Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Двадцать шестая глава

1

Воскресный день выдался на редкость ненастный. Теодор Тилле не выходил из дому – сидел в кабинете, углубившись в работу. Уже были сделаны записи в дневнике за вчерашний день, просмотрены газеты и почта. Он потянулся к звонку, чтобы приказать горничной приготовить завтрак, но задержал руку. Сильный порыв ветра швырнул в окно струи воды – дождь пробарабанил по стеклам, как свинцовая дробь.

Тилле встал, поглядел в парк. Мокрые деревья с голыми черными ветвями раскачивались под напором ветра. Желтая вода несла по аллее жухлые листья, обрывки бумаги. Да, с наступлением войны парк пришел в запустение…

Он поежился, попытавшись представить, что творится сейчас далеко на Востоке. Прошел к стеллажу, снял большой том военной истории. Книга пестрела иллюстрациями. Одна из них – цветная репродукция с картины известного художника изображала эпизод отступления Наполеона из России: усталые кони влекут по сугробам сани с закутанным в мех полководцем, а по сторонам торчат из снега шлемы гренадеров, руки со скрюченными пальцами.

Вот и теперь русские гонят от своей столицы неприятельские войска… То, что произошло под Москвой, было непостижимо. Еще месяц назад в Берлине ждали совсем иных вестей. И вдруг контрнаступление советских армий, сперва войсками двух фронтов, затем и третьего, атаки по полосе, исчисляемой не десятками – сотнями километров!

Что же это – только лишь трагический эпизод, чей-то недосмотр, просчет? А может быть, нечто более серьезное, даже необратимое?..

Вздохнув, он снова потянулся к кнопке звонка. Подумалось: удивительно устроен человек – такая беда свалилась на страну, тысячи немцев замерзают в снегах, а он через несколько минут сядет за стол в жарко натопленном доме, заткнет за воротник угол накрахмаленной салфетки…

Прогудел телефон. Он снял трубку, назвал себя.

– Здравствуйте, – сказал мужской голос. – Если вы находитесь в своем кабинете, то на столе перед вами должна лежать некая книга в зеленом переплете. Впрочем, скорее всего, она в сейфе. Откатите секцию стеллажа, возьмите ее из хранилища!

Голос умолк.

Держа трубку у уха, Тилле попытался расстегнуть пуговицу на воротнике сорочки, но пальцы плохо повиновались.

– Кто говорит?..

– Доброжелатель.

– Ваше имя! – Тилле постарался, чтобы голос звучал решительно. – Назовите себя, или я кладу трубку.

– Сделаете ошибку.

Неизвестный собеседник говорил равнодушно, вяло цедил слова. И это пугало Тилле. Невольно он коснулся рукой зеленой сафьяновой обложки дневника.

– Взяли? – продолжал голос. – Раскройте книгу на любой странице. Например, на двадцатой… Я читаю: «Четвертое июля 1939 года. Прошла неделя, как отправлено письмо с чеком на тысячу марок, то и другое от имени Андреаса. До сих пор нет результата. Значит, опять не дождусь приема. Да, этот самовлюбленный Нарцисс начисто забыл о старых партийных товарищах, которым обязан всем, чего он достиг. И такому человеку я верил!»

Тилле судорожно перевел дыхание: запись совпадала слово в слово!

– Я продолжаю, – послышалось в трубке. – Следующая страница. Здесь речь идет о беседе с… Опустим фамилию – она не для телефонного разговора. Только замечу: зачеркнута половина третьей строчки. В седьмой строке – помарка… Читать дальше?

– Откуда это у вас? – сказал Тилле и поморщился, поняв, что задал глупый вопрос.

– Передо мной столько записей, сколько страниц в вашей зеленой книге. Копии выполнены фотографическим способом. Нам надо встретиться!

– Зачем?..

– В ваших интересах не откладывать встречу. Каждый час промедления увеличивает опасность того, что записи попадут в плохие руки… Ну, вы согласны?

– Хорошо… Где и когда?

– Вспомните, где вы были вчера в семь часов вечера… Вы еще пококетничали с хорошенькой продавщицей.

Накануне Тилле заходил в большой универсальный магазин на Александерплац. Продавщица помогла выбрать галстуки по вкусу, и он сделал ей комплимент.

– Да, – сказал Тилле. – А когда?

