Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Четвертая глава

Саша раскрыла блокнот с записями, вопросительно взглянула на полковника Агамирова.

– Можете приступить, – сказал тот. – Временем не ограничиваю, так что не торопитесь. Кстати, хочу выслушать и то, что нам с вами было известно и раньше. Словом, нарисуйте полную картину… Но сперва вопрос: как ему живется в камере? Жалобы были?

– На завтрак ему дали обычную пищу. А он потребовал яйца всмятку, джем и масло.

– Понял… Ну, приступайте.

С этими словами Агамиров вышел из-за стола и устроился в дальнем углу кабинета, на диване. Он всегда делал так, если предстояло выслушать обстоятельное сообщение, доклад, – переключал телефоны на секретаря, забивался в угол дивана и сидел неподвижно, смежив глаза, будто очень устал и дремлет. Это помогало сосредоточиться, не упустить ни единой мелочи из того, что докладывали сотрудники. Страстный курильщик, он не брал в рот папиросы во время доклада, не задавал вопросов и не делал записей. Сидел и слушал. У него была феноменальная память. Однажды услышав фамилию, дату, обстоятельство происшествия, он запоминал их навсегда.

– Мы располагаем следующими данными. Прежде всего, промысловый слесарь Джафар Бабаев утверждает, что предъявленное ему взрывное устройство однотипно с «амперметром», который он обнаружил в буровой ноль одиннадцать – сперва в углу, при входе в вышку, а назавтра, за час до взрыва и пожара, – возле устья скважины, у основания фонтанной арматуры. Далее, получена справка руководителей конторы бурения, нефтепромысла и каротажной партии: никто из их работников не оставлял на ноль одиннадцатой каких-либо приборов или устройств в течение последней недели перед ЧП. Слесарем Бабаевым подписан протокол: на одной из предъявленных ему фотографий он опознал человека, которого увидел возле ноль одиннадцатой, когда он, Бабаев, за сутки до ЧП вернулся на эту буровую за сумкой с инструментами. Эта фотография переснята с карточки, наклеенной на заграничном паспорте Швейцарской конфедерации. Паспорт выписан на имя некоего Мортимера Леже. Владелец паспорта был снят с парохода, направлявшегося из СССР в Иран. И наконец, последнее в этой группе доказательств. После ликвидации пожара на ноль одиннадцатой и укрощения фонтана государственная комиссия обследовала место происшествия. Установлено, что выброс произошел в результате повреждения фонтанной арматуры. Характер деформации арматуры предполагает применение взрывного устройства… Теперь о второй группе доказательств. Основываясь на свидетельстве Готфрида Бердта Пиффля, следствие пришло к выводу, что человек, с которым Готфрид Пиффль встретился в зале кинотеатра и от которого получил взрывное устройство, – этот человек, возможно, левша. Проведены два следственных эксперимента, чтобы отработать версию, согласно которой собеседник Пиффля и швейцарец Леже – одно и то же лицо. Первый эксперимент. Надзиратель велел подследственному прибрать в камере. Леже действовал веником, держа его в левой руке. Далее, ему возвратили часы, отобранные при аресте (предварительно заменив стекло плексигласом).

– Он надел часы на правую руку?

– Да. – Саша закрыла блокнот.

– Это все? – спросил Агамиров.

Он сидел в той же позе, даже прикрыл лицо ладонями, как если бы у него болела голова.

– Все, – сказала Саша. – Исследовали его одежду – надеялись найти следы нефти… Я уже знаю, что нефть Биби-Эйбата сильно отличается от сураханской или какой-либо другой… Пятен не нашли. Нет и пальцевых отпечатков на кожаном футляре мины или на самом устройстве. Видимо, был осторожен.

– Хватит и того, что собрали. – Агамиров вернулся к столу. – Полагаю, что можно вызывать арестованного и начинать допрос.

– Я вот о чем подумала… – Саша рассеянно посмотрела в потолок. – Я подумала: жаль, что с Готфридом Пиффлем мы познакомились, когда Леже был уже снят с парохода. Явись к нам этот Пиффль чуточку раньше, все можно было бы повернуть по-другому, интереснее…

– Позволить диверсанту уехать? Вы это имеете в виду?

