Текст книги "Одна ночь (сборник)"

На фабрике эти комические сцены из жизни Кормановых имеют большой успех. Рассказы о свекрови и тесте смешат весь отдел.

У больницы – лоб в лоб: свекровь! Зинаида Юрьевна! Проницательно оглядела обтянутую в плотном пальтеце фигуру. Грузная, злая, загородила дорогу. Волосатая бородавка на щеке налилась кровью, как клюква. «Что, потрошить себя пришла, француженка? – вопросила свирепо. – Поворачивай. Идем ко мне на базу, поговорим». Голос властный, приказ. Покорно пошла вслед. Свекровь в своей плоской, как тарелка, меховой шапке, в черной шубе с длинным ворсом, похожая на матерую медведицу, ступала тяжко, от ее шага, казалось, трясется и гудит земля. Люди шарахались в сторону. В них ударяла грубая, примитивная сила идущего им навстречу зверя и отбрасывала прочь. Они за десять метров сходили с тротуара, уступая дорогу.

Замерзший сад, краснокирпичное здание музыкальной школы. База на месте, не убежала. Сверху доносятся звуки фортепьяно. Привела к себе в кабинет, поставила на стол коньяк, два стакана. Полный, по края. Лимончиком. Пустилась в откровенности, рассказы о жизни: в войну – снайпер, стрелковый батальон, из одних баб, девчоночки, девятнадцать лет, весь день простояли по пояс в ледяной воде, будущие матери. Ничего, не калека, не бездетная, троих родила, богатыри. От этого татарина и роту можно б нарожать. Тихий-то он тихий, а зарежет, не моргнув. В Андижане приревновал, увел в горы, на допрос, руку сломал. Так что, прими к сведению, француженка, поосторожней. А потрошить себя я тебе не дам, ты наше дитя носишь, наше семя, Кормановых, тебе надо родить. Ты будешь моей наследницей, хозяйкой дома, я тебе передам всю власть и права. После меня ты будешь в семье командовать. Понятно? Ты умная, у тебя характер есть. Это ценю. А Борис, ничего, перебесится. Потерпи, послушай старуху.

Родила в июле. Забирать из родильного дома пришли все Кормановы, вся семья. Только Ленечка не пришел. Зинаида Юрьевна, взяв ребенка, девочку, внимательно рассмотрела: волосенки светлые, глазики голубые, Борисовы. Убедилась: своё дитё, кормановский отросточек. Передала старшему сыну, производителю этого драгоценного дитяти. Борис поднял вытянутой рукой сверток с крупненькой дочкой, как будто на весах взвешивая. «Ну и корова!» – изрек он презрительно.

У Кормановых еще шумней, прибавилось нарушителей тишины. Дочь Клара подает свой голос, громко заявляя о существовании маленького тельца и здорового, сильного, полноценного сердца, рассчитанного на сто лет жизни. Вставай, мать, ночью, корми дочь! «Клара украла у Карла кларнет», – дразнит Борис. Он может сказать и жестокие слова, особенно если ему помешают спать, плач дочери разбудит посреди ночи. «Замолчи, корова, а то убью! – скажет он, со свирепым выражением лица подойдя к детской кроватке. – Задушу!» И, похоже, он действительно способен на такое.

Дочь как будто понимает это, притихнет. Теперь у него новая тема для дразненья: называет именами своих многочисленных подруг, говоря: какая разница, какое имя носить. Он хочет, чтобы у его жены каждый день было новое имя.

В будни никого. Кормила грудью. Вошел Ленечка. Трое суток пропадал. Как волка, он всё в лес. Видит: занята. С коварной улыбочкой, на колени перед стулом, целует пухленькие ножки младенца, а с младенца перешел на мать, у нее ноги целует, одну ногу, другую, и поглядывает, смеясь глазами. И этот дразнит. У этого своя манера. Также улыбаясь, поднялся с колен, как ничего не бывало, ушел к себе. Не было слышно до вечера, не подавал никаких признаков своего присутствия.

