Текст книги "Одна ночь (сборник)"

25 апреля

Моя посевная, благодарение небесам, закончена. Весна в этом году необычайно ранняя, сильно забежала вперед, сад весь в цвету; и я тоже словно живу ускоренной жизнью и бегу впереди самого себя. За десять дней я совершил великие дела. Построил оранжерею на южной стороне сада и застеклил синим стеклом. Это стекло и металлический сборный каркас для оранжереи мне тоже цыгане доставили. Они тут целыми днями кружат по дорогам, грохоча своей телегой и предлагая жителям нужные в хозяйстве вещи. Конь – зверь, сивый дьявол, косматая грива до земли, глаза горят волчьи. А наложил на дороге, дай бог! Такие бомбы дымятся! Я поспешно вышел с ведром и лопатой и собрал. Удобрение для моих питомцев. Я сделал это вовремя, опередив соперников. Из соседних домов уже бежали женщины с совками и ведрами, но увидев, что я опередил их, ворча, повернули назад. Только одна кривоногая старуха в кирзовых солдатских сапогах, которая обогнала всех и оказалась ближе других к дарам коня, обескураженная неудачей, как громом оглушенная, не сдержав своего огорчения, топнула кривым сапогом и крикнула, глядя мне в лицо лютым взглядом: «Понаехало каких-то!» Я пропустил мимо ушей этот злобный выпад. У цыган, как я заметил, кроме конского транспорта есть и машина: ярко-красного цвета, как огонь. С утра до вечера курсирует от вокзала до табора и обратно, привозя-увозя молодых цыганок. Разукрашены, поют, кричат, золотые обручи в ушах, пляшут на сиденьях, размахивают руками, высунув их за стекло кабины, машина вихляет боками, вот-вот опрокинется в канаву. Одна цыганка сидит сверху на кабине, скрестив босые ступни, и курит. За рулем невозмутимый молодой цыган.

Четыре дня и четыре вечера я рыл пруд. Он глубок, скрыл меня с головой. Я придал ему форму совершенного квадрата: четыре на четыре метра. Пифагорский тетрактис. Вырытую глину я свозил на тележке к северной границе участка. У соседей, с которыми я граничу с этой стороны, почва неплодородная, болото, кочки. Сваливая глину, я видел две сутулых фигуры, они копошились недалеко от меня, за ржавой сеткой забора, сажали куст крыжовника. Я с ними поздоровался, они не ответили на мое приветствие, только посмотрели на меня исподлобья враждебным взглядом. Женщина в косынке по-крестьянски, мужчина – в пятнистой армейской куртке. Пруд, чтоб укрепить берег, я обложил булыжником. Вода уже набирается, по щиколотку, пробился подземный ключ, а если дождь поможет, то, вот, пруд и полный.

Посадил картошку, следуя указаниям лунного календаря. Для каждой картофелины делал лунку, подсыпал печной золы, клал навоза, и, пошептав магическое заклинание, засыпал землей. Чародейка. Проверим в августе: обманул или нет старик.

По окончании дел, поздним вечером, сижу на камне возле моей ели, слова нам не нужны; она, как и я, любит молчать. В последнее время у меня появилось отвращение к людской речи, тошнит от слов, от всего сказанного. Дошло до того, что я теперь не могу читать книг даже любимых мной писателей, не могу читать стихи. Да, теперь и стихи не могу. Другая жизнь и берег дальний. Мне кажется, теперь я до гробовой доски не раскрою ни одной книги, кроме «Справочника садовода и огородника».

3 мая

Я обхожу мой сад. Полный триумф. Чудеса роста. Мои растения словно с ума сошли, у них неслыханный темп, я никак не ожидал такого успеха. Ведь я не делал ничего особенного, не применял никакой химии, обыкновенные крестьянские средства. Огурцы, помидоры, тыквы, укроп, редис, лук, салат – всё какое-то великанье. Картофель уже зацвел, ботва могучая, как лес стоит. Что же за клубни будут? С человечью голову? Вечером ко мне явилась толпа садоводов, пришли даже с самых отдаленных домов, они желают, чтобы я поделился знаниями, открыл тайны. Я их разочаровал, я сказал, что у меня нет никаких-таких тайн, я сам не могу себе объяснить, почему у меня такая феерия. Они не поверили, ни один из них. Подозрительно и хмуро глядели они на меня, и на мой сад, и на мой дом. Когда они ушли, я запер калитку на замок. Я решил с этого часа никого не впускать на мой участок.

