднее сиденье патрульной машины. Затем оставили меня там одного, а сами вернулись в дом, чтобы допросить Памелу. Я успокоился, когда понял, что они, вероятно, просто разделили нас, чтобы допросить каждого наедине. Скорее всего, меня не собирались везти в тюрьму. Через час офицеры вышли из дома. Один из полицейских нес пистолет времен Гражданской войны, который висел у меня на стене в качестве украшения, и, когда я увидел его, мое сердце екнуло. Я знал, что они собираются каким-то образом приплести этот антиквариат к статье о хранении огнестрельного оружия, что нарушает условный срок, который я получил четыре года назад после того, как положил полуавтоматический пистолет в дорожную сумку и по глупости пронес его через рамку металлодетектора в аэропорту.

Не проронив ни слова, полицейские забрались в машину и отъехали от подъездной дорожки.

– Эй, куда вы едете? – спросил я, охваченный паникой.

– Мы едем в центр города.

И снова я почувствовал, как ситуация, с которой, по идее, так легко справиться, выходит из-под контроля и превращается в конкретный гемор.

– Эй, чуваки, вы даже не поговорили со мной. Вы услышали только ее версию событий. А как насчет моей версии?

Они не сказали ни слова. Просто проигнорировали меня и продолжили ехать. И, братцы, я просто, блядь, врезался головой в проволочную сетку, отделяющую переднюю часть машины от заднего сиденья. Я продолжал беспомощно биться о проволоку, крича: «Почему вы, блядь, не слушаете меня? Говорите со мной, черт возьми!» Я снова превратился в ребенка, потому что меня заставляли молчать. А молчание равносильно смерти.

Глава 9
НИККИ

О печальном разговоре, который состоялся между Никки Сиксом, свободным человеком, и Томми Ли, послушным песиком, на тему любовных похождений Памелы Андерсон Ли.

Каждый день Томми в слезах звонил нам из тюрьмы. Разлученный с детьми и женой, он испытывал адские муки. Как бы он ни злился на Памелу за обвинения в домашнем насилии и шестимесячное заключение, он все равно очень хотел вернуть ее. Но она продолжала издеваться над ним, доводя до ручки. Он каждый день изливал ей душу в письмах, ни одно из которых никогда не показывал нам.

Хуже всего для группы – потерять Томми в такой критический момент нашего противостояния с Elektra. Кроме того, у Винса были большие финансовые трудности, и мы запланировали турне независимо от лейбла, чтобы выручить его. Если он не сможет собрать крупную сумму для кредиторов, они обратят взыскание на его, а значит и на наши, активы. Однако если Томми проторчит в тюрьме целых шесть месяцев, турне будет отменено за наш счет, Винс останется без средств к существованию, а Elektra сможет вертеть нами как заблагорассудится. Томми, как и любому из нас, нужен был этот тур, потому что деньги помогли бы ему оплатить судебные счета и содержание детей. Но мысли Томми были далеки от таких вопросов. Единственное, о чем он мечтал, – это вернуться к домашнему блаженству, которым была жизнь с Памелой Андерсон, несмотря на то, что она уже начала бракоразводный процесс и ни разу не навестила его. Томми покончил с Mötley Crüe, глава закрыта.

Любая девушка пытается сделать одно и то же с молодой группой. Они всегда говорят: «Ты самый популярный», «Ты самый симпатичный» или «Тебя все обсуждают». С более старыми, более опытными группами женщинам приходится действовать более тонко. Они говорят: «Эти парни сдерживают тебя», или «Ты достоин бо`льших денег», или «Они относятся к тебе без должного уважения». И каждый раз парень отвечает: «Правда? Ты так думаешь?» У них не хватает смелости сказать: «Заткнись, блядь! Мы – гребаная группа, и мы были группой с самого начала. Так что, пожалуйста, не лезь!»

А происходит это по той причине, что каждая девушка хочет, чтобы ее парень был «тем самым парнем», и каждый парень хочет услышать от девушки, что он «тот самый парень». Это заканчивается тем, что лидер группы говорит: «Мы идем налево», а подкаблучник возражает: «Нет, давай направо». На самом деле он не хочет идти направо, а просто желает заявить о себе как о лидере. В каждой группе одно и то же: наркотики, женщины, раздутое эго. Все эти три фактора настигают тебя и разрушают твою группу. И после того как мы покончили с наркотиками, на нас обрушились женщины и нездоровое эго.

