Текст книги "С чего начинается Родина. Книга 10"

У индонезийцев и во многих других странах Юго-Восточной Азии с этим делом гораздо проще: дешевая рабочая сила позволяла брать количеством, без привлечения команды. При стоянках на доковых ремонтах на суда или корабли нагоняли сотни неквалифицированных рабочих, и они кирками и молотками стучали по корпусам, отчего барабанные перепонки едва не лопались, а тучи рыжей пыли от ржавчины висели словно облако самого густого тумана. Ни о какой технике безопасности и речи не было, отсутствовали даже элементарные респираторы и пробки для закрытия ушных раковин. Какие там маски и шлемофоны! Неудивительно, что отупевшие от гомона люди нередко срывались с лесов и падали на раскаленные металлические палубы доков с 20—30-метровой высоты, после чего одна дорога – на кладбище или на жертвенный костер, в зависимости от религиозных верований. К жертвам руководство подрядчика относилось безучастно, как к роковой неизбежности. Население Филиппин, Китая, Вьетнама, Кампучии, Лаоса, Северной Кореи росло быстрыми темпами, несмотря на войны и внутренние конфликты, и человеческие жизни не стоили и гроша. За миску риса, чтобы с голоду не умереть, люди готовы были работать целый день в ужасных условиях.

Из услышанных разговоров прояснилась ситуация с продажей крейсера «Михаил Калинин». Индонезийцы планировали с приходом крейсера привлечь тысячу работников с кирками и молотками, которые за неделю приведут корпус корабля в «блестящее» состояние. Забегая вперед, следует уточнить, что сделка по продаже крейсера в Индонезию сорвалась и он остался не у дел. А в начале шестидесятых годов его переоборудовали в плавучую казарму. Такая вот незавидная судьба у корабля, который мог бы еще по крайней мере десяток лет находиться в боевом строю. Но тогда никто об этом и помыслить не мог.

С Индонезией Советский Союз начал заигрывать с самого прихода к власти первого президента Сукарно, прогрессивного и призывавшего покончить с ненавистными колониальными режимами. Надеялись, что он уж точно выберет курс на построение социализма и тогда наше положение в столь важном стратегическом регионе мира выйдет на новый, высочайший уровень. Под это дело много советских кораблей ушло в южном направлении, укрепляя обороноспособность республики, и не только ее, да и в южной экзотической стране коммунистическая партия являлась самой большой после правящей. Окрепшие вооруженные силы страны вулканов и тысяч островов в начале шестидесятых годов захватили западную часть большого острова Тимор, присоединив его к Индонезии, из-за чего на мировом политическом небосводе было много пересудов. Следующей целью стала Малайзия, но с ней не получилось. До поры до времени все было хорошо, но проводимая политика и реформы, а главное, ухудшение качества жизни обозлили народ, и последовавшие протесты вынудили Сукарно уйти в отставку в 1967 году. А на его место пришел второй президент, и тоже с похожей фамилией – Сухарто, но курс выбрал противоположный: запретил компартию и перевешал много коммунистов, похерив советские надежды и вливания, но во время происходящих событий об этом еще никому не было ведомо.

Бесполезность «мартышкиного труда» была очевидна для самых ярых приверженцев трудового воспитания. Оставалось лишь гадать, какое занятие, помимо дежурств и внутреннего обеспечения, придумают отцы-командиры. Все-таки оставление на целых две недели без дела сотни молодых, пышущих здоровьем молодцев сулило кучу непредсказуемых неприятностей. Они, как застоявшиеся кони, не могут долго без упряжки, начинают взбрыкивать и преподносить сюрпризы.

Но, как ни странно, за две недели, оставшиеся до прихода «своего» крейсера «Дмитрий Пожарский», ничего особенного не произошло. Во многом такое «миролюбие» курсантов объясняется совсем простыми причинами: двухсотметровый корабль с минимальным экипажем, с его необычными 180-миллиметровыми пушками главного калибра заинтересовал молодежь, зачитывавшуюся книжками о войне. А тут появилась неограниченная возможность потрогать собственными руками все вооружение и механизмы большого корабля. Жерла длинных стволов производили сильнейшее впечатление, а самые продвинутые невольно сравнивали их с главным калибром ушедших в историю линейных кораблей, имевших орудия 466 миллиметров, что и вовсе не поддавалось осмыслению. Это же более чем в 2,5 раза больше крейсерских!!! Времени было достаточно, чтобы удовлетворить любопытство самых въедливых. Всё курсантское поголовье будто растворилось в бесконечных коридорах и на многих палубах крейсера. Командиры не сильно препятствовали, лишь опасаясь, чтобы кто-нибудь из их подопечных не потерялся в чреве корабля. Все-таки это гораздо лучше, чем ожидание неизвестной каверзы от хоть уже и курсантов, но все еще подростков.