Ель моя выпустила новые зеленые кисточки на концах своих ветвей. Иглы мягкие, кислые. От цинги. Теперь у нее есть сестра – отражение в пруду. Пруд наполнился, вода прозрачная, горный хрусталь, на дне ключ бьет. В пруду появились обитатели: и водоросли, и головастики, и пиявки. Карасей бы развести. Сижу на камне, уже темно, ночь. Честно признаться, я встревожен, это нашествие садоводов не выходит у меня из головы.

17 мая

Сад растет стремительно, словно он одержим манией плодородия. Деревья, кусты, растения охвачены общим порывом, в их корнях и жилах кипит могучая сила и с чудовищным ускорением гонит их к цели их жизни – к созреванию плодов, к урожаю. Каждая ветка, каждый листок трепещут в необычайном возбуждении, они как под током. Утром я выхожу в сад, и сад поворачивается ко мне всеми своими сучьями и листами, как к солнцу. Мое появление вдохновляет его на ботанические подвиги, он творит чудеса, его плоды растут и наливаются у меня на глазах. А что делается с садами соседей? Они обезумели, они все тянутся ко мне, устремились в мою сторону, они вырываются корнями из земли, пытаясь достичь того, что их влечет, и гибнут, несчастные, жертвы своего неудержимого желания. Пришли жители с улицы Мичурина, кричали и угрожали мне смертью: они разорвут меня на куски, если я не прекращу свои телепатические опыты. Не знаю, как их умиротворить, они не хотят меня слушать.

В пруду появилась рыба: караси и карпы. Откуда они взялись? Как бы то ни было, рыба играет в моем пруду; в день скармливаю этим ненасытным ртам буханку.

Теперь я редко покидаю пределы моего участка. Я окружен враждебностью, кожей чувствую сотни злых глаз, горящих ненавистью, со всех сторон, как дула ружей, направленных на меня и мой сад. Сегодня обнаружил: пропали все четыре бочки под водостоками на углах дома для сбора дождевой воды. Вчера был ливень, бочки были полны. И вот – вода вылита, бочек нет. Их катили по дорожке (остался след). Должно быть, перебросили через забор; калитка у меня на замке.

Мне понадобилось сходить в магазин к вокзалу, у меня кончилась крупа и чай. Как только я сделал несколько шагов по дороге, на меня посыпались камни, брошенные невидимой рукой. Зря злобствуют, ни один камень в меня не попал; камни сами отклонялись от моего тела, они не хотели причинять мне вреда.

Вечером я сижу под моей елью. У нее новые шишки, изумрудные, смолистые. Я слышу, как ель молчит: глубокий колодец, полный чистой прозрачной воды; и мне легче.

30 мая

Пора собирать урожай. Мои овощи лопаются от спелости, мои фруктовые деревья и ягодные кусты согнулись под сочным грузом; ветви ломаются, не выдерживая такой лавины плодов, хотя я поставил по всему саду подпорки. Сегодня обнаружил, что у оранжереи разбиты стекла. Раздались крики с улицы, полетели камни. На дороге перед моим домом опять собралась толпа, на этот раз вдесятеро больше, вооруженная садовым инвентарем; запрудили всю улицу, ревели, угрожающе размахивая лопатами, мотыгами и граблями. Решив их задобрить, я вынес им ведро вишен, собранных накануне. Ведро опрокинуто ударом ноги, вишни раздавлены. Тогда я предложил им взять весь урожай, я еще выращу. Это они поняли.

Толпа, ликующе взвыв, ринулась на мой участок. Повалили забор, сорвали с петель калитку и отбросили далеко в сторону. Меня сбили с ног, я упал в канаву. Сотни рук опустошали мой сад, женщины, старики, дети, взрослые мужчины с толстыми, красными мордами тащили полные ведра, корзины, ящики, катили тележки и тачки, стремглав мчались к своим домам, торопясь вернуться и взять еще. Их глаза горели жадностью. Через час от моего сада остались рожки да ножки, он весь был переломан и вытоптан. Мамаево побоище. Я стоял и смотрел на это разорение, сжав кулаки.

