Текст книги "С чего начинается Родина. Книга 10"

Из воспоминаний капитана дальнего плавания Валентина Цикунова

Крейсерская стажировка

О военных сборах, именуемых стажировками, в гражданских учебных заведениях написано так много, что, казалось бы, дополнить нечего. Но в том-то и дело, что все они индивидуальны и неповторимы. Трудно оценить их пользу для стажеров, впервые столкнувшихся с неповторимым казарменным духом конца пятидесятых – начала шестидесятых годов. Да и командиры частей, к которым попадали стажеры, смотрели на них как на лишнюю обузу, при первой возможности стараясь избавится от «вольноопределяющихся», и без них забот хватало.

То время оказалось самым тревожным и переломным в истории советских вооруженных сил, исключая войны. Сокращались сотни тысяч личного состава, десятки тысяч офицеров, не имеющих ни малейшего представления об укладе цивильной жизни, когда нужно было самим зарабатывать на содержание семей. Положение усугублялось отсутствием гражданских специальностей и военных пенсий по выслуге лет, и даже два просвета со звездами на погонах не давали никаких преимуществ, более того, усложняли неясные перспективы дальнейшего существования. Молодым офицерам все-таки намного легче переломить себя и обустроиться в иной ипостаси. Отсутствие какого-либо образования тоже подливало масла в огонь. Вот и приходилось бывшим полковникам и майорам идти завскладами или бригадирами полеводческих бригад, да и то если повезет. В управдомы их не приглашали, там кандидатов хватало и без них, давняя страсть Остапа Бендера заставила взглянуть на ту должность с другой стороны.

Но, сдается, больше всех страдали жены ЖЖС (жертвы женевского соглашения): помимо экономических причин, на них сильнейшим образом подействовало обрушение их социального статуса. Если раньше они свысока относились к женам штатских «пиджаков», вечно озабоченных многочисленными проблемами выживания, то в считаные дни сами стали на ступень ниже бывших, отчасти презираемых ими учительниц, кухарок и работниц различных цивильных организаций, до этого делая вид, будто не замечали их существования. Закрывались военные училища, а их курсантам уменьшали курс обучения, присваивали звания младших лейтенантов и тут же отправляли в запас.

Была свернута программа строительства военно-морского флота, а действующие корабли, особенно крупные, отправляли на металлолом, хотя дорогостоящие «плавающие крепости» далеко не израсходовали свой ресурс. По мнению тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева, надобности в большой армии и ВМФ не было никакой. Кто решится напасть на страну, владеющую ядерным оружием и ракетами? И хотя в таком подходе был определенный смысл, но примитивное исполнение авантюрного плана, пришедшего в голову реформатору, вовлекло страну в очередную аферу. Одна за другой они приходили в голову скорому на выдумки и неугомонному «нашему Никите Сергеевичу». И уже не было разницы между старшими офицерами, прошедшими всю войну, с орденами во всю грудь, и лейтенантами и старлеями, недавно окончившими училища: те и другие одинаково тряслись в ожидании близкой участи: повезет – не повезет! О какой боевой подготовке могла идти речь в таких условиях? Боеспособность армии и флота мгновенно обрушилась до невиданного ранее состояния.

Все бы нечего, если бы сокращение вооруженных сил до условий мирного времени проходило постепенно, с трудоустройством сокращаемого кадрового состава и переучиванием их на мирные профессии. Большинство офицеров выросли в чинах во время войны, имея за плечами в лучшем случае среднюю школу или обычную семилетку (неполное среднее образование). В короткое время выброшенные из армии и флота сотни тысяч профессиональных военных, не имеющие никаких профессий, наводнили рынок трудовых ресурсов, и в своем большинстве их можно было использовать лишь в качестве подсобных рабочих. Представить, что происходило в их семьях, привыкших к обеспеченному, безбедному существованию и вдруг оставшихся без гроша, невозможно. Самым простым уходом от действительности стало массовое пьянство, ну а дальнейшее протекало у всех по-разному. Не вызывает сомнений, что решение Хрущева стало настоящей катастрофой для десятков тысяч семей.

Естественно, скоропалительные действия первого секретаря вызвали большое недовольство высших военных, но Никита, прошедший большую школу выживания за годы унижений от вождя всех народов, с его изворотливым крестьянским умом, быстро расправился с образовавшейся фрондой, отправив ряд маршалов и генералов в отставку. А там они уже не были опасными – какой прок от пьяных разговоров у себя или у такого же соседа на даче?