– Я больше не знаю, смогу ли продолжать, – сказал Томми. – Зачем мне гастролировать, чтобы расплачиваться за ошибки Винса?

Но гастроли были нужны не только Винсу и его кошельку; они также были необходимы, чтобы вытащить Томми из тюрьмы.

Мы заставили всех промоутеров в стране написать судье письма о том, в каком финансовом положении они окажутся, если из-за тюремного срока Томми придется отменить концерты.

Поэтому я в сотый раз сказал Томми, что он может заниматься и тем, и другим: создать собственную группу и играть в Mötley Crüe. Я так делал со своим сайд-проектом 58 (совместно с Дэвидом Дарлингом, женатым на Бри Ховард, матери Брэнди, что забавным образом сделало его моим экс-тестем).

– Знаешь, что? – сказал я. – Колесить с Mötley Crüe гораздо безопаснее, чем находиться дома с Памелой Андерсон.

Навещая Томми в тюрьме каждую неделю, я думал, почему никогда не делал того же для Винса, когда он отбывал срок после аварии с Раззлом. Он был моим братом и товарищем по группе, но тогда я был слишком зависим и самовлюблен, чтобы думать о ком-то еще. Я позвонил Винсу и сказал:

– Знаешь, что отстойно? То, что я навещал Томми в тюрьме десятки раз, а тебя – ни разу.

– Все нормально, – сказал Винс. – Тебе тогда было очень хреново.

– Нет, не нормально, – сказал я. – Тебе тогда приходилось несладко, а нас не было рядом. Мы только что завершили самый успешный тур, о котором только может мечтать молодая рок-группа. Мы пережили лучшие моменты нашей жизни. А когда ты попал в тюрьму, мы бросили тебя, как мешок с дерьмом.

– Не переживай, – сказал Винс. – Все закончилось хорошо.

– Не знаю, не знаю, – сказал я. – А закончилось ли?

В тот вечер мы с Винсом решили потусить вместе. В особняке «Плейбоя» была вечеринка, и мы приехали туда после полуночи. Когда мы вошли, к нам подбежал приятель по имени Деннис Броуди. Он сказал, что Пэм только что была на вечеринке и очень дружелюбно общалась с бывшим парнем, серфером по имени Келли Слейтер, прямо посреди игровой комнаты на глазах у десятков людей.

На следующий день позвонил Томми. Он был взволнован, потому что только что проверил автоответчик, и там было сообщение от Пэм. Он попросил меня позвонить на автоответчик и прослушать его. «Я так люблю тебя, малыш, – начиналось сообщение. – И мне так жаль, что ты там. Я знаю, что это сделает тебя более сильным человеком. Просто всегда помни, что я люблю тебя и очень забочусь о тебе».

Я перезвонил Томми.

– Чувак, – сказал он. – У меня есть надежда. Теперь есть шанс, что мы снова будем вместе.

Я хотел промолчать, но настоящий друг так не поступает.

– Я должен рассказать тебе одну историю, – начал я, – и не думаю, что она тебе понравится.

Он был ошеломлен. Он отказывался поверить, что, пока гнил в тюрьме, она наслаждалась мужским вниманием на светских раутах.

– Знаешь что, – сказал он мне. – Пэм всегда тебя ненавидела.

Для меня это не было сюрпризом. Некоторые люди говорили, что она завидовала моей дружбе с Томми, но я всегда думал, что причина ее неприязни ко мне заключалась в том, что она не могла меня контролировать. Всякий раз, когда она ужинала с нами, каждый мужчина был готов душу продать, чтобы оплатить чек, передать хлеб или поднять салфетку, которую она уронила. Но мне было пофиг. Я говорил Мику, что не трахнул бы ее даже его хуем. Она просто казалась странной и бесформенной, как будто кто-то бил ее по лицу уродливой палкой, хотя и очень дорогой уродливой палкой. На самом деле она напоминала мне некоторых цыпочек, которых трахал Винс. И, если подумать, она была одной из тех цыпочек, которых трахнул Винс.