Вечером того же дня, когда я возился под моросящим дождем, восстанавливая порушенный нашествием забор, ко мне опять обратилась та женщина, агент страхования. Она ехала мимо на своем велосипеде, и, увидев меня, решила поговорить. Я хорошо сделал, что застраховал свой дом и участок. Что ж, она права. Чтобы сказать мне это, ей вовсе незачем было слезать с седла. Да, вишни были хороши, дорога наелась досыта, синяя, в соке… Посмотрела на меня, добрые и грустные глаза, зачем ей такие глаза, ей, агенту страхования?

– Уезжайте-ка вы отсюда, – сказала она. – Чем скорей, тем лучше.

* * *

Не спится. Пошел к моей ели. Простоял около нее всю ночь. Ветер, песня вольная добра молодца, «Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка…» Думай, не думай. Завтра начну все сначала.

8 июня

Погода переменилась, грозы. Я плохо сплю, бывает, и до рассвета томлюсь без сна, лежу на спине и только и занятия у меня – отгонять черные мысли. Жалят. Жужжат. Может быть, и бесплодно прожитая. Не спорю. И вспомнить нечего. Забыл, разлюбил. Чья-то тень на краю земли. Атлантида, Лемурия. И я там был, мед-пиво пил. Забудусь с первым лучом – и лезет чертовщина… А днем хожу-брожу, спад, апатия, руки опускаются. Сад изломан, на него страшно смотреть; осколки стекол от разрушенной оранжереи хрустят под ногой. Пошел к пруду кормить рыб: и они мертвы, плавают кверху брюхом, вся поверхность пруда покрыта их телами. Четыре вороны тяжело взлетели, прервав свое пиршество, потревоженные моим вторжением. Нет сомнения, что моих рыб отравили ночью, подсыпали порошка. Дождь и сегодня держит меня дома, как в тюрьме. Я не знаю, что делать. От вида книг меня тошнит, зачем их тут столько, горы, пирамиды книг по всем комнатам, эта ученость, эти вымыслы, эти плоды человечьего мозга? Нельзя читать книги, всю эту кучу надо отправить обратно в город. Я сижу у окна в моей комнате и смотрю на дождь, у него такие тонкие струнки и он на них играет свою небесную мелодию, играет для земли, и земля заслушалась, эта музыка льется, шурша, ей в уши, льется, льется, конца этому не будет…

Взял зонт и пошел на почту. Там есть телефон и можно связаться с любой точкой земного шара. Минута разговора – пуд серебра, минута молчания – пуд золота. Знает рожь высокая, продает товар купец…

Весь путь, пока я ехал в город, бушевала страшная гроза, молнии с треском ломались над поездом, и потоп стеной заливал стекла вагона. Машинист боялся грозы, тормозил, поезд едва полз. Вместо обычного часа мы тащились два с хвостиком и на вокзал прибыли поздно вечером. Гроза устала сверкать своими электрическими ужасами, она разрядилась на всю катушку. Лужи, молочный пар, тополя. Почему так светло и небо не меркнет? Так белые ночи, чудик! Вот она, смотри, какая белая – как статуя! И руки, и ноги, и плечи, и грудь, и живот – всё, всё у нее белое! белей полотна. Краше в гроб кладут!

10 июня

Вот и конец. Пробыв сутки в городе, я вернулся, меня томили недобрые предчувствия. От платформы я шел через лес, думая о своем, и часто спотыкался об корни. Пластинка с романсами лежала на том же месте, а гора мусора, казалось, выросла втрое, скоро тут будет свалка до верхушек сосен, до неба. В лесу я столкнулся с двумя молоденькими цыганочками, эта встреча меня оглушила, как удар грома, как обухом по голове, их смуглота дикая, от них пахло лошадью, они несли мешки. «Мужчина, носки не нужны?» – спросила одна, остановясь, золотые перстни. Отрицательно покачав головой, я прошел мимо. Ни слова не проронил я, не разомкнул уст. Зачем мне носки, да от цыганок, да краденые?.. Смотрел ли я в городе фильм «Фараон»? Кажется, смотрел, это было давным-давно, в кинотеатре «Рубеж», мы сидели где-то на камчатке, и я чувствовал кожей тот горячий локоть… Или я опять перепутал? Не пой, красавица, при мне…

Дом цел, замок на месте, окна не тронуты. Я сразу же пошел к моей ели. Она лежала во весь свой рост, раскинув на обе стороны колючие руки. Иглы не шелохнутся, веки опущены, душный день, парит. Пень широк. На свежем спиле по окружности проступили капли смолы и сверкали, как алмазики. Я стал считать кольца. Шестьдесят. Я не ошибся, ведь я пересчитал пять раз. Ровесница. Родители мои, отец и мать, посадили эту елочку в год моего рождения, в мае. А мне в феврале шестьдесят стукнуло, вот так-то.

