Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Книга вторая

Первая глава

Швертбот обогнул скалистый мыс Султан и вошел в бухту. Здесь он взял круче к ветру, направляясь к далекому бую. В ночную пору белый мигающий огонек буя можно разглядеть за несколько миль. Ориентируясь на мигалку, танкеры из Махачкалы и Астрахани легко находят дорогу к причалам нефтяного порта Баку.

У этого буя предстояло повернуть и швертботу: при сегодняшнем береговом ветре такой маневр позволил бы точно выйти к бонам городского яхт-клуба.

Маленьким судном управлял Энрико Гарсия. За последние годы он мало изменился – разве что стал жилистее и суше да резче обозначились надбровные дуги на костистом смуглом лице.

На борту он был не один. Рядом сидела Саша. В кокпите[10]10
  Углубление в корпусе яхты, где помещаются рулевой и команда.


[Закрыть] спала на разостланных пробковых поясах девочка лет четырнадцати – дочь.

Сегодня Энрико исполнилось сорок пять лет. Накануне на семейном совете было решено, что в выходной день они совершат морскую прогулку по островам, вернутся под вечер. Ну, а ежели появятся гости, что же, в доме есть бочонок вина.

В море пробыли весь день. Сперва направились к торчащей из волн горбатой скале – острову Вульфу, любовались его причудливыми гротами, в которых металась и пенилась зеленая вода, затем высадились на другом островке – Песчаном, купались на мелководье, прямо руками ловили у берега серо-зеленых больших раков и глупых бычков. Накупавшись, разожгли костер.

День выдался на редкость знойный. У путников не было с собой картошки, которую можно было бы испечь в золе, не имелось чайника или котелка. Словом, костер был ни к чему. Но Энрико сказал, что истинные моряки всегда разводят огонь на необитаемом острове.

– Огонь, – насмешливо протянула Саша. Она погладила дочку по блестящим черным волосам. – Скажи, Лола, ты видишь огонь?

Все рассмеялись. В самом деле, сложенные в кучу щепки и хворост трещали и корчились, по пламени нельзя было разглядеть. Более того, костер отбрасывал тень. Причудливая зубчатая темь металась по белому песку пляжа, повторяя очертания огня, невидимого в ослепительном сиянии летнего солнечного дня.

Теперь путешественники возвращались домой. Швертбот шел с небольшим креном на хорошей скорости. Еще час – и они будут на берегу.

– Саша, – сказал Энрико, пытаясь заглянуть под парус, – пройди на бак. Мне кажется, кто-то плывет навстречу.

Она легко пробежала по борту к носовой части суденышка, поднесла руку к глазам, всматриваясь в море.

– Большая яхта, капитан! Идет встречным курсом, расстояние – пять кабельтовых.

– Доклад принят, – сказал Энрико. И наставительно добавил: – Только не «расстояние», а «дистанция». Дистанция – пять кабельтовых, Саша. Ну, а как мы разойдемся?

– По всем правилам, капитан. Левыми бортами.

– При встрече судов в море полагается и еще что-то. Ты опять забыла?

– При встрече в море суда приветствуют друг друга, приспуская флаг, – отчеканила Саша. – Но что делать, если наш флаг пришит к кромке паруса?.. Будут еще указания, кэп?

Они поженились вскоре после того, как Саша оправилась от ранения. Вот как это произошло.

Дождливым осенним утром 1919 года жители уездного города были разбужены треском, доносившимся откуда-то сверху. Наиболее любопытные вышли из домов и увидели низко кружащийся над улицами аэроплан. У реки аппарат снизился и исчез из виду. Люди побежали туда. Когда они достигли набережной, аппарат уже стоял на земле. От него спешил к горожанам смуглый мужчина, держа на руках окровавленную женщину. «Гошпиталь, – твердил он, заглядывая в глаза людям, – гошпиталь надо быстро!..»

Он был в комбинезоне и кепке, повернутой козырьком к затылку, и на шее у него болтались большие автомобильные очки на ремешке.

Полчаса спустя у аэроплана уже стояли часовые. Еще через два часа аппарат взял двух чекистов в черных кожанках и взмыл в воздух.

Вскоре в местной газете появилось сообщение о разгроме банды атамана Шерстева, последнего крупного отряда контрреволюционного войска атамана Григорьева.