Ленечка уже не раз остается дома. Может быть, и преднамеренно. Кто его знает. В квартире они одни, вот опять войдет, вкрадчиво ступая и улыбаясь. Что-то кошачье в нем, грация эта, гибкий, как барс. Но нет, не вошел, не повторил своего дерзкого вторжения.

Застала его за странным занятием: Ленечка сидел на краю ванны, опустив в нее ноги с закатанными штанинами, и резал себе ножом ногу. Эту операцию он производил с невозмутимым видом, как будто физическая боль для него не существует. Не поморщась, вспорол от щиколотки до колена. Кровь залила ванну. «Что ты делаешь?» – закричала в ужасе. «Кровь пускаю, – ответил спокойно. – Лишняя. На башку давит. Тяжело». Пришлось с ним повозиться, жгутом ногу перетягивать – кровь остановить, перевязывать рану. Он позволил оказать эту первую медицинскую помощь, проявив полное безразличие к заботам об его здравии.

Зиму перезимовали. Май. Английский парк зазеленел, полон птиц, пенья, щебета. Птахи строят гнезда, будут выводить птенцов. Засиделась дома, скорей бы на работу, фабрика заждалась.

Утром в воскресенье послала Бориса за молоком, кашу сварить для Клары. Борис в тренировочном костюме, в чем дома ходит, в прибалтийской шапочке с козырьком, не позавтракал, не побрился, отправился, покачивая бидончиком. Долго не возвращался. Больше часа. Да что такое? Пошла искать. У молочной цистерны нет. Куда запропастился?.. День – чудо. Не заметила, как дошла до Ольгина пруда. Любимое место гуляний, часто сюда с детской коляской. Постояла немного у ив. Посреди пруда два островка, на том, что побольше – Царицын павильон. Недавно восстановлен. Блестит среди зелени. У входа старуха, кричит лодкам: «Не проплывайте мимо! Добро пожаловать в павильон! Плата рубль. Всего один рубль!» Старая карга, орет во всю свою луженую глотку. Вспомнила, что на той стороне улицы видела как-то раз Ленечку, мельком: выглядывал из окна второго этажа. Захотелось посмотреть на этот дом.

Подходя, увидела: окно на втором раскрыто, высунулся по пояс Борис в своей прибалтийской шапочке с козырьком. Ничуть не удивился, помахал рукой, чтоб шла к нему. Любопытно. Поднялась туда. Накурено – топоры вешай. Стол, за столом фигуры. Ленечка, его стриженая голова-ежик, с дружками, режутся в карты. Борис не участвует, следит за игрой. На столе пивные бутылки, тут же бидончик с молоком, за которым посылала. Угол комнаты отгорожен ширмой. Борис налил пива, протянул стакан. «Доиграют, и пойдем», – сказал. Ленечка смутился, как-то странно он посмотрел. Бросил карты на стол, смешал в кучу. «На сегодня хватит, – сказал он, деланно зевая. – Иди, иди! – приказал Борису. – Забирай свое молоко и уматывай. Жена его по всему Петергофу ищет, а он, паразит, пиво тут дует, раздулся, как вурдалак!» Борис молча взял бидончик с молоком и пошел к выходу. Кто-то из сидевших за столом произнес с ехидцей: «Архитектор за ширму хочет, а ты не пускаешь».

Покинули этот дом. Борис гордится Ленечкой, с восхищением рассказывает о подвигах брата – сколько челюстей сломано и черепов пробито. Теперь, пока шли, вдруг пустился повествовать о ленечкиных подвигах другого рода.

В июне вышла на работу. Долгонько пропадала, успели забыть. Вернулась вовремя, могла попасть под сокращение. В отделе новый начальник, Юргис Иванович, литовец. Принял ласково, назначил на прежнюю должность. Юргис Иванович произвел впечатление. Громада, рост под метр девяносто. Голливудская улыбка. Улыбается белозубо, во все лицо – словно солнце из-за туч вышло. У него университет, факультет математической лингвистики, оставляли на кафедре, отказался, ушел, хочет живой работы, быть практиком, а не штаны протирать. Вот он какой, Юргис Иванович, новый начальник. Юргис, как его тут чаще называют, без отчества. Говорят, такого профессионала по вычислительной технике во всей стране не найти.