Я пошел в дом, лег на кровать, как есть, не раздеваясь. Я уже не встану. Тело мое коченеет, начиная с ног, и холод идет выше и выше, достигнув живота, останавливается, пупок, узловая станция, тут перепилено, товарный состав с лесом на север, к Мурманску, за Полярный круг… Холод, отдохнув, движется дальше, ему открыт свободный путь, горит зеленый огонь семафора; шпалы хрупки, как ракушки, хрустальные рельсы – две струны в жаркий день над железнодорожной насыпью, дрожат-звенят… Поезд, груженый льдом, тяжело поднимается в гору, выше, выше… Я чую под сердцем родничок. Это моя ель растет, ее корням надо много воды.

САД БАХУСА

Лёнечка пропал. Пошли искать. Первым делом – к Любаше. Продавщица в книжном магазине, тут, в Петергофе. Зинаида Юрьевна прочит Любашу в жены Ленечке. Любаша, культурная, порядочная девушка, способная обуздать порочные наклонности ее сына – самая подходящая партия. Это Любаша снабжает их классиками мировой литературы в золоченых переплетах. Полное собрание сочинений Диккенса, новехонькое. Для чего и книжный шкаф куплен. Купили сразу по переезде на эту новую квартиру. Все приходящие к Кормановым должны видеть культурность. Ни один из них ни разу не прикоснулся к книге. Неважно. Зинаида Юрьевна не забывает каждый день тщательно обтирать пыль с этого монумента культурности. Похоже, она ошибается насчет Любаши. Ленечка относится к Любаше несерьезно, он ее называет: «Мой лягушонок из коробчонки». У Ленечки девок на каждый день по дюжине: шесть на утро и шесть на вечер.

Любашу нашли за прилавком в ее книжном магазине. Ничего она о Лёне не знает, ведать не ведает. Не помнит, когда последний раз виделись: то ли в прошлый четверг, то ли в позапрошлый понедельник. Пошли дальше по разным злачным местам, притонам-малинам. И там нет, и нигде его нет. Напрасные поиски. У какой-нибудь шлюхи. Он и на месяц исчезал. Повернули назад. Только вот что матери сказать? Зинаида Юрьевна бесится, с ума сходит, посуду бьет. Послала Бориса, чтоб брата нашел. Во что бы то ни стало! Со дна моря! Пусть старший сын молодожен, примерный и благоразумный, отыщет младшего, этого беспутного бродягу, и хоть на аркане домой приведет! Пусть и жена отправляется, вдвоем веселей, они ведь неразлучная парочка. Кто скажет, что не так? Ни на минуту не разлучаются, ни днем, ни ночью, влюбленные по гроб, куда один, туда и другая, шерочка с машерочкой, нитка с иголкой. Пошла с Борисом на эти поиски, напутствуемая в спину грозным пожеланием без Ленечки не возвращаться. Зинаида Юрьевна не без суеверия: она считает, что участие женщины в некоторых случаях приносит удачу. На обратном пути зашли в ресторан Парковый. Там получили сведения: Лёня вчера был здесь с дружками.

Погуляли часа два в Нижнем парке, прежде, чем идти домой. Петергоф красивый город. Дворцы, фонтаны, сад Венеры, Сад Бахуса.