Первое, что увидела Саша, когда к ней вернулось сознание, был белый известковый потолок больничной палаты. Она опустила глаза и обнаружила Энрико Гарсия. Он сидел на стуле у ее ног и спал.

Саша вздохнула. Сами собой сомкнулись веки, отключилось сознание. Но теперь она дышала ровно и глубоко.

Энрико принял все заботы о раненой, проводил возле нее дни и ночи. Отлучался лишь для того, чтобы сбегать на привоз и раздобыть какой-нибудь деликатес. Здесь весьма кстати пришлись золотые десятки, которыми атаман Шерстев расплачивался со своим пилотом.

По возвращении он демонстрировал Саше свои приобретения – выхватывал из кошелки и поднимал над головой курицу, кусок сала или лепешку сливочного масла в зеленом капустном листе. Саша обязательно должна была подтвердить: это действительно лучшее из того, что можно достать на рынке. А Энрико таращил глаза, надувал щеки и отчаянно жестикулировал: копировал спекулянтов, воссоздавая историю каждой покупки.

Поглядеть на эти представления сбегалась вся больница. Люди толпились в дверях и покатывались со смеху. Поведение Энрико объяснялось его экспансивностью, темпераментом: испанец, горячая южная кровь.

На деле же все было иначе. Только Энрико знал, что по ночам Саша плачет: никак не может забыть погибших товарищей. Ему уже было известно, кто был Андрей Шагин и как подло с ним расправились. Ну, а убитых напарников Саши по разведке – Олеся Гроху и второго связника он сам видел в банде… Вот он и лечил по-своему Сашу – старался развеселить.

С ее матерью он познакомился, когда после разведывательного полета с чекистами посадил аэроплан на городской площади и вернулся в больницу. Ему сказали, что Саша у хирурга. Он устроился у двери в операционную и стал ждать. Почти тотчас в дальнем конце коридора появилась женщина. Сопровождал ее руководитель чекистов, которого Энрико уже знал.

Они тоже подошли к операционной. Энрико сразу понял, кто эта женщина: мать и дочь были очень похожи.

– Сеньора, – сказал он, – потеряно много крови, но рана, я думаю, не так опасна, как это кажется. Еще я свидетельствую: она мужественно держалась до самого конца. Любая мать могла бы гордиться такой дочерью. Что до меня, то перед ней я в неоплатном долгу.

Кузьмич заметил, что это он, Энрико Гарсия, спас жизнь Саше, а не наоборот.

– Ну нет! – Энрико покачал головой. – Есть вещи, которые порядочные люди ценят выше собственной жизни. Сеньорита помогла мне остаться честным человеком.

Так они познакомились, вместе провели ночь у Сашиной постели – после операции Саша была в таком состоянии, что в любую минуту могло потребоваться вмешательство врачей.

На рассвете он уговорил пожилую женщину отправиться домой и немного поспать: утром ее ждала работа в госпитале, находящемся на другом конце города.

К исходу дня, когда она снова пришла в больницу, Энрико провел ее в расположенную по соседству каморку. Там стояла раскладная койка с постелью.

– Мои апартаменты, – сказал Энрико. – Как видите, условия вполне приличные. И потом у меня нет другого жилья в этом городе.

– Для вас готова комната в моем доме.

– Как вы думаете, оставила бы она тяжело раненного товарища?

– Думаю, не оставила бы, – сказала мать и улыбнулась.

Энрико тоже улыбнулся, взял ее руку и поцеловал.

Так он добился права неотлучно находиться возле Саши.

Она вышла из больницы через полтора месяца, а год спустя в семье появилась маленькая Лола. Еще через два года Энрико Гарсия с отличием завершил учебу на курсах военных пилотов, стал красным командиром, получил назначение в Среднюю Азию – там все еще свирепствовали басмачи, местные власти остро нуждались в таких, как он, храбрых и умелых авиаторах. Саша отправилась с ним, а Лола осталась у бабушки.

Последние несколько лет они служили в Баку – Энрико попросил перевести его ближе к морю, которое любил с детства. Саша работала в ГПУ, Энрико командовал звеном морских ближних разведчиков – МБР. Они звали с собой и Марию Павловну, но она больше всего на свете ценила независимость и не поехала. Она и Лолу не хотела отдавать: девочка хорошо учится, занимается языками, сейчас бабушка ей нужнее, чем родители. Но Саша все же настояла на своем.