– Немедленно… Нет, я не боюсь, что примете какие-то меры. В этом случае вы совершили бы самоубийство. Просто у меня нет другого времени. Так вы выезжаете?

– Да.

– Вы должны быть одни!

– Да.

– У вас какой автомобиль?

– дкв.

– Его номер, цвет кузова? На месте встречи оставьте машину, сами идите в конец квартала. Если к вам не подойдут, возвращайтесь.

– Но…

– Это все! Я кладу трубку. Но перед этим хочу сказать, что вам не причинят зла. И еще: вы должны быть на месте не позже, чем через сорок минут. Не опоздайте!

Кузьмич вел разговор из телефонной будки в пустынном переулке.

– Поехали отсюда, – сказал он поджидавшему у будки Энрико. – Береженого бог бережет.

Уже в машине Энрико заметил: надо было настоять, чтобы Тилле захватил с собой дневник.

– Ни в коем случае! Смекнул бы, что нам известно далеко не все. А это уже шанс для него.

Синий «опель» катил по магистрали. Все так же хлестал дождь. «Дворники» едва справлялись с потоками воды на ветровом стекле.

– Сейчас я выйду, – сказал Кузьмич, когда подъехали к центру. – Ты больше не нужен. Через два часа позвонишь по его номеру. Скажешь: «Передайте трубку вашему гостю». Пусть знает, что я не один. Голос измени.

– Понял.

– Звони из будки, подальше от своего жилья. Я отвечу: «Да, да, слушаю». Любые другие слова в начале разговора будут означать, что возникло осложнение. Тогда всякая связь между нами прерывается. Сообщишь об этом в Центр – теперь у тебя есть возможность. Там скажут, как быть дальше. Если все пройдет хорошо, встречаемся завтра. Метро «Ноллендорфплац», в семь вечера. Буду ехать в первом вагоне, от центра города. Увидишь меня в окне, садись во второй вагон. Выходим на следующей станции. Там будет ждать грузовик почтарей.

– Все же вы сильно рискуете, – проговорил Энрико. – Этот тип большой негодяй, на всякое способен… Пистолет с вами?

– В случае чего пистолет не поможет… Ну, я пошел!

Кузьмич тронул Энрико за плечо, выбрался из машины. Энрико глядел ему вслед: пригнувшись навстречу дождю и ветру, Кузьмич неторопливо брел по залитому водой тротуару.

2

Тилле прибыл к месту встречи через пятьдесят минут. За все это время он так и не смог собраться с мыслями. Одно было несомненно: звонивший – из группы, в которую входил Дробиш, и они действительно скопировали весь дневник. Иначе незнакомец не чувствовал бы себя так уверенно. Чего же хочет этот человек? Быть может, надеется, что он, Тилле, поможет выручить второго члена группы – радиста?..

Оставив машину у магазина, он направился к перекрестку. Мимо пробежал юноша в желтом клеенчатом плаще, за ним еще один. Далее попался худой высокий старик в сером пальто с подтеками дождя на плечах и груди. Разумеется, все это были не те. Почему-то Тилле был убежден, что увидит человека с волевым лицом и решительными движениями.

Он дошел до угла, постоял там и побрел назад.

Он приближался к своему автомобилю. Улица была безлюдна. Оглянувшись, он убедился, что позади тоже никого нет.

Может, он галлюцинировал, сидя в кабинете у телефона?

Тилле сделал еще шаг и будто наткнулся на препятствие. В ДКВ был человек!

Он заставил себя открыть дверцу автомобиля, сесть за руль. Помедлив, скосил глаза на того, кто находился рядом. Это был тот самый прохожий – старик в сером мокром пальто.

– Поезжайте, – сказал Кузьмич, глядя в ветровое стекло.

– Куда?

– У нас будет длинный разговор. Все равно куда. Может быть, к вам?

– Дом под наблюдением. – Тилле тронул автомобиль.

– Я знаю. На выезде из Берлина пересяду назад, пригнусь – меня не увидят.

– Не боитесь, что отвезу вас в полицию?

– Дорога скользкая, а вы отвлекаетесь!

Почти всю оставшуюся часть пути они молчали. У начала шоссе, ведущего к замку, Тилле остановил машину.

– Пересаживайтесь. Мы въедем прямо в гараж.