Жизнь у Кормановых шумная. Зинаида Юрьевна встает в пять, грохочет посудой на кухне, не щадя сон ближних. Прежде, чем идти на свою базу, она каждое утро готовит пищу на всю семью, посвящая этому занятию не менее двух часов: жарит, парит, тушит, варит. Питаются тут как на убой. Самые высококачественные и дефицитные продукты. Каждый день парное мясо, свежайшее. Не говоря о курицах: тех на второй день просто выкидывают на помойку вместе с супом, больше дня в холодильнике не держат. Икра не переводится на столе, ни черная, ни красная. Зато дети и выросли такие силачи и красавцы: высокие, розовощекие, лоснятся, здоровьем пышут, кровь с молоком. Не то что заморыш, выросшая в нищете. Тут довелось увидеть другую жизнь. Другой социальный статус, как выражаются. Так живут люди очень высокого достатка. Богачи так живут. Дом – полная чаша. Еще бы! Зинаида Юрьевна – некоронованная царица Петергофа! Заведующая продуктовой базы! Кормит икрой высших чиновников и их семьи: суд, милицию, секретарей райкомов. Отгремев кастрюлями и сковородами, наготовив яств, вторгается к спящим. Стучать в дверь тут не принято, задвижек на дверях нет. Наказ-приказ: что сделать в доме за время ее отсутствия – то-то, то-то и то-то. А она уходит на базу. Комната ближняя к кухне, перегородочка – все равно как ее и нет. Борис и его фигля-мигля должны первые получить указание. Также не церемонясь, эта хозяйка дома, эта мать-кормилица вторгается в другие две комнаты, будит мужа Сергея Сергеича и дочь Ирину. Одного только Ленечку не трогает, если он ночует дома. Борис, старший сын, невозмутим: повернулся спиной, накрыл голову подушкой. Проявляемая матерью громокипящая деятельность для него что-то вроде шума моря, а точнее сказать – шума работающей гидроэлектростанции. Для чего гидроэлектростанция? Подключиться и питаться током, пользоваться вырабатываемой энергией. А энергии у матери столько, что на всех хватит, на всю семью, до конца жизни. Эта энергия неисчерпаема, как море. Тут все в это верят, все члены семьи, ни у кого на этот счет не возникает и тени сомнения. Но поручения матери Борис исполняет беспрекословно: относит белье в прачечную (толстые тюки) и прочее. Тут домострой. У каждого свои обязанности. Ирина (младшая из детей) ходит в школу в десятый класс. Рослая, смуглая, волосы светлые, почти белые. На ней – стирка, глажка, смена белья, чистка обуви. Сергей Сергеич мастерит по дому и ремонтирует. Полочки, крючочки – дело его рук. Сергей Сергеич уходит последним. Он работает завхозом в школе напротив дома. К концу дня Зинаида Юрьевна звонит ему туда в школу и говорит повелительным голосом: «Сережа, приходи ко мне на базу! Быстрей!» И он идет к жене на базу и приносит оттуда тяжелые сумки с продуктами.

Уходить из дома вместе с Борисом. Автобус к вокзалу. От обоих пахнет импортной туалетной водой. Гигиеническая роскошь. Опять же – Зинаида Юрьевна. Достает у фарцовщиков в обмен на свои продукты. Мало от кого в стране пахнет такой туалетной водой. Приносит свекровь и импортную косметику. На электричке до Ленинграда. Там расставаться. Одной – автобусом «десятка» до Исаакиевской площади. На Мойку. Швейная фабрика. Оператором. Другому – в метро, до Гостиного Двора. На Думской улице – его Архитектурное управление и конструкторское бюро. К окончанию рабочего дня Борис приходит сюда, к фабрике. Когда он идет по набережной Мойки, приближаясь к центральному входу, то все девицы в отделе прилипают к окнам – посмотреть на этого красавца. Ах, хорош! Принц! Глаз не оторвать. Зачарованные, чуть не вываливаются со второго этажа, высовываясь из окна по пояс.

Вечером опять все вместе. Дом на Озерковой улице – кирпичный, пятиэтажный, новостроечный. Перейти через дорогу – и парк. Английский парк, там хорошо гулять; светлые, березовые рощи, пруды. Квартира на втором этаже. Когда ветер с залива, в раскрытые форточки чувствуется морской запах. Одно плохо: мешает соседний дом, заслоняет вид на парк.

По воскресеньям Зинаида Юрьевна выгоняет всех из дома. Производит генеральную уборку квартиры. В ничьей помощи не нуждается, достаточно двух ее рук. Сергей Сергеич идет выпить сто грамм коньяка, для здоровья. В коридоре у стены его роскошные меховые унты, а на крючке – черная кожаная куртка летчика.