…Между тем встречное судно приблизилось. В те годы это была единственная на Каспии настоящая большая яхта – с килем в несколько тонн, уходящим под воду массивным треугольным плавником. Тяжелый киль позволял судну нести большую парусность. И сейчас, подставив боковому ветру белоснежные кливер и грот, яхта грациозно скользила по волнам.

Энрико с горящими от возбуждения глазами следил за изящным судном. Яхта принадлежала военно-морскому ведомству, стояла на якоре неподалеку от базы гидросамолетов. Он хорошо знал ее и все же всякий раз немел от восторга, когда видел судно в плавании… Если авиация была делом жизни Энрико, то яхты, швертботы, вообще плавание под парусами – самым сильным его увлечением.

– Лола! – крикнул он. – Взгляни на это чудо!

И так как дочь продолжала спать, он протянул руку и легонько пощекотал ее за ухом.

Лола проснулась, выставила голову за ограждение кокпита.

– Что это?!

Девочка показывала на берег. Там, за западной оконечностью города, полыхал пожар. Высоко вверх била струя огня, будто кто-то зажег гигантский факел. Пламя то скрывалось в бурлящих клубах черного дыма, то расталкивало дым и тогда было видно целиком.

Саша тоже увидела пожар, перебежала на корму, села рядом с Энрико.

– Думаю, горит нефтяной фонтан… – Она взглянула на мужа. – Надо быстрее на берег!

Энрико молча показал на паруса. Широкое полотнище грота, еще минуту назад упруго выгнутое давлением ветра, сейчас обмякло, пошло складками.

В сотне метров от них качалась на зыби красавица яхта. Там тоже глядели на пожар – один из членов экипажа даже влез на мачту и наблюдал оттуда. Ловя последние дуновения ветра, рулевой успел сделать поворот и положить судно курсом на военный порт. Но сейчас ветер окончательно упал, яхта почти не двигалась.

Пожар продолжал бушевать. Дым окутывал небо, растекался по сторонам, плотной пеленой ложился на землю, – казалось, огонь вот-вот охватит город.

Однажды Саше довелось видеть нечто подобное. По делам службы она была в управлении нефтетреста, как вдруг здание задрожало от грохота, рева. Все, кто был в комнате, бросились к окну. Примерно в километре от управления вырвался из-под земли черный упругий столб, мгновенно разметал решетчатую вышку и устремился в небо. Нефть била на огромную высоту, потоками низвергалась на землю…

В тот раз все обошлось – фонтан «задавили», как говорят нефтяники. А пожар мог возникнуть каждое мгновение – стоило одному из камней, которые во множестве вылетали из скважины вместе о нефтью и газом, ударить по железу и высечь искру…

Так она узнала, что на промыслах не только не радуются фонтанам горючего, если нефть бьет в открытую, но и считают это величайшим несчастьем, строго наказывают виновных.

Вчера ей стало известно; на промысле, расположенном в Бухте Ильича, завершается бурение новой скважины. Предполагали, что будет вскрыт еще не тронутый горизонт, очень богатый горючим…

Да, по всем признакам, фонтан ударил из той самой скважины; пожар свирепствовал в районе Бухты Ильича.

Она представила, что сейчас происходит на промысле. Пылающая нефть, хлопья жирной копоти усеивают землю на сотни метров вокруг скважины, тяжелый дым застилает окрестности. Все, что поблизости, все находится под угрозой пожара и гибели – буровые скважины и резервуары с нефтью, компрессорные установки и нефтепроводы, мастерские, гаражи, жилые дома… Кроме того, открытые фонтаны обедняют недра: из скважины вместе с нефтью бьет газ, в пласте быстро снижается давление. А энергия пласта – единственная сила, способная подгонять горючее к забоям скважин.

Все эти истины Саша познала еще три года назад, когда по прибытии в Баку была определена в отдел ГПУ, ведавший безопасностью нефтяной промышленности.

При первом же знакомстве с новой сотрудницей начальник отдела Агамиров хитро посмотрел на нее и заметил, что расположенные в различных пунктах Азербайджана четыре кавалерийских полка в эти дни превращаются в танковые. Там уже сдали лошадей, сейчас принимают технику.

Саша молчала, силясь понять, к чему клонит начальник. А тот навалился грудью на стол, приблизил к ней тонкое продолговатое лицо с крупным носом, темными насмешливыми глазами и сказал, что, по его сведениям, аналогичный процесс происходит также в Грузии и Армении.