Кузьмич вспомнил рассказ Энрико о посещении Вальдхофа. Тогда Андреас тоже с ходу вкатил в гараж.

Они сидели за низким полированным столом – старик в мешковатом штатском костюме, большеглазый, с копной седых волос, обрамлявших серое худое лицо, и пятидесятилетний мужчина в военном мундире, дородный и розовощекий.

Тилле откинулся в кресле, заложил ногу за ногу.

В стенах родного дома он чувствовал себя увереннее.

– О чем будет разговор? Вы утверждали, что располагаете какими-то записями… Где они?

– Поставьте себя на мое место. Возили бы вы по Берлину эти документы? Первая же облава – и фотокопии вашего дневника в руках у гестапо.

– Заботитесь о моей безопасности?

– Кровно заинтересован в этом!

– Гляжу на вас и думаю: вот человек, о котором не скажешь, что он шантажист. И тем не менее…

– Чтобы рассеять ваши сомнения, продолжу цитирование. Желаете освежить в памяти подробности музыкального вечера у Рейнгарда Гейдриха? Или ваши мысли о нем? Быть может, вспомним о другом, – скажем, о письмах Эрики Хоссбах, в частности о ее последнем послании?

Тилле потускнел. Он все так же смотрел на собеседника, но в его глазах была уже не ирония, а тревожное ожидание.

– Не беспокойтесь, – сказал Кузьмич, – Эрика жива, невредима. Кстати, ее подруга тоже.

– Их… не тронули?

– Зачем же! Они трудятся на вашу службу. Разумеется, под контролем… Да, мы проникли в ваш домашний сейф, а затем вышли на ваших людей в Баку.

– Хотите, чтобы и я работал на вас?

– После всего, что произошло под Москвой, это не такая плохая перспектива. Если германская армия встанет после подобного удара, то для того лишь, чтобы получить следующий, еще более мощный. И они будут нанесены, эти удары. Короче, самое страшное мы уже пережили. Для вас же это только начинается… Ну?

– Я должен подумать.

– Десять минут! – Кузьмич взглянул на часы. – А пока дайте ваш дневник.

– Вы сошли с ума! Где у меня гарантия…

– Слушайте! – Кузьмич сжал кулаки. – Не мы начинали эту войну. Я только лишь защищаю свой народ, близких, самого себя, черт возьми! Гарантия, сказали вы? Да вы ее держите в собственных руках. Гарантия – это ваша работа, не против своей страны, нет! Только против нынешнего режима в Германии. А он все равно обречен, этот ваш нацизм, будете вы с нами или же против нас. Но вы можете хоть как-то содействовать тому, чтобы во всем мире детей перестали пугать немцами. Ведь и у вас есть сын. Думаете ли вы о том, кем он станет, что будет у него за душой? Вам дается возможность не прятать глаз от своего парня, когда русские, англичане, американцы, французы, чехи, поляки, датчане, голландцы, все мы придем в Берлин и каждый взрослый немец будет держать ответ за то, что он делал во время войны!..

Тилле молчал.

Кузьмич прошел к окну, стал сбоку, зажег сигарету. Он долго курил, разглядывая залитый дождем парк.

– Возьмите!

Он повернул голову. Тилле держал в руке толстую книгу в блестящем зеленом переплете.

Вернувшись к креслу, Кузьмич взял дневник и бросил на стол. Казалось, его уже не интересует этот документ.

– На вас мундир вермахта. Почему?

– Переведен в абвер.

– Один?

– Туда передано мое отделение.

– Почему?

– Не знаю. Мне не объяснили.

– А ваши предположения?

– Не знаю, – повторил Тилле.

– Вас влили в «Бранденбург-800»? Быть может, в «Кавказский легион»?

– Этот последний является частью «Бранденбурга». Но пока мы самостоятельны.

– Кто ваш шеф?

– Эрвин Лахузен, руководитель аусланд-абвера.

– Хорошо… Как проходит по документам подруга Эрики Хоссбах?

– Ее имя Эстер Диас.

– Других имен нет?

– Думаю, нет.

– В Баку у вас только одна эта группа?

Тилле замялся.

– Говорите, ведь теперь мы союзники. – Кузьмич усмехнулся, достал новую сигарету. – А друзья должны быть откровенны.

Зазвонил телефон. Тилле взял трубку. Выслушав того, кто звонил, озадаченно поджал губы.