Глава 10
ТОММИ

Фрагменты потерянных писем Томаса Басса Ли, написанные им в заточении в 1998 году от Рождества Христова.

5/28/98

С.Т.Р.А.Х.

Ложное доказательство оказалось подлинным,

Страх – враг веры.

Где есть вера, там нет страха.

Я не буду бояться.

Почему я боюсь?

Она оставит меня?

Вернется ли она?

Действительно ли она любит меня?

Если это на самом деле –

(рэп)→ Страх может заставить человека увидеть

что-то, чего нет,

или услышать что-то,

что не было сказано.

Моя клетка – это «подводная лодка для одного».

Беспокойство – это «самоубийство души».

Если на самом деле

она правда любит меня,

тогда почему,

почему она оставила меня?

И вернется ли она когда-нибудь?

Возможное название альбома: Feardrops From…

5/29/98

«Управляй своими эмоциями, или они будут управлять тобой!»

«Разгневанный человек победит сам себя, как в битве, так и в жизни».

5/31/98 (написано на обороте брошюры под названием «Наш хлеб насущный»)

Памела,

Мне жаль слышать, что ты воспринимаешь инцидент, который произошел с нами, как переломный момент в нашем браке. Это ужасное происшествие. Я наказан за него. Они нас достали! Пресса, стресс, общественность и т. д. Мы позволили им уничтожить нас!

6/1/98

К П. Ли

Можем ли мы откопать это сокровище,

Стоило ли это того удовольствия,

Когда мы писали песни о любви,

Боже, нас разлучили слишком надолго.

Может ли страстное прошлое, которое ушло,

Вернуть к жизни то, что погибло?

Можем ли мы прожить его заново?

Стоило ли это боли?

Я помню, мы встречались

На качелях над пианино,

И ты щебетала красивые слова,

Будто райская птица.

А твои глаза были сине-зелеными и серыми,

Как апрельский день,

Но загорались аметистом,

Когда я замолкал и целовал тебя.

Я помню, что никогда не мог поймать тебя,

Потому что никто не мог сравниться с тобой.

У тебя был волшебный светящийся флот,

Маленькие крылья на ногах.

Я так хорошо помню гостиничный номер,

Веселье под солнцем в Канкуне.

Тот ритм, который играл в гостиной, и «La Boom»

Под теплым февральским солнцем.

Можем ли мы снова это прожить,

Стоила ли того вся эта боль?

Может ли прошлая страсть, которая угасла,

Вернуть ее, или она умерла безвозвратно?

Что ж, если мое сердце должно разбиться,

Любовь моя, ради тебя,

Оно разобьется в музыке, я знаю,

Ведь так разбиваются сердца поэтов.

Но странно, что мне не сказали,

Что сердце может хранить

В своей крошечной тюремной камере

Блаженство рая и все муки ада.

Недатированное письмо Джею Лено[43]43
  Джей Лено (род. 1950) – американский стендап-комик, телеведущий, наиболее известный как ведущий телепередачи «The Tonight Show» на канале NBC.


[Закрыть]

Джей, Памела просила тебя не вмешиваться, но ты все равно это сделал! Пэм сказала, что разговаривала с тобой после шоу и сказала тебе, что расстроена. И сказала, что ты велел ей не волноваться и что это пойдет на пользу ее карьере.

Ничего не хочешь сказать мне по этому поводу? Я считаю, что после такого наша дружба оказалась под серьезным ударом.

Томми Ли

P.S. Тот надежный парень, которым я тебя считал, может вернуться в эфир и извиниться за то, что нанес мне удар исподтишка. Я не предлагаю тебе публично встать на мою сторону, мне это ни от кого не нужно. Ты не знаешь, что на самом деле произошло, и твоя программа не должна обогащаться за счет моей личной жизни!

6/2/98

Памела,

Пожалуйста, отведи Брэндона в сторонку и прочитай ему это, хорошо?

Спасибо.