Он выжидающе смотрел на собеседницу. «Ну, – говорили его глаза, – пошевели мозгами, чекистка!»

– Лошади кушали овес? – сказала она.

– Верно! – воскликнул начальник. – Лошади кушали овес, а машинам подавай топливо и масло: танкам, автомобилям, самолетам, подводным лодкам…

– И все это обеспечиваем мы?

– Почти все. На бакинском горючем работает три четверти советских моторов. Так что постарайтесь понять, какое значение для страны имеют нефтяные промыслы Азербайджанской республики.

– Уже поняла, – сказала Саша. И не без иронии прибавила: – Я очень смышленая.

Агамиров запрокинул голову, раскрыл рот с крупными белыми зубами, плотно смежил глаза. В комнате возникли странные булькающие звуки, – казалось, у человека рот полон воды. Так он смеялся.

Позже Саша узнала, что этот весельчак дважды был приговорен к смерти – турками и англичанами, когда те оккупировали Баку, – и оба раза бежал, проявив чудеса находчивости, а до этого имел отношение к созданию подпольной большевистской типографии в Баку, а еще раньше – к транспортировке «Правды» из-за границы… Но все это она узнала много позже. Теперь же, сидя в его кабинете и тоже смеясь, думала, что работать с ним, вероятно, будет нелегко, но что, слава богу, он не чиновник и не сухарь.

Агамиров прошел к окну, поманил Сашу.

Здание ГПУ стояло у самого берега моря. Был вечер, залитый огнями Баку будто смотрелся в огромное зеркало бухты.

– Красиво, – сказала Саша. – Вижу, вы любите свой город.

– Он также и ваш. Теперь за его безопасность вы отвечаете не меньше, чем я.

Помолчали.

Только что взошла луна, и Каспий покрылся мелкими серебряными завитками. Ветер дул с моря, в окна вливались острые ароматы водорослей, соли, йода…

Прощаясь, начальник подчеркнул: бурильщики скважин обычно плохо знакомы с трудом работников промыслов. А промысловики, извлекающие из недр нефть, мало что смыслят в принципах переработки сырой нефти в бензины, масла и другие продукты. Это естественно: каждый занимается своим делом. Ну а чекист, обслуживающий нефтяную промышленность, обязан хорошо знать все ее отрасли. Иначе он не сможет работать.

Oн проводил Сашу до двери.

– Ну что же, – сказала Саша, – буду стараться, товарищ полковник.

– Старайтесь, – кивнул Агамиров. – Нефть называют черным золотом. А вы, я слышал, неравнодушны к золоту, вообще к сокровищам. – Он хитро улыбнулся. – Одно время даже носили на себе целый ювелирный магазин!

…Прошло не меньше часа, прежде чем в море вновь потянул ветер. Теперь он дул на берег, и парусные суда набрали ход. Впрочем, им пришлось тотчас потравить паруса и изменить курс: навстречу шел пароход.

Это был «Боевой», единственное на Каспии пассажирское судно, совершавшее регулярные рейсы между портами Советского Союза и Ирана. Сейчас «Боевой» отправлялся в очередное плавание.

Вторая глава

Итак, пароход «Боевой» покидал бакинскую бухту держа путь в иранский порт Пехлеви.

Два часа назад, когда пограничники, закончив досмотр, сошли на берег, на палубе не видно было ни одного пассажира – все сидели в каютах. Теперь же они высыпали наверх и облепили правый борт. Бинокли и фотокамеры были нацелены на западную оконечность бухты, где свирепствовал нефтяной пожар.

Позже других на палубу поднялась солидная чета. Средних лет мужчина бережно вел под руку моложавую стройную даму. По облику и манере держаться они казались англичанами или скандинавами, были хорошо одеты. На шее у мужчины висел «кодак» в футляре из черной лакированной кожи, женщина держала в руке раздвижную зрительную трубу – такие безделушки, ловко стилизованные под старину, во множестве выпускаются на потребу туристам в Швейцарии и Италии.

Проследовав на ют, где было меньше людей, они выбрали место возле спасательной шлюпки и тоже стали наблюдать за пожаром.

– Славный костер, – сказал по-французски мужчина, – и долго будет гореть, очень долго!..

Он поднес к глазам камеру, принялся устанавливать диафрагму.