– Просят вас.

– Да, да, слушаю, – сказал Кузьмич в трубку. – Нет, у нас все хорошо.

Тилле принял трубку из рук гостя, механически приложил ее к уху. В телефоне звучали гудки отбоя.

– Это был один из моих людей, – сказал Кузьмич, отвечая на вопрос в глазах хозяина Вальдхофа. – Беспокоится за меня… Придет время, я познакомлю вас. Но мы отвлеклись. Так есть в Баку еще группа?

– Да. Ее возглавляет Пиффль.

– Бердт Пиффль? Мы знаем этого человека. А еще?

– Зачем спрашивать, если вам уже все известно? Проверяете мою искренность?

– Устроили же вы проверку Эстер Диас! Вот и я должен все сделать как надо.

– Есть и третья группа. Заброшена из Ирана, состоит из людей местной национальности.

Это уже была новость. Но Кузьмич никак не показал, что заинтересовался последним сообщением Тилле.

– А еще? – спросил он.

– Я сказал все.

– Ну что же, все так все. При каких обстоятельствах был убит Дробиш?

– Видимо, шел на связь.

– С кем?

– С радистом.

– Что нашли у Дробиша?

– Думаю, ничего не нашли.

– Да, это так. Иначе вам бы несдобровать, правда? – Тилле молчал. – Теперь о судьбе радиста. Что известно об этом человеке?

– Его взяли живым. Дело ведет гестапо. Это все, что я знаю. Я работал в шестом управлении. Гестапо – четвертое. Практически наши службы не связаны. Начальство, конечно, общается, мы – нет.

– Хорошо, хватит на сегодня. Напишите имена руководителей всех трех групп на Кавказе, укажите их адреса, клички.

– Но вы все уже знаете!

– Напишите, – повторил Кузьмич.

Тилле взял лист бумаги, изложил требуемое. Кузьмич следил за его рукой.

– Теперь подпись, – сказал он. – Для вас я Артур. Придумайте кличку себе.

Тилле поставил под текстом: «Курт».

– Очень хорошо, Курт. Встретимся через два-три дня. Я дам о себе знать… Кстати, мы не коснулись групп в Грозном.

– Я только начал заниматься этим районом. Там действует абвер.

– Нужны данные и об этих группах. Сделайте так, чтобы они подпали под ваше начало. Кстати, почему нефтяные центры не бомбят?

– От Лахузена я узнал, что на совещании у фюрера произошло столкновение между Герингом и Кейтелем. Геринг обвинил армию, которая в начале кампании сожгла большие запасы нефти на западе России, тогда как это горючее следовало захватить.

– Германии недостает нефти?

– Горючего всегда не хватало… Как я понимаю, принято решение бомбить и уничтожать все, что угодно, но не источники нефти. Ведь их невозможно восстановить.

– Ставка на овладение нефтяным центром России?

– Да. Но, по данным абвера, вы готовите уничтожение собственных нефтяных центров.

– Вы верите этому?

– Поверил, когда получил аналогичное сообщение от Альфы.

– Альфа?..

– Эстер Диас… Теперь-то понимаю, что это была дезинформация.

– К сожалению, нет. Такое решение существует. Ни одна тонна горючего не должна попасть в руки врага.

– У вас считаются с возможностью потерять Кавказ?

– Решение было принято до разгрома противника под Москвой, когда нам было очень трудно. Так что делайте правильные выводы.

– Да, сейчас иная обстановка…

– Итак, ваше первое задание – планы насчет Кавказа, группы в Грозном, Майкопе… Кроме того, представляет интерес все, относящееся к «Бранденбургу-800» и легиону «Кавказ». Может случиться, что с вами свяжется мой коллега. Он скажет пароль: «Кланяется ваш добрый друг Артур». Отзыв: «Рад, что у него все в порядке». Запомнили? Ну вот, хорошо… Мы не условились насчет денег. Мы исходим из того, что работа должна оплачиваться. Тем более если она преследует благородные цели. Подумайте, назовите сумму. – Кузьмич встал, листок с записью, сделанной Тилле, вложил в его дневник.

– Хотите взять дневник? Я не дам его!

– Взамен я оставлю это. – Кузьмин положил на стол ключ от сейфа.

