Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

И все же одна из главных задач, порученная Алексу, долгое время оставалась нетронутой. Лишь две недели назад Эссен сообщил в Москву, что в поле зрения наконец возник нужный объект. Кузьмич получил указание срочно встретиться с руководителем группы…

Пока хозяин возился на кухне, разливая кофе, Кузьмич сидел на крохотном диване и рассматривал комнату, в которой находился. В ней было метров двенадцать. Обстановку кроме дивана составляли стол и полочка книг над ним, несколько стульев и кресло, еще столик в углу, под портретом Гитлера, а на столике, покрытом алой бархатной скатеркой, книга в коричневом переплете с металлическими уголками – гитлеровская «Майн кампф».

Вошел Эссен с подносом, снял с него чашки, вазу с галетами.

– Кофе будем пить с сахаром, – объявил он. – Кофе тоже почти настоящий. То и другое выдано мне вчера по особому списку «образцовых немецких рабочих». Так что у нас праздник. – Взгляд Эссена скользнул по лежащему на столе номеру «Фолькишер беобахтер» с речью и изображением Гитлера. – Двойной праздник: настоящий сахар и… настоящая воина!

– Да, дела, – протянул Кузьмич. Он посмотрел на подоконник. – Лейка на месте. Ждете еще кого-нибудь?

– Придет тот самый человек.

– Расскажите о нем.

– Он моих лет. Росли вместе: жили в соседних домах. Когда подросли, обоих призвали в один и тот же полк. Весной пятнадцатого ему оторвало снарядом левую ступню. Годом позже я вернулся из госпиталя с поврежденными легкими и больными глазами. И тут мы встретились снова. В восемнадцатом оказались в Баварии – сперва он, потом я. Были свидетелями провозглашения Советской республики и ее гибели. В эти дни бедняге снова досталось: в схватке с полицией заполучил рану в ту же ногу, пуля пробила мякоть бедра. Случилось так, что я находился неподалеку, оказал помощь. Потом, когда революция была подавлена, начались скитания в поисках работы. Оба мы порядком наголодались, прежде чем обрели работу и кров.

– Он стал «нацистом» при тех же обстоятельствах, что и вы?

– Да. Тогда-то мы и вступили в новые отношения… Короче, мне досталась роль руководителя.

– А он попал к вам в подчинение?

– Верно… Вот я и посоветовал ему определиться в услужение к какому-нибудь нацисту из видных: с таким увечьем ему было трудновато работать на заводе. Да и не нужен он был мне в роли рабочего. А на новом месте возможна перспектива… Так он попал к своему теперешнему хозяину. Сперва был камердинером, потом получил повышение, стал управителем поместья. Видать, понравился… Год назад потерял жену. За неделю сгорела от крупозного воспаления легких. Она была очень дружна с моей Кристиной.

Кузьмич невольно огляделся. В комнате ничто не указывало на то, что здесь живет и хозяйка. Эссен перехватил его взгляд.

– Нет ее, Кристины, – угрюмо сказал он. – Давно нет. Видите, какая штука: не смог бы я изображать этакого сукина сына, находись она рядом. Жене полагается быть под стать мужу. А она резкая, прямая до наивности. Чем-нибудь да выдала бы нас.

– Отправили ее куда-нибудь?

– Пришлось нам «поссориться». – Эссен усмехнулся. – Словом, развелись, и она уехала. Для всех – к каким-то своим родственникам в Тироль.

– А на самом деле?

– Да у вас она, – сказал Эссен и рассмеялся. – Седьмой год, как живет в Москве…

Кузьмич молча смотрел на сидящего перед ним человека и чувствовал, как поднимается в груди горький комок.

Эссен снял очки, вытер покрасневшие глаза.

– Однако задерживается наш товарищ, – сказал он, взглянув на часы.

В этот момент позвонили.

Вошел коренастый мужчина с шишковатой большой головой и мощным торсом. Сделал несколько шагов, чуть припадая на левую ногу, мельком взглянул на незнакомца и нерешительно остановился.

– Представься, – сказал Эссен, появляясь вслед за ним из передней. Он показал на Кузьмича: – Это наш большой друг.

– Мое имя Конрад Дробиш, – проговорил вошедший низким хрипловатым голосом.

– Здравствуйте, товарищ! – Рука Кузьмича скрылась в огромной ладони Дробиша. – Ну и лапа у вас! – воскликнул он, шутливо массируя онемевшие пальцы. – Подковы можно ломать.