Оставшееся от осмотров свободное время отцы-командиры занимали занятиями по строевой подготовке, благо на верхней палубе можно было без особых усилий разместить целый полк, не говоря уже о роте курсантов, тренировками по принятию присяги, лекциями по возникающим вопросам и, конечно, служебными нарядами, в большей степени надуманными, но приказ есть приказ, а гвардейский майор, хотя и сухопутный, свое дело знал очень хорошо. С ним не соскучишься!

Две недели с обязательными и необязательными обязанностями пролетели быстро, а с ними и приличная часть всей военной стажировки. Подошел ожидаемый действующий крейсер «Дмитрий Пожарский», который являлся фактическим продолжением проекта крейсеров типа «Михаил Калинин», с большей толщиной бронированного пояса и палуб, а главный калибр орудий стал обычным для кораблей крейсерского класса – 152 миллиметра (на обиходном, привычном языке такие пушки называли «шестидюймовками» еще в дореволюционной России). Корпус у него был таких же размеров, как и у «индонезийского» собрата, за 200 метров длины. Три орудийные башни – по три ствола «шестидюймовых» орудий в каждой. Крейсер относился к послевоенному поколению и считался новым. Как и все артиллерийские крейсера, он был буквально напичкан артиллерийскими системами и крупнокалиберными пулеметами для отражения воздушных атак. Вдобавок четыре имеющихся торпедных аппарата дополняли общую картину его разнокалиберного вооружения.

На нем ежедневно проводились тренировки личного состава по освоению и обслуживанию многочисленных механизмов и всей его огневой мощи. По сигналу тревоги тысяча матросов, гремя каблуками толстых рабочих ботинок по стальным палубам, разбегалась по своим боевым постам. А крейсер в это время, казалось, напоминал разбуженный гигантский улей с беспорядочным движением его обитателей. Но так только казалось, ибо каждый матрос точно знал расчет, к которому он приписан, и бежал к нему по определенному маршруту, чтобы не смешиваться с подобными себе, не создавая мешанину и кучу-малу.

Учебные группы курсантов преобразовали во взводы, хотя от этого ничего не изменилось, но нужно было соблюдать военную терминологию. Каждый взвод приписали к одной башне главного калибра, и все 30 человек исчезли в ее бездонных внутренностях.

Цикунов попал во вторую башню на верхнюю перегрузку, где нужно было перегружать пороховые заряды, или, как их называли на дореволюционном российском флоте, картузы», (но не те, которые носят на голове), вручную, а один пороховой заряд весил 40 килограммов. Группа из восьми человек хватала один заряд, поднимавшийся по эскалатору, и перемещала его в стакан с защелкой на вращающейся части зарядного устройства. В дальнейшем он направлялся по подъемнику наверх, в зарядный ящик орудия. Штатные старшины из оставшейся части экипажа объяснили стажерам их обязанности, показав схему на плакате, находящемся в каждой башне.

Миновала неделя, и «вольноопределяющиеся» освоились со службой и вошли в колею повседневности на крейсере. Офицеры не особенно заморачивались со стажерами, которым оставалось всего-то четыре недели для прохождения воинской повинности. Они были не чета призывникам, которым необходимо объяснять премудрости воинской службы с самого первого шага, ибо за два года учебы в отчасти военизированном учебном заведении и плавательской практики на транспортных судах во многом чувствовали себя как рыба в воде и особых трудностей не испытывали. Да и обязанности были просты, как те самые советские зеленые три рубля – метафора, характерная для того времени. А если упростить до минимума, то и вовсе заключались в простейшем действии, осилить которое и медведю под силу: переместить заряд с одного элеватора на другой – вот и вся недолга. У маленького Цикунова для этой простейшей операции силенок было маловато, хотя он был крепким, как дубовый сучок, но не сильно отчаивался, хватало крепких курсантов – настоящих бугаев. А его дублировал еще один крепыш, работавший за двоих.

