Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Глава 11
СКОТТ ХАМФРИ

Краткая беседа, в которой слово предоставляется одиозному продюсеру, о котором вы уже наслышаны.

Поделитесь вашими первыми впечатлениями от работы с группой?

Они, знаете ли, очень своеобразные ребята. Поначалу работать с ними было круто, потому что каждый день оборачивался очередной драмой, и это на первых порах было забавно. Мне нравилось смотреть, как Томми играет на своих барабанах, разбивает тарелки пополам и ломает барабанные палочки, как спички. Но потом внезапно я очутился в кресле продюсера, и оказалось нереально заставить кого-либо (кроме Мика) приходить в студию вовремя. Чуть погодя мы ввели систему штрафов: сто долларов за каждый час опоздания. Потом приходилось с трудом отрывать всех от пейджеров и мобильных телефонов. Дни проходили впустую, работа стояла на месте.

Дела пошли хуже, когда мы переехали в закрытый особняк Никки. Каждый день Никки приходилось отвлекаться от работы над альбомом, чтобы пообщаться с садовником, чистильщиком бассейна, специалистом по уходу за рыбками, мойщиком машин или горничными, которые приходили два раза в день, чтобы приготовить завтрак, помыть посуду и сделать вечернюю уборку. Голова шла кругом от количества людей, которые трудились над тем, чтобы этот дом не развалился.

Я хотел бы обсудить с вами один вопрос, касающийся кепки Мика.

Кепка Мика? Что?

Он сказал, что вы созвали совещание с руководством, чтобы пожаловаться на его бейсболку.

Это определенно подтверждает некоторые слухи о языке Мика Марса. Потому что это просто курам на смех.

Значит, у вас не было претензий к его кепке?

Это просто невообразимо. Мик Марс всегда носит кепку, за исключением тех случаев, когда выходит на сцену. Но кого волнует, носит он что-то на голове или нет?

Однако Мик не из тех, кто бросается словами.

Я уверен, что если это и произошло, то никто, кроме Мика, об этом не помнит. Как-то странно. А знаете что? [Пауза.] Он всегда носил эту гоночную кепку Mötley Crüe, и мне она нравилась. Я сказал: «Эй, Мик, можешь подарить мне такую же» И через несколько месяцев он подарил мне одну. Прямо сейчас я ищу ее в своем шкафу, потому что, кажется, она все еще у меня. Я зациклился на его кепке, потому что хотел такую же, а не потому, что она мне не нравилась.

Вот она. Я нашел ее. Прямо сейчас я сдуваю с нее пыль. На ней череп, кости и гоночные флаги. Это черная кожаная кепка. Теперь я все вспомнил. Видать, он все перепутал: кепка была зачетная. Наверное, проблема заключалась в чем-то другом.

Ну, ему казалось, что вы принижаете его талант гитариста.

Я тут ни при чем. Томми и Никки нравилось, как Джон Кораби играет на гитаре, и они постоянно поощряли Джона играть. Продюсер должен быть очень открытым и позволить каждому внести свою лепту. Но Мик просто не хотел, чтобы кто-то играл на гитаре. Он вопил: «Я гитарист». На что я ему говорил: «Хорошо, ты гитарист, но двое других парней в твоей группе хотят услышать, как играет Джон Кораби». Порой, когда два разных гитариста играют одну и ту же партию, получается крутой звук, как у AC/DC.

Забавно, что в его воспоминаниях я был тем парнем, который хотел избавиться от его гитарных партий, потому как именно я хотел записать альбом Mötley Crüe, который звучал в духе их раннего материала. Вот что мне действительно нравилось, так это грубое звучание Мика Марса. Вообще, я всегда поощрял игру Мика, и он приносил мне эти кассеты, так называемые «объедки со стола», которые представляли собой кусочки того, над чем он работал дома. Знаете, что помогало работать группе как слаженному механизму? Когда Мик сочинял гитарные риффы, Никки писал что-то поверх них, а Винс все это пел. Такой была формула. Большинство риффов, над которыми мы работали, были основаны на гитарных партиях Джона Кораби, а это были блюзоватые вещи в духе Led Zeppelin. Поэтому машина для сочинения песен Mötley Crüe практически заглохла. Готов поспорить, что Кораби с самого начала меня ненавидел, потому что джемы – это то, что он привнес в группу, а я хотел, чтобы они снова вернулись к сочинению песен.