Не прошло недели – Юргис позвал к себе в кабинет для разговора. Он заметил ее способности, у нее светлая голова, в математике она как рыба в воде, школу окончила с золотой медалью. Неужели она собирается век сидеть в операторах? Она рождена не для того, чтобы так низко летать. Так вот, он хочет ей помочь. Почему бы ей не поступить в Текстильный институт Кирова, на заочное? Ну что?..

Этот разговор воодушевил. Сама всегда была высокого мнения о своих умственных способностях. Действительно: зачем губить молодые годы, зарывать талант в землю? Путь открыт. Поступила в Текстильный с легкой руки Юргиса.

Юргис пригласил прокатиться после работы. У него своя машина. Повез к заливу. Распили бутылочку. Песок теплый, солнце садится, залив – зеркало, кораблик-улитка ползет. Кронштадт, хорошая видимость; пустынное побережье, ничьи глаза не следят. У чаек свое – рыбешку высмотреть. Падают ковшиком. Искупались. Тут достаточно глубоко, с головой, не надо идти километр по колено. Вполне можно искупаться, как в настоящем море.

Возвращалась поздно. Одна в пустом автобусе от вокзала. Светло, белые ночи. Вышла на своей остановке. Там – Борис. Ждал и дождался. Крепко взял за рукав куртки:

– Ну, всё. Идем в парк!

– Зачем? – спросила, пытаясь освободиться.

– Вешать тебя буду, – ответил хмуро.

Фонарь светил на остановке. У Бориса глаза белые, без зрачков, как тогда. Припадок бешенства. Зверь, убьет. На другой день после свадьбы Борис нашел неотосланную записку. Страшно избил. Выволок в коридор, сорвалась с крючка, рухнула летная куртка отца. Это его отрезвило. Все вдруг прошло, как будто ничего и не было. Теперь – опять. Тащит вешать на первом суку. Крепко ухватив за рукав, волок волоком через дорогу. Силища бычья, как ни упирайся. Ни души кругом. Спасенья нет. Ухватилась за столб. Оторвал от столба, поволок дальше. Вот и конец. Где же у него веревка? На этой березе?.. Шум колес. Подошел к остановке еще один автобус. Вышли двое мужчин. Вырвалась, забежала за автобус с другой стороны. Кричала водителю, стучала в дверцу. Не открыл. Бежать во весь дух к дому. Вцепилась в ручку двери. Борис настиг, начал отдирать руки, ломать пальцы, выкручивать запястья. К дому подошли те двое мужчин из автобуса. Жильцы с четвертого этажа. Закричала: «Спасите!» Вопль отчаяния. Борис отпустил, ему пришлось разговаривать с этими двумя. Мигом на второй, кнопку звонка… Открыла Надежда. Тут же в прихожей – свекровь. Повелела встать у нее за спиной. Борис вступил в квартиру молча, смирный, как овечка. Совсем другой человек. Ушел в комнату, лег, как был, в одежде, в башмаках, на кровать, лицом к стене, и не шевелился. Боялась оставаться с ним. Взяв дочь, перешла ночевать к свекрови.

Юргис повез в Лисий Нос. Весело провели время. Юргис рассказывал анекдоты и смешные истории. Решила впредь быть осторожней, вернулась домой в срок. Борис строго оглядел с головы до пят. Ничего подозрительного. Шутил, дразнил. В своем амплуа. Настроение у него самое благодушное. Стала переодеваться – из одежды посыпался песок, привезла с залива в швах и складках. Песок-предатель. Улика. Лицо Бориса изменилось, начинается припадок. В чем была, в трусах и лифчике, выскочила из комнаты и пыталась запереться на задвижку в ванной. Не успела. Настиг, рванул дверь. На этот раз спас Ленечка. Он оказался дома. Одним прыжком – остановил занесенный для удара кулак. Такой удар размозжил бы голову о стену. Испугалась не на шутку. Страшно оставаться с ним в одной комнате. Пора принять решение. Пора. Жизнь на Озерковой улице зашла в тупик.

В отделе сорок операторов (одни женщины).