Крейсер «после трудов праведных» простоял в заливе Стрелок до конца августа, и стажировка подходила к концу, а потом корабль должен был следовать на учения, планируемые на сентябрь.

Основной целью первой стажировки являлось принятие присяги, самый младший курсант вступил в совершеннолетие, перешагнув 18-летний рубеж, тем самым позволив государству напомнить о конституционной обязанности быть готовым к защите Родины. Первым, самым важным шагом в этом направлении и является принятие присяги, когда ты вроде бы на добровольной основе отдаешь себя всего без остатка на откуп военному ведомству, и в дальнейшем оно будет распоряжаться тобой по своему собственному усмотрению.

Курсанты принимали воинскую присягу на крейсере, что придавало обряду особый оттенок, который они запомнят на всю жизнь. Всю роту построили на кормовой палубе, рядом с кормовым флагом, который корабли и суда обязаны нести во время стоянки в порту или на рейде. Кормовая палуба крейсера служила местом проведения массовых мероприятий. Перед строем поставили тумбочку, накрыв ее красным кумачом, а рядом положили нестирающийся химический карандаш, с помощью которого каждый присягающий должен расписываться в стандартном бланке. Для придания большей торжественности святой церемониальной процедуре всех вооружили винтовками. А то как-то несуразно выглядит безоружный призывник, принимающий воинскую присягу, – не испытываешь доверия, глядя на него. Вот с винтовкой – другое дело! Кто знает, если крейсер кому-либо придет в голову взять на абордаж, тогда и пригодятся модернизированные в 1930 году винтовки Мосина образца 1891/30 годов. Осуществлял весь таинственный ритуал все тот же гвардейский майор – командир роты, а остальные младшие офицеры ассистировали ему.

Кормовая палуба корабля была обшита деревом, а небольшие вырезы, из которых торчали крепежные рымы, приваренные к стальной палубе, были залиты цементом заподлицо с деревянной обшивкой. Эти небольшие квадратики выкрасили белой краской, чтобы издали замечать выпирающие рымы и не споткнуться об один из них. Кто мог знать, что во время принятия присяги такой примечательный рым окажется причиной случившегося курьеза. Когда черед присягать дошел до курсанта Саши Солдаткина и он, выйдя из строя, строевым шагом направился к красной тумбочке, то по чистой небрежности или случайности, а может, от внутренней взволнованности от столь торжественного момента ударил прикладом винтовки о злосчастный рым и, потеряв равновесие, вслед за личным оружием, совершив вынужденный кульбит, растянулся на палубе перед священной тумбочкой и ротой выстроившихся курсантов. Несмотря на торжественность процедуры, удержаться от смеха было невозможно, и весь строй покатился от хохота, настолько неожиданным оказалось зрелище. Одному лишь виновнику стало до слез обидно – может быть, фамилия Солдаткин сыграла с ним злую шутку, показав неуместность сухопутного солдата, принимающего присягу на действующем крейсере. Вот если бы он был Матросовым, то, возможно, все бы и прошло гладко. Хотя и здесь возникают вопросы, связанные с его тезкой военных лет – Александром Матросовым, но это уже не относится к нашей теме.

Саша Солдаткин был вятским уроженцем (так и напрашивается кинокомедия «Сам я вятский уроженец» – про мужика, открывшего источник «живой воды»), вернее, из районного центра Кировской области, бывшей и настоящей Вятки, и каким образом попал на Сахалин, дознаться трудно, но его говор и в самом деле напоминал многие иронические байки про вятских мужиков. «Вятские – ребята хватские. Семеро одного не боятся, а один на один – все котомки отдадим!» «Хватские» на их говоре означало плетение лаптей, основного отхожего промысла в губернии. К окончанию учебы он с грехом пополам избавился от ужасного выговора, но специфичное «аоканье» осталось.

Сконфуженные офицеры, с трудом удерживающиеся от смеха, первыми пришли в себя, быстро навели порядок и продолжили торжественную церемонию.

Помимо прочих обязанностей, ежедневно в 9 утра и в 16 пополудни, без выходных, праздников и перерывов, производилось так называемое «проворачивание механизмов». Личный состав разбегался по своим постам и проворачивал имеющиеся механизмы – не дай бог, заржавеют и корабль станет небоеспособным, то есть превратиться в обычную мишень, неспособную за себя постоять. Об основном занятии курсантов будет сказано ниже, чтобы заранее не искажать отношение к военно-морской службе, честно говоря, не имеющей никакого отношения к овладению специальностью, которая будет указана в их военных билетах (правда, неизвестно какая).