Значит, это вы хотели сделать пластинку в стиле старых Mötley? А остальные ребята хотели звучать более современно?

Именно так. В один день Никки хотел быть Nine Inch Nails, а на следующий желал такого же звучания, как на альбоме Zooropa от U2. Мы с Никки постоянно бодались. Споры не умолкали из-за содержания текстов. Никки не любил, когда его тексты тщательно изучали. В песне «Glitter» была строчка: «Давай заделаем ребеночка внутри тебя». И я сказал: «Ты ни за что не сможешь включить эту строчку в песню». Это же идиотизм. А он пытался мне доказать, что это лучшее, что он когда-либо писал.

Что Никки там обо мне наговорил?

Я думаю, он чувствовал, будто вы устроили закулисные игры и настраиваете его против Томми. Он сказал, что ему нужен жесткий продюсер, который иногда говорил бы ему, что он полное дерьмо.

Правда? Я думаю, что большинство людей помнят меня как парня, который постоянно говорил: «Хватит пытаться быть Трентом Резнором[39]39
  Трент Резнор (род. 1965) – лидер индастриал-группы Nine Inch Nails.


[Закрыть]. Ради всего святого, просто сядь с гитарой и пиши песни». Записать хит – это все, что меня заботило. Меня не волновало ничего, кроме продажи пластинок. После всего потраченного времени, нервов и здоровья, которые мы все вложили, самое меньшее, на что мы могли надеяться, – это хит.

Я думаю, группа решила, что тебе невозможно угодить.

Так и есть. Пластинка звучала как какая-то мешанина, и то, что она плохо раскупалась, лишь доказывает, что она недостаточно хороша.

Возвращение Винса как-то изменило ситуацию?

Нет, песни писались не под его вокальный стиль и даже не под его диапазон. Поэтому в тот момент больше всего на свете нам был нужен чертов Мик, чтобы он объединил группу с помощью своих трюков. Ребята были так хороши, когда работали вместе: когда они были группой, а не кучкой капризных детей.

Проблема Джона заключалась в том, что он постоянно срывал голос, но у Винса были свои болячки. Во время работы мы столкнулись с явлением, которое назвали «окно возможностей Винса Нила». Это был промежуток между третьей и шестой кружками пива – то время, когда он приходил в себя после похмелья, но еще не нажрался так сильно, что не мог стоять на ногах.

И это окно могло быстро захлопнуться. Иногда у нас в распоряжении было всего полчаса или двадцать минут. И если попросишь Винса спеть больше чем пару раз, он скажет: «Иди в жопу» и свалит. Работая с Винсом, я постоянно смотрел на часы. Он не хотел находиться в студии звукозаписи – куда сильнее его привлекало поле для гольфа.

То есть даже после возвращения он не считал себя частью группы?

Мне кажется, он ревновал, потому что Никки и Томми были сопродюсерами альбома, и он тоже хотел стать сопродюсером. Он легко мог бы это сделать, но его нельзя было затащить в студию, чтобы он пел, а тем более продюсировал. Винс – один из тех парней, на которых нельзя давить слишком сильно. Если он нашел время прийти и сделает что-нибудь нормальное, то просто радуйтесь и берите что дают.

Была ли Памела Андерсон рядом во время записи?

Ну, во время записи альбома Памела устроила нам парочку хороших деньков и парочку очень дерьмовых. Каждую пятницу она приходила в студию с бутылкой водки и объявляла: «Так, ребята, сегодня пятница, поэтому вы должны напиться». Она настаивала, чтобы Томми напивался каждую пятницу. А через несколько месяцев она как ни в чем не бывало появляется в эфире шоу Джея Лено и говорит: «Мой муж алкоголик». Тогда я подумал: «Что она несет?»

Что происходило у вас в голове во время работы над альбомом? Были ли мысли: «Вытащите меня из этого кошмара»?

Приходилось несладко, потому что бывало так, что у меня было два сопродюсера, а иногда всю работу приходилось делать в одиночку. В конце концов я был готов завыть. Я никогда этого не забуду, потому что мама сидела рядом со мной на Рождество, а я разговаривал с Никки по телефону. Я говорил: «Если ты не придумаешь первый сингл получше, то твоей карьере конец, и через шесть месяцев ты будешь винить во всем меня». А он говорит: «Нет, я знаю, что делаю, все будет как надо. И это идеальный первый сингл». В тот момент я был уверен, что воссоединившиеся Mötley Crüe не произведут фурор только из-за слабого материала. Если бы у них была правильная пластинка, они легко могли бы стать дважды или трижды платиновыми.