– Девочки, кончай работу! Пировать будем! – объявляет Юргис.

В его кабинете накрывают стол, разливают в чайные чашки спирт. Этот технический спирт – для протирки машин. Весело, беззаботно, легко. Пьют много, но почему-то никто никогда не напивается. Ведет в ресторан «Висла» через мост. В другой раз – в Асторию. Заказывает обильные, дорогостоящие блюда.

– Ешьте, ешьте, девочки! – говорит Юргис. – Вы такого еще не пробовали в своей нищей жизни, – а сам не прикасается к яствам, курит, развлекает своими неистощимыми балагурствами. Везет в какое-нибудь новое место. Повторяться ему скучно. Любой шаблон и рутина наводят на него смертельную тоску. Каждый раз он умеет выдумать что-нибудь сногсшибательное. Артист до кончика ногтей. Артист и авантюрист. Прожигатель жизни. Чего только он не вытворяет, чтобы не скучать! Предложил всей компанией ехать в Озерки купаться. Закончили квартальный отчет по фабрике, авральная тяжелая работа, трое суток весь отдел корпел над рулонами цифр, и день и ночь, безвылазно, забыв об отдыхе, о доме, о мужьях и детях. У Юргиса, как назло, сломалась машина, его потрепанный жигуленок. Что же он придумал? Остановил рейсовый автобус, пошептался с шофером. Тот выгрузил своих пассажиров: автобус дальше не пойдет по техническим причинам. Набились. Автобус помчался в Озерки.

Купались в прудах, без купальников. Юргис хохотал до упаду, глядя на них с берега. Он один не купался, ему достаточно вида этих плещущихся, пьяных нимф. Да, с кем с кем, а с ним скучно никогда не будет. При Юргисе и луна светит ярче и вода играет волшебней. В присутствии Юргиса мир приобретает фантастическую окраску и жизнь превращается в непрерывный праздник, феерию, карнавал.

Подвозит в центр Петергофа, оттуда одна пешком. Ограда Верхнего сада, шоссе. Город тихий, тротуары безлюдны. Чем ближе к дому, тем сильней колотится сердце. Тревога растет, страх, слабеют ноги, ватные, отказываются идти дальше. Чудится, Борис поджидает у дома, в куртке у него спрятан нож или веревка с петлей. Но Борис не встречает, померещилось. Беспрепятственно в дом, на второй этаж, своим ключом в замочную скважину, дверь в квартиру открывается бесшумно. Бориса нет и там. Теперь он часто не ночует дома по примеру младшего брата, пропадая в притонах. Приходит пьяный, с каких-то оргий, шатаясь, вслепую, с закрытыми глазами, и падает тут же за порогом. Женские руки укладывают его спать. В доме полно заботливых женских рук. Но утром он тот же Корманов: одет с иголочки, чисто выбрит, тщательно причесан, неизменный косой пробор, опрыскан одеколоном, брюки отглажены, туфли начищены, все тот же блестящий мужчина, уходит на работу в свое конструкторское бюро на Думской улице.

Юргис подвез к Верхнему саду как всегда. Вышла из машины. Тот же путь. Показалось: Борис, его шапочка с козырьком. Исчез. Никого. Да никого и не было. Это от страха мерещится. Шла торопливо, почти бежала, поминутно оглядываясь, как будто чуяла что-то, призрак Бориса преследовал по пятам. Шорох, скрип, камешек, сучок… Благополучно добралась до дома, никого не встретила. Дочь спит. Разобрать постель и лечь… Звук открываемой двери, тихий, едва слышимый. Борис. Трезвый, веселый, у него прекрасное настроение, принес с собой бутылочку. Позвать Лёню с Надеждой, прикончить вчетвером. Засиделись, играли в карты, Борис выигрывал, много шутил, его шутки в этот вечер как никогда удачны и остроумны. Разошлись далеко заполночь. Легли спать… Проснулась от того, что нечем дышать, нет воздуха. Кто-то навалился тяжелый, сдавил горло. Попыталась оторвать от себя эти железные руки. Не оторвать. Тиски сжимаются сильней и сильней. Забилась в конвульсиях, колотя ногами в спинку кровати. Голоса нет даже для хрипа. Слышала, как страшно кричит испуганная маленькая дочь у себя в кроватке. И на этот раз спас Ленечка. Услышал крик за стеной.