Из разговоров с настоящими краснофлотцами, проходившими службу на «Дмитрии Пожарском», выяснился интересный случай, произошедший на его борту всего лишь годом ранее, в 1958-м, который напоминает одну из самых распропагандированных легенд Первой российской революции 1905 года. На обед подали мясо с нехарактерным для свежего продукта запахом. Как сказал в булгаковском «Собачьем сердце» профессор Преображенский: «Осетрина второй свежести не бывает!» Его ставшую крылатой фразу можно отнести и к мясу, ибо смысл тот же самый. При таком количестве личного состава даже недоложенные 10 граммов превращаются в 10 килограммов, о чем не может не знать получающий со склада продукты мичман-сверхсрочник. Что же тогда говорить о тоннах слегка подпорченного мяса, подлежащего списанию! Конечно, риск большой, но зато и «навар», то есть выигрышный куш, несопоставим. Остается надеяться на острые приправы: чеснок, перец, лук, горчицу, лавровый лист. Побольше их – глядишь, и скроют «запашец». Но в этот раз не прокатило, аромат подкачал, приправы оказались бессильны.

Вероятно, пустившие в котел подпорченное мясо «кормильцы» надеялись, что запах после варки исчезнет, но, к их глубокому сожалению, превращение уродицы в красавицу не произошло, что и выяснилось после первого проглоченного кусочка. Вся команда отказалась вкушать столь «духовитое» мясо, сидят и ждут обеда. Вахтенный офицер, предчувствуя намечающееся непослушание, скомандовал разойтись, но никто и ухом не повел, тогда немедленно доложил старпому, а тот командиру, который приказал объявить боевую тревогу. Но на матросов ее тревожный зов не подействовал: сидят – и ни с места, подавайте нам нормальное мясо, и без обеда никто воевать не хочет, тем самым корабль потерял боеспособность. А это уже дело политическое, ибо «раньше думай о Родине, а потом о себе».

Беспрецедентный случай дошел до штаба флота, и команду крейсера решили расформировать, рассовав по другим кораблям или приговорив к штрафному батальону, а гнилого мяса вроде бы и не было. Ребята из особого отдела прошли хорошую школу и быстро нашли виновных, которых ничего хорошего не ожидало. Особисты были покруче мастеров сыска из царской охранки, как тогда называли жандармское управление. Вместо разогнанных пригнали две роты морской пехоты, переодели их в матросские робы и расселили по кубрикам. Всего около 250 человек заменили сразу, а спустя несколько месяцев от прежнего экипажа ни оставили никого. Эпизод сильно похожий на бунт на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», но огласки никакой не получил, в отличие от революционного броненосца со знаменитым кинофильмом Сергея Эйзенштейна. Все-таки круги от «душистого» мяса в нашем случае дальше не пошли, не то что на броненосце, который брали с боем, да и то не удалось – он сдался румынским властям.

В этом фильме, немом и черно-белом, сошлось все, что можно: большевистское видение мира, злобная реакция, которую не остановят никакие жертвы ради эфемерного будущего, талант режиссера-постановщика и впервые в истории кино показанные массовые сцены. А в самом конце – особый эффект, поразивший публику: яркий алый флаг на фоне всей черно-белой ленты. Секрет на самом деле прост: на пленке красный флаг раскрашивали вручную обычным красным карандашом. Фильм с невиданным триумфом прошел по всему миру и получил множество призов на кинофестивалях разного уровня. Такого успеха не удостаивался ни один фильм в истории кино.

Никто из настоящих краснофлотцев во время «мясного» бунта на корабле не служил, они пришли на замену наказанной команды, отдельные представители которой и успели рассказать своим сменщикам, оглядываясь по сторонам, чтобы никто не услышал, о событиях годовой давности.

Стажеров нужно было чем-то занимать, ибо одного лишь проворачивания механизмов было явно недостаточно для укрощения их молодой неуемной энергии. Поскольку добры молодцы уже освоили краснофлотские специальности подавальщиков пороховых зарядов, то на следующем этапе можно использовать их энергию в мирных целях. По всей вероятности, кто-то из отцов-командиров предложил употребить дармовую рабочую силу для корчевания пней, оставшихся от спиленных широколиственных деревьев, окружающих бухту Абрек. Предложение прошло на ура, и проблема с занятием курсантов до конца стажировки была успешно решена.