И вы решили умыть руки?

А что еще оставалось сделать? Устаешь постоянно говорить: «Нет, нет, нет» и бесконечно спорить с людьми. Когда первый сингл забуксовал, мне позвонил Никки и сказал: «Кажется, мы выпустили не тот сингл». «Ты мудака кусок!» – закричал я на него. В любом случае это не имело значения, потому что к моменту выхода альбома Mötley Crüe стали знаменитостями такого масштаба, какого, наверное, не могли представить в самых страшных кошмарах. Для меня это было очень странно, потому что внезапно их личная жизнь стала важнее их музыки.

Томми с танцовщицей Джойси, тур Greatest Hits, 1999

Часть одиннадцатая
Пушки, телки, ЧСВ

Глава 1
ТОММИ

Скорбный сказ о вилке в посудомоечной машине.

Я считал ее самой забавной девушкой на свете. Из нее получился бы классный комик. Шутки из нее вылетали очередями, как из пулемета, и тараторила она быстрее, чем любая другая девушка, которую я знал. В общем, она была настоящей маньячкой, и я просто балдел от нее.

Первая наша совместная ночь состоялась во время перерыва от тура с Кораби. Она жила в Резеде со своей дочерью Тейлар от брака с Джани Лэйном, вокалистом группы Warrant. Я помню, как увидел клип на песню «Cherry Pie» и подумал, что она самая сексуальная цыпочка на всем белом свете. У нее были идеальные светлые волосы, огромные выразительные глаза, большие блестящие губы и огромные сиськи – пофиг, настоящие или нет. Ее звали Бобби Браун, и она украла мое сердце в ту секунду, стоило ей открыть рот.

На часах было четыре утра, мы спали у нее в постели после первого свидания, как вдруг дверь затряслась. Я понятия не имел, что происходит: сначала решил, что это какой-то безумный сон, потом подумал, что какой-то чувак пытается вломиться в дом. Постепенно приходя в реальность, я осознал, что весь дом просто ходит ходуном. Мы лежали голышом в кровати, не зная, что делать, как вдруг ее шкаф рухнул на пол, разбив экран ее телевизора на тысячу мелких кусочков.

«Тейлар!» – внезапно воскликнула Бобби. Ее дочь была одна на другой стороне дома, и одному Богу было известно, что там происходит. Мы соскользнули с кровати и упали на пол, чуть не обделавшись от страха. С силой открыв дверь, мы вышли в коридор. Все падало на пол, а дом так сильно трясло, что нас бросало о стены, как тряпичные куклы, пока мы отчаянно пытались ползти. Чем ближе мы подходили к двери Тейлар, тем сильнее грохотал дом, и казалось, что он вот-вот рухнет. Когда мы добрались до ее комнаты, я оглянулся назад, а дом просто разваливался на части. Кухня и гостиная разошлись в разные стороны и исчезли, оставив зияющую дыру в темноте. Я был уверен, что мы умрем.

Тейлар лежала на полу и ревела, а землетрясение то и дело швыряло девочку по всей комнате. Я схватил ее и крикнул: «Черт, быстро все на выход!» Затем мы с Бобби выбежали из комнаты и рванули к входной двери, стараясь, чтобы нас не отбросило на раскрытую сторону дома, в пропасть, которая ждала внизу. Входной двери не было, поэтому мы пробежали через отверстие на том месте, где она раньше находилась, и оказались на улице. Снаружи дрожь земли немного унялась, и мы присоединились к группе соседей, которые плакали над руинами своих домов.

После такого первого свидания пути назад уже не было. Бобби и Тейлар переехали в мою берлогу на пляже, и после шести месяцев совместных вечеринок я положил обручальное кольцо за пятнадцать тысяч долларов на верхушку пирожного, которое она заказала в закусочной, встал на колени и попросил ее руки. Она сказала «да», и после этого нашли отношения пошли по наклонной. Но это было такое медленное падение, что я его почти и не заметил.

Однажды Скотт Хамфри зашел к нам в гости, чтобы послушать музыку, которую я писал, и Бобби прямо при нем сорвалась на меня, потому что я не убрал волосы из раковины после бритья или что-то в таком духе.

– Эй, чувак, – удивился Скотт, – и ты позволяешь ей так с собой разговаривать?

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Она тебя за человека не считает. Она всегда такая?