Брэндон, папа на работе играет на барабанах и хотел бы быть с тобой в этот особенный день. Папа всегда с тобой и всегда готов поддержать тебя сегодня и в любой день. (Возможно, ты еще слишком мал, чтобы понять, но я закладываю зернышки.)

«Ты прекрасен таким, какой ты есть»,

«Любовь – это самое главное на свете»

и «Сейчас это все, что у нас есть».

Так что наслаждайся сегодняшним днем!

С Днем Рождения, Милый.

Я скучаю по тебе!

Твой папа!

P.S. Памела, пожалуйста, обними его очень-очень крепко за меня, хорошо? (Ты даже представить себе не можешь, каково мне пропустить такое.)

6/25/98

«Моя тюрьма»

Эта крошечная комната кажется такой спокойной.

Пахнет затхлой серой в воде.

Она просачивается сквозь стены,

На вкус как смерть,

Пол покрыт липкой слизью, которая

губительна телу и душе.

Я вращаюсь не по кругу, а по квадрату

Из-за формы этой комнаты.

6/26/98

Ах таааак

Была маленькая гейша из Токио,

Сказала, что сможет мне отсосать, так что я сказал: «Поехали!

Йо! Прыгай в мой лимузин,

Возвращаемся в секретный мотель, чтобы поболтать и пососаться».

Черт, мой член начал набухать,

И я налил ей два стакана зелья для снятия трусиков

В надежде овладеть ею,

Чтобы трахнуть ее.

Я понятия не имел, что эта сучка знает кунг-фу.

И тут моя резинка лопнула.

О боже, что это за зеленая слизь?

Я могу подхватить СПИД,

По крайней мере, мне перепало.

Не стоила она того, что я заплатил за эту киску,

Должен ли я бояться?

Нет, просто побрызгаю на член средством от комаров.

Черт, я схожу с ума. Какого хрена я пишу? Надеюсь, никто этого не увидит.

7/28/98

Привет, малыш, вот я сижу в клетке на крыше, и впервые за несколько недель солнце светит мне в лицо. Они пускают меня сюда только в 16:00. И я только что поймал частичку солнца! Жмурюсь от непривычных для меня лучей. Я плакал, потому что грусть и боль, как глубокая рана, постоянно напоминали о том, почему я здесь. Я ненавижу это место и никогда сюда не вернусь.

Боже, как я скучаю по солнечному свету. На днях по телефону я услышал, как ты спросила меня, о чем я мечтаю. И я не решался сказать, потому что не хочу оказаться в неловком положении! Но я бы с удовольствием поделился с тобой, а письмо надежнее, чем телефонный звонок.

Так ты можешь узнать, что я чувствую, не испытывая давления от необходимости что-то ответить.

Я мечтаю, что, когда меня выпустят из тюрьмы… я мог бы увидеть тебя и провести некоторое время наедине или, возможно, найти время побыть вдвоем. У нас так много тем для разговора. Я хотел бы поделиться с тобой тем, как изменится моя жизнь!

Глядя в будущее, я вижу в нем много счастья для Томми. Я также хотел бы поделиться с тобой всем тем, что узнал… Я скучаю по твоим искрящимся глазам. А еще я скучаю по твоим телефонным звонкам! И по твоей улыбке, от которой у меня подкашиваются ноги.

7/31/98

Памела,

Пожалуйста, не пиши мне свои бессмысленные письма! Как ты можешь писать такое дерьмо после того, как трахалась с другим?

Президент может признать свою неверность, а ты нет? Я тебе не доверяю. Пожалуйста, оставь меня в покое. Ты понятия не имеешь, что такое любовь или страсть. Моя любовь сильна. Если бы твоя была такой, ты бы смогла сидеть дома, быть матерью и не снимать трусики! Ты права: тебе нужно держаться от меня на расстоянии – я не хочу смотреть на тебя, меня стошнит. Ты забрала у меня мою мечту – мою семью!!

Я не позволю тебе убить мою мечту, однажды я найду кого-то особенного, кто действительно полюбит меня! И ты права, никогда не будет другого такого мужчины, как я!