Тилле долго смотрел на ключ. Все еще не веря, достал из кармана связку ключей в кожаном чехольчике. Его собственный ключ был на месте.

– Как видите, мы имели возможность взять дневник, не спрашивая согласия его владельца. Потом решили, что обеими сторонами должна быть проявлена добрая воля… Дневник не может оставаться у вас.

– Я не дам его, лучше уничтожу. – Тилле вынул из дневника листок с записями. – И это не дам. Можете переписать текст. Разрешаю скопировать что угодно из дневника. Скопировать, но не больше. Потом он будет сожжен в вашем присутствии.

– Хорошо, – кивнул Кузьмич. – Понимаю ваши опасения, хотя и не разделяю их.

– Я сказал не все. Есть и другие условия. Я буду работать на вас до последнего дня войны независимо от того, как она сложится. Вы убеждены, что победят русские, – очень хорошо, в этом случае мне, как человеку, который много сделал для поражения нацизма, должно быть обеспечено соответствующее положение в послевоенной Германии. Но возможен – я бы сказал, более реален – иной финал… Это немцы находятся сейчас близ Москвы, а не русские близ Берлина. Короче, вы даете слово: если победит Германия, никто никогда не узнает о наших контактах. Со своей стороны я сделаю все, чтобы облегчить вашу участь… Почему вы улыбаетесь?

– Мы еще не договорились относительно денег.

– Да, деньги!.. Условимся так. Периодически вы делаете вклад на шифрованный счет в банк одной из нейтральных стран. Разумеется, в надежной валюте. Подойдет это вам?.. И не считайте меня циником. Мы живем во времена, когда преуспевают люди определенных принципов. Почему я должен быть исключением из общего правила?

…Кузьмич принялся за работу. В шестом часу сделал перерыв, походил по комнате.

– Что вы читаете? – спросил он Тилле, сидевшего у камина с книгой в руках.

– Берроуза. Слышали о таком?

– Автор «Тарзана»?

– Верно, он самый. У меня собрана вся серия. – Тилле показал на одну из полок стеллажа. – Очень занятно. Моим идеалом всегда был сильный человек, умеющий забраться на самую вершину, подчинить себе других, повелевать обстоятельствами.

– Гитлер из таких?

– Я бы сказал, ему повезло. – Тилле пожевал губами, недобро усмехнулся. – Ему очень повезло… Но потом он стал ошибаться…

– В чем же?

– Пренебрегает многими из тех, кто привел его к власти и сделал тем, что он есть теперь. И стоит ему покачнуться…

– Кого вы имеете в виду?

– Очень близких к нему людей. Однако обойдемся без фамилий…

И Тилле вновь взялся за книгу.

К десяти часам все было закончено.

– Сжигайте! – Кузьмич передал дневник его владельцу.

Дневник был разодран на части и брошен в камин. Бумага сгорела быстро. Но зеленый кожаный переплет еще долго корчился в огне и чадил.

– Вот и все, – мрачно сказал Тилле и помешал пепел кочергой. – Как говорили древние, qoud erat faciendum[58]58
  Что и требовалось сделать (лат.).


[Закрыть].

– Согласен, – кивнул Кузьмич. – Думаю, сделано вовремя. Иначе могло быть и так: perdito tua ex te[59]59
  Погибель твоя от тебя самого (лат.).


[Закрыть].

– Черт возьми, большевики знают латынь?

– Знают, как видите… – Кузьмич надел пальто, взял шляпу. – Отвезите меня куда-нибудь к центру.

Двадцать седьмая глава

1

Шеф гестапо обергруппенфюрер СС и генерал полиции Генрих Мюллер оперся ладонями о стол и медленно поднялся на ноги, так медленно, что казалось, это стоило ему большого труда. Некоторое время он еще смотрел на прочитанные бумаги, потом вперил взгляд в офицера, стоявшего возле стола.

– Где этот человек?

– Здесь, обергруппенфюрер.

– А тот, другой?

– Полагаю, дома. Он инвалид, с трудом передвигается на своей деревяшке. Он может понадобиться?

– Давайте сюда первого… Этот район прочесан?

– Делается все необходимое. Убежден, что преступники не могли уйти далеко..

Офицер вышел. Вскоре дверь кабинета вновь отворилась. Появился секретный сотрудник полиции безопасности – тот самый агент, который выследил Эссена, участвовал в его аресте, затем в схватке с Дробишем.