В бухте Абрек первым делом несколько лет тому назад построили причальную линию с приемлемыми глубинами у стенки. Все остальные постройки для командования военно-морской базой и кораблями, ошвартованными кормой к причальной линии, находились в процессе строительства разной степени готовности. Пустили под топор, не разбираясь, где реликтовые краснокнижные породы, а где осина с надоевшими кустарниками, часть настоящего заповедника. «Плакала Саша, как лес вырубали, ей и сейчас его больно до слез…» – откуда-то из глубин памяти рвутся наружу строки поэмы Некрасова.

До завершения работ было далеко, как пешком до Киева, и сотня молодых стажеров пришлась в самый подходящий раз. Определили объем работ для расчистки ровной площадки под будущее строительство целого стадиона, на которой пней и деревьев, в основном дубов, было видимо-невидимо, как песчинок на пляже, было где поработать. Корчевание деревьев и пней, оставшихся от уже спиленных древ, не так просто, как может показаться со стороны, и не сводится к банальной поговорке: «Сила есть – ума не надо!» Все с точностью наоборот. Солидный мичман, который никогда не будет младшим лейтенантом, как стажеры в недалеком будущем, привез с крейсера трехшкивные тали, один конец которых закрепили к дереву с более слабой корневой системой, а шкив – к солидному красавцу. Затем сотня здоровых молодцев со всей своей необузданностью, к тому же трехшкивный блок удваивал их силу, ибо еще со школьного курса физики каждый знал, что, проигрывая в расстоянии, выигрываешь в силе, начинала тащить на себя, и более слабое дерево не выдерживало, как бы ни упиралось корневой системой, и вскоре оказывалось вырванным из земли со всеми корнями. После одержанной победы переносили нехитрое устройство на следующий объект, которого ждала та же участь.

Со стороны выглядит необычно и странно: неужели не лучше было бы прикрепить к свободному концу трактор, который бы напрягался не хуже курсантов? Ведь в военных ведомствах никогда не заморачивались с проблемой финансовых ресурсов, и тракторы в хозяйстве, без сомнения, имелись. Но при этом нарушалась суть армейского и флотского воспитания призывников, курсантов и прочих «пиджаков», оказавшихся по какой-либо причине в распоряжении военного командования. Главным всегда являлось стремление поставить любого «умника» на место, чтобы он не рассуждал о рационализаторских и новаторских предложениях и навсегда запомнил основную военную заповедь о том, что инициатива наказуема, а вышестоящий командир, может быть, и глуп, как то дерево, но знает, что делать, лучше тебя, умного. Твое дело – исполнять, а думать будут командиры, но каждый лишь в объеме предоставленных ему полномочий. Навсегда усвоенный шаблон принес много несчастий, проигранных войн и совсем не обязательных потерь человеческих жизней. Много анекдотов существует на эту тему, но «Васька слушает, да ест».

Мало кто задумывался об истинном значении слова «муштра», под которым понимается марширование на плацу с полной выкладкой и выполнение множества команд надзирающего сержанта. На самом деле слово предполагает гораздо более широкое значение, направленное на искоренение индивидуальности каждого, приносимого в жертву коллективному единовременному подчинению воле и приказам командиров. Военные не должны рассуждать, а только действовать на уровне врожденных и приобретенных инстинктов и эмоций. Тогда из них получатся идеальные солдаты, не знающиеся трусости и не подверженные панике. Но утверждение вовсе не бесспорное.

Впрочем, есть еще один метод сделать армию еще более боеспособной, чем солдаты-дуболомы Урфина Джюса, но он чисто теоретический и идеалистически недостижимый, ибо в этом случае воспитание и патриотизм обязаны быть естественными, совпадающими с реалиями жизни, а не надуманными и приказными. Человек должен уверовать в свою правоту не по принуждению, когда в жизни видят одно, а им проповедуют другое (да и сами проповедники в частных разговорах противоречат сами себе), а по собственной доброй воле. Откуда же у молодежи появится вера в святое дело? Она уже прекрасно понимает, что ложь есть нормальное явление, а услышанные призывы – самая настоящая демагогия и неправда. Слишком сложен и продолжителен этот путь и практически недостижим, ибо человеческая жизнь коротка, а современные хозяева хотят видеть свои желания сегодня и сейчас. Вот и все объяснение: они живут для себя, на самом деле не зацикливаясь на будущем счастливом развитии наций, стран и даже своих близких и далеких потомков. Не потому ли этот путь утопичен, сродни теоретическим фантазиям философов и социалистов-утопистов XVIII века? Перефразируя грибоедовского Чацкого, напрашивается вопрос: «А воспитатели кто?» Они же, сами ни на йоту не веря в сказанное, без тени сомнений проповедуют спущенные им сверху указания, что очевидно для воспитуемых. Круг замкнулся! Выбора нет, и вывод лишь один: изменения возможны лишь по велению верховных жрецов, как и было тысячелетия тому назад.