В наступившей «оттепели» отставникам уже не грозила расправа, случившаяся в послевоенное время с бывшим маршалом Куликом и бывшим генерал-полковником Гордовым; причем Кулика разжаловали до генерал-майора, и это с маршала! Похлеще, чем полковника до лейтенанта! Посиделки на даче с пьяными разговорами о вожде привели обоих на голгофу и стоили им собственных голов. Их не распяли, а всего лишь расстреляли, обвинив в заговоре против вождя и советской власти, да и следователи бериевской школы вовсю покуражились, выбивая связи с иностранными разведками. Наглядное пособие к давнишней истине «Язык мой – враг мой».

Изменение программ военного обучения в гражданских учебных заведениях никак не поспевало за резвым Хрущевым, и воспитание будущих офицеров запаса проходило по прежним планам и конспектам, на изменение которых консервативным, с трудом скрежетавшим механизмам отдела учебных заведений при Генштабе Советской армии потребовался бы не один год. Тем более что этому отделу с хорошо устроившимися старшими офицерами также грозили предстоящие перемены. Им было не до этого, все только и думали, как сохранить свои места и должности.

Вот и выпал на долю студентов и курсантов столь неопределенный период времени, и в обстановке всеармейских потрясений было совершенно непонятно, есть ли какая-либо необходимость в получении первого офицерского запасного звания, да и офицерам – руководителям стажировок, честно говоря, не было дела до вновь прибывшего «пополнения», когда настоящих, прошедших огонь и воду гвардейцев сотнями тысяч сокращают. Оставалось только утешаться, что в эпоху правления «Никиты Первого» не одно лишь армейское сословие пострадало, хотя утешение так себе.

После окончания второго курса Сахалинского мореходного училища, специализированного среднего учебного заведения, готовившего кадры младшего командного состава для островного пароходства, курсантам пришло время проходить первую военно-морскую стажировку на кораблях Тихоокеанского военно-морского флота. Образно говоря, стажеры успели запрыгнуть в один из вагонов уходящего поезда на пороге стремительно начинающейся ликвидации больших кораблей военно-морского флота, сродни усекновению головы Иоанна Предтечи, только роль царя Ирода исполнял неугомонный глава государства. Кораблей на их долю хватало, не то что в скором будущем. В перспективе с окончанием училища его выпускникам присваивали звание младших лейтенантов, которое вроде бы не упоминалось «в законе», но на самом деле существовало, напоминая каких-то подстреленных воробышков. Нужно было познакомить восемнадцатилетних пацанов в течение десятинедельного погружения со службой в ВМФ, чтобы пощупали руками стволы главного калибра артиллерийских крейсеров, увидели самые настоящие торпеды более чем полуметрового диаметра и рогатые черные шары морских мин – «рогатую смерть» на сленге подводников. Как-никак они и были их основной опасностью, тем более что в военное время этих шаров набросали в соблазнительные для подводных лодок акватории близ морских портов и узкостей как клецок в суп, и даже спустя десятки лет нет-нет да и выбрасывался фонтан воды с последующим, несколько запаздывающим гулом от взрыва где-то прятавшейся до поры до времени мины с начинкой в несколько сот килограммов мощной взрывчатки. Только успевай собирать оглушенную на много миль вокруг рыбу, если бы не опасение нарваться на еще не разорвавшуюся, притаившуюся в глубине смерть.

Позавчерашним школьникам было интересно самим оказаться на борту военных кораблей, которые из книжной манящей неизвестности казались совершенно иными, чем были на самом деле. Но почувствовать всю разницу можно было лишь после сравнения навязанной загадочности с реальными ощущениями, полученными от километровых забегов по металлическим палубам кораблей с запахами многоместных кубриков, куда не проникали солнечные лучи. Лежбища моржей лучше смотреть по телевизору, чем наяву, ибо зловоние от продуктов жизнедеятельности распространяется на мили вокруг, а телевизор лишает этого сомнительного «удовольствия» общения с представителями животного мира.

Наступил день отъезда, когда нужно было отправляться с острова во Владивосток на борту одного из двух грузопассажирских теплоходов, обслуживающих регулярную линию Владивосток – Корсаков – Южные Курилы. Оба судна работали на линии с начала весны до поздней осени, с перерывом на несколько зимних месяцев, во время появления ледовых полей и непрерывных штормов. Оба парохода получили по репарациям при разделе флота побежденных стран «оси». Им, построенным в Италии, суждено было работать в совсем иных регионах, не сравнимых с тепличными условиями Средиземноморья.