Он был летчик-испытатель. Молодежь – в Английский парк. Собираются друзья Бориса. Шашлык, вино. Веселые пикники. На природе, молоды, все впереди. Иногда в этих пикниках участвует и Ленечка. Но пирушкам на траве он предпочитает ресторан Парковый. Там знают их. Бориса называют «архитектор», а Лёню – «пахан». Очень много употребляется разного алкоголя, и вина и водки. Моря выпиты. Пьют и не хмелеют, а только веселее делается. Шутки, анекдоты. Оба так и искрятся остроумием. Особенно Лёня остроумен. От шуток Ленечки все смеются, невозможно не смеяться, животик надорвешь.

Петергоф – сказочный город. Счастливые люди – кто здесь живет. Мало машин, чистые улицы, хороший воздух, кругом деревья, зеленая зона, пруды, парки, залив. Куда ни пойди – везде чудно. Можно каждый день лицезреть дворцы, гулять в Нижнем парке у знаменитых на весь мир фонтанов, от каскада к каскаду, по Марлинской аллее вдоль морского берега, к фонтанам «Адам» и «Ева»; или сидеть у залива, провожая глазами кораблик, плывущий куда-то в моря-океаны. В выходной день можно с утра уйти из дома и вернуться поздно ночью. Но хочешь, не хочешь, а надо возвращаться на Озерковую улицу.

У Кормановых образцовая квартира. О чем гласит табличка над дверью. За что льготы. Зинаида Юрьевна напрямую звонит начальнику жилконторы. Сантехник является быстрее, чем «скорая помощь». Делает свою работу так, как никому в доме не делает. Тут богатая обстановка и идеальная чистота. Всё вылизано. Но самое что ни на есть восхитительное тут – это постельное белье. Какие тут подушки! Огромные, пуховые, в атласных наволочках! Голова как на волне убаюкивается. А одеяла! А простыни! От их вида дух захватывает. Такой белоснежности нет и на вершинах самых высоких гор. А ковры тут какие! Ковры везде, в каждой комнате. А еще громаднейшая, во весь коридор, медвежья шкура. Сергей Сергеич с Севера привез, охотничий трофей.

Борис очень похож на одного известного киноактера, который играет роли благородных рыцарей. Такие же светлые волосы, мужественное лицо, твердый подбородок с ямочкой. Жить с ним не просто. Капризен, как избалованный ребенок. То ему пуговицу пришей, то ему брюки гладь. Это женщины здесь его избаловали. Раньше обоим братьям гладила брюки сестрица Ирина. Они ей платили за труд, иначе она не соглашалась, а потом отбирали деньги обратно. Но Ирина не обижалась на грабеж и не отказывалась в очередной раз от утюговой повинности, опять за плату, которая опять отбиралась. Одеваются они тут по высшему классу. А Борис так и вовсе денди. Этот рослый блондин с голубыми глазами и его косой пробор. Он не может не производить впечатления. Эффектный мужчина. Ничего удивительного, что у него массовый успех. Стоит ему только выйти на улицу, за ним уже волочится по тротуару хвост юбок. Одежда для него – святое. Плохо завязанный галстук – катастрофа. Костюмы ему шьет лучший портной в Ленинграде, доступный только для избранных. Обувь, рубашки, куртки, нательное белье, носки, платки и прочую мелочь достает мать из рук фарцовщиков. Борис одевается как король. Картиночка из журнала мод. Лёня тоже хорошо одевается.

Что-то в них скандинавское, и в братьях, и в сестре. Говорят, дед их по матери (Зинаиды Юрьевны отец) был швед, настоящий швед, из Швеции. Еще говорят, что этот дед-швед был директором Кузнечного рынка.

Борис в своем КБ не сидит сиднем, его часто посылают в командировки: обмерять, делать планировку зданий. Бывает, и далеко посылают, куда-нибудь в область, на несколько дней, на неделю. Он превосходный чертежник, его ценят. Возвратясь, рассказывает комические истории, какие с ним там приключились. Теперь его отправили в Тихвин. Начало июля, жара навалилась, духотища. Раскрытое окно не помогает. Ни дуновенья. Кровать широкая, а места для сна не найти. Не спится. На полу не легче, толстый, душный ковер… Проснулась, кто-то лежит рядом, руку положил, точно на свою собственность. Не Борис. Голова стриженая ежиком. Лёнечка! Пропащая душа! Явился! Сняла с себя эту тяжелую руку. А Лёнечка в полусне (а может, притворился, что спит), приоткрыл ресницы, волчьи серо-зеленые глаза смеются, на губах дразнящая улыбочка. Прости, говорит, комнату перепутал. Встал как ничего не бывало и ушел в другую комнату. Вот бандит! Бандит-то бандит, но какой обаятельный!