– Может, не стоит? – проговорила женщина, искоса оглядывая тех, кто был поблизости. – Вдруг посчитают подозрительным…

– Подозрительно, если все снимают, а ты нет!..

На пути парохода оказались швертбот и яхта. Капитан притронулся к рукоятке сирены. «Боевой» коротко рявкнул, требуя дороги, и парусные суда поспешили уйти с его курса. Пароход солидно проследовал мимо них, стал обходить горбатый остров.

– Нарген, – сказал мужчина, – тоже, знаешь ли, интересно. Стоит, как часовой, у ворот в бухту. Значит, где-то должны быть батареи… Ну, конечно! Взгляни на верхушку горба. Вот одна из них!

– Пушек не заметно…

– Потому что стволы опущены в капониры. Зато виден дальномер – гляди, он накрыт брезентом!

– Вижу, – сказала женщина. – Только, пожалуйста, не вздумай снимать.

– Здесь ты права. – Мужчина опустил фотоаппарат.

«Боевой» обогнул остров и вышел в открытое море. Нарген заслонил горящий нефтяной фонтан – теперь можно было разглядеть лишь размытое черное пятно над горизонтом. Пассажиры стали покидать палубу.

Остров подернулся дымкой. С каждой минутой он делался меньше, будто погружался в море.

Следовавший за пароходом пограничный катер прибавил скорость, описал траекторию и лег на обратный курс.

– Все, – сказал владелец «кодака». – Прощай, Совдепия! Мы в нейтральных водах.

– А мне жаль, – сказала спутница.

Мужчина взял ее под руку, проводил до каюты.

В ресторане он заказал две порции водки, жадно выпил, потребовал еще. Он взял бы сразу бутылку, но обычно европейцы так не поступают. А он старательно играл роль европейца…

После третьей рюмки он достал платок, чтобы вытереть глаза. Очки мешали, и он снял их.

Он сильно сдал за последние пятнадцать лет – постарел, обрюзг. Под глазами набрякли склеротические мешки. Вот и бородка, которую он специально отрастил перед поездкой, очень изменила лицо. И все же Саша Сизова, вероятно, сразу узнала бы этого человека: в ресторанном салоне парохода находился не норвежский торговец Лудвиг Хоркстрем, как он значился по документам, а Борис Борисович Тулин – в прошлом белогвардейский офицер, заговорщик и убийца, осенью 1919 года арестованный ЧК вместе с Константином Лелекой и бежавший вскоре из тюрьмы, теперь же сотрудник одной из секретных служб нацистской Германии.

– Слава тебе, всевышний! – Тулин поднял очередную рюмку, сделал короткий выдох, вылил спиртное в рот. «Вернусь, – мысленно продолжал он, сжевав половину бутерброда с икрой, – вернусь благополучно и в тот же день запалю килограммовую свечу. Спасибо, владыка, что не обошел заботами раба твоего!»

Вояж в Советский Союз завершался без происшествий. Путешествие было начато восемь дней назад, когда в Финляндии он получил транзитную советскую визу и вместе со спутницей оказался в Москве, а затем в Баку.

В прошении о визе, поданном в советское консульство, сообщалось, что норвежский импортер восточных эмалей и чеканки следует в Иран и Ирак для закупки очередной партии товара и потому просит разрешения на транзитный проезд через территорию Советского Союза, – как известно, такой путь является самым коротким из Скандинавии на Ближний Восток… Вместе с коммерсантом следует его супруга: он, пожилой человек, отягощенный болезнями, нуждается в повседневном уходе… Речь шла о Стефании Белявской, давней сожительнице Тулина, а теперь и его партнерше по службе у нацистов.

В Баку Тулин и Белявская трое суток ждали парохода. Была возможность в первый же день воспользоваться самолетом и оказаться в Тегеране уже через несколько часов. Но в ответ на такое предложение представителя туристского агентства «норвежский коммерсант» горестно развел руками: увы, супруга не переносит высоты…

Истина заключалась в том, что Тулину были остро необходимы эти несколько дней в Баку. Приезд сюда за трое суток до отплытия «Боевого» был специально спланирован разведкой.