Влетев в комнату, отбросил брата с такой силой, что тот с грохотом ударился головой о стену. Потом включил свет. Ни слова не проронил. Взяв из кроватки маленькую Клару, стал качать и вскоре сумел успокоить. Сел с ней на полу у стены, скрестив ноги. Ища у него защиты, села рядом, прислонилась к его плечу. Крепкое, украшенное татуировкой. Борис, в такой же позе, точно так же скрестив голые ноги, сидел на полу у противоположной стены. Братья, молча, не моргая, смотрели в глаза друг другу, как будто гипнотизировали, кто пересилит. Сидели так всю ночь, до рассвета, не шевелясь, и гипнотически смотрели друг другу в глаза. Маленькая Клара мирно спала на руках у Ленечки.

Утром злой голос Зинаиды Юрьевны. Жестокий разнос: белье не стирано, постели не убраны, пол не мыт, ковры не пропылесосены. Квартира это или вокзал? Она не позволит образцовую квартиру утопить в грязи, сегодня же вышвырнет обеих невесток за дверь. Лентяйки, лежебоки, палец о палец. Подняла бурю. Держать свою позицию, не вступать в пререкания. Надежда, наоборот, дает отпор. У них бой. Одна кричит и другая кричит, ничуть не слабей. Квартира полна крика. Стоят друг против друга, подбоченясь, и орут, применяя крепкие выражения. Лютость двух волчиц в одной клетке, бьющихся насмерть. Наорясь до хрипа, истощив ярость, мирно, бок о бок, как ничего не бывало, трутся на кухне, готовят сообща обед и беседуют. Надежда с тех пор, как живет в этой семье, на таком корме, сделалась еще краше: раздалась вширь, бедра округлились, щеки-яблоки, кожа-шелк, лощеная, пышнотелая. Ленечка называет ее «тёлка». Любо-дорого посмотреть, когда они танцуют. Случается, где-нибудь в компании, в ресторане, под тихую, плавную музыку. Надежда не любит быстрых, резких танцев. Она движется грациозно, лунатически, опустив веки, положив свои полные, белые руки на плечи Ленечки, томная, нежная, умирающий лебедь. Она любит Ленечку без памяти, это видно. Безвольная глина в его руках. Он может лепить из нее, что хочет, она умрет у его ног… Ленечка танцует прекрасно, он учился в танцевальной школе. Борис тоже хорошо танцует, но до младшего брата ему далеко, далеко.

Надежда теперь заменяет тестя: в качестве грузчика тащит тяжелые сумки с базы Зинаиды Юрьевны. Фармацевтический техникум она окончила, ее взяли в лучшую аптеку в Петергофе, но проработала она там всего ничего. Там мало платят. Зинаида Юрьевна взяла ее к себе на базу бухгалтером. Сергей Сергеич отнесся с полным безразличием к облегчению своих семейных обязанностей. На три летних месяца его завхозовское присутствие в школе не требуется. Летом он устраивается на другую работу, в Нижнем парке, у фонтанов. Работа, что называется, не бей лежачего. Сергей Сергеич сидит в будочке, спрятанной за кустами, и когда гуляющие, не подозревая о подвохе, опускаются на скамейку отдохнуть или встают под грибок защитить свою голову от палящих солнечных лучей, он нажимает педаль, и включенный фонтан окатывает струями обманутых ротозеев. Иногда его навещает Ленечка. Летом он тут, у каскадов, промышляет по своим делам. Приносит отцу бутылку вина и что-нибудь перекусить. Пока отец прикладывается к горлышку, сын заменяет его место у педали, поджидая олухов, чтоб освежить их водичкой. Позабавясь, уходит, насвистывая. Заглядывает к отцу и дочь – просить денег. У нее трудности, у Ирины, у этой статной, белокурой девушки. Закончив школу, сразу же выскочила замуж за некоего Крашевского. Крашевский одно время водился с Ленечкой и его компанией, но за бандита его никто не принимает, во всяком случае, не слышно, чтобы он был в чем-то замешан, этот прилизанный полячок. Сидит себе, на гитаре тренькает. Играет он артистически и песни поет великолепно, бархатным тенором. Особенно блатные. Гол как сокол, живет вольным художником. Носит длинные, до плеч, каштановые волосы, пышные, блестящие, завивающиеся кольцами на концах. Он за своими волосами ухаживает, как ни одна женщина не ухаживает: каждый день моет дорогим шампунем, сушит и расчесывает перед зеркалом, посвящая этому занятию весь вечер. У него есть набор расчесок и гребней разной формы и частоты зубчиков. Ходит Крашевский в вельветовых штанах и куртке, на жизнь зарабатывает, рисуя афишки для кинотеатров.