Прояснилось: где Ленечка пропадал. У него новая подружка: Надежда мурманчанка. У нее в общежитии и застрял. Привел показать. Эта превзошла всех. Стройная, белокожая, нежно-розовый румянец, плечи округлые, глаза миндалевидные, с поволокой, что называется – волоокая красавица. Волосы светло-русой волной, тяжелые, густые. Полна достоинства, от нее спокойствием веет. Невозмутимость, ни одного резкого движения. Как гладь озера, когда ни ветерка. Все она делает неспешно, без суеты, с ленивой грацией, томно. Только глазами поведет, плечи повернет. Зинаида Юрьевна назвала ее Екатериной Второй. Кончает фармацевтический техникум.

Ленечка женился. Для Зинаиды Юрьевны – сверх ее ожиданий. Быстро смирилась – что не на Любаше. Надежда еще и лучше. Такая пава! И культурность есть – будет работать в центральной петергофской аптеке, товароведом. Прекрасная пара для беспутного Ленечки. Теперь оба сына будут женаты на образованных. Эту свадьбу играли там же: в музыкальной школе. Опять арендовали зал. Музыкальная школа на втором этаже, а на первом – продуктовая база Зинаиды Юрьевны. И теперь отпраздновали богато, не ударили лицом в грязь. На то они и Кормановы. Изобилие на столах – отсюда, с базы. И музыка своя. Всё, как тогда, на той, другой свадьбе, с Борисом. Только тогда июнь был, теплынь, тополиный пух. Теперь октябрь, и уже не восемнадцать лет, уже девятнадцать. Фонтаны били, а теперь там до мая делать нечего. Ленечка тогда отмочил номер. Разделся до плавок, полез в канал, моргнуть не успели, он уже у Самсона. Засунул пустую бутылку из-под шампанского Самсону между ног. Крик, возмущение, неслыханное хулиганство. Милицию вызвали. Скандал страшный. А теперь на удивление тихо-мирно. И сам, и его дружки-бандиты. На Ленечкиной свадьбе дружки его вели себя прилично, пай-мальчики, никакого шуму. Из Мурманска – родня невесты: мать парикмахерша и отчим – бригадир портовых грузчиков.

Ленечка с Надеждой заняли соседнюю комнату, вторую по коридору. Ирина перешла в комнату родителей, поставили ширму. Зинаида Юрьевна не притесняет невесток, ее требования минимальны: не ходили б охламонками по квартире и постели были б убраны. Не сорить, не пачкать, не оставлять грязной посуды. Надежда в первый же день взялась за швабру. Сразу видно: своя, из их породы. Будет хорошей женой младшему сыну, создаст уют в гнезде. Ленечка образумился. Грузчиком на базе у матери. Но это для отвода глаз, он туда и не заглянул. Неизвестно, чем он занимается днем, но ночевать домой приходит. Двадцать лет, в армию не берут, условная судимость. А Борис отслужил два года, за Уралом, в ракетных войсках. Старший сержант, сапоги, гимнастерка, вид боевой, на фотографии в альбоме. Третий год, как демобилизовался, а сохраняется армейская привычка: аккуратно, по-солдатски, стопочкой складывает свою одежду на тумбочке в изголовье кровати.

Борис пришел поздно. Чужие духи, помада на шее. Дальше – больше. На автобусной остановке подошла девушка и спросила: «Вы жена Бориса Корманова? Он подлец. Я от него беременна. Раз он сам не собирается оплатить аборт, оплатите вы!» Обухом по голове. Отдала, что было. «Не густо, – проворчала девушка. – Ну да ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок». Чему однако удивляться? Это же Кормановы! Зинаида Юрьевна называет мужа: «Мой племенной». У Сергея Сергеича детей рассеяно по всей стране. Где служил, там и дети. Она у него третья. У двух предыдущих жен по десять ртов у каждой оставлено. Борис – бык, знак зодиака – телец. Скрытничать не в его характере. Отшучивается. Шуточные истории у него на каждом шагу. Пустился в откровенности: как его, невинного юнца, девственника, соседка соблазнила, когда они в коммуналке жили у Нарвских ворот. Он школьник, отличник, полная противоположность младшему брату хулигану, примерный, старательный, по ночам на кухне чертежи чертил, чтоб никому не мешать. В четырнадцать лет он уж был красавчик. А теперь от него все девушки в Петергофе беременны, всем аборты оплачивать – кошелька не хватит.