Итак, все получилось как надо. Трое суток, с рассвета и до темноты, он и Белявская, что называется, обшаривали город. Чету заграничных коммерсантов можно было видеть в старинной крепости и крохотных шашлычных и чайханах в нагорной части города, в древнем храме огнепоклонников и на курортном северном побережье Апшеронского полуострова и, конечно, в музеях и театрах. Их возили на нефтяные промыслы Сураханов и Биби-Эйбата, которыми особенно гордятся бакинцы, показали и «Белый город» – средоточение заводов, не менее знаменитых, чем нефтяные промыслы. И всюду Тулин фотографировал. Не сам – упаси боже! Его собственная камера оставалась в гостиничном номере, а снимки делал специально нанятый фотограф, служивший в туристском агентстве. Уж он-то знал, что можно снимать, а чего нельзя. Тулин обещал хорошо оплатить труд фотографа и переводчика, который тоже обслуживал иностранных туристов. И слово свое сдержал.

Поведение гостей настораживало: деловые люди, твердят, что у них каждый час на учете, сетуют на то, что должны несколько суток ждать парохода, и тут же отвергают предложение воспользоваться самолетом. Коммерсант объясняет, что его жена плохо переносит полет. Но ведь путь из Хельсинки в Москву они проделали по воздуху!

Подозрения усилились, когда стали очевидны неуемное любопытство, дерзкая назойливость иностранца. Много раз Тулин подходил к черте, за которой срабатывает система защиты безопасности государства. Но он так и не переступил эту черту.

Это не входило в задачу, более того, категорически запрещалось теми, кто планировал операцию. Тулин должен был вести себя так, чтобы привлечь внимание контрразведки – и только. За ним будут смотреть в оба глаза. Быть может, выдворят из страны. Но больше он ничем не рискует.

Ему не сказали, зачем вся эта затея. Но он и сам догадывался, что в эти дни поблизости действовал еще один агент – тот, которому он, Тулин, должен был помочь остаться невидимым и неслышным…

Сейчас, сидя в судовом ресторане, он как бы заново переживал события последней недели, возносил молитвы небу за то, что все хорошо обошлось.

Интересно, подумал он, чем же занимался тот, другой?

И вдруг он вздрогнул. Он вспомнил о гигантском нефтяном пожаре.

Уже были выпиты четыре рюмки. Хотелось еще – за время, проведенное на своей бывшей родине, он не прикасался к спиртному. Теперь можно было чуточку ослабить режим. Но – чуточку: он должен был до конца играть свою роль, до возвращения в Германию.

Тулин расплатился, пошел к трапу.

Вот и палуба. Ступив на нее, он будто прирос подошвами к доскам настила. Он был убежден, что берег давно скрылся за горизонтом и вокруг нет ничего, кроме воды. Оказалось же, что пароход лежит в дрейфе неподалеку от горбатого Наргена и возле борта судна прыгает на волнах катер с зеленым флагом на гафеле.

На палубе появилась группа людей. Советский морской офицер и два моряка с винтовками сопровождали пассажира – дородного мужчину лет пятидесяти, в очках с сильными стеклами. Тулин видел этого человека в помещении таможни, когда производился досмотр багажа пассажиров.

Человек нервничал, совал пограничникам свои документы, то и дело показывал на часы. Командир пограничников улыбался и на плохом французском языке объяснял, что должен выполнить приказ и доставить господина на берег – в документах какая-то неточность, нужны объяснения. Когда все уладится, гостя отправят в Иран на самолете – он нисколько не опоздает.

Офицер подвел задержанного к борту и здесь, все так же улыбаясь, надел на него наручники. Он извинился: таковы правила службы, исключений не делается ни для кого.

Задержанного спустили в катер, туда же переправили и его чемоданы – на палубу парохода их вынес еще один пограничник.

Тулин стоял у борта и не мог оторвать глаз от катера. У него уже не было сомнений: чекисты арестовали агента, на которого они, Тулин и Стефания, работали все эти дни и который устроил нефтяной пожар. Но если это так, то резонно предположить, что советской контрразведке каким-то образом стала известна вся операция и, значит, все ее участники…

Из каюты катера, куда увели арестованного, появился командир пограничников, ухватился за трап, свисавший с борта «Боевого». Вот сейчас он поднимется на палубу парохода за очередной своей жертвой… Тулин облился холодным потом. Он готов был прыгнуть в воду. Что угодно, только бы не оказаться снова в лапах чекистов!..