– Он и ломает, – подтвердил Эссен. – Да что подковы! Был случай, на спор завязал узлом железный прут толщиной с палец!

– Это все гантели. – Дробиш шумно вздохнул, осторожно присел на краешек стула. – Гантели каждый день: полчаса утром, столько же перед ужином. – Он бросил взгляд на номер «Фолькишер беобахтер» на столе, пальцем отодвинул его в сторону: – Утром слушал радио Лондона. О, там переполошились! Похоже, понимают, что уже не могут дать задний ход. – Посмотрел на Кузьмича. – Войны не избежать?

– Она уже идет, война…

– Я о другом. О новой вселенской мясорубке.

Кузьмич неопределенно повел плечами.

– Пей. – Наполнив чашку, Эссен пододвинул ее к Дробишу. – Пей, Кони, и говори. Про сейф и дневник. Товарищ должен знать все, что известно тебе самому. – Он подчеркнул: – Любые подробности, какие только пожелает.

Сказав это, Эссен прошел к цветам на подоконнике и убрал лейку.

– Хорошо бы начать с автора дневника, – сказал Кузьмич, когда хозяин вновь занял место за столиком. – Для меня очень важно представить себе этого человека…

– Понял. – Дробиш положил ладони на край стола, приблизил к Кузьмичу лобастую голову. – Говорит вам что-нибудь такое имя: Теодор Тилле? Вижу, что нет. Так вот, это и есть мой хозяин. Если коротко – старый наци, пройдоха и ловкач. По-своему очень неглуп. Кстати, много читает. Любит книги с острым сюжетом, авантюрные романы и мемуары военных. У него в замке порядочная библиотека… Ко всему, дружок нашего обожаемого фюрера.

– Они близки и сейчас?

– Точнее, Тилле был дружком Гитлера, пока тот не стал тем, что он есть теперь… При всех своих качествах Теодор Тилле отстал на каком-то этапе развития нацизма и в последнее время находился в тени.

– Причины?

– Не знаю их. Но отчетливо вижу, что чувствует себя обиженным, забытым: другие вон какие посты отхватили, распухли от всяких благ, а он как был, так и остался рядовым «партейгеноссе». Посему и охладел к «вождю нации».

– Если можно, факты.

– Просматривая за завтраком газеты, прежде всего ищет в них информацию о новых назначениях. Зеленеет от злости, если встретит знакомое имя. Тут уж мне достается: кофе недостаточно горяч, хлеб плохо поджарен… Однажды, когда он сидел на террасе с книгой, я принес почту: газеты и пакет со штампом «Личная канцелярия фюрера». Он тотчас вскрыл пакет, достал письмо. Там было всего три строчки, и я смог разглядеть их из-за его плеча. Референт уведомлял, что фюрер получил письмо Тилле, но очень занят и в ближайшее время не сможет его принять… Надо было видеть хозяина в эту минуту! Налился желтизной, губы запрыгали. «Табаки, – прохрипел он, – был Табаки и остался им». Отшвырнул книгу, которую читал, и ушел в дом. Я подобрал ее, полистал. Знаете, как она называется? «Маугли»! Книга про мальчика, жившего среди зверей. Табаки – это шакал, враг Маугли.

– Любопытно, – усмехнулся Кузьмич. – А откуда у него поместье, у этого рядового партейгеноссе?

– Здесь я вынужден сказать несколько слов в защиту Гитлера. Тилле несправедлив к нему. В свое время замок ему подарил Гитлер.

– За какие заслуги?

– Не совсем ясно… Что-то связано с сыном хозяина. В дни «пивного путча» Гитлер вынес мальчика из-под огня… В дневнике – только это…

– Сколько мальчику теперь?

– Семнадцатый год. Живет с отцом. Гвидо сказал, чтобы я принес их фотографии. Вот они.

Кузьмин взял карточки, посмотрел, отложил в сторону.

– Как давно ведет дневник Теодор Тилле?

– В сейфе только тетради с записями за последние четыре года. Велся ли дневник и раньше, не знаю. Я понятия не имел о нем, пока не получил доступ в сейф хозяина.

– Как это удалось?

Дробиш усмехнулся, поглядел на Эссена.