– Да. Смотрите, как могло получиться. В третьем цеху инсценируется взрыв. Организуем просачивание за границу информации о «взрыве». Авторы диверсии уверены, что свое дело сделали, да еще и завербовали хорошего агента: тот подорвал установку, следовательно, скомпрометировал себя. А если так, то новый агент надежен – понимает, что в любую минуту может быть выдан советским властям… Что из этого следует? Логично предположить, что очередных посланцев из-за рубежа в первую голову будут нацеливать на контакт с Пиффлем… Да, вот так могла бы начаться комбинация, значение которой трудно переоценить. Во всяком случае, она намного перевесила бы ущерб от пожара.

– А может, еще не поздно? – задумчиво сказал Агамиров.

– Экипаж и пассажиры «Боевого» видели, как пограничники спускали человека в свой катер. Такие вести распространяются во все концы света. Можно не сомневаться, что дойдут и до хозяев этого типа. Они могут сделать вывод: Леже был выдан. Кем же? Конечно, человеком, который знал его как разведчика. То есть Готфридом Пиффлем.

– Вовсе не обязательно, чтобы они так рассудили. Ведь на самом деле все было иначе. Разве Пиффль причастен к аресту диверсанта?

Саша озадаченно посмотрела на начальника.

– Погодите, погодите, – пробормотала она. – Кажется, начинаю понимать… Нет, концы с концами не сходятся. Они все равно будут подозревать Пиффля. Ведь установка номер семнадцать не взорвана!

– А если все же инсценировать взрыв? Напечатать о происшествии в газетах?..

– Заодно и рассказать, как был схвачен диверсант! – подхватила Саша. – Это уже кое-что!

– Самое удивительное, что мы напишем сущую правду. – Агамиров не смог сдержать улыбки. – Ну как? Имеются возражения?

– Думаю, надо сделать попытку.

– Обязательно надо. Готфрид Пиффль для них слишком соблазнительная фигура: сын выходца из Германии, работает в нефтяной промышленности Азербайджана, охотно пошел на вербовку… Как же они расстанутся с таким, даже не сделав попытки проверить его надежность?.. Обязательно будут проверять всеми доступными им средствами. А это уже наша забота, чтобы Пиффль проверку выдержал. Ну вот, так и решим. Но эту работу будут делать другие…

– Не понимаю, – сказала Саша.

– Скоро поймете. Прибыл товарищ, интересуется вами.

– Кто?

– Он скажет сам. Вам надо поехать к нему.

– Теперь же, немедленно?

Агамиров кивнул. Зажег папиросу, почему-то вздохнув при этом.

– Дайте и мне, – попросила Саша. Она взяла папиросу, прикурила от спички, которую предупредительно поднес начальник отдела.

– Почему вы так смотрите на меня? Будто жалеете.

– Жалею? – переспросил Агамиров. – Обычно вы не курите. А теперь вот взяли в рот эту гадость. – И он фальшиво рассмеялся.

Саше вдруг стало одиноко, тоскливо.

– Чего еще хотят от меня? – сказала она, и голос ее прозвучал непривычно резко. – Опять придется куда-то переезжать? Но я почти пятнадцать лет мотаюсь по стране. Может, достаточно?.. Да и семья у меня. И не девчонка я!

Она встала, пошла к выходу.

Агамиров проводил ее до двери.

– Куда являться-то? – спросила Саша, уже не скрывая раздражения.

Агамиров показал за окно. На противоположной стороне улицы, у спортивного дворца «Динамо», стоял большой синий автомобиль.

– Прислан за вами.

– М-да. – Саша наморщила нос и вдруг нервно рассмеялась.

Глядя на нее, захохотал и Агамиров.

– Ну и характер у вас, – проговорил он, вытирая повлажневшие глаза. – Я-то думал, нет на свете женщины злее моей обожаемой Шовкет-ханум. Теперь буду спать спокойно.

– Спите спокойно, дорогой товарищ, – в тон ему ответила Саша. – А при встрече я обязательно сообщу моей дорогой соседке, какой у нее любящий муженек.

Семья Агамировых, состоявшая из родителей и шестерых ребят, мал мала меньше, и Саша с Энрико и дочкой жили в одном доме неподалеку от наркомата.