Ты говоришь так, будто я заставил тебя это сделать. Думаю, ты просто успокаиваешь себя из-за своей измены, из-за того, что выбрала другого мужчину. Это все твой выбор, не мой!

Ты можешь сказать «Я виновата»? Тебя сожрет чувство вины! Тебе нечего бояться, и уж тем более мальчикам. Я не буду тебя преследовать! Я отвечу на твое письмо позже; ты совершила самую большую ошибку в своей жизни и жизни наших детей!

P.S. Надеюсь, ты не носила крестик, который я тебе подарил, пока тебя трахали.

8/7/98

У меня осталось четыре недели, и мне нужно привести себя в порядок.

Ты можешь поговорить со мной об этом?

Я заслуживаю знать!

Мне нужна правда и ничего, кроме правды!

Я должен принять решение!

Каждая человеческая мысль и каждое человеческое действие основаны либо на любви, либо на страхе. На чем ты основываешь свое решение?

8/16/98

Мягкий, нежный, заботливый.

Кто я? Отец двоих мальчиков; творческая и талантливая личность со страстью к музыке и любовью к жизни и природе, океану и его созданиям; закаты – мое любимое время суток. Я всегда любил детей! Я также любил секс, кино, музыку, быстрые машины, рисование, живопись, водные лыжи, рыбалку, мотоциклы, лодки, походы.

Точно можно сказать, что у меня зависимый характер. Я тоже могу манипулировать, но только в страхе потерять кого-то.

На ком я женился? Памела сексуальная, чувствительная, застенчивая, заботливая, любящая, страстная, иногда сумасшедшая и рассеянная! Она заботливая. Она также властная, замкнутая, закрытая; ей нужно много внимания; ей нужно жить! Надо выходить на природу и наслаждаться. Я не могу вспомнить, когда мы в последний раз гуляли вместе. Я часто просил, но ответа нет!

Не вини себя, Томми.

8/16/98

О, Боже! Я только что услышал голос Памелы по телефону. У меня на глаза навернулись слезы. Я так по ней скучаю! Возвращаясь к теме прогулок – мы часто оказывались в ловушке (заложники собственной славы). Никто не понимает, каково оказаться в ловушке в тюрьме без семьи! Боль невыносима! Кристи провела несколько часов с Пэм вчера вечером, и у нее не было никакой информации для меня. Облом. Я был бы рад любой весточке! Накануне я два часа разговаривал с Кристи. Она должна была упомянуть обо мне. Тишина убивает меня. (Я будто вернулся в детство: тишина.)

9/1/98

Я буду рядом с тобой, что бы ни случилось.

Когда я выйду:

Карате

Стейк

Ванна

Гавайи

Когда я выберусь отсюда, я хочу сделать несколько вещей: съесть стейк. Долго смотреть на закат на пляже. Долго принимать ванну с большим количеством пузырьков (с тобой тоже было бы здорово… Ха-ха… Правда, с тобой и впрямь было бы отлично). Несколько уроков карате и снова бокс. А еще семь дней на Гавайях.

Пэм, я хочу, чтобы ты знала, что я всегда буду рядом с тобой, даже если у нас ничего не получится… Несмотря ни на что, хорошо?

9/4/98 (написано на стикере)

Люби

Оставайся сосредоточенным

Будь сильным

Глава 11
ТОММИ

Унижения Томаса Ли и финал этого затянувшегося приключения.

Я никогда не забуду поездку на автобусе из зала суда, когда был прикован к чертову сиденью, все еще в костюме, в котором предстал перед судьей всего пятнадцать минут назад.

Когда меня привели в тюрьму, первое, что я услышал, – громкий треск. Повернув голову, я увидел маленького латиноамериканца, лежащего на полу камеры, а из его черепа хлестала кровь. Я посмотрел на полицейских, которые вели меня в камеру, и спросил:

– Неужели никто не поможет этому парню?

– О, такое с ним постоянно случается, – равнодушно ответили они. – У него просто приступ.