Тощий пожилой человек в клетчатых брюках гольф и кургузом пиджаке с вздувшимися карманами остановился у порога, вскинул руку и прокричал приветствие. Голос у него был высокий и ломкий, как у подростка.

– Подойди, – сказал Мюллер. – Подойди и садись.

Агент приблизился, осторожно присел на краешек кресла.

– Имя?

– Вольфганг Энгельгард Остеркампф.

– Ну и ну! – Мюллер покрутил головой. – С таким именем надо быть принцем крови, а не сыщиком.

Остеркампф не шевельнулся. Глаза его настороженно следили за всесильным шефом гестапо.

– Рассказывай, как все случилось.

– Я не виноват! – Агент привстал с кресла. – Я все делал, как надо…

– Тебя не упрекают. Более того, за хорошую службу получишь награду. Говори, я должен знать подробности.

– Благодарю, обергруппенфюрер… Если начистоту, то все получилось как бы случайно. – Остеркампф осклабился, его желтое лицо покрылось сеткой морщинок. – Искал одного человека, а вышел на другого. С июля мы смотрим за замком Вальдхоф… Так вот, в прошлое воскресенье вижу: хозяин днем выехал в автомобиле. Вскоре он возвращается, и я определяю… Я два года проторчал на таможне, всякого насмотрелся. Иной раз подходит автомобиль с единственным седоком. Спрашиваю: «Везете что-нибудь?» Отвечает: «Нет». А я вижу – врет.

– Сильно просели рессоры автомобиля?

– Так точно! Это сразу заметно, если машина небольшая, из дешевых. Иной раз мы находили по двести кило контрабанды… Вот и штандартенфюрер Тилле ехал в маленьком автомобиле. Когда через час он вернулся, было ощущение, что везет груз. Ну да мне что за дело? Может, купил что-то тяжелое, поместил в багажник… Но вечером он снова выехал, и автомобиль опять выглядел загруженным… Что же это везут – то в замок, то назад? Вот я и отправился следом. Я сильно замешкался, пока добежал до места, где был спрятан дежурный «штеер». Словом, нагнал штандартенфюрера только возле Гедихнискирхе. Он как раз разворачивался, чтобы ехать назад.

– Высадил кого-нибудь?

– Не видел. Но я заметил: в конце улицы скрылся автомобиль, по виду – такси. Два дня мы искали эту машину. Нашли: сейчас в Берлине не так уж много таксомоторов. Шофер подтвердил: да, в тот вечер он взял седока близ Гедихнискирхе. Это был мужчина, судя по голосу, немолодой.

– Что еще установил шофер?

– Не разглядел пассажира: вечер, город затемнен… Клиент покинул такси у Ангальтского вокзала.

– И вы поехали на вокзал спустя два дня после того, как там исчез пассажир такси. Почему?

– Сам не знаю… Ну, потолкался в залах ожидания, буфете. Конечно, безрезультатно. Вышел на привокзальную площадь, заглянул в отель «Кайзерхоф» – это рядом, на краю площади. Минут десять поболтал с портье. Он и рассказал о клиенте. Это старик иностранец, который уже много лет наведывается в Берлин по делам своей фирмы, всякий раз останавливается у них… Накануне постоялец почувствовал себя больным. Ночью ему было плохо – метался в постели, стонал. Коридорная услышала, пыталась войти, но дверь была заперта, ключ оставлен в замке. К утру больному стало легче – отпер дверь и попросил кофе. Отказался от предложения вызвать врача. А вечером покинул отель.

– Куда он направился?

– Заказан билет на экспресс Берлин – Нюрнберг. К машине старика под руку вел швейцар – он едва передвигал ноги. И все же нашел в себе силы воспользоваться телефоном портье. Сообщил кому-то, что уезжает, просил проводить… Я не придал значения болтовне портье: ну заболел человек, спешит туда, где ему, вероятно, будет обеспечен надлежащий уход. К тому же он хорошо знаком работникам отеля, – следовательно, и полиции… Прошла неделя – и вдруг это происшествие в Бабельсберге. Я не знал о нем – находился в Вальдхофе. Узнал о случившемся только вчера, на утреннем инструктаже в полиции… Но вам уже все известно, обергруппенфюрер!

– Продолжай!