Синий автомобиль выбрался за пределы города и стал пересекать Апшерон. Спустя час он оказался на северном берегу полуострова. Здесь было царство песка, ноздреватых скал. Дул ветер, море атаковало гряду рифов, торчащую в сотне метров от суши, и, обессилев в этой борьбе, вяло накатывалось на пологий берег. Поселки, несколько вышек разведочных буровых партий, станция пригородного электропоезда – все это осталось в стороне. Впереди, на округлом, как курган, скалистом мысе, одиноко белел столбик маяка.

– Приехали, – сказал шофер. Саша быстро взглянула на него, силясь сообразить, зачем ее везут к маяку.

Но шофер имел в виду не маяк.

Автомобиль обогнул нагромождение серых скал, и она увидела строение – стену из ракушечника, за ней кроны деревьев и часть крыши.

Отворились ворота. Автомобиль въехал в них. Еще через минуту Саша стояла перед Кузьмичом, прижималась лицом к его колючей щеке, что-то говорила ему. А он молча гладил ее по голове.

– Сколько же мы не виделись?! – воскликнула Саша. – Ну да, с двадцатого… Погоди, ведь это почти семнадцать лет?.. Где ж ты был, дорогой мой Кузьмич? Гляди, и бороду отрастил… Зачем тебе борода?

– Для солидности, – сказал Кузьмич. – А то все твердят: годы идут, ты же все молодой, когда наконец будешь стариться? Вот и принудили меня завести бороду. Ежели не одобряешь, сбрею в момент.

Он шутил, а глаза смотрели внимательно, будто заново изучали собеседницу.

Сильно сдал за эти годы Кузьмич – поседел, стал горбиться. Да и борода старила, хотя она была у Кузьмича особенная – полоска серых с проседью волос тянулась по краю нижней челюсти, от виска к виску, курчавясь на подбородке, будто ее специально завили. Словом, облик Кузьмича Саше не понравился.

Она не удивилась, что ее привезли в этот дом на пустынном взморье. Бывают обстоятельства, когда работникам секретной службы надо скрывать свои контакты и встречи. Только гадала: о чем пойдет разговор?

Кузьмич обнял ее за плечи, повел в дом.

Это было типичное для здешних мест жилище: открытая веранда с деревянной балюстрадой и столбом, поддерживающим плоскую кровлю, две комнаты, окна и двери которых выходили на веранду. В комнатах – ковровые дорожки на полу, ниши в беленных известкой стенах, где сложены одеяла и подушки, дощатый маленький стол и два табурета. Вот и все убранство, если не считать многочисленных фаянсовых мисок и чайников, выстроившихся на узкой полке под потолком. В углу комнаты лежал на полу раскрытый чемодан – этакий красавец из желтой тисненой кожи, с медными сверкающими замками, возле него – большой дорожный несессер.

Саша перевела взгляд на Кузьмича. На нем был хорошо сшитый и, видимо, дорогой костюм, под стать костюму сорочка, галстук и башмаки на толстой подошве. Странно было все это видеть на человеке, который, как твердо знала Саша, никогда не придавал значения одежде, был равнодушен и ко всем прочим благам. Да и носил он одну лишь военную форму, после того как в семнадцатом году сбросил брезентовую робу каторжника.

Кузьмич будто разгадал ход ее мыслей. Поднес к глазам кисть руки с крупным рубином на пальце, подышал на камень, затем заботливо протер его рукавом пиджака. При этом хитро взглянул на Сашу.

И Саша вдруг все поняла.

Он это почувствовал, удовлетворенно улыбнулся, показал ей на табурет.

– Может, в сад пойдем? – сказала Саша. – В саду должно быть сейчас хорошо.

– Боюсь. – Кузьмич помедлил. – Поджидая тебя, бродил по аллее. Там, ближе к морю, виноградник, потом бахча. Нагнулся над кустом – и вдруг змея! В метре от меня выскочила откуда-то большая змея. Я похолодел. С детства боюсь змей.

Он передернул плечами от отвращения.

– Сказал бы… Есть же здесь охрана!