Пассажирские и грузовые потоки на этих направлениях были стабильно высоки почти на всем протяжении года – во всяком случае, в каждом рейсе пароходы ходили груженными «под завязку». На Южных Курилах, среди рыбного изобилия, находилось много рыбообрабатывающих предприятий, как береговых, так и плавучих, на которых работали тысячи завербованных в центральной России обработчиков. Соблазненные длинным рублем, они приезжали из самых дальних закутков страны в надежде заработать. Заработки и в самом деле были неплохими по сравнению с европейской частью страны, к тому же с тамошним полуголодным существованием. Но деньги за красивые глаза не платят, и за обещанное богатство приходилось отрабатывать по полной программе. Монотонная ежедневная двенадцатичасовая работа у конвейера, когда нужно было шкерить движущуюся непрерывным потоком рыбу, казалась бесконечной, и далеко не все выдерживали сроки, обозначенные в контрактах. К тому же не добавляли настроения нескончаемые запахи рыбных потрохов и останков, пропитавшие округу на несколько километров, и примитивные бытовые условия. Вокруг носилось множество обнаглевших жирных чаек, отъевшихся на дармовой пище, их неумолкающий гвалт и гомон с пронзительными криками не прекращались ни днем ни ночью.

Обстановка напоминала пресловутые ветхозаветные Содом и Гоморру, хватало людей, привыкших к размеренной сельской жизни, не выдерживающих сильнейшее физическое и психическое напряжение, и они пускались во все тяжкие. Хотя продажа спиртных напитков находилась вне закона, но за соответствующую плату достать «огненную жидкость» не представлялось таким уж невозможным делом. «Огненная вода» втихую поставлялась с бортов рыбодобывающих судов, иногда заходивших в населенные пункты, танкеров и перегрузчиков изготовленной продукции. Общую картину неустроенности дополняли частые туманы и серое небо со свинцовыми низкими облаками, переходящими в продолжительные моросящие дожди, во время которых приходится дышать смесью воздуха с водяными парами. Солнечные деньки были наперечет и по большей части случались лишь в зимнее время.

Работники южнокурильских рыбокомбинатов в самом начале оккупировали все пассажирские места на пароходах, и уже в промежуточном Корсакове попасть на судно было проблематично вне зависимости от имеющегося билета. Первоначальной и главной задачей являлось проникновение на борт парохода, а далее как-то уместишься в его металлическом чреве, среди множества кают и подсобных помещений. Спустя какое-то время все как-то устраивалось и утрясалось. Курсанты не являлись никчемными «зайцами» – каждому из них за счет министерства обороны выписали проездной билет с койкой в четырехместной или, на худой конец, в восьмиместной каюте. Неизбалованным, уже прошедшим после первого курса плавательскую практику на судах островного пароходства пацанам было не привыкать к тяготам и особенностям судовой жизни. Нехватка кают и изменение мест временного обитания, указанных в билетах, никого не смущали, хотя трудности начались сразу же после посадки в Корсакове.

Оказалось, что в предшествующем Южно-Курильске судно заполонили девушки-рыбообработчицы с плавбаз, списавшиеся в отпуска или в связи с окончанием контрактов. Время было летнее, и все спешили отдыхать на юга – в общем-то, обычная сезонная картина. Они оккупировали все свободные каюты, и выселить их оттуда силами команды не было никакой возможности – не устраивать же побоище за каждую отвоеванную каюту. Девушкам, поднаторевшим в общении с администрациями работодателей и в постоянных стычках с себе подобными, пальца в рот не клади – откусят по локоть, спуску никому они не давали. Капитану ничего другого не оставалось, как пригрозить привлечь корсаковскую милицию и выдворить с борта всех «зайчих». Впрочем, это не очень-то их напугало, и они вскоре «рассосались» по каютам экипажа.

Работая рыбообработчицами на предприятиях с подавляющим женским штатом, они давно уже отбросили церемониальные отношения с противоположным полом, взяв на себя активную лидирующую роль, тем более что вокруг не было свидетелей из их родных мест. Возвращаясь домой, снова надевали маску целомудрия и естественного смущения, как в затасканном народном ироническом объяснении: «Я не такая, я жду трамвая».