Ленечка пришел домой мрачный. Необычно для него так рано приходить, десяти нет. Лег спать. И вся семья стала укладываться. За окном зашумело, ливень, там открыли краники на всю ночь, у этих черных, неотвратимых туч. Грянул удар грома, так оглушительно, как будто не снаружи, а прямо здесь, в комнате. Молния, блеснув, прильнула к окну – гигантский ночной мотылек. Маленькая Клара заплакала. Борис на этот раз не кричал на нее: «Убью!» Грозовое электричество действует на него гнетуще. Через час стихло, гроза ушла, душно. Открыли окно, свежесть и запах мокрых берез из парка. И тут – звонок. Это звонок в дверь. Требовательный, троекратный. Вот еще новость! Ночной звонок. Вздрогнула, как всегда, когда в квартиру входит свекровь. Но свекровь здесь: накинув халат, идет отворять. Спрашивает – кто такие. Ей ответили. Нельзя не открыть им, нельзя не впустить этих незваных гостей. Они пришли исполнить закон, эти люди, они облечены властью. По Ленечкину душу пришли. Обыск. Ордер на арест. Зинаида Юрьевна не в силах им помешать, она беспомощна что-либо сделать, тут ее икра не поможет. Приказано всем оставаться на местах. Гости разошлись по квартире. Переворошили все вещи, обшарили все углы. Даже в вентиляционное отверстие на кухне лазили. Капитальный шмон. Они искали кортик, морской кортик. И они его нашли. На шкафу Сергея Сергеича. В этом шкафу хранится его лётный и охотничий хлам, с которым он не может расстаться. Ленечке замкнули на руках наручники. Натворил он делишек: учинил разбой, избил и ограбил заслуженного моряка, капитана третьего ранга. Попросили следовать вперед. Арестованный, опустив свою коротко стриженую голову, в сопровождении стражей, направился к выходу. «Замели нашего Лёнчика, – сказал Борис. – Не пойму, зачем он этот чертов кортик домой приволок?»

Семья в столбняке, в себя не прийти. Надежда бледная, как надгробный мрамор. Она на четвертом месяце беременности.

После ареста Ленечки словно солнце померкло. Все как-то притихли, пришибленные событием. В квартире пусто.

Зинаида Юрьевна хлопотала по делу Лёни. Некогда ей теперь готовить пищу для семьи. Уходит засветло, возвращается затемно. Использует все свои связи. Один раз ей удалось спасти сына от тюрьмы. Но теперь дело серьезней. Ее усилия зря. Ничего нельзя сделать, объяснили ей, происшествие слишком громкое.

Лёня сидит в Крестах в ожидании суда, его водят на допросы.

В январе Надежда благополучно разрешилась от бремени и родила сына. Еще один Корманов появился на свет. Маленький хулиган. Первое, что он сделал, явясь в мир, это помочился на халат держащей его акушерки. Зинаида Юрьевна и Надежда поехали в Кресты – показать ребенка отцу. Но Лёня остался равнодушен от лицезрения младенца. Рождение сына не вызвало у него радости. Это тюремное свидание его тяготило. Сам прервал, шагнул к двери. Его камера ждет, там ему веселей, чем с посетившими его женщинами, матерью и женой. «Привет всем!» – бросил на прощание.

Ленечку приговорили к трем годам.