– Есть, конечно. Только службу несут так, что никого и не увидишь. Да я здесь ненадолго. Приехал утром, а скоро снова в путь.

Саша не спросила, едет ли Кузьмин домой или командировка только начинается. Все, что нужно, он скажет сам…

Они сели за стол, перекинулись десятком фраз. Саша рассказала о семье, о теперешней службе Энрико, заговорила о Лоле. Потом не выдержала:

– Зачем я понадобилась? Где ты был все эти годы? Ведь ни разу не дал знать о себе. А теперь вдруг вспомнил. Говори же, в чем дело!

– Сразу разве ответишь? Сперва придется пояснить кое-что. Не будешь возражать? Так вот, живем мы все труднее, если иметь в виду международные дела… Впереди просветления не видно. Впрочем, сама делай выводы. Я буду говорить, а ты суди. Едва Гитлер стал у власти, как немцы ушли из Лиги Наций и покинули конференцию по разоружению. В последние дни того же тридцать третьего года был убит румынский премьер-министр Дука. А кто он был, этот Дука? Сторонник коллективной безопасности. Тогда же пошла гулять по свету известная фраза Гитлера: «Отныне Германия вычеркивает из своего словаря слово «пацифизм». Следующий год. Гитлер объявил, что отныне в Германии нет коммунистической партии. Коммунисты или уничтожены или загнаны в концлагеря… Страшная штука – эти лагеря!

– Видел их, Кузьмич?

– Видел. Видел и лагеря, и как на улицах Берлина евреи зубными щетками моют тротуары… Но пойдем дальше. В том же 1934 году в Вене убивают канцлера Дольфуса, в Марселе – югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Барту. Эти трое тоже мешали фашистам… Как же на все это реагирует блюстительница европейских порядков – Англия? Год спустя англичане дают согласие, чтобы Германия строила военные корабли, причем подводный флот немцев может составить чуть ли не половину тоннажа подводных сил Британии. Итак, немцы, тайно строившие свои крейсера и подлодки в Финляндии и Турции, Испании и Голландии, теперь делают это открыто у себя дома… Что было дальше? Муссолини напал на Абиссинию, а дивизии Гитлера вторглись в демилитаризованную Рейнскую зону. Затем тот и другой послали свои войска на подмогу Франко, сейчас топят в крови Испанскую республику. Далее. Лидеры Германии и Японии заключают пакт против Коминтерна. И последнее: вчера японцы спровоцировали инцидент в Китае, сейчас вводят туда свои войска.

– Зачем ты это рассказываешь? Я все знаю.

– Знать мало. Надо действовать.

– Что я должна делать?

– Погоди, Саша… Нефтяной пожар погасили, фонтан укротили?

– Да, сегодня.

– Человека, которого сняли с парохода, уже допрашивали?

– Готовились к допросу. Теперь подготовка закончена. Но я удивлена…

– Чему?

– Что тебе все известно в подробностях. Как я понимаю, это не твой профиль.

– Не мой, верно. Впрочем, это как посмотреть… Какова доля Баку в топливном балансе страны?

– Более восьмидесяти процентов нефти. А что?

– Можно не сомневаться, что об этом достаточно полно информированы и наши противники. Ты имела случай убедиться: они уже действуют.

– Зачем ты все это рассказываешь? – повторила Саша.

Кузьмич будто не слышал. Он продолжал:

– Недавно Гитлер заявил: «Германия перешагнула через трудности подготовительного этапа, теперь надо решить новую задачу – дать немецкому народу жизненное пространство». Вот так, ни больше ни меньше… А в Англии готовятся установить дипломатические отношения с правительством Франко. Значит, англичане уверены, что Испанская республика не выстоит… Там очень трудно, Саша.

– Слышала. Дважды подавала рапорт – ехать туда. А Энрико – он места себе не находит… Неужели не выстоят?

– Боюсь, фашизм выиграет свою первую схватку. Но главное у них впереди. Главное – это мы.

– Зубы сломают!

– Сломают, – кивнул Кузьмич. – Только нам не безразлично, как глубоко вонзятся они в тело нашей страны, сколько ран нанесут, прежде чем им вышибут эти зубы.

– Ты меня потому позвал?

– Да. Уполномочен предложить новую работу.