– Гантели помогли, – сказал тот, – точнее, атлетические способности Кони. По силе ему нет равных в округе. Вот хозяин и хвастает, какой у него «холуй». Как соберутся гости, вызывает Кони, и тот должен развлекать почтеннейшую публику – гнуть полосу железа, поднимать за ножку тяжелое кресло или еще что… Говори, как было дело!

– В замке справляли день рождения Андреаса. Съехалось много народу. Пока присутствовал юнец, все было пристойно. Но к полуночи его отправили на берлинскую квартиру, и тут началось безобразие. Привезли дюжину шлюх, раздели их донага, посадили на неоседланных лошадей. И пошло-поехало! Скачки. Баб стаскивают с лошадей, валят на траву… Словом, все, что можете себе представить, все было.

– И этот ваш… книголюб развлекался вместе со всеми?

– Он все и затеял. – Дробиш покачал головой. – Вот уж не считал его способным на подобное свинство. А когда насытились все да угомонились, вдруг слышу – спор. И вроде бы речь обо мне. Так и есть: хозяин стал искать меня. Вызвал и говорит: «Сейчас я поспорил на двести марок, что ты поднимешь эту скотину». И показывает на здоровенного жеребца. Я оглядел компанию. Штук двадцать двуногих скотов лежат вповалку на зеленом газоне, ржут и лупятся на меня.

– Подняли?

– Кричит: «Выгоню, если посрамишь честь замка Вальдхоф!» И выгнал бы. Но ведь я у него нахожусь для дела. Вот и пришлось наступить на свой характер… В иных обстоятельствах ответил бы как надо, можете не сомневаться. А тут нагнулся, просунул плечи под брюхо четвероногой твари, поднатужился… Сказать по правде, боялся за больную ногу.

– Неужели подняли?

– Поднял… После подзывает меня один из гостей, отводит в сторонку. Говорит, что это он проиграл двести марок. Проиграл и не жалеет, ибо такого еще не видел. Спрашивает: «Сколько тебе здесь платят?» Я ответил. Он: «Даю вдвое больше, если перейдешь ко мне на службу. Будешь управлять поместьем». Тут я сделал правильный ход. Сказал, что не в деньгах счастье. Доволен теперешним хозяином, буду служить ему, пока нужен.

– Хозяин узнал об этом?

– Гость тут же ему все рассказал. Просил уступить меня. Тилле не согласился.

– Кто же расстанется с подобным сокровищем, – вставил Эссен и усмехнулся.

– На другой день я был вызван и в награду за преданность назначен управителем имения.

– А те двести марок?

– О них речи не было.

– Все понятно, – сказал Кузьмич. – Теперь расскажите о сейфе.

– О том, что в доме имеется сейф, я догадался, когда в качестве управителя докладывал хозяину о делах. Разговор происходил в его кабинете, и на столе лежала связка ключей в кожаном чехле. Один был не похож на другие – сразу видно, что от сейфа. Надо сказать, связку ключей я увидел впервые: хозяин всегда держит их при себе. Значит, подумал я, дорожит тем, что у него заперто. Стал искать. Осмотрел хозяйские апартаменты, включая спальню молодого Андреаса, ничего не обнаружил. Мы с Гвидо долго ломали голову: где же он, этот проклятый сейф? И вот что придумали. Из своей кассы Гвидо дал мне тысячу марок. У меня тоже была некая сумма. Собрав все это, я вошел в кабинет к хозяину и говорю: здесь мои сбережения, как быть с ними – не знаю, так как не очень-то доверяю банкам… И он клюнул. Польстило, что так ему верю.

– Может, это жадность?

– Скорее всего, то и другое. Взял деньги, сказал, что спрячет. Я разыграл этакую нерешительность и спросил, будет ли надежно? «Из этой комнаты никуда не уйдут, – сказал он. – Здесь надежнее, чем в любом банке». Полез было в карман за ключами, но спохватился. Так я понял, что сейф действительно имеется и что искать надо в кабинете… Обнаружил его на другой же день, когда Тилле уехал в Берлин и я мог спокойно повозиться в его покоях. Одна из секций книжного стеллажа оказалась на шарнирах. За ней находится сейф, вделанный в массивную стену… Остальное было легче. Слепок с ключа сделал, проводив патрона в ванную. Дубликат ключа получил без задержки: у нас хорошие специалисты. Вот и вся техника.

– Дневник был в сейфе?