Я оглянулся на него, а он так и лежал на земле, даже не шевелясь. Они привели меня в соседнюю комнату и раздели. Я стоял там, до смерти напуганный и голый, за исключением колец в сосках, носу и в брови. Один из офицеров побежал за кусачками. Он обрезал кольца на моих сосках и носу, но серьги снять не смог, потому что они из хирургической стали. Он нехотя разрешил мне их оставить. Затем передал мое тюремное барахло: синюю рубашку, черные туфли и постельное белье с полотенцем, пластиковой расческой, зубной щеткой и зубной пастой.

Офицеры вывели меня обратно в коридор, и я заметил, что через полчаса они наконец-то отвели заключенного-латиноамериканца в медчасть. Больше походило на инсульт, чем на припадок. Когда меня вели мимо других заключенных, моему взору предстали целые ряды отмороженных ублюдков, которые орали что-то вроде: «Добро пожаловать, мужик» и «Я научу тебя, как обращаться с леди». Половина была в восторге, другая половина хотела надрать мне задницу за то, что я трахался с телкой, на которую они, вероятно, дрочили каждую ночь. Казалось, что я прошел целую милю по этому коридору. Я так испугался, что у меня подкосились колени, и копам практически пришлось тащить меня на себе. Они бросили меня в одиночную камеру и закрыли тяжелую дверь, отчего по блоку прокатился громкий металлический стук. Это был самый одинокий звук, который я когда-либо слышал.

В этой комнате я должен был провести следующие шесть месяцев. По сути, это бетонная коробка, чей интерьер разбавляли лишь металлическая кровать с бесполезным тонюсеньким матрасом. Мне не с кем было поговорить, нечем было писать и нечем заняться. Всякий раз, когда мимо проходили охранники, я просил у них карандаш, но они игнорировали меня. Они ясно дали понять, что на особое отношение не стоит надеяться. Избалованный маленький сопляк во мне должен был получить урок. Потому что если он не станет мужчиной в этом месте, то не станет им уже никогда.

В тот вечер я проснулся от того, что здоровенный толстомордый охранник колотил в мою дверь.

– Иди сюда, – рявкнул он.

Я подошел к двери, не зная, что меня ждет – милость или наказание.

– Какого хрена у тебя серьги в ушах? – спросил он.

– Их не смогли вытащить, поэтому разрешили оставить.

– Ты что, получается, какой-то сраный педик?

Я был готов к худшему: избиение, изнасилование – что угодно.

– Ох, чувак, чего ты ко мне пристал?

– Нет, я думаю, что ты педик. А ты знаешь, что мы тут делаем с педиками?

Я вернулся на кровать и не обращал на него внимания. Я не знал, что делать. Этот ублюдок мог открыть дверь моей камеры, избить меня до потери сознания, и утром никому не было бы до этого дела.

Через шесть или семь дней, когда я просто сидел и сходил с ума от осознания, что впереди меня ждало пять месяцев и три недели этого дерьма, ко мне под дверь закатился огрызок карандаша. Еще через день под дверью материализовалась Библия. Затем каждые несколько дней стали появляться маленькие религиозные брошюры под названием «Наш хлеб насущный». Я лежал с Библией и карандашом, читал «Наш хлеб насущный» и благодарил того, кто вручал мне эти бесценные подарки, потому что нужно было хоть как-то отвлечься от скуки и пыток. Я, наверное, тысячу раз прокручивал в голове каждый момент наших отношений с Памелой.

Я не мог понять, почему Памела решила выдвинуть обвинения. Возможно, она была напугана и думала, что я какой-то обезумевший жестокий монстр; возможно, считала, что поступает правильно ради детей, и, вероятно, хотела найти самый простой выход из сложной ситуации. Как бы я ни любил Памелу, у нее была проблема с тем, чтобы разбираться в ситуации. Если в ее жизни что-то шло не так, она предпочитала избавиться от проблемы, а не тратить время на ее решение. Она увольняла менеджеров с той же легкостью, с какой я меняю носки. Личные помощники и няни мелькали, как страницы календаря: каждый день приходили новые люди, что всегда меня бесило, потому что я хотел, чтобы у детей был кто-то постоянный в их жизни, кому они могли бы доверять и кто полюбил бы их почти так же сильно, как мы. Итак, как я понял, то, что сделала со мной Памела, было, по сути, увольнением. Я уволен к чертовой матери.