– Что именно?

– Это нефть, Саша.

– А я чем занимаюсь?

– Ты можешь делать гораздо больше. С твоим опытом, знанием языков…

– Значит, работа за кордоном?

Кузьмич кивнул.

– Где именно?

– В Германии. Цель все та же – защита советской нефти. Надеюсь, понимаешь, что всевозможные поджоги, взрывы и иные диверсии на промыслах и заводах Баку, Грозного, Майкопа планируются и готовятся за пределами нашей страны. В частности, в Германии. Вот нам и надо иметь свои глаза в одном из таких нацистских центров. Выбор пал на тебя. Это очень трудное дело. Так что…

– Могу отказаться?

– Во всяком случае, можешь подумать, прежде чем решить окончательно.

– Ты уже знаешь, как я отвечу… Я буду одна?

– Нет.

– С тобой?

– Я не в счет. Речь о другом. Но этот человек тоже хорошо тебе знаком. – Кузьмич выдержал паузу. – Будешь работать с Энрико.

Саша быстро посмотрела на него.

– Не шучу, – сказал Кузьмич и снова улыбнулся.

– Погоди, погоди… Выходит, он уже знает? Знает и дал согласие?

Кузьмич кивнул.

– А мне ни слова не сказал! – пробормотала Саша. – Глядел на меня ясными глазами – и ни звука. Когда же вы успели встретиться?

– Два часа назад. Так что он не успел еще глядеть на тебя ясными глазами… Словом, знал, что ты согласишься. Вот только беспокоился: как все будет с Лолой?

Саша вздохнула, плотно сжала губы.

– Может, побудет с бабушкой? – осторожно сказал Кузьмич. – А нет – так заберу к себе. То есть в семью моей сестры. Я ведь тоже не бог весть какой домосед…

– Поедет к бабушке, – сказала Саша. – Та давно ее зовет.

– Ну, ежели так, – значит, решено. Отправь дочку пораньше, как только сможешь. Приказ о твоем перемещении не замедлит. Будешь откомандирована ко мне. Предстоит немалая подготовка. Да и поездить придется, пока доберешься до места… Но обо всем этом – в свое время.

Саша встала. Поднялся с места и Кузьмич, обнял ее за плечи, посмотрел в глаза.

– Нет ли сомнений, иных причин?..

Саша покачала головой.

– Все же подумай. Если вдруг откажешься – тебя не упрекнут, поймут правильно.

– Мы все решили… Я вот о чем, Кузьмич. Сегодня довелось встретиться с одним человеком. И теперь я вспомнила о нем: может, пригодится?..

И Саша рассказала об операторе с нефтеперерабатывающего завода Готфриде Пиффле.

– Ну что ж, – сказал Кузьмич. – Это интересно. Спасибо, Саша.

– Еще я хотела спросить… Тебе решительно нельзя появляться в городе?

– А что такое?

– Пообедал бы у нас. Я знаешь какая хозяйка стала!

– Не в этот раз. – Он взглянул на часы. – Очень трудно со временем.

– Сегодня же уезжаешь?

– Есть спешные дела…

Они вышли из комнаты. Хотя широкие листья разросшихся инжирных деревьев плотно загораживали солнце и на веранде господствовал сумрак, здесь было куда жарче.

Постояли, перед тем как расстаться.

Остро пахло укропом, мятой. К этим ароматам примешивался едва уловимый запах дыма. Было знойно и тихо. Даже море не так шумело – лишь изредка можно было расслышать слабые всплески воды у песчаного пляжа.

– Тишина, – сказал Кузьмич. – Тишина и покой. Будто нет на свете фашизма и прочей мерзости и тебе не надо снова готовиться в трудную командировку.

– Опять в банду.

– В банду – ты это верно заметила. Но теперь все будет посложнее. Однако и ты ведь не та, что была прежде. Опыта прибавилось. Да и у нас совсем иные возможности.

Пятая глава

По утрам в теплое время года в берлинском парке Тиргартен можно было встретить десятки всадников. Сюда на прогулки по аллеям для верховой езды собиралась столичная знать – похвастать породистыми конями, покрасоваться…

Сегодня небо хмурилось, низкие тучи предвещали дождь, и на пустынных аллеях можно было увидеть только служителей, сгребавших в кучи валежник и опавшие листья.