– Да. Кроме того, дарственный документ на замок и земли, связка писем, деньги… Мои лежали отдельно от хозяйских, что правда, то правда. Еще партийный билет члена НСДАП и карточка члена СC.

– Письма, конечно, смотрели?

– Не успел.

– С писем надо снять копии. Я дам технику…

– Та, которую вы оставили год назад, действует исправно, – сказал Эссен. – Конечно, новая не помешает. Но и со старой кое-что мы уже сделали.

Эссен встал, прошел к портрету Гитлера, вытащил из тайничка в багете маленький черный цилиндрик и передал Кузьмичу.

– Первые пятьдесят страниц дневника.

– Вот еще порция. – Дробиш положил на стол точно такой же цилиндрик. – Гвидо сказал, чтобы я опустил середину дневника, в первую очередь сфотографировал записи этого года.

– Меня так просили, – пояснил Эссен гостю. – Сказали, что вам это особенно важно.

– Спасибо. – Кузьмич взял второй цилиндрик, повертел в пальцах. – Лупа найдется?

Эссен кивнул и пошел в спальню.

– Надо, чтобы русские лучше берегли свои нефтяные промыслы и заводы, – негромко сказал Дробиш. Кузьмич раскрутил ролик пленки. Вернулся Эссен с большой лупой.

– То, что нужно, – сказал Кузьмич, взяв лупу. – Я задержусь у вас. Мне думается, это безопасно?..

– Вполне. Ко всему, я партийный блоклейтор. – Эссен скривил губы в усмешке. – Доверенное лицо самого крейслейтора[33]33
  Окружной руководитель нацистской партии.


[Закрыть]. Так что работайте спокойно. Мы с Кони уйдем на кухню, чтобы не мешать.

– Спасибо… Видите ли, сегодня я не смогу взять с собой эти пленки. А время не терпит, надо быстрее ознакомиться с записями. Потом мы побеседуем – все трое. Идет?

– Я выговорил себе свободный день, – сказал Дробиш. – Работайте спокойно.

Кузьмич взял в руки пленку.

Выдержки из дневника Теодора Тилле. 1939 год

«16 августа. К Рейнгарду Гейдриху я ехал со смешанным чувством любопытства и тревоги. После письма Андреаса фюреру можно было надеяться, что меня примет если не сам фюрер, то во всяком случае Рудольф Гесс или, в его отсутствие, Мартин Борман. И вдруг приглашение явиться к главе РСXA! Было отчего поломать голову и понервничать.

За те два дня, которые оставались у меня до встречи, удалось пополнить сведения о Гейдрихе. Я и раньше не раз встречался с этим высоким, статным человеком с внешностью истинного арийца, знал, что родился он где-то на среднем течении Шпре. Удивлялся, что Гейдрих, уже занимая высокий пост в СС, мог появиться где-нибудь в пивном зале со скрипкой под мышкой. Теперь выяснилось, что любили музицировать и его отец, и мать… В середине двадцатых годов сам он служил на флоте, затем покинул военную службу. Еще одно увлечение Гейдриха – спорт (фехтование и легкая атлетика). И еще одно – женщины… В СС он вступил лет восемь назад в Гамбурге. Уже будучи обер-лейтенантом запаса, безропотно надел мундир СС-манна. Тогда-то Гейдрих познакомился с Гиммлером. Тот вызвал его в Мюнхен и повысил в чине. Утверждают: идея создания службы безопасности СС принадлежит ему, Гейдриху. Он же по поручению Гиммлера подготовил первоначальный проект статута СД, затем возглавил ее. Мой бог, в ту пору ему не было и тридцати!.. Мне намекнули: возвышению Гейдриха способствовало то обстоятельство, что он был правой рукой Гиммлера, когда партия подавляла путч Рема[34]34
  В июне 1934 года Гитлер, Геринг и Гиммлер расправились с руководителями штурмовых отрядов, объявив, что те готовили заговор. В течение одного-двух дней были схвачены и умерщвлены сотни людей из числа бывших соратников главы нацистской Германии. Рем – глава штурмовиков.


[Закрыть]. Ну что же, таким и должен быть истинный немец – непримиримым и беспощадным ко всем врагам империи и фюрера!