Но страхи были напрасны. Моряк лишь перебросил конец трапа за борт. Вот он притронулся к кнопке сирены, помахал рукой капитану парохода. На катере взревел мотор, маленькое судно резко набрало ход и, оставляя за кормой высокий бурун, устремилось к берегу.

Палуба под ногами у Тулина затряслась. Это пришли в движение корабельные машины. Пароход продолжал путь.

А Тулин все глядел вслед суденышку пограничников. Не оставляла мысль: сейчас там допрашивают снятого с парохода человека и тот, спасая себе жизнь, начинает давать показания. Ведь могло быть так, что он видел Тулина или Стефанию в одном из учебных центров секретной службы Германии, а потом опознал их в таможенном зале или при посадке на пароход. Опознал и догадался, какую работу они здесь выполняли!..

Тулин судорожно сглотнул, полез в карман за папиросами, но задержал руку. Внезапно ударил сырой, пронзительный ветер. Первый же его порыв сорвал с волны гребень, швырнул на палубу. Тулина окатило с головы до ног. Невольно он посмотрел туда, где должен был находиться Нарген. На горизонте был лишь желто-лиловый клубок туч. Это шел шторм.

Он спустился в каюту. Стефания спала в кровати, закутав голову в простыню. За иллюминатором уже вовсю бесновалось море, а здесь было тепло и тихо. От Стефании исходила какая-то безмятежность, спокойствие. Он поглядел на нее, усмехнулся. Как всегда, разделась догола. Вот уж для кого не существует времени, обстоятельств…

Порыв ветра и большая волна обрушились на пароход. Тот задрожал, будто изо всех сил сопротивлялся напору стихии. Стефания высунула голову из-под простыни.

– Боже, что это?

– Подул сильный ветер, – сказал Тулин. – Очень сильный ветер, только и всего. Спи, теперь все хорошо.

– Тебе нравится, что разгулялся ветер? – Стефания широко раскрыла глаза. – Ты в своем уме?

Тулин слабо улыбнулся. Он был разбит, опустошен. Казалось, не смог бы двинуться в кресле.

Вот так же он чувствовал себя в день, когда пришло сообщение о смерти Лелеки. Подумать: чудом вызволили его из чекистской тюрьмы, вывели за пределы города, и когда, казалось бы, все самое трудное позади, он нашел гибель в двух верстах от базы Шерстева!.. А вскоре стало известно о разгроме самого отряда и второй банды, спешившей на соединение с Шерстевым. Это была катастрофа. Рухнули надежды на переворот, целью которого являлось отторжение от большевиков юга России!

Ниточка воспоминаний прервалась. Захотелось курить. Тулин пошевелил рукой. Стефания поняла, передала папиросы и спички.

Она сидела в углу постели, подобрав под себя ноги, и тоже курила.

У них сложились странные отношения. Он не собирался жениться на ней, и она это знала. Но вот пятнадцать лет миновало, а их связь продолжалась, хотя и с перерывами. И всегда инициатива принадлежала ей, Стефании. Это она разыскала его в самом конце 1919 года, когда в уезде все шло кувырком – чекисты добивали остатки контрреволюционных отрядов и банд, – разыскала в крохотном рыбачьем селении близ Одессы. Он договорился с контрабандистом-греком и уже готовился на его фелюге переправиться в Болгарию. И вот она нашла его, кинулась на шею… Она была одна – врач Белявский все еще сидел в ЧК.

Фелюга была в пути почти трое суток – сперва мешал противный ветер, затем грек сбился с курса. Словом, когда наконец суденышко ткнулось носом в берег, у них едва достало сил вылезти на сушу…

– Иди ко мне, – сказала Стефания.

Тулин покачал головой.

– Иди же. – Она потянулась, зевнула. – Я жду, Борис!

– Спи, – сказал Тулин.

Ветер и море снова обрушились на пароход. Он стал крениться. Иллюминатор в каюте не был прикрыт. Вода ударила в него, с шумом плеснула по полу. Стефания вскрикнула. Тулин сделал попытку встать с кресла – и не смог.

– Затвори, – сказал он.

Стефания сбросила простыню, скользнула к иллюминатору и завинтила зажимы стеклянной крышки.

– Что с тобой? – сказала она, вернувшись на кровать. – Нездоровится?

– Хороший шторм, – сказал Тулин. – В шторм маленькие пограничные катера должны спешить к берегу. Они не могут думать ни о чем другом, кроме как о собственной безопасности. Очень хороший шторм.