В девять часов утра тишину парка нарушил приглушенный стук копыт. Появился конник, по виду – типичный фланер: черный сюртук с закругленными полами и черный шелковый котелок, серые бриджи, черные сапоги с короткими мягкими голенищами. Он был средних лет и, видимо, небольшого роста: на крупном золотисто-рыжем жеребце казался и вовсе маленьким.

Конь горячился, пританцовывал от нетерпения. Всадник ослабил повод, и жеребец поскакал укороченным манежным галопом.

Неподалеку по велосипедной дорожке двое слуг в униформе из зеленого твида катили кресла на колесиках, в которых сидели пожилой оберст с перебинтованной ногой и старуха.

Всадник на рыжем жеребце проскакал мимо. Оберст и старуха прервали разговор и посмотрели ему вслед.

– Боже, – сказала старуха, брезгливо улыбнувшись, – как дурно держится он в седле! Горбится, дергает локтями при каждом прыжке лошади.

– А лошадь хороша! – Оберст даже прищелкнул языком от удовольствия. – Точно такая, помнится, была у меня в Африке… – Он вздохнул, покрутил головой, как бы признавая, что потерянного не вернешь.

– Лошадь хороша, а наездник ни к черту! – упрямо сказала старуха. – Можно только удивляться, что таких увальней берут в кавалерию.

– С чего ты взяла, что он кавалерист?

– Следом скачет слуга. Погляди на него и все поймешь.

Теперь и оберст увидел второго всадника. Это был солдат. Он сильно отстал и стремился догнать того, кто ехал впереди.

– Ординарец, а не слуга, – наставительно сказал оберст. – Ты же видишь: он в мундире.

– В том-то и штука, что на нем мундир драгуна. Вот я и делаю вывод: если слуга драгун, то его хозяин тоже кавалерист.

– Все же моряк, а не конник.

– Так он знаком тебе?

– Немного… Еще недавно был командиром береговой охраны в Свинемюнде. Недавно вот перебрался сюда. Говорят, получил какую-то должность в одном из тыловых управлений ОКВ[12]12
  Главное командование германских вооруженных сил.


[Закрыть]. Что ж, будет тянуть лямку, пока не выслужит пенсию.

– Как его имя?

– Кажется, Канарис. – Оберет наморщил лоб, припоминая. – Ну да, капитан цур зее[13]13
  Чин в гитлеровских ВМС, соответствовал званию капитана первого ранга.


[Закрыть] Вильгельм Канарис.

Между тем всадник продолжал прогулку. За поворотом аллеи он перевел коня на рысь, затем пустил шагом.

Верховой ездой Канарис занимался по утрам, через день, как советовал врач, и всегда в этом парке. Ведь Тиргартен находился совсем рядом с большим четырехэтажным зданием, где он теперь служил. Но оберст ошибался, утверждая, что это было некое тыловое управление вермахта. Обширный особняк на Тирпитцуфер, 74 являлся главной резиденцией абвера, одного из самых таинственных учреждений гитлеровской Германии, а Канарис – главой абвера. Он был назначен на эту должность два года назад, когда отпраздновал свое 48-летие. Назначение было секретным, и поначалу о нем знали только заправилы рейха, верхушка генералитета и РСХА[14]14
  Главное имперское управление безопасности.


[Закрыть]. Кстати, сейчас, два года спустя после своего назначения, руководитель абвера был уже контр-адмиралом. За это время многое изменилось. Абвер, в котором числилось менее сорока сотрудников, когда его принял Канарис, теперь насчитывал более четырех тысяч офицеров и агентов и продолжал расширяться. Но все равно о нем и о его руководителе публике мало что было известно.

Время приближалось к десяти утра. У выезда из парка адмирал соскочил с седла. Ординарец подхватил поводья и увел коня. Канарис же сел в поджидавший его автомобиль.

Три минуты спустя он был уже в своей резиденции. Еще через несколько минут переоделся в пиджачную пару и занял место за письменным столом просторного кабинета.