Итак, я отправился к Гейдриху и был принят в назначенный час, минута в минуту. Я подумал, что это доброе предзнаменование. И не ошибся, ибо услышал лестные слова в свой адрес… Что ни говори, а письмо Андреаса было поистине золотым ходом! Даже далекая кузина и ее супруг и те неожиданно сработали в мою пользу. «Чистое совпадение», – сказал Гейдрих, когда объявил о моем новом назначении. Но я не слепой! Уж я-то видел, как он заинтересовался, когда узнал о высоком посте, занимаемом «родственником» на Кавказе.

Работа в СД против русской нефтяной промышленности!.. Гейдрих передал слова фюрера, санкционировавшего мое назначение руководителем этого отделения СД: «Я буду спокоен, если старый национал-социалист Теодор Тилле возглавит это направление вашей службы. Поздравьте его со званием штандартенфюрера». От себя Гейдрих прибавил: «Требуйте все, что вам необходимо. Подбирайте нужных людей. Помните, главное – это те, на кого вы будете опираться. Ищите их во всех уголках страны и за ее пределами. Я ничем не ограничиваю вас. Лишь бы к моменту, когда фюрер решит напасть на русских, мы имели на кавказских нефтепромыслах и заводах достаточное количество людей, готовых действовать в пользу Германии. Сделайте это – и фюрер ничего не пожалеет для вас».

Ну вот, дорога открыта. В добрый путь, штандартенфюрер Теодор Тилле!

 
«Der Fuhrer macht es!
Der Fuhrer schafft es!
Der Fuhrer denkt fur uns alle!»[35]35
  «Вождь действует!
  Вождь творит!
  Вождь думает за всех нас!»


[Закрыть]
 

26 августа. Накануне утром меня вызвал Рейнгард Гейдрих и ошеломил первой же фразой: «На днях предстоит акция против Польши. Цель – окончательное решение польской проблемы». Далее он спросил, знаю ли я в лицо шефа гестапо Генриха Мюллера. Получив утвердительный ответ, передал мне запись на листе бумаги: «Генерал Эрвин Лахузен, второе управление абвера, второй отдел».

«Отправляйтесь к генералу Лахузену, заберите груз, который он приготовил, доставьте этот груз в Оппельн, где сейчас находится группенфюрер Мюллер. Он извещен и ждет вас. Груз передать в собственные руки Мюллеру. Задание государственной важности. Постарайтесь управиться до полуночи».

В начале одиннадцатого часа ночи в здании гестапо Оппельна я вручил группенфюреру Мюллеру четыре объемистых тюка и опломбированный портфель.

«Проверяли груз?» – спросил он, когда мы остались с глазу на глаз.

Я ответил, что такого приказа не было.

Тогда он вскрыл один из тюков. Там находились комплекты польской военной одежды, судя по знакам различия, для рядовых или унтер-офицеров.

«Ношеные, – сказал Мюллер, осматривая мундиры. – Очень хорошо, что так».

Затем он заглянул в портфель и тоже остался доволен. Там оказались какие-то документы, по виду – они могли быть солдатскими книжками или чем-то вроде этого.

Мюллер тут же позвонил Гейдриху и доложил, что все в порядке. Затем он передал трубку мне.

«Тилле, – услышал я голос шефа, – можете возвращаться в Берлин».

На обратном пути я недолго размышлял о причинах, побудивших Гейдриха перебросить на восток страны комплекты униформы солдат чужой армии. Было ясно, что польские мундиры нужны нашим разведчикам или диверсантам, назначенным участвовать в предстоящей акции. Меня занимало другое. Странно выглядел сам процесс передачи польской военной одежды из одного ведомства в другое, транспортировка ее в Оппельн: акцией занимались три генерала и штандартенфюрер!

Но все это забылось, когда на рассвете я оказался дома и лег наконец в постель.

В полдень позвонил мой помощник. В отделение пришла важная шифровка. «Та самая, которую вы ждете», – прибавил он.

Речь шла о выполнении задания, которое руководство СД передало своему резиденту, действующему в составе германского посольства в Москве. Требовалось установить контакт с моей кузиной, прощупать ее настроение, взгляды. Учитывая высокое положение, которое занимает ее супруг, мы настаивали на особой осмотрительности.

И вот пришел ответ из Москвы. Я сразу подумал о неудаче: задание было передано лишь неделю назад, это слишком маленький срок, чтобы что-то успеть, но для неудачи – вполне достаточный.

Так и оказалось. «Дипломат» не мог отправиться на Кавказ с соблюдением обычных правил (уведомив власти о маршруте и