– Словом, ночью к партийному целленлейтору[60]60
  Руководитель низовой организации НСДАП.


[Закрыть] Бабельсберга постучал местный житель и поведал о странных делах, творящихся в доме по соседству.

– Кто этот человек?

– Некий Вернер Шёнк. Ему семьдесят с лишним. Страдает астмой. Поэтому бедняге не спится. За ночь по нескольку раз выходит на улицу, чтобы глотнуть воздуха. Его домик рядом с коттеджем, где все произошло. Вот и в эту ночь Шёнк никак не мог угомониться. Первый раз выбрался из дому в час ночи. И увидел, как из коттеджа вышел человек, сел в грузовичок, стоявший в конце улицы, и уехал. Ну, погулял Шёнк и вернулся к себе. Снова проснулся от боли в груди, когда на часах было начало четвертого. Приступ астмы был сильный. Шёнк распахнул окно. И сразу заметил тот же грузовик. Машина проехала мимо, остановилась на прежнем месте, от нее к соседнему дому прошли двое мужчин. Тут уже Шёнк понял, что дело нечисто, вышел на улицу, прокрался к коттеджу. И явственно услышал, что там стонет человек. Пять минут спустя он стучался к целленлейтору. Еще через десять минут оба они были возле коттеджа. Вошли в калитку, стали под окном. Оттуда приглушенно доносились стоны, перемежаемые какими-то словами: видимо, больной бредил. Прислушавшись, Шёнк едва не вскрикнул: это были русские слова! Он, Шёнк, в Первую мировую войну был в плену у русских, изучил там язык… Целленлейтор приказал ему бежать к телефонной будке и звонить в полицию, а сам остался у коттеджа. Полиция прибыла спустя двадцать минут. Дом был пуст. У его дверей лежал целленлейтор. Он уже не дышал… На следующий день нас повезли осмотреть дом. Там я увидел желтый саквояж с дорожным несессером и термосом. Вероятно, его забыли в спешке… Я и задумался: больной человек… саквояж с предметами, необходимыми в поездке… Короче, вспомнил разговор с портье в «Кайзерхофе». Через час мы были в этом отеле. Горничная, убиравшая номер, в котором проживал больной иностранец, опознала этот саквояж.

Шеф гестапо вышел из-за стола, пожал руку Остеркампфу.

– Молодец, – сказал он. – Получишь награду: медаль и деньги. Повышать в должности не буду – ты на месте, хорошо делаешь свое дело. Теперь иди!

Оставшись один, Мюллер вновь просмотрел документы, изучил фотографии недавнего постояльца «Кайзерхофа», доставленные из управления пограничной полиции. Имя, конечно, вымышленное, как и гражданство Швейцарской конфедерации. Это русский, кадровый русский разведчик. Можно только догадываться, какими связями оброс он здесь, в Германии, сколько успел сделать за десятилетия работы на Западе!..

Вошел адъютант, положил на стол пакет. Там было заключение судебно-медицинской экспертизы. Целленлейтор был убит без применения огнестрельного оружия. Ему нанесли удар в горло, сильный удар, порвавший хрящи гортани и сместивший шейные позвонки. К акту экспертов был приложен рентгеновский снимок.

Мюллер долго рассматривал снимок. Казалось, силился что-то припомнить.

Вот он позвонил. Секунду спустя позвонил снова, несколько раз подряд. Вбежал встревоженный адъютант.

– Срочно доставьте дело о нераскрытом убийстве двух работников СД, мужчины и женщины!

Адъютант все еще стоял, вопросительно глядя на шефа.

– Весна 1939 года… Они были убиты в собственном коттедже, дом сожжен после взрыва газа! – Мюллер почти кричал. – Быстрее поворачивайтесь!

Папки с документами были принесены. Шеф гестапо стал торопливо листать бумаги. Вскоре нашел нужное – выхватил из папки пачку рентгенофотографий трупа Бориса Тулина.

Да, он не ошибся. Оба раза применялся тот же прием: удар в горло, косой удар спереди, слева. Будто действовала одна рука.

2

В эти минуты за пятьдесят с лишним километров от Берлина, в местечке со странно звучащим для русского уха названием – Кляйн-Махно, умирал старый чекист Кузьмич.