По всем признакам предстоял напряженный день. Уже месяц, как по заданию Гитлера военный министр и главнокомандующий вермахтом фон Бломберг готовил некий ответственный документ. Вчера Бломберг был вызван в имперскую канцелярию, пробыл там весь день. Таким образом, сегодня ожидались новости.

Канарис не ошибся. Прогудел зуммер прямой связи абвера с Банделерштрассе[15]15
  Улица в Берлине, на которой помещалось военное министерство Германии.


[Закрыть]. Канарис снял трубку и услышал глуховатый баритон военного министра. Фон Бломберг вызывал к себе главу военной разведки и контрразведки вермахта.

Когда Вильгельм Канарис снова появился в своем кабинете, рабочий день был на исходе.

Некоторое время он сидел неподвижно, собираясь с мыслями, потом достал из сейфа толстую тетрадь. Это был его личный дневник, куда записывалось все самое важное.

Сейчас предстояло сделать запись о совещании у Бломберга. Оно было знаменательным. Министр огласил директиву, одобренную фюрером. Вермахту предписывалось энергично готовиться к войне, хотя в директиве и признавалось, что Германия не должна опасаться нападения с чьей-либо стороны.

Предусматривались следующие вероятные варианты.

1. Война на два фронта с центром тяжести на западе (план «Рот»).

2. Война на два фронта с центром тяжести на юго-востоке (план «Грюн»).

Далее шла детализация вариантов, анализ положений, в которых могла бы оказаться Германия.

Подчеркивалось – при выполнении плана «Грюн» нужно исходить из следующих условий: война может начаться на востоке молниеносным нападением Германии на Чехословакию, для чего германская дипломатия и секретная служба обязаны заблаговременно создать политические и международно-правовые предпосылки.

Канарис отложил перо, так и не написав ни строчки, встал и зашагал по кабинету. Смеркалось, но он не зажигал огня, медленно передвигаясь от стола к окнам, затем вдоль них – к противоположной стене, где висел большой портрет полковника Николаи[16]16
  Руководитель немецкой разведки в годы Первой мировой войны.


[Закрыть]. Под портретом была прикреплена полочка, на ней красовались две безделушки из фарфора и бронзы. Первая изображала лежащую на боку таксу, к которой приткнулись полдюжины щенят. Вторую, очень древнюю, вывезли из Китая. Это была сложная композиция из трех обезьян-капуцинов. Одна обезьяна напряженно всматривалась в даль. Другая слушала, приложив ладонь к уху. Третья держала палец у рта и как бы предостерегала…

Канарис задержался возле безделушек, в который раз всматриваясь в бронзовых капуцинов – это были его любимцы. Более того, он считал статуэтку неким символом секретной службы, задача которой – все видеть и слышать, самой же оставаться невидимой и неслышимой.

В отсветах угасавшего дня старинная статуэтка загадочно мерцала. Это была зеленая бронза, великолепно отполированная, и столетия не только не состарили ее, но, напротив, придали металлу какую-то шелковистость, как бы завершив то, что задумал и создал скульптор.

Канарис долго стоял возле полки, снова и снова рассматривая фигурки обезьян, их выразительные физиономии.

Вздохнув, он вернулся к столу. День выдался трудный. Сейчас он мечтал о постели – лечь, расслабиться, провалиться в сон… Но он не мог уйти, не сделав записи в дневнике. Он никогда не откладывал этого на завтра: новый день приносит новые заботы, они вытесняют из памяти то, что было накануне. Память человеческая столь несовершенна…