Мне нужно было перестать мучить себя и извлечь из этого опыта какую-то охренительную пользу, поэтому я пришел к выводу, что моя миссия – самоанализ. Мне нужно заглянуть внутрь себя и найти ответы, которые я искал. И лучший способ сделать это – перестать искать недостатки в Памеле и других людях и начать искать недостатки в себе. Сначала я просто начал писать на стенах. Большинство из того, что я писал, начиналось со слова «почему»: «Почему я здесь?», «Почему я несчастлив?», «Почему я так обращаюсь со своей женой?», «Почему я так поступаю со своими детьми?», «Почему во мне нет духовности?». «Почему, почему, почему?»

Через несколько недель охранник спросил меня, не хочу ли я подняться на крышу. «С удовольствием, чувак», – сказал я ему. Я уже и забыл, как пахнет воздух, как выглядит небо, как ощущается солнце на лице. Я не мог дождаться, когда смогу оказаться на крыше этой тюрьмы и снова любоваться горами и городом.

Они заковали меня в цепи, вывели на крышу, и у меня отвисла челюсть. Стены вокруг были такими высокими – я все равно что оказался в другой камере. Не было видно ни деревьев, ни гор, ни океана, ни зданий. По приказу судьи меня засунули в клетку, которая называется K10, чтобы я был защищен от других заключенных. Было около четырех часов дня, и солнце скрывалось за стеной. Его последние лучи падали на верхний край клетки. Я прижался к передней стенке и встал на цыпочки, чтобы почувствовать солнце на лице. Как только его тепло разлилось по лбу, носу и щекам, я разрыдался. Я закрыл глаза и плакал, купаясь в последних десяти минутах солнечного света, оставшихся на этой крыше, последних десяти минутах солнечного света, которые увижу в течение нескольких дней, недель или месяцев. Чуваки, я всю жизнь воспринимал это гребаное солнце как должное. Но стоило мне на несколько недель оказаться в темной, холодной камере, и это стало самым, блядь, лучшим подарком на свете. Я чувствовал, что это чуть ли не самый прекрасный день в моей жизни.

Теряя свой маленький кусочек солнца, я подтягивался на турнике, который был у них в клетке, и занимался спортом. Перед тем как сесть в тюрьму, когда я был на свободе под гребаный залог в полмиллиона долларов, я тренировался месяц подряд, чтобы подготовиться к худшему.

За пределами клетки, во дворе, играли простые заключенные, и я был мишенью для всякого рода издевательств. Огромные бандиты бросались в меня дерьмом и кричали: «Тебе повезло, что ты не с нами, ублюдочная киска. Поднял руку на девочку. Говнюк, выходи поиграть с большими мальчиками». Это было унизительно, но я просто опускал голову, закрывал рот и думал о солнце.

Со временем я стал больше общаться с внешним миром. Никому не разрешалось посылать в тюрьму книги, потому что были случаи, когда по почте отправляли романы со страницами, обмакнутыми в кислоту и прочее дерьмо. Но благодаря адвокату я мог заказывать на Amazon по три книги каждые десять дней. Мне чертовски нужна была пища для ума. Я выбрал книги о трех вещах, которые больше всего хотел улучшить, – отношения, воспитание детей и духовность. Я повесил на стены диаграммы тай-чи, узнал о точках под глазами, которые снимают стресс, и стал экспертом по книгам о самопомощи и буддизму. Я был полон решимости провести полную психологическую, физическую и музыкальную настройку. Я хотел решить проблемы, которые меня сдерживали: себя, свои отношения с Памелой и свою несдержанность в Mötley Crüe.

Хотя судья запретил мне общаться с Памелой, единственное, чего я хотел, – это поговорить с ней и все уладить. Я был зол на нее, но все еще чувствовал себя в ловушке недопонимания: чертова сковородка разрушила мою жизнь. В конце концов в моей камере установили телефон-автомат, но это кошмар – пытаться восстановить связь с Памелой, которая все еще была в ярости из-за нашей ссоры. Мы начали общаться в режиме трехсторонней связи с адвокатами и психотерапевтами, но каждый раз разговор быстро переходил во взаимные обвинения и оскорбления. В конце концов один из друзей вывел меня на психотерапевта по имени Джеральд, который должен был привести в порядок все мои отношения – с Памелой, с детьми и с группой.