Дело спорилось, а свободное от деревьев пространство расширялось с каждым днем. Ладная и эффективная работа невольно наводит на мысли, что если бы эту сноровку и умение перенести на несколько десятилетий назад в сибирскую тайгу, когда переселенцы-хлебопашцы из западных районов империи боролись с вековыми деревьями, отвоевывая участки для будущего земледелия, то цены бы им не было.

Дальневосточное лето было в самом разгаре, а в лесу созревали плоды и ягоды множества кустарников, манящих своей доступностью, и тут, словно по щучьему желанию, всей роте подфартило. Когда в очередной раз дернули за тали, растительный конец лопнул, или, говоря флотским языком, убился, и тали развалились. Видимо, сказалась наработка на усталость, ибо с подобным постоянным напряжением им сталкиваться еще не приходилось. Народ в считаные секунды остался без работы, и, недолго думая, все разбрелись по окрестному лесу, лакомясь дарами природы: созревающие малина, жимолость, голубика, шиповник, кишмиш так и притягивали к себе внимание, и руки сами тянулись к вкусным ягодам. Пока мичман съездил на крейсер за новыми талями, рабочий день закончился и наступила пора возвращаться на корабль.

Но на следующий день мичман извлек полученный урок и привез сразу трое талей, вдвойне подстраховавшись. В дальнейшем во время раскорчевывания площадки под стадион тали неоднократно рвались – манильская пенька не выдерживала напряжений, превышающих ее разрывной предел, не на такие усилия была рассчитана. Начальствующий мичман после нескольких обрывов пенькового троса и собирания разбредавшихся в поисках подножного корма курсантов уже сам давал час на собирание ягод в свободном выпасе, после чего работа возобновлялась с усилившимся рвением. Очевидное понимание с обеих сторон приносило дополнительное рвение к нелегкому и опасному труду, что сказывалось на его результатах.

Единственным днем, свободным от корчевания, являлся вторник, но не потому, что полагался выходной день. Смотрите шире: политические занятия – святое и самая важная часть воспитания несведущих младших чинов. Других выходных дней не было, как и увольнения на берег. Куда увольняться? Во всей округе никакого жилья, а в лес поодиночке лучше не соваться: медведи любят поспевшую малину не меньше курсантов, и не дай бог столкнуться с косолапым в малиннике нос к носу – задерет и фамилию не спросит. Да и других опасных хищников хватало: рыси, и даже полосатые тигры забредают, хотя и не любят малину, предпочитая ей мясо парнокопытных, особенно кабанов, которых в здешних лесах хоть пруд пруди. Обилие дубов с желудями привлекает диких свиней своей доступностью, создавая идеальные условия для нагуливания сала на зимний сезон. Под ноги тоже нужно смотреть и помнить, что, помимо безобидных ужей и полозов, встречаются гадюки и щитомордники, совсем не безопасные.

Во время замены части экипажа после описанных событий с мясом пригнали две роты морских пехотинцев, и все они были родом с Западной Украины, в подавляющей массе сельские жители. Западная Украина вошла в состав Советского Союза всего лишь чуть менее двадцати лет назад, и, естественно, люди там сильно отличались от советских. С русским языком было совсем плохо, да и многие так и не приняли советскую власть. Подпольные ячейки УНА (Украинская национально-освободительная армия) еще долго скрывались в буковинских лесах, совершали диверсии и нападения на активистов, военные патрули и администрации сел. Борьба с ними продолжалась вплоть до середины пятидесятых годов, можно сказать, что призывники видели это воочию. Наверное, отчасти поэтому их увезли за 10 тысяч километров от родных мест, чтобы перевоспитать на советский лад, иные мотивы столь неоднозначного решения не укладываются в голове.

Странно, что меры по их перевоспитанию по советским лекалам выглядели какими-то половинчатыми. Сразу же возникает вопрос: почему их не разбили на мелкие группы или вовсе поодиночке и не рассовали по разным подразделениям? Было бы намного проще перевоспитывать, не говоря уже об овладении русским языком. А в общей однородной толпе они оставались такими же, как и были, разговаривая между собой на родном языке и обсуждая близкие им проблемы далекого родного края.

Молодежь в силу своей бьющей фонтаном энергии зачастую безжалостна к другим людям с иным пониманием мира, религиозностью и недостаточными знаниями языка. Ни о каких оправдательных доводах не задумывается и не понимает, что они тоже люди, но другие. И кто из них наделен большими дарованиями, еще неизвестно, вполне может быть, что отторгаемые ими оппоненты. Потому и принимают их едва ли не за ущербных и недоразвитых, обделенных умом. Неудивительно, что вообразили себя курсанты какими-то суперобразованными, что в собственных глазах поднимало персональную значимость. Ничего сверхъестественного в этом не было, все по правилам жанра, повзрослеют – поумнеют и о вчерашних проказах постараются не вспоминать. На нападки местных «аборигенов» и стажеров вновь прибывшим оставалось отвечать коллективным упрямством и непониманием, ничего больше противопоставить они не могли, ибо с языком у них были большие проблемы, хотя иногда доходило до открытого противоборства. Да и в своем сельском захолустье они тоже многого не ведали – каков с них спрос?

Вечером, после проворачивания механизмов, курсанты шли на перекур, а затем собирались в месте их постоянного обитания, в помещении под второй орудийной башней, где находились столовая и место ночного отдыха. Оставалось прицепить подвесные койки в два яруса – и спальная комната готова к использованию по прямому назначению.

Политические занятия по вторникам вел молоденький лейтенант, не намного старше своих слушателей, но обычно, едва начав, вскоре куда-то убегал, вроде бы по каким-то служебным надобностям. Но, сдается, это был всего лишь повод уклониться от ненужной болтологии. Дальнейшие занятия продолжал видавший виды мичман лет 40—45, и ему, судя по поведению, нравилась такая роль наставника по политической подготовке. Его любимой темой являлось «Войсковое товарищество», и, судя по двухчасовому рассусоливанию, он и сам не знал, что это такое и с чем его едят. За все время пребывания на крейсере курсанты так и не выяснили, что же мичман хотел рассказать для раскрытия темы с таким красивым названием. Но они сразу поняли скудность мышления и образованности докладчика и частенько задавали каверзные вопросы, которые тому явно были не по вкусу, но, стараясь сохранять лицо, он сразу же начинал нести околесицу. Когда же вовсе ничего не мог ответить, то, утратив степенность, срывался на крик и обличение вопрошающего: «Вы тут такие грамотные, и от вас все беды!» А самых любопытных посылал драить гальюны и раздавал наряды вне очереди. Но срывавшийся с катушек мичман лишь усугублял ситуацию, и добившиеся своего курсанты с еще большей назойливостью набрасывались на него. Повторяющееся действо чем-то напоминало прохожего, отбивающегося от пчел: чем яростнее он обороняется машущими, как крылья ветряной мельницы, руками, тем ожесточеннее становятся пчелы, безжалостно вонзая свои жала в тело жертвы.

Меж тем стажировка подходила к концу, а разнообразие впечатлений, хотя и без увольнений, скучать не позволяло. Дни бежали за днями, неделя за неделей, и время прошло совсем не обременительно. За неделю до окончания приобщения к военно-морской службе на борт крейсера приехала концертная бригада из местного совхоза. Тогда в моде были так называемые шефские связи, правда, непонятно, кто над кем шествовал: то ли совхоз над крейсером, то ли крейсер над совхозом. Концерты самодеятельных артистов были самыми действующими связями с подшефными, хотя и не только они. На протяжении более сотни километров от Находки до поселка Шкотово располагались угодья совхозов, в просторечии именуемых военными. По большей части они снабжали Тихоокеанский флот плодоовощной продукцией, на этой базе и складывались шефские связи. Отличникам боевой и политической подготовки в качестве поощрения тоже предоставляли возможность в организованном и согласованном порядке посетить своих шефов (или подшефных, не все ли равно).