Он раскрыл тетрадь, поставил дату записи: 24 июня 1937 года. И снова отложил перо. Откинувшись на спинку кресла, стал выстраивать в сознании все самое значительное. Итак, война – дело решенное. Установлена даже очередность: кто будет первым объектом внимания вермахта, а кто вторым, третьим… Сейчас он отчетливо видел лицо фон Бломберга, его глаза, когда тот всем корпусом повернулся к шефу своей разведки: «Адмирал, ваши люди должны идти впереди вермахта. От того, как умело они будут действовать, зависит, сколько солдатских жизней сохраним мы для новых походов во славу фюрера и германской нации. Готовьте таких людей, такие батальоны и полки, адмирал. И мой вам совет: не теряйте ни единого дня!» И вторая реплика министра: «Господин Кацарис, я предвижу танковые сражения, в которых, быть может, примут участие тысячи машин, предвижу длительную работу тысяч бомбардировщиков, чтобы привести в покорность такие страны, как Франция, Россия или Англия. И я не сказал еще ни слова о нашем морском флоте… Надеюсь, вы поняли, куда я клоню. Речь идет о горючем, господин адмирал, о той самой нефти, которой всегда недоставало Германии, но имелось в избытке у наших противников… Вчера фюрер сказал мне, что здесь он возлагает самые большие надежды на руководимое вами управление. Нет, нет, абверу не поручат поиск новых нефтяных полей, бурение скважин и добычу топлива для армии и флота рейха. Но мы требуем от вас сделать так, чтобы в случае кризисной ситуации нефтяной голод терзал не только Германию! Фюрер высоко оценивает потенциальные возможности вашей службы, и я целиком с ним согласен. На вашем месте я бы подумал о дальнейшем расширении аппарата, чтобы усилить проникновение абвера в интересующие нас страны и объекты. Таким образом, я напутствую вас в предприятии, имеющем весьма важное значение для судеб рейха. Напутствую и повторяю: не медлите, адмирал!»

Канарис снова вышел из-за стола. Но направился не к полке со статуэтками, а к карте, занимавшей всю стену. Она была так велика, что адмирал пользовался лесенкой, если требовалось взглянуть на некоторые районы земного шара.

Нефть!.. В центральной части Европы ее добывалось совсем немного. Рука адмирала коснулась карты в районе Югославии… Вот, где-то здесь. Затем Румыния: промыслы в Плоешти. Далее – незначительные месторождения в Австрии и на востоке Польши, в Дрогобыче. Увы, все это не идет в сравнение с нефтяными потоками, которые хлещут из скважин на месторождениях, принадлежащих Советам.

Канарис передвинулся правее, следя глазами по карте. Вскоре он нашел то, что искал. Майкоп, прочитал он, Грозный и, наконец, Баку.

Баку… Глава абвера положил на карту обе руки, так что кружочек с названием города оказался между ладонями, долго всматривался в выдающийся в море аппендикс – полуостров, на котором была расположена нефтяная столица Советского Союза.

Минуту спустя он сидел за столом и писал, как всегда покрывая тетрадный лист неторопливыми четкими строчками.

Вот он прервал работу, поднял голову и поглядел в противоположный угол кабинета. Лампа освещала только письменный стол. Остальная часть комнаты тонула в темноте. И все же бронзовая композиция из трех обезьян мягко сияла, будто свет исходил откуда-то изнутри…

Зазвонил телефон. Это был особый аппарат, не значившийся ни в каких справочниках или списках. Номер был известен лишь особо доверенным людям, фактически – личным агентам главы абвера. Но и они могли звонить по этому телефону только в чрезвычайных обстоятельствах.

Он снял трубку, дважды подул в микрофон. В ответ будто вернулось эхо. Канарис снова подул в трубку, но уже один раз. Вслед за тем в трубке раздались гудки отбоя.

С обеих сторон не было произнесено ни слова, но тем не менее разговор состоялся. Глава абвера положил трубку на рычаг и вернулся к дневнику. Теперь он то и дело поглядывал на часы.

Вскоре он запер дневник в сейф, вызвал автомобиль и уехал.

У газетного киоска на Вильгельмштрассе Канарис велел шоферу остановиться и купить вечерние издания. Пока тот ходил к киоску, у автомобиля побывал мужчина, по виду – торговец сувенирами или распространитель лотерейных билетов. Окно пассажирского салона было опущено, незнакомец передал в него конверт и удалился.

Поздно вечером Канарис в своем домашнем кабинете вскрыл этот конверт. На стол выпали копии документов и фотография семьи: отец и мать сидят в окружении нескольких детей.

Часть бумаг касалась личности подданного Германской империи, некоего Эбергарда Гейдриха, и свидетельствовала, что он рожден от немца и еврейки. Далее указывалось, что человек этот был опереточным актером, тенором. В заключение приводились данные о его семье, в частности о сыне – Рейнгарде Гейдрихе.