– Ну да, – сказал я.

И вдруг любовная пелена спала с глаз, и я начал замечать то, чего раньше не замечал. В ней было много подозрительного: она тайком шныряла по дому, прятала от меня вещи, уходила по каким-то странным делам, получала телефонные звонки от незнакомых мне парней, а когда я просыпался утром, ее обычно не было в постели. Любой другой парень подумал бы, что она ему изменяет. Но я знал, что Бобби на это не способна.

Сняв розовые очки, я также заметил, что она исхудала и всегда была до жути раздражительной. Иногда я приходил домой с гастролей или возвращался из студии, а она сидела на полу, разложив вокруг себя барахло из художественного магазина. Она склеивала фрукты и цветы или покрывала миску с лепестками золотой краской из баллончика.

В следующий раз, оставшись наедине с одной из ее подруг, я спросил:

– Блин, неужто Бобби сидит на спидах?

– Я не стану отвечать на этот вопрос, – сказала она. – Но почему бы тебе не заглянуть в ее сумочку? Или проверить ее косметичку. И помни, мы об этом не разговаривали.

Разумеется, я обыскал ее сумочку и обнаружил там гребаные спиды. После этого наши отношения показались мне бредом, а ее случайным перепадам настроения, от которых я вечно страдал, нашлось объяснение. Когда я рассказал ей об этом, она сначала все отрицала, потом накинулась на меня за то, что я злоупотребляю выпивкой, и перевела на меня стрелки. В итоге все вылилось в жуткую ссору, которая закончилась тем, что я ночевал на полу, как собака.

После этих событий все обиды, которые копились в Бобби, стали ежедневно вырываться наружу. Они взяла все мои претензии к ней и развернула на 180 градусов. Ей казалось, что это у меня перепады настроения, что это я стал раздражительным, подозрительным и невыносимым и что я тайно за ее спиной развлекаюсь – но не с наркотиками, а с другими женщинами. Особенно она злилась от того, что вроде бы это я уговорил ее отказаться от актерской и модельной карьеры, потому как, видите ли, после брака с Хизер был так расстроен и мечтал о детях и верной жене. Через некоторое время всякий раз, когда мне звонила Хизер (мы остались друзьями), Бобби выходила из себя, а когда ей звонил какой-нибудь парень, я выходил из себя. За несколько дней до Рождества, когда я хотел пойти на праздничную вечеринку, наша взаимная ревность и недоверие переросли в отвратительную драку на глазах у Тейлар.

К тому времени мы ссорились каждый день, и в этом точно не было ничего хорошего для психического здоровья Тейлар, не говоря уже о моем собственном. Я пытался найти хотя бы одну причину, по которой эта женщина должна остаться в моей жизни, но так и не смог придумать ни одной. Чувство юмора, которое меня изначально в ней привлекало, исчезло без следа, так как наши отношения переросли в сплошной негатив и взаимные обвинения.

Когда я попросил ее уйти, она устроила скандал и сказала, что никуда не уйдет без своей одежды, мебели и прочего дерьма.

– Знаешь что, – сказал я ей. – Ты можешь забрать свое барахло, если вернешь мне обручальное кольцо. Потому что свадьбы не будет, это ясно как божий день.

– Катись ты к чертям собачьим! – прошипела она, добавив к этому пулеметную очередь из ругательств.

– Ну, тогда обойдешься без своего хлама, – с этими словами я потащил ее к двери.

Странно, но мне не пришлось применять силу. Слишком уж просто она позволила себя выпроводить. Я был удивлен, что она не стала сопротивляться, потому что обычно обожала махать кулаками.

Через час раздался громкий стук в мою входную дверь. Я посмотрел на монитор системы безопасности и увидел ее в компании ебучих копов. Я подумал, что копы все честно разрулят, поскольку дом мой и я имел право попросить ее убраться с моей территории. Но ошибался. Очень ошибался. Она использовала все свои актерские таланты, чтобы придумать самую душещипательную историю, которую копы когда-либо слышали. Она подставила меня.

– Мистер Ли, – сказал офицер по внутренней связи. – Вам придется впустить ее, чтобы она забрала свои вещи.

– Чувак, – запротестовал я, – у нее мое кольцо.

– Это меня не волнует, – сказал он. – Она должна войти и забрать свои вещи.

Я вскинул руки и открыл эту гребаную дверь. Коп ворвался внутрь, а за ним следом – Бобби. Она прошла прямо в спальню. Я попытался последовать за ней, но коп остановил меня.