Я ничего не знаю о профессиональных качествах или подготовке Джеральда, но он обладал здравым смыслом. Он сказал мне, что я с детства жаждал внимания, когда открывал окно, чтобы соседи слышали, как я играю на гитаре. В каком-то извращенном смысле, как бы я ни любил Памелу, она была лишь гитарой, которую я хотел показать всем соседям. Только оказалось, что я не шибко умею на ней играть. Когда гаснет свет, музыка на дискотеке смолкает и ты оказываешься один в доме с другим человеком, только тогда начинаются отношения; и они будут успешными, если ты сможешь преодолеть проблемы и научиться наслаждаться другим человеком таким, какой он есть на самом деле, без одобрительных похлопываний по спине и поднятых больших пальцев от друзей. Возможно, именно поэтому отношения со знаменитостями так сложны: вас обоих ставят на такой высокий пьедестал, что это кажется разочарованием, когда в конце дня обнаруживаешь, что вы просто два человеческих существа с теми же эмоциональными недостатками и детскими проблемами, что и все остальные.

Джеральд помог мне еще кое в чем: он заказал детские книги для меня через Amazon, а затем покупал те же книги для моих мальчиков. Получив разрешение суда на общение с детьми, я читал им истории по телефону, пока они рассматривали картинки в той же книге. Для меня было важно сохранить эту связь с моими мальчиками, потому что, пока я находился в тюрьме, Памела не только говорила им, что я сумасшедший, но и пыталась настроить против меня мою мать и сестру. Я просто не мог защитить себя: не только от Памелы, но и от СМИ, которые выставляли меня чудовищем. Но больнее всего оказалось быть вдали от дома на День отца и на день рождения Брэндона. Такое ребенок не забывает.

Время от времени я звонил домой, и Памела брала трубку. Мы начинали разговаривать, но через несколько минут на поверхность всплывала старая вражда, чрезмерная чувствительность и обвинения, а потом вдруг – бах! – один из нас бросал трубку. Конец общения.

После этого я сидел в камере и плакал целыми часами. Было так обидно, что я не мог ничего с этим поделать. Через некоторое время, однако, заручившись поддержкой терапевта в качестве третьей стороны в наших телефонных разговорах, мы снова научились общаться. Пропали неуверенность и оборонительные позы – теперь я отвечал на ее слова естественной любовью, что было одной из хороших привычек детства. Я также понял: чтобы иметь возможность нормально разговаривать или даже жить с Памелой, мне нужно перестать испытывать ее любовь ко мне. Когда ты устраиваешь человеку проверку и не говоришь ему об этом, он обязательно потерпит неудачу.

Однажды в четверг мы прекрасно беседовали с моим терапевтом и добились большого прогресса, когда я услышал громкие разговоры и стук за камерой. Я встал и крикнул: «Ребята, вы можете вести себя потише?» Но, когда эти слова вырвались из моего рта, я понял, что шумели не заключенные. Это был тот здоровенный, заплывший жиром ублюдок охранник, который назвал меня педиком в мою первую ночь в тюрьме. Он ворвался в мою камеру, схватил блядский телефонный шнур и вырвал его из стены, пока я говорил. Затем он подал рапорт сержанту, заявив, что я нанес ему оскорбление. Они лишили меня права пользоваться телефоном на четырнадцать дней. Моя линия связи с внешним миром была оборвана на хрен, и я заливался слезами каждый день.

В течение этих долгих недель я работал над песнями для сольного проекта, читал журналы по воспитанию детей, книги по самопомощи и учился писать стихи, в основном о Памеле. Она начала присылать мне письма. И это так неприятно, потому что она поручила помощницу отправлять письма за нее. Из-за этого они казались обезличенными, будто я просто поручение, о котором должна позаботиться ее помощница. Я изо всех сил старался не расценивать каждое ее действие с позиции любви или ненависти, потому что именно так и угодил в беду.