В субботу утром Борис собрался на рыбалку, на льду Финского залива лунки сверлить. У него и свой рыбачий ящик есть, и ледоруб. Ватные штаны, солдатский полушубок. Рыбак он страстный. В полном снаряжении шествует к двери. Ленечка как раз вышел из своей комнаты, проводил его шуткой: «Иди-иди! Может, утонешь, твоя жена моей будет».

У Ленечки всегда есть деньги. Можно сказать, деньжищи. Надежду одевает, как царицу. Борису отвалил тысячу на шубу. Модная шуба, элегантен, будет форсить у себя в КБ, там никто так не одевается. Ночью на кухню нельзя, там Ленечка. Пирует в одиночестве. На столе чего только нет: бренди, виски, всякие импортные банки, каких и мать его не приносит со своей базы. «Присоединяйся! – приглашает широким жестом, показывая на стол. – Жратва хорошая».

А в воскресенье в ресторан «Парковый», вчетвером, двумя парами. Только в зал – приятная встреча! Ленечка нос к носу со своим врагом, главарем соперничающей банды. Все произошло мгновенно, как вспышка молнии, никто моргнуть не успел. Ленечка, прянув пружиной, ударил врага головой в лицо. Его излюбленный прием в драке. Для чего и носит такую короткую стрижку. Страшный удар, вместо лица – кровавое месиво. Рухнул у ног. Ленечка кричит: «Мотаем!» Уже бежали дружки поверженного вражеского главаря. Тут собралась вся их банда. В саду настигли.

Ленечка лихо отбивался. Борис стоял с ним спина к спине, защищая с тыла. Даже Надежда участвовала в сражении: сняв свой венгерский сапог на каблуке-шпильке, она очень удачно заехала этим каблуком, как шилом, одному из бандитов прямо в глаз. Не то что некоторые, от кого мало проку. Подошел автобус. «Дверь придержи!» Ленечка Борису. Запрыгнул последним и еще успел из автобуса ударом ноги свалить одного. На этот раз легко отделались.

Зинаида Юрьевна пригласила своих друзей, пожилую пару. Оба неразговорчивые, рот раскрывают только для того, чтобы есть и пить. Пришли челюстями ворочать весь вечер. Втюрились в телевизор, там бокс, на ринге орангутанг в спортивных трусах, бугры бицепсов, грудь в шерсти. Он победит. Дело ясное. Нокаутирует своего противника в первом же раунде. Дамочка, перестав жевать, произносит врастяжку с восторженным задыханием: «Какой мужчина!» Ее плешивый супруг в этот момент как раз подносил ко рту рюмку водки. Вместо того, чтобы опрокинуть рюмку в рот, все ее содержимое выплеснул жене в лицо, прибавив известное нецензурное слово, каким иногда называют женщин. Дамочка – ничего, утерлась платочком. Не обижается. Все в порядке. А ее ревнивый муженек налил себе другую рюмку.

Забавные картинки. И тесть Сергей Сергеич. Непонятно, как этот незначительный, невзрачный человек, этот подкаблучник, этот семейный раб мог быть летчиком-испытателем? Тайна за семью печатями. К концу вечера Сергей Сергеич как-то незаметно напивается. Только что сидел трезвый, а глядишь – готов. Боец молодой поник головой. «Увял», по выражению Бориса. Зинаида Юрьевна говорит сыновьям: «Дети, отнесите отца к нему в комнату!» Братья берут бесчувственного родителя с двух сторон под мышки, поднимают как перышко и бережно несут в спальню. Ни того, ни другого нет дома, а Сергей Сергеич опять нагрузился. Голова перевесила, упал со стула. Пополз в коридор. В дверях застрял. Зинаиде Юрьевне не пройти, загородил проход, нетерпеливо торопит супруга: «Сережа, ползи, ползи! Ну, ползи же! Спать пора!»