Он был без сознания. Все силы ушли на то, чтобы покинуть отель, ставший ловушкой, когда внезапно осложнилась болезнь, выбраться из него и в течение часа пробыть на вокзале – не впасть в беспамятство, дождаться, чтобы подъехал почтовый грузовичок с двумя немецкими антифашистами.

С тех пор он почти не приходил в себя – метался в жарком чахоточном огне, быстро сжигавшем остатки легких…

Сейчас он затих, вытянулся на своем ложе в пустом подземном гараже коттеджа, на самом краю поселка, лишь изредка вздрагивал, ловя воздух широко открытым ртом.

Те, кто сидел у изголовья, ничем не могли помочь. Не смели вызвать врача. Один из них, шофер почтового грузовика, понимал, что это конец: семь лет назад он потерял мать, скончавшуюся от туберкулеза, ее последние часы были такими же, что и у человека, лежащего сейчас на сдвинутых вместе ящиках из-под маргарина… Второй еще на что-то надеялся: шептал Кузьмичу ободряющие слова, время от времени снимал у него со лба полотенце, окунал в ведро с водой, вновь клал полотенце на голову больного. Он был руководителем небольшой группы подпольщиков и радистом, как Эссен.

Послышались осторожные шаги. Подпольщики встали у выхода, подняли обрезки водопроводной трубы – единственное свое оружие,

Вошел Энрико. Эти последние дни он навещал Кузьмича лишь урывками: после того как отделение Тилле было передано абверу, работы прибавилось – группа готовилась к переезду на побережье Черного моря.

Он молча подсел к лежащему, взял его руку.

В следующую секунду он вскрикнул, сорвал фонарь, висевший на вбитом в стену гвозде, приблизил свет к лицу Кузьмича.

Широко раскрытые глаза старика неподвижно глядели в потолок. Полотенце, которое несколько минут назад положили ему на лоб, валялось на полу под изголовьем.

Глубокой ночью вернулись оба немца. Два с половиной часа назад они отправились в лес, чтобы вырыть могилу.

– Скоро начнет светать, – сказал радист.

Энрико медленно повернул голову. Шляпы и воротники подпольщиков были в снегу.

– Надо бы проверить карманы, – продолжал радист. Ответа не последовало, и он, передав лопату товарищу, осмотрел одежду Кузьмича, снял с его руки часы и протянул их Энрико.

– Дайте огня!

Второй подпольщик достал зажигалку. Вспыхнул крошечный огонек. Энрико сжег документы Кузьмича.

Покойного завернули в серое байковое одеяло. Энрико отстранил товарищей и, подняв Кузьмича на руки, направился к выходу.

Было безветренно. Шел снег. Крупные рыхлые хлопья неслышно ложились на землю. Тишина, безмолвие, темнота. Ни единого звука или проблеска света на заносимой снегом равнине.

Вскоре они дошли до леса, еще через полчаса оказались у вырытой могилы – комья земли на ее краю уже только угадывались под снегом.

Энрико стал на колени, осторожно опустил свою ношу. Откинул край одеяла и поцеловал Кузьмича в лоб, в отвердевшие на морозе губы.

Немцы были сзади, шагах в десяти.

Наконец Энрико поднялся с колен, побрел в сторону, остановился у деревьев на краю поляны.

Он слышал за спиной шорох, тяжелое прерывистое дыхание подпольщиков.

Потом застучали о грунт лопаты, стала сыпаться земля.

Он обхватил древесный ствол и заплакал, уткнув лоб в шершавую холодную кору.

Обернулся, когда все смолкло. Никаких признаков того, что несколько минут назад здесь погребли человека. Разве что снег у подножия толстого бука лежал комьями, а не пеленой, как на всей поляне. Но снегопад продолжался и к утру должен был скрыть и этот последний след.

– Мы заметим место, – сказал радист. – В первый же сеанс связи я передам в Центр…

Энрико кивнул.

– Мы всегда будем помнить о нем, товарищ. Есть у него близкие?

– Есть, – сказал Энрико. – Много.

Он имел в виду и Сашу, и себя, и других разведчиков, потому что не знал, была ли у Кузьмича семья, дети, родные, даже не знал его настоящей фамилии.

– Скажите им, – медленно, но четко проговорил второй подпольщик, – скажите, что придет время – и немцы позаботятся об этой могиле, поставят памятник. Ведь он умер и за немцев тоже.