Текст книги "Одна ночь (сборник)"

Загинайло сделал три шага, ноги пудовые, как будто к ним по гире привязали.

– Ну, вижу, вижу. Будешь у меня на лучшем счету, – услышал он насмешливый голос комполка Колунова, в словах которого звучала нескрываемая оскорбительная нотка. – Ты покрепче своего брата на ногах держишься. Тот на третьем шагу пошатнулся и грохнулся бы, если б под ручки не поддержали. К стеночке прислонили. А ты стоишь, как Александрийский столп. Тебя надо беречь. Посмотрим еще, какой ты у нас стрелок, и я тебя отпущу. По коням! – громко скомандовал Колунов. – Фря! Вставай! С нами поедешь, будешь этому орлу поводырем, крепче держи его под ручку, ты же любишь опекать молодых офицеров. Хотя немолодых ты тоже не пропускаешь, – добавил он с саркастической ухмылкой.

Все офицеры вышли на двор, к машинам. Большая часть поместилась в автобус. Полковник Колунов, замполит Розин, Фря и Загинайло сели в полковничью машину.

– На Львовскую! В тир! – приказал Колунов водителю.

– На Львовскую улицу! В тир! – скомандовал вслед за ним замполит Розин, как бы эхом повторяя приказ полковника.

Машина помчалась, ревя сиреной и крутя мигалкой. Загинайло не мог бы сказать, долго ли они ехали и в какую сторону. Он забылся. Очнулся от толчка в плечо.

– Эй, ты, кузнец своего счастья! Просыпайся! – грубо, не церемонясь, говорила ему Фря. – Тир. Сам выползешь или помочь?

Загинайло отстранил руку помощи и сам вылез из кабины.

Тир – длинный, двухэтажный кирпичный сарай. Офицеры полка во главе с полковником Колуновым, шатаясь на нетвердых ногах, во хмелю, пошли от машин, сгрудились у входа. Вахтер тут же распахнул дверь, и все прошли через турникет внутрь здания. В подвале тира ждал заблаговременно приготовивший все нужное полковой инструктор по стрельбе старший лейтенант Батенька, конопатый, вихрастый, в наушниках. Офицеры выстроились на огневом рубеже зыбкой шеренгой. Полковник первый справа, с ним замполит Розин и Загинайло. Тут же в шеренге офицеров, локоть в локоть с Загинайло, стояла и Фря, препоясанная широким ремнем с кобурой на бедре, в которой помещался ее личный пистолет, подаренный ей отцом для самообороны, чтобы она могла себя защитить, если на нее где-нибудь на темной ночной улице нападут бандиты. Инструктор Батенька, в своих наушниках похожий на тощую стрекозу, шел вдоль этой не совсем стройной, качающейся, как камыш, шеренги и раздавал горстью из котелка, наполненного медными желудями, каждому по шестнадцать патронов. Протянул и Загинайло полную пригоршню на своей широкой, корявой, как грабли, пятерне, дружески подмигнув ему. Батенька, раздав патроны, отошел на шаг в сторону от шеренги за свой наблюдательный пункт, где у него на столике была установлена подзорная труба и лежал бинокль. Батенька хмурился, он не скрывал своего недовольства, не боясь вызвать гнев командира полка, и это можно было назвать отвагой. Все знали Колунова: как он любит оскорблять и унижать людей, бить по самым болезненным струнам, да не просто так, а всегда с каким-то подвохом и вывертом, садистски, втоптать в грязь, при свидетелях, не щадя самолюбия. И что примечательно, какой бы ты ни был молчун и скрытник, найдет твою тайную жилку – и всё, ты в его власти, пропал. За эту жилку он будет тебя постоянно дергать, терзать и мучить, и уж не отстанет. Так что, хоть плачь, а патроны давай и молчи в тряпочку. Не твое собачье дело, что за одну такую ночную, внеплановую стрельбу офицеры израсходуют месячный запас патронов. Теперь личному составу полка, бойцам всех трех батальонов, на учебных стрельбах, положенных по графику раз в неделю, будут выдавать вместо десяти по одному патрону на человека. А потом удивляются, что снайперов в полку маловато. Батенька, омраченный этими мыслями, повернулся лицом к шеренге и скомандовал:

– Снарядить магазины! Оружие к бою! Огонь!