Теплоход «Тобольск», приняв на борт роту курсантов-стажеров, снялся в рейс назначением на Владивосток, где их должны были рассортировать по кораблям военно-морского флота. Но не успел еще сахалинский берег скрыться из виду, как выяснилось, что предназначенные для курсантов каюты заняты работницами рыбной отрасли. Не заморачиваясь лишними объяснениями, они предлагали курсантам выбор по желанию: ложиться в койку рядом с ними или укладываться на каютной палубе. Более взрослые, пришедшие с производств или после армии курсанты сразу же согласились на первый вариант, и через пару часов выбор сделали с обеих сторон, отчасти проблема была решена. Но большую часть составляли недавние школьники, можно сказать, сосунки, столь откровенно поставленный ультиматум ошарашил их, и они, потеряв свою кажущуюся невозмутимость видавших виды мореманов, сникали, не находя ни одного слова в ответ, и устраивались на палубе. Бесстыдные насмешницы с наглыми, пронзительными улыбками молча взирали на пацанов, сразу же опуская их до уровня несмышленых подростков, у которых на губах молоко не обсохло. Благо пассажирский помощник капитана, удивить которого невозможно, ибо чего только не видел во время челночных рейсов с рыбаками и рыбачками, оперативно организовал и обеспечил матрацами и одеялами.

По выходе из Корсакова открылся судовой ресторан, и пришлый денежный народ сразу же потянулся к нему. В карманах у простых рыбообработчиков, направлявшихся в отпуска, скопились немалые суммы, к тому же не надо было спешить на очередную смену по ошкериванию ненавистных рыбьих тушек. А почувствовать себя человеком, вокруг которого бегают лощеные официанты, все равно что оказаться в ином мире, на верху блаженства.

В кинофильме Василия Шукшина того времени вспоминается характерная фраза главного героя, роль которого прекрасно исполнил сам Шукшин: «Здесь сто листов, и они жгут мне ляжку!» Это он о пачке банкнот сторублевого достоинства. В этом ликующем возгласе, являющемся вершиной блаженства в предвкушении предстоящих удовольствий «хозяина жизни», и заключена вся суть изголодавшихся по свободе, комфорту и вседозволенности сезонников, вербованного люда и освободившихся из заключения вчерашних преступников.

Умудренные судовые официанты прекрасно понимали психологическую подоплеку своих пассажиров и всячески подпитывали ее, ни на йоту не сомневаясь, что их труды окупятся с лихвой. Спиртных напитков в судовом ресторане и буфете было вдоволь, обычная норма потребления в рейсах с пассажирами плавбаз и рыбокомбинатов, возвращающихся к своим жилищам и чувствующих себя едва ли не Крезами, давно просчитана и определена. Возникало чисто шишковское представление, почерпнутое из его романа «Угрюм-река» о еще дореволюционных временах, когда старатели после сезона промывки золота возвращались из тайги. Несмотря на прошедшие с тех времен десятки лет, поведение сезонников ничуть не изменилось и осталось таким же, душа требовала праздника в их понимании.

Рыбообработчицы немногим отличались от мужских ватаг и, возвращаясь с деньгами, мало в чем уступали сильному полу. Курсанты не были забыты, и их мимолетные пассии угощали вдоволь. Отсутствие пьяных оргий и потасовок легко объяснимо: курсантам, в отличие от профессиональных «наемников» и «ловцов удачи», было что терять, к тому же они были слишком молоды и не искушены в подобных делах, и вдобавок ко всему их сопровождали шесть офицеров, отвечавших за безопасную транспортировку и доставку подопечных к месту службы, у которых не особо забалуешь.

Цикунов, будучи совсем желторотым, как по возрасту, так и по росту, еще не пробовал спиртное, не говоря о регулярном употреблении. Таких птенцов набралась едва ли не половина всей роты. Но как бы там ни было, большинство устроились по койкам, на которых для каждого желающего нашлось место рядом с нежданно-негаданной пассией. А наш герой, прикорнувший на палубе, засыпая, слышал стоны девчонок и скрип кроватей; с тем он и заснул. Застоявшиеся «красавицы» не были обделены вниманием и, оказавшись в объятиях курсантов, ободренные вином и нечаянными мужскими ласками, вели себя раскованно. Своих партнеров они видели в первый и, наверное, в последний раз, и привычное «облико морале», будто никогда не слыханное, было напрочь забыто. Да и о чем говорить после полугодового бытия среди таких же «амазонок».