– Вам туда нельзя!

Я растерялся:

– Что значит «вам туда нельзя»? Это моя чертова спальня. И там мои личные вещи.

– Я хочу, чтобы вы молча ждали снаружи.

– Это бред! Я и пальцем ее не трону.

– Вы слышали, что я сказал, мистер Ли?

– Я, мать твою, слышал! Я просто хочу убедиться, что она не возьмет ничего из моих вещей! У меня есть такое право, не так ли?

Но, похоже, такого права у меня не было. Потому что не успел я опомниться, как меня повалили на землю, надели наручники и затолкали на заднее сиденье полицейской машины.

– За что вы везете меня в тюрьму? – орал я из машины, пока мы стремительно удалялись от моего дома.

– Нападение.

– Что?

– Женщина говорит, что вы пытались ее задушить.

Поскольку это был вечер пятницы, меня продержали в участке до конца выходных, что дало Бобби достаточно времени, чтобы вычистить всю мою гребаную квартиру. Вернувшись домой в понедельник утром, я даже не удивился, когда обнаружил, что все комнаты пусты: стулья, столы, кровать – все пропало. Мне было просто интересно, где она нашла грузчиков, готовых работать по выходным. Надеюсь, ей пришлось заплатить им серьезные сверхурочные, потому что им точно пришлось попотеть. Все, что она мне оставила, – это одну вилку в посудомоечной машине.

Знаете, что самое ужасное в любви? Несмотря на все произошедшее, я чертовски скучал по ней. И она по мне. Так что через несколько дней после освобождения из тюрьмы я оказался в квартире, которую она сняла, уехав из моего дома, и трахал ее на моей старой кровати, чуваки. Мы больше не встречались, но и не расстались до конца. Это превратилось в одни из тех отношений, которые просто необходимо прикончить, чтобы больше не страдать. Мы мешали друг другу жить и встречаться с другими людьми, но в то же время не могли насытиться друг другом.

Во второй или третий раз, когда мы встретились после тюрьмы, она стала капать мне на мозги, потому что думала, что я увлечен одной из ее горячих подружек. Она часами напролет носилась с воплями по дому. Я пытался отшутиться, но это только больше ее злило. Я пытался не обращать на нее внимания, и это привело ее в бешенство. Я пытался вразумить ее, а у нее из ушей уже валил пар. Наконец, я больше не мог этого выносить. Я не знал, как унять галдеж. Я схватил со стола вазу, разбил ее об пол, сказал: «Ты ебаная засранка» и ушел. Как же я расстроился. Я не мог избавиться ни от этой сумасшедшей женщины, ни от сумасшедших чувств к ней, и ничего не помогало. Мне нужно было убежать от этого дерьма, отвлечься, убрать шум. Зачем я вообще тратил время на эту суку, которая меня подставила?

Поэтому я отправился в гости к другу по имени Седж, который был настоящим наркоманом уровня Никки, мать его, Сикса. Он напивался, сидя на диване.

– Эй, братан, кольни-ка меня, – умолял я. – Прямо сейчас я не хочу ни черта чувствовать.

– Без проблем, – сказал он, потирая пальцы и пытаясь щелкнуть ими, но был слишком обдолбан, чтобы приложить достаточное усилие.

Я закатал рукав, обвязал себя куском медицинской резиновой трубки на столе и ждал, пока он приготовит шприц. Я видел, как он опустил его в ложку и набрал два кубика.

– Братан, мне до тебя далеко, – сказал я ему. – Я не занимаюсь этим на постоянке. Это может быть слишком для меня.

– Да не переживай ты, – вяло огрызнулся он. – Все в порядке. Поверь мне, чувак. Я наркоман. Я знаю, что делаю.

– Черт с тобой. Делай что хочешь.

Эти слова «Поверь мне, чувак. Я наркоман» должны были стать для меня тревожным звоночком. Ну типа он был гребаным наркоманом, чуваки, так что, конечно, его аппетиты были больше моих.

Он погрузил иголку мне руку, выпустил два кубика в организм, вытащил иглу и снял жгут. Я попал в ебучий рай. Я был так охрененно счастлив. Я ничего не чувствовал. Тело расслабилось, слова «Бобби» и «Браун» исчезли из сознания, и поток удовольствия вырвался из моего сердца и затопил тело. Я откинулся на диван и закрыл глаза.