Раздался треск выстрелов. Опустошив обойму, перезаряжали пистолет, вставив запасной магазин, и без команды, самостоятельно продолжали стрельбу, лупили в двоящиеся и троящиеся мишени с их расплывающимися, как от камня на воде, насмешливыми кругами. Патроны иссякли, треск выстрелов прекратился. По команде «К осмотру мишеней! Марш!» – гурьбой побежали в конец тира, к щитам. Картина представилась грустная: почти все мишени удачно уклонились от зорко пущенных в них пуль. Однако были и исключения. Мишень командира полка Колунова была так издырявлена, что ей позавидовало бы решето. Мишень, в которую стреляла Фря, порадовала глаз инструктора Батеньки еще больше: ни одного промаха, пули легли густым роем в центр мишени, девятки, десятки. По мишени замполита Розина Батенька скользнул презрительным взглядом: три попадания из шестнадцати, три семерки. «Портвейн замполит выбил», усмехнулся про себя Батенька, вспомнив марку любимого всеми вина. Зато у мишени Загинайло Батенька остановился ошеломленный, как громом оглушен. Такое он не ожидал увидеть. Загинайло влепил в центр мишени все шестнадцать пуль, все в десятку.

– Феномен! – наконец обрел дар речи Батенька. – Хоть на выставку! Сколько лет в тире, первый раз такое вижу. – Батенька, забыв снять наушники, все взирал на мишень и никак не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. – Вот это стрелок! Я понимаю! Чудо природы! Вот, подлец, залупил! И откуда ты только такой взялся? Медведь медведем, а как стреляет! Нет, это надо ж! – продолжал изумляться инструктор Батенька. – Ты что ж, и из автомата такую же штуку нарисуешь? Э! Теперь ты у меня на стрелковых соревнованиях МВД первый приз возьмешь, чемпион будешь!

Все офицеры сгрудились у мишени Загинайло. Подошел и полковник Колунов. Он криво усмехнулся и не проронил ни слова. Молча пошел вон из тира. Все последовали за ним. Сели в машины. Всех развезли по домам. Загинайло и еще трех холостых офицеров отвезли в казарму.

Через трое суток, на четвертый день утром, в половине восьмого часа Загинайло опять явился в батальон на Г-й улице. Взвод по графику заступал в наряд. В дежурке он столкнулся нос к носу с плосколицым капитаном. Зампослужбе Железнов.

– А! Загинайло! – воскликнул он добродушно, протянув ему широкую руку для рукопожатия. – Слышал о твоих подвигах! – закричал Железнов. – Жаль, своими глазами не видел. Геракл! Мифы и легенды. Молва о тебе до Москвы докатилась, до министра внутренних дел. Готовь погон. Бери у старшины шило и дырявь для четвертой звездочки, – Железнов, взяв Загинайло под локоть, продолжал: – Идем ко мне, я должен тебе вручить одну птичку-невеличку. Переходной вымпел – золотая сова. Символизирует нашу службу охраны. Твой четвертый взвод признан лучшим подразделением в городе. Хоть это, извини, и не твоя заслуга, а, так сказать, воздаем запоздалую честь твоему брату Петру, это он свой взвод из разгильдяев, какие везде и всюду, сделал железной боевой единицей, как говорится, но тебе оказывают доверие, на тебя возлагают большие надежды.

Железнов привел его к себе в каморку, которую он громко называл кабинетом. Стены увешаны красочными чертежами оружия, схемы, указы правительства. Карта Октябрьского района в полстены, под стеклом, прикрепленная по краям могучими, как на рельсах, гайками.