С восьми утра на ближайшие полчаса в распоряжение курсантов для завтрака выделили судовой ресторан. После ночных потрясений с аппетитом проблем не было, сметали со столов все приготовленное. Старший всей транспортируемой команды, он же командир роты, гвардейский майор, с определенной долей иронии поблагодарил своих подопечных за высокую дисциплину и сознательность, не забыв и о галантном отношении к пассажиркам, которым уступили (точнее будет – поделились) койко-места. После завтрака командир проверил порядок и чистоту в кубриках, которые к этому времени уже блестели чистотой с аккуратно заправленными койками, что было «ахиллесовой пятой» многих курсантов. Чего только не могут сделать женские руки, чтобы угодить своим временным возлюбленным, – они-то и навели настоящий «флотский порядок».

Пассажирское обслуживание Южных Курил заслуживает отдельного описания. После принятия в состав пароходства и небольшой модернизации трофейные теплоходы получили близкие имена, никак не соответствующие прежним итальянским: «Норильск» и «Тобольск». Они поочередно раз в две недели выходили из Владивостока и направлялись в Корсаков, затем в Южно-Курильск и на остров Шикотан, в бухту Малокурильскую, где располагались рыбокомбинат «Островной» и поселок Малокурильский, на двух консервных заводах которого работало около тысячи женщин, в основном вербованных. С другой стороны острова, в бухте Крабовой, было еще два завода с таким же женским рабочим контингентом. Общая численность населения, включая местных жителей, составляла порядка трех тысяч человек с подавляющим женским преобладанием, что, по курильским понятиям, равносильно большой городской европейской агломерации.

Население островов не отличалось домоседством и постоянно находилось в подвижном состоянии, словно сообщающиеся сосуды: где больше рыбы – туда и они. Заработки являлись главным стимулом, что роднило их с обитателями северных регионов: «Мы здесь люди временные, заработаем на квартиру, машину, выучим детей, внуков!» – и так далее. Не что иное, как самооправдание своего бесконечного пребывания вдалеке от цивилизации и мест прежнего обитания. Привыкнув к коренным образом изменившимся жизненным ориентирам, подкрепленным неплохими заработками, вчерашние ловцы удачи уже не помышляли о скором возвращении к родным очагам, год от года затягивая и одновременно ожидая расставания с пропахшими рыбой островами. Они навсегда забыли давний афоризм: «Нет ничего более постоянного, чем временное!» Да и на душе спокойнее было, не мучили лишние сомнения.

Работники рыбокомбинатов постоянно мигрировали между островами Шикотан, Кунашир и Итуруп, на которых и были сосредоточены почти все рыбообрабатывающие предприятия, к которым сходились основные транспортные потоки. Конвейер из подвозимых и увозимых людей, снабжения, оборудования и топлива действовал непрерывно в течение всего года. Немалую долю в общей логистике занимали оба грузопассажирских парохода, будучи постоянно заполненными перелетным, кочующим народом и грузами, без которых переработка рыбы невозможна.

Для подвоза пустых банок для консервов и соли рыбацкое начальство арендовало у пароходства небольшие пароходы, которые и привозили необходимые ингредиенты и тару, а обратно забирали уже готовую, упакованную продукцию в той же таре. Они являлись важным звеном во всем нескончаемом цикле, который ослабевал лишь поздней осенью, после окончания сайровой путины, а плавбазы уходили для отстоя в Южно-Курильский пролив, где за зимние месяцы приводили свое хозяйство в порядок и производили смену работающих на разделке рыбы женщин. Наверное, это и было основной проблемой для администрации плавбаз и береговых служб. Плавбаз насчитывалось десятки, и на каждой порядка 500 человек экипажа с подавляющим женским населением, и разборок между ними хватало, иногда не менее интригующих и жестоких, чем в бандитских книгах и кинофильмах.

Каждый отход пассажирского судна из Южно-Курильска являлся целым событием, к которому готовились заранее. На причале подходящий пароход ожидала толпа отъезжающих с вещами, нетерпение которых становилось все более возбужденным. По сложившемуся обычаю посадочных мест никогда не хватало, и пассажиры, сметая на своем пути немногочисленный кордон проверяющих билеты контролеров из службы пассажирского помощника капитана судна, шли на абордаж и, попав на пароход, когтями вцеплялись в отвоеванные места, откуда никакими силами их уже невозможно было вытурить. Не помогало и то, что в контролеры назначали самых крепких и здоровых членов экипажа, хотя каждый из них отбивался от почетной обязанности до последнего, как черт от ладана.

Для обслуживания пассажиров на причале рыбокомбината были подготовлены два плашкоута с леерами, чтобы никто из атакующих не рухнул в не по сезону прохладную воду. Перед посадкой на судно отъезжающие набивались на плашкоуты как селедки в бочку и будучи у борта пассажирского судна, не сомневались, что попадут на него, и перспектива покинуть островную рыбную действительность начинала превращаться в осязаемую реальность. Похожие способы посадки наблюдались только в портовых пунктах Южно-Курильска, на островах Шикотан и Итуруп. Портовыми пунктами их все называли лишь по одной причине: они никоим образом недотягивали до статуса порта, начиная с причальной линии с мелкими глубинами, годными лишь для швартовки плашкоутов. Об инфраструктуре и заикаться не стоит.

Помимо пассажиров, в портовых пунктах добавлялись и отъезжающие с плавбаз, которые отправляли отбывающих на собственных мотоботах, вмещающих 5—10 пассажиров. Всю толпу страждущих, стремящихся на материк, нужно было доставить в Корсаков, где у них появлялся выбор дальнейших способов добраться до желанных городов и весей из прежней, доостровной жизни: самолетами «Аэрофлота» из Южно-Сахалинска либо водным путем до Владивостока или Хабаровска, затем воздушными маршрутами.

После Корсакова на судне стало полегче, исчезла теснота, и на квадратные метры кают уже приходилось поменьше человеческих душ. До Владивостока плавание занимало чуть менее двух суток при благоприятных погодных условиях. Неожиданностей не произошло, и через день утром «Тобольск» ошвартовался в торговом порту.

Вскоре к трапу парохода подогнали несколько зеленых военных грузовиков с деревянными скамейками для сидения в кузовах и через полчаса доставили всю курсантскую роту во флотский экипаж. Он существует до сих пор за главным корпусом Тихоокеанского военно-морского института. Сооружение, именуемое столь громким титулом, на деле оказалось большим сараем, в котором разместились сотни две коек и столовая с деревянными столами и скамейками подле них. Никаких иных изысков в нем не обнаруживалось – простота и аскетическая строгость, сродни тюремной.

Спустя 40 лет из простого любопытства Цикунов наведался туда, полагая, что вряд ли узнает место давнишнего кратковременного пристанища. Но, к его удивлению, никаких видимых изменений там не произошло, будто окунулся в юные годы: та же старая казарма, столовая, камбуз и общая уборная. Не было лишь прежнего козла, который обращал на себя внимание сразу же за забором у одиноких стариков и, привязанный к колышку, пасся на пригорке с зеленой травой.

Вспомнилась потешная шутка, когда бездельничающие курсанты обрядили ничего не понимающего козла в матросскую тельняшку и вытолкали за забор. Козел в тельняшке уподоблялся какому-то мифическому животному из гоголевских страшилок. После свершившегося обряда по-морскому наряженный, полосатый козел побрел по частному сектору на народ посмотреть и себя показать. Но долго красоваться ему не пришлось, вскоре его поймала хозяйка и вернула к прежнему колышку, а тельняшку, возможно, приберегла для более торжественных случаев. Никаких других разнообразящих скучное трехдневное казарменное пребывание событий не запомнилось, а значит, и не было.

Козла уже не стало, по всей вероятности, его век давно истек и он закончил свои земные дни на скотобойне, а шкура пошла кому-то на сапоги, а может быть, просто околел от старости. Избушки стариков тоже не оказалось, ее прежнее место буйно заросло чертополохом, и ничто не напоминало о кипевшей когда-то жизни. На душе становилось грустно от бренности и скоротечности жизни, и Валентин, больше не задерживаясь, покинул навевающие скуку и грусть места.

Во флотском экипаже продержали трое суток, не выпуская за забор и охраняемую территорию; дай им только волю – разбегутся, потом собирай по всему городу. Все-таки это не заштатный Корсаков, да и пусть привыкают к военным ограничением на ближайшие десять недель, чтобы служба медом не казалась. С гражданской вольницей было покончено!

Через трое суток роту погрузили в вагоны и повезли к месту службы, в поселок Дунай рядом с бухтой Абрек залива Стрелок, части еще большего залива Петра Великого, на побережье Японского моря. Время электричек еще не пришло, и кратковременное путешествие по железной дороге в вагонах так называемого для пущей важности воинского эшелона возглавлял самый настоящий паровоз с пронзительным гудком и густыми клубами черного, как сажа, дыма от сгоравшего в топке угля (впрочем, это и была самая настоящая сажа).

Красоту бухты Абрек нужно видеть, никакие рассказы не опишут ее настоящего очарования, недаром она является ландшафтным заповедником. Труднопроходимый широколиственный лес, включая реликтовые породы, не уберег ни бухту, ни заповедный лес от нашествия военморов, после которых в солнечную погоду поверхность воды переливалась всеми цветами радуги от сливающихся с кораблей остатков нефтепродуктов, смываемых во время приборок и удаляемых из машинных отделений. Разнообразие древесных видов на берегах поражает: дуб, ясень, кедр, ильм, липа, клен, маньчжурский орех и, конечно, осина, годная лишь на спички и на кол для вурдалака, и прочая и прочая… Заслуживает отдельного упоминания бархатное дерево с самым толстым слоем пробки среди прочих «конкурентов», а железное дерево, или, на научном языке, береза Шмидта, не имеющая никакого отношения к мятежному лейтенанту, и вовсе превосходит воображение. Его древесина в полтора раза прочнее чугуна и никакому топору или пиле не по зубам, при этом не тонет в воде и не подвержено действию кислот. Непросто поверить в такие чудеса наяву! Складывается впечатление, что более краснокнижных деревьев, чем краснокнижная береза Шмидта, в мире не существует.

Рядом с Дунаем находилась строящаяся военно-морская база, у причала которой стояли ошвартованные кормой несколько крейсеров. На один из них, «Михаил Калинин», на ближайшие две недели поместили всю роту прибывших стажеров. Вначале собрали на корме, пересчитали по головам, не отбился ли где-то не в меру любопытный, а потом разместили по кубрикам. Их должны были направить на действующий крейсер «Дмитрий Пожарский», находившийся на учениях и через пару недель ожидавшийся в бухте Абрек.

Легкий крейсер «Михаил Калинин», которому не исполнилось и двадцати лет, был выведен из боевого состава флота и готовился к перегону в Индонезию, куда его почти продали по цене металлолома. Стало как-то обидно, можно сказать, за «земляка», ведь построили его в Комсомольске-на-Амуре, на родном Дальнем Востоке. Пока же он находился в отстое, и тысячная команда была сокращена до минимального количества, достаточного для поддержания жизнеобеспечения.

«Калинин» относился к начавшемуся еще до войны проекту серии легких крейсеров, но с чисто советским особым отличием от стандартных мировых образцов. Орудия главного калибра на этой серии установили 180-миллиметровые вместо 152-миллиметровых, как принятого на мировых флотах. Самый известный крейсер этого типа, «Сергей Киров», в свое время являлся флагманом Балтийского флота и прославился переходом всех кораблей и судов из Таллинской главной базы Балтфлота в Финский залив (Маркизову лужу) в августе 1941 года. На нем располагался командующий флотом вице-адмирал Трибуц со штабом. Кстати, во время 200-мильного перехода потери составили треть всех кораблей и судов и порядка 15 тысяч личного состава вместе с эвакуированными частями, по информации из разных источников. Но это совсем другая история.

Довоенная программа строительства надводных кораблей предусматривала строительство шести легких крейсеров, которые в разы дешевле тяжелых и гораздо менее емкие в технологиях и материалах. Но хрущевская программа резкого уменьшения надводного флота, и особенно крупных кораблей, отмерила им короткий век. Вот и «Михаил Калинин», погруженный в мысли о скором мрачном будущем, дожидался своей будущей неизвестной судьбы, коротая оставшиеся до последнего похода в Индонезию дни, привязанный кормой к причалу. В жаркой Индонезии его ожидала вторая жизнь под другим флагом и с экипажем, говорящем на незнакомом языке. Его пустующие кубрики как нельзя лучше подошли для размещения прибывших курсантов, которых создавшееся положение тоже устраивало: не надо было долбить бесконечные квадратные метры ржавчины и красить уже зачищенные от нее поверхности. Для многочисленных экипажей надводных кораблей борьба с ржавчиной занимала первостепенное место, внешний вид корабля уже гарантировал положительную оценку во время ежегодных смотров, а командиру можно было рассчитывать на повышение. Вот и старалось командование показать товар лицом, нередко в ущерб боевой подготовке.