– Крадут карты, ворюги! – объяснил, помрачнев, Железнов. – Три раза тибрили. Им все равно, что тащить – ящик с гвоздями, мешок с цементом, икону, хреновину какую-нибудь из музея, ногу от мумии, переписку Екатерины Второй с Вольтером. Что охраняют, то и тащат. Не знаю, чем им карта моя приглянулась? – жаловался Железнов. – Карта как карта, ничего в ней нет. Медом, что ли, намазана? Или, может, спиртом пахнет? Но вот верь не верь, а парадоксальный факт: три раза карта исчезала у меня из кабинета. Повешу, месяц повесит, прихожу утром на службу: нет карты, голая стена! И ведь никаких следов. Шито-крыто. Эту пришлось болтами прикрутить к стене насквозь, с выходом в кабинет к Розину. Вот его картины почему-то не трогают, ни одна собака не покушается на его шедевры. А кабинет отхапал в три раза больше, чем у меня. Ему, видите ли, мастерская нужна, много места, чтоб свою мазню развешивать. Ты к нему и не суйся, не советую, начнет показывать свою мерзопакость, всего тебя красками перепачкает. Он же там сидит как сыч день-деньской и малюет свое «Явление Христа народу» – Дзержинского. В шинели, в сапогах, с маузером. Во всю стену засобачил. Он тебе еще не показывал это великое полотно, шедевр века? Будет звать, не ходи. Я тебе говорю: такая гадость, что потом сутки все дежурство будешь плеваться, как будто тараканов наелся. – Железнов с ожесточением сплюнул в стальную каску у него на столе, которая служила ему пепельницей. Открыв сейф, он достал свернутый вымпел. Держа за древко, развернул его во всю ширину, как штандарт. Изображение летящей над городом золотоперой совы с громадными черными очами. Под ней, внизу, в правом углу – маленький, голубоватенький, как призрак, Медный всадник. Сверху красными буквами – ОХРАНА. И сбоку – МВД. Зампослужбе, показав это символическое изображение, сам стал очень внимательно, в упор рассматривать, как будто видел его впервые, и что-то было ему там непонятно и приковывало. Наконец, исчерпав интерес к этому образу, протянул вымпел Загинайло.

– На! Забирай сокровище! Шелк-парча. Можешь себе вместо портянки в сапог намотать. Лучше б деньжат подкинули, зная нашу нищету. Да! Дырявая башка! – Железнов хлопнул себя по лбу. – А ты, что ж, гаврик, молчишь, как цинковый гроб? Ты ж нуждающийся? А? Ты ж у нас еще ни гроша не получал! Так я понимаю? Тебе до двадцатого числа тянуть. Могу поделиться по-братски. В получку отдашь. Вон ты какой бледный, зеленые круги, утопленник краше. Чего доброго, ты у меня на инструктаже в голодный обморок упадешь! – Железнов полез в карман своего мундира.

Но Загинайло наотрез отказался от денежной помощи и своим решительным отказом, казалось, обидел великодушного капитана. В светло-серых глазах Железнова что-то померкло, и он сухо закончил:

– Ну, хозяин-барин. Тогда не задерживаю. Вали к своему взводу, уже восемь. Начинай инструктаж.

Загинайло с вымпелом под мышкой вышел от зампослужбе и по коридору направился в помещение, где производился инструктаж наряда. Весь взвод собрался, без опозданий, по всему батальону гам и рев тридцати здоровенных глоток. Загинайло вошел. Взвод затих, как по команде. Два командира отделений, Стребов и Черняк, вскочили из-за стола, за которым еще с двумя милиционерами забивали «козла». Костяшки домино со стуком посыпались на пол.

– Взвод! Встать! Смирно! – подал запоздалую команду звонким голосом старшина Черняк.

– Вольно! – махнул рукой Загинайло. – Сесть и слушать. Вот, вымпел! – Загинайло передал вымпел старшине Черняку. – Поручено всех вас поздравить от имени начальника ГУВД. Вы – лучшее подразделение города, образцовый взвод. Заслужили честной и добросовестной работой. Это мой брат Петр, ваш бывший командир, должен был сделать. Но вот, делаю я. Поздравляю.

Взвод никак не отозвался на его речь. Хмурые взоры. Все хранили единодушное гробовое молчание. Загинайло хотел сказать им еще кое-что, но ему помешало внезапное происшествие. Тощий сержант, вскочив из-за крайней парты, бросился к окнам позади сидящих, яростно рванул грязную штору и, что-то бормоча, стал открывать форточку. Но форточка не поддавалась. Старшина Яицкий вчера забил ее наглухо гвоздями, на зимний сезон, чтоб эти недоумки, эти болваны, уроды проспиртованные, которым всегда жарко, не выстужали батальон. Сержант, уразумев бесплодность своих усилий, недолго думал, снял с плеча автомат и прикладом вышиб стекло вдребезги. В душную комнату ворвался холодный ветер со двора.

– Линьков, ты что? Хлорофоса стакан с утра тяпнул? – взревел на него командир третьего отделения Стребов. Это был его подчиненный. – Опять ты за свое! Воздуха тебе не хватает? Туберкулезник недолечившийся! Мне твои фокусы вот уже где! – Стребов резанул себя ребром ладони по горлу.

– Так дышать же тут нечем! – отчаянным голосом завопил Линьков. – Вонь от всех страшная, как будто год никто не мылся, рты у всех смрадные, хлебалы, несет как из помойки, сапоги эти вонючие, все потные, все в дерьме валялись, лучше со свиньями в хлеву жить, чем в этой душегубке мучаться на ваших разводах!

– Ах, какая неженка явилась! – прервал вопли Линькова Стребов.

– Скажи, пожалуйста! Может, ты тут ландыши хочешь нюхать? Духами для тебя специально комнату опрыскивать? Гвоздикой, жасмином? Да на кой ты нам тут нужен, сопля чахоточная? Пиши рапорт. Отправим тебя обратно в санаторий. Пусть тебя там долечат. Там и дыши соленым морским ветром. Заодно и психику тебе там поправят, а то ты нам тут все окна раздубасишь!

Загинайло прекратил этот безобразный спор:

– Всё! Сесть на место! Начнем инструктаж, – встав за фанерную трибуну и раскрыв толстую книгу в черной клеенчатой обложке, куда заносились свежие новости о преступлениях, совершенных в городе и стране, он объявил: – Приготовьте ручки и служебные книжки. Я буду диктовать, а вы записывайте. Тут много записывать, целую страницу. – Загинайло уже вполне освоился со своей новой ролью, он уже вник в эту службу так, как будто проработал не четыре дня, а четыре года. Он стал громко читать из книги:

– Циркуляр номер триста сорок семь. Фрунзенский район. Разбойное нападение, ограблена касса… – Но Загинайло не успел прочитать дальше. Внезапно вошедший в помещение замполит Розин прервал его важное сообщение на полуслове.

– Вольно, вольно! – закричал он, маша обеими руками, как журавль крыльями, хотя никто и не собирался при его появлении подавать команду «смирно».

– Явилась ворона! – произнес милиционер со скуластым монгольским лицом, который сидел за передним столом и мрачно взирал на бабью фигуру широкобедрого и пузатого замполита.

– Где почетный вымпел? – возопил замполит Розин. – Дай сюда! – потребовал он, разъяренный, и вырвал вымпел из-за голенища командира отделения Черняка, куда тот его засунул за неимением другого подходящего места. – Как ты обращаешься со знаком почести! – набросился он на Черняка. – От кого от кого, а от тебя, Черняк, такого кощунства я никак не ожидал, ты же не дикарь, музеи посещаешь. Мне доложили, что ты вчера был на новой выставке австралийского искусства в Эрмитаже. Опять же, рисуешь! Графики работы взвода цветными карандашами так сделал – загляденье! Стенгазеты – опять же ты! Регулярно и безотказно. За что и великая тебе благодарность. Но как тебе пришло в голову засунуть вымпел в такое место? Ты бы его еще в штаны себе засунул! Безобразие! Эх, соколики! Не ожидал, не ожидал я от вас… – оскорбленный в лучших чувствах замполит Розин держал вымпел над своей головой, эту попранную святыню, как будочник держит флажок при приближении поезда. – Надо его поставить на видное место! – торжественно провозгласил Розин.

Неизвестно, куда бы замполит поставил злосчастный вымпел. В коридоре раздался грохот тяжелых сапог, дверь распахнулась, в помещение ворвался прапорщик Бабура, который отсутствовал на инструктаже наряда по уважительным причинам. Его мясистое, как кровяная котлета, лицо тряслось.

– Чижика замочили! – прохрипел он. – Сегодня ночью. Там все теперь, и Бурцев, и Колунов.

– Подожди, подожди, Бабура! – остановил его замполит Розин.

– Опять ты басни сочиняешь? Но если действительно, как ты тут при всех утверждаешь, младший сержант Чижов погиб на посту, при исполнении служебных обязанностей, то его семье по закону должны будут выплатить пособие в размере десятикратного жалованья, а также полностью оплатить расходы на похороны. Насколько я помню, у него многодетная семья, да… – поугрюмев, проговорил замполит Розин тихим голосом, чеша вымпелом свой затылок и сдвинув козырек фуражки на скорбные брови. – Да, траурную весть ты принес, Бабура. Но что ж делать. Продолжайте развод, Роман Данилыч, – обратился он к Загинайло. – Работайте, работайте. Не унывать! Что ж тут попишешь, такая у нас служба. Сегодня прыгаешь, завтра – в гробу ножки протянул. Да, Чижов такой живчик был, с него портрет писал, так он секунды не мог усидеть на стуле. Но!.. Мементо мори! Не падать духом, соколики! Веселей, солдат, гляди. Как в песне поется! – замполит Розин, держа перед своей грудью вымпел, поспешно покинул помещение.

Взвод шумел. Обсуждали происшествие. Штора колыхалась на разбитом окне, комнату наполнял холодный воздух снаружи, но он не остужал спорящих. Загинайло оставался за своей фанерной трибуной. Он не вмешивался. Его не тревожило то, что он еще чего-то тут не знает. Скоро выяснится. За три дня он хорошо приготовился к исполнению своей должности, штудировал уголовный и административный кодексы, устав патрульно-постовой службы (сокращенно ППС), различные пособия, криминалистскую и юридическую литературу. Этот ускоренный курс наук он прошел самостоятельно, запершись у себя в каморке в казарме. Ему ничто не мешало, ни шум, ни громкий стук в дверь, ни рев, ни хор мертвецов за стеной в соседней комнате, где жили два товарища, такие же два командира взвода, только из другого батальона. Загинайло все освоил и запомнил, все существенное, что есть в этих книжках. Ему запала в ум фраза, прочитанная в одном из пособий: «Надо понять дух этой профессии. У каждой профессии есть свой дух». Что ж не понять, если сам тут… Подождав минут пять, пока накричатся, выпустят пар, он поднял кулак и грозно гаркнул, подавляя шумящие голоса:

– Прекратить прения! Прапорщик Бабура! Пишите рапорт о происшествии! У вас ведь по всякому случаю рапорта пишут, как я понимаю. А мы продолжим инструктаж. Итак, тема инструктажа: права и обязанности сотрудника милиции. – Загинайло тяжелым взором посмотрел на взвод. – Я думаю, вы все лучше меня знаете свои права и обязанности. Эта тема у вас гвоздем в черепе. Ваш хлеб.

Тут его перебил командир отделения Стребов:

– Ни хрена они не знают! – взвизгнул он злобно. Видно, это было его больное место. – На каждом инструктаже им долбим и долбим. Уж, кажется, даже у микроба ума хватило бы запомнить. У какой-нибудь хламидомонады, инфузории-туфельки. А спросишь на следующем дежурстве: ни бум-бум. Фомы, Еремы. Как о стенку горох. В одно ухо влетает, в другое вылетает, со свистом, как пуля. Так что, брось ты это бесполезное занятие, Роман Данилыч. Пустая трата сил и нервов. У них у всех котелок с дыркой, что с них возьмешь. Они одно право назубок знают: пожрать, поспать да на бабу влезть.

А насчет обязанностей – это наш замполит Розин знает лучше всех, он в свободное от живописных работ время соцобязательства всем нам на новый месяц сочиняет с учетом индивидуальности каждого. Ты лучше им анекдот расскажи.

Прапорщик Бабура, занятый писанием рапорта, не вытерпел:

– Стребов, балабон, закрой зев! От твоей брехни все мысли спутались. Роман Данилыч, – обратился он к Загинайло, – закругляйся. Отпусти взвод на посты. Потолковать надо. ЧП это, знаешь…

Прапорщик, подойдя вплотную, зашептал в ухо Загинайло, обдавая его табаком и перегаром:

– Тут твой брат Петро аукнулся с того света, наш дорогой бывший командир. Вот из-за таких ублюдков он и погорел, – прапорщик показал взглядом на взвод.

Взвод был распущен на посты, и все милиционеры ушли до единого человека. Загинайло остался с глазу на глаз со своими командирами отделений. Он спросил у них напрямик:

– Ну что, святая троица! Выкладывайте, что там у вас.

– Что выкладывать? – огрызнулся Стребов. – Ты, взводный, сам уже во всё влез. На одну зарплату и верблюд двугорбый не проживет в наше время. Жировых запасов нетути, одни только хрящи да сухожилия! Как тут существовать! Командиру отделения пятерку сраную дают в прибавку за все его непосильные, титанические труды! Это ж курам на смех! Одних сапог за месяц десять пар сотрешь. Подметки так и горят. Тротуары с солью, с песком, с кислотой. Без ног скоро останусь. Инвалидную коляску и ту, сволочи, ведь бесплатно не дадут!

– Стребов, заглохни ты! – свирепо зарычал на него прапорщик Бабура. – Тарахтишь, как мотоцикл Яицкого. Черняк, вот он подтвердит. Ювелирсклад этот на Петроградской, вот, где сегодня ночью Чижика, прикреплен к нашему взводу. Туда твой брат Петр Данилыч любил наведываться, часто там бывал. Эх, камешки, камешки! Изумрудики, брульянтики!

– Постой, Бабура, – пресек прапорщика внимательно слушавший его речь Загинайло. – А чей взвод дежурил этой ночью? Из какого взвода этот Чижов?

– Как из какого? – изумился прапорщик. – Второй взвод, командир взвода Корзинкин.

– Так ты, Роман Данилыч, Корзинкина нашего еще не видел? – опять вмешался в разговор Стребов. – Этот прощелыга далеко пойдет! В академии учится. С иголочки, щеголь, мундирчик, брючки, фуражка-аэродром, по спецзаказу шил. Тулья в полметра, как у гестаповца. Я, говорит, кадровый офицер, кровный. У меня, говорит, родословная, предки военные из поколения в поколение, армия и флот, кровь проливали за великую державу, за Россию-матушку. Вот и он – по стопам отцов. А какая там у него родословная! Вошь камчатская!

– И что же? – спросил Загинайло. – Часто тут у вас такие ЧП?

– Да почему ж часто! – запротестовал прапорщик Бабура. – Это если всех взять, во всех взводах, в трех батальонах, во всем полку, то наберется, конечно, за год-то. Каждый месяц, считай, что-нибудь происходит. То прирежут, то задушат, то пристрелят. Примут новый пост под охрану – жди, будет ЧП. Правило без исключений. Закон. Но это у других. А наш взвод особый. У нас ничего такого не бывает. До сих пор эта беда нас миновала. То есть, не совсем. Два-три за год. Это мелочи. Норма. Ты же сам видишь, Роман Данилыч, у нас ребята серьезные, зубастые, палец в рот не клади. У нас не какая-нибудь размазня, каша-малаша, мамалыга, пюре. У нас бойцы на подбор. Это Петро, твой брат незабвенный, всех разгильдяев повыгонял, а набрал к себе с бору по сосенке, переманил из других взводов. Такие молодцы – спецназ позавидует. Твой брат Петро, наш любимый командир, погиб героем, а мы свято храним его завет, взвод не распустился, держали крепко, тебя ждали, как собака своего хозяина. Может, ты не знаешь, мы ведь всем взводом составили коллективное письмо на имя командира полка Колунова с просьбой, что никого не хотим к себе во взводные, кроме как родного брата нашего бывшего командира Петра Данилыча – Романа Даниловича Загинайло, о котором он нам часто рассказывал. Так что командуй, Роман Данилыч, а мы будем беспрекословно выполнять все твои приказания. Так сказать, бразды правления в твоих надежных железных руках!

– Во Бабура заливает! – захохотал Стребов. – Чего ты лепишь? Какое письмо? Что-то не припомню.

– Было, было письмо! – подтвердил с серьезным видом молчавший до сих пор старшина Черняк. Ты в отпуске был, вот и не знаешь. Мы с Бабурой текст составили, и весь взвод подписался. За тебя тоже подпись поставили, Стребов, так что не думай, что ты тут в стороне.

Стребов раскрыл рот выразить свое категорическое несогласие. Но тут в дверь просунулась курчавая цыганская голова. Лучистые глаза, круглые, как черешни, весело блестели. Дежурный по батальону сержант Горячев. Он дежурил вместо Волыны, потому что гнев комбата Бурцева не остался для Волыны так уж и без последствий: от удара тяжелым чайником по голове у него на следующий день обнаружилась черепно-мозговая травма.

– Четвертый взвод! – закричал Горячев. – У вас тут что? Колхозное собрание? Президиум заседает? Тайное голосование за закрытыми дверями? Галопом к телефону! Папа требует. Николай Кирьяныч не в духе. Орет в трубку, так что у меня чуб на затылок сдуло. Снимет с вас стружечку. Давай, давай, взводный, крути педалями, привыкай!

Загинайло пошел в дежурку к телефону. Отрапортовав, как положено, услышал в трубке резкий голос комполка Колунова. На него обрушился поток грубых оскорблений: «Загинайло! Мать твою! Сопли жуешь! Почему до сих пор в батальоне? ЧП, подарочек мне на именины, на весь город прогремели, в газетах трезвон, что было и чего не было, а ты прохлаждаешься! Какой ты, в такую мать, командир взвода! Ты и на флоте, наверное, где-нибудь в штабе терся, к адмиралу примазался. Крыса корабельная! Живо на Петроградскую! Чтоб через пять минут был на месте! Хоть на самолете! Хоть на оленях! Меня это не касается!» – комполка, оборвав возражения Загинайло, бросил трубку.

Делать нечего. Надо было отправляться на Петроградскую, на Большой проспект, где находился ювелирсклад. Но на чем? На метле? Городской транспорт – это когда доберешься! Загинайло пошел в гараж во дворе. Там другой водитель, не Чумко, а Жвардин, ремонтировал служебную развалюху. Перепачканный, как черт, Жвардин только сплюнул на бетонный пол злым плевком. Какое там ехать! Он уж полгода пытается вдохнуть жизнь в этот проклятый луноход, но пока никаких признаков движения в этой груде металлолома он не наблюдает. Загинайло вернулся в батальон. Дежурный Горячев, цыганский барон (так его звали в батальоне), объявил ему радостную весть: что Загинайло подбросит на место командир третьего взвода Гриша Русланов. На мотоцикле Яицкого. Сам старшина не может сесть в седло, радикулит разыгрался, а вот доверяет своего «зверя» Русланову, тот автомобилист, парашютист, эквилибрист, каскадер и хрен знает кто еще. Гонщик, ас, мигом домчит. На юридическом в университете учится, пятый курс, так что он тут недолго задержится, полетит орел за облака, только его и видели. А профессор по истории права там знаешь кто? – заключил вопросом говорливый дежурный. – Тоже цыган! Как я! Самый умный народ в мире – цыгане! Запомни это хорошенько! – гордо и высокомерно проговорил Горячев, вскинув свою черно-курчавую голову с жесткой, как у жеребца, шевелюрой, которую он брезговал покрывать каким-либо головным убором.

Загинайло, криво усмехаясь своей мрачной усмешечкой, подошел к Горячеву вплотную и заглянул ему в глаза твердым и тяжелым взглядом.

– А вот скажи, мой брат Петр умный был человек? А, Горячев, что ты думаешь на этот счет?

Горячев отшатнулся, смущенный.

– Петро был ножевой парень, смелый, риск любил. Он как цыган был. Наше племя. Сумасшедший, бешеный. Только не так, как этот буйвол Бурцев. Петро умный был. Вот с Гришей Руслановым они друзья были.

– Ладно. Где твой юрист-эквилибрист? – потребовал Загинайло.

– Пора ехать.

Горячев не успел ответить. Вошедший в дежурку крепыш в мотоциклетном шлеме и кожаной куртке с милицейскими погонами, тоже старший лейтенант, звонко и мажорно спросил:

– Барон! Где мой пассажир? Конь запряжен, копытами перебирает! А! Будем знакомы. Русланов, командир третьего взвода. Рад видеть. Командир четвертого? Давно, давно хотел руку пожать!

– Рукопожатие Русланова было горячим и сильным. Этот крепыш кипел неисчерпаемой энергией, излучал оптимизм, при этом был вежлив и деликатен. Он сразу расположил к себе тяжелую и недоверчивую душу Загинайло.

– Друг моего брата мой друг, – ответил он. – Ты о Петре мне еще должен рассказать. Ну, потом, посидим спокойно и расскажешь. Поехали, значит. Четыре дня у вас, а столько уж всего, как в пробоину валит, темные у вас тут дела.

– Да. Чего-чего, а тьмы у нас тут хватает, – согласился Русланов.

– И тьмы и мрака. Роман? Рома? Пошли, Рома. Шинель застегни на все пуговицы, продует. Замерзнешь в коляске, как сосулька. Ветрюга с залива.

Оба командира взвода вышли из батальона на улицу. Там уже стоял готовый к поездке «зверь» старшины Яицкого, могучий мотоцикл с коляской.

Пулей домчались. Ювелирсклад, вход со двора, подвальное помещение, три, одна за другой, железных двери, замки, решетки, сигнализация. Как грабители могли проникнуть? Как произошло убийство? Непонятно. Все двери на склад – нараспашку. Оба командира взвода вошли беспрепятственно. Постовой милиционер, сержант Кантимиров, сидит себе на стуле, задрав сапог, изучает развернутую во всю ширь газету. Заметив вошедших Загинайло и Русланова, он зевнул, убрал газету, лениво накрыл лысый лоб козырьком.

– Зад к стулу приклеился? – спросил Загинайло.

Русланов, командир третьего взвода, оставаясь в своем мотоциклетном шлеме, тоже подступил к невежливому сержанту:

– Кантимиров? Что с тобой? Почему не рапортуешь? Может, тебя парализовало от всех этих событий?

Сержант презрительно усмехнулся, еще выше задрал свой сапог. Казалось, он и не думает встать со стула и проявить почтительность к прибывшему на пост начальству. Русланов хотел уже применить к этому нахалу крутые меры, он-то хорошо знал нрав Кантимирова. Но тут в помещение влетел неизвестно откуда взявшийся еще один взводный, командир второго взвода Корзинкин, тот самый, у которого родословная, предки-полководцы во тьме веков. Фуражка, да! Не врал Стребов. Шире Финского залива! Подскочил к милиционеру:

– Кантимиров! Кабан! Морду сворочу! Стоять по стойке «смирно» перед командирами взводов!

Сержант вяло поднялся, наглый взгляд.

– Доложи по уставу, что у тебя тут? – потребовал, кипя злобой, Корзинкин.

– Иди ты, Корзинкин, к татарской матери! – ответил, опять зевнув, нахальный сержант. – На свою кошку ори, а на меня нечего глотку драть. Наслушался горлопанов за десять лет службы. Заступишь на пост – и пошла карусель. Мчатся проверять, как Кантимиров работает. Туча начальников, как саранча. От мала до велика. В час по десять человек. Все начальники! Дармоеды! Всей ордой на одного работающего Кантимирова. Семеро с ложкой, один – с сошкой. Проверить всем им надо, чем Кантимиров на посту занимается: девок-кладовщиц щупает или на очке сидит? Набрасываются, как тигры, и каждый орет – от командира отделения до генерала из ГУВД. За дежурство оглохнешь от криков, как в кузнечном цеху или на полигоне, где нашу боевую мощь испытывают.

Загинайло, удивленный таким яростным отпором, достал свою новенькую офицерскую книжку, где были записаны краткие биографические сведения о всех милиционерах его взвода. Кантимиров был его подчиненный. Любопытный тип. Загинайло стал читать вслух из книжки:

– Кантимиров Олег Евгеньевич. Тридцать пять лет. Женат. Трое детей. Десять лет службы в органах МВД. Так вот, уважаемый Олег Евгеньевич, будьте так любезны, поведайте нам, что произошло у вас на посту за время вашего дежурства?

– Опоздали маленько, – ответил хмуро Кантимиров. – Все уколесили, и командование, и оперативники. Четверть часа назад. Чижова в морг, естественно, башку тряпкой накрыли. Башки-то, считай, нет. Из пушки в него били, что ли? Мозг со стенок соскребали.

– А командир полка? Колунов? Что приказал? Передать нам что? Почему склад нараспашку? – грозно подступил к нему опять Корзинкин.

– Колунов тоже уехал. Вот только-только укатил. Ничего он мне не приказывал и передавать мне вам нечего. А склад нараспашку – потому что нечего там теперь охранять. Все до последнего камешка и последнего перстенечка подчистили. Хоть веником подметай. Пусто, как у меня на голове, – Кантимиров снял фуражку и погладил себя по голой, как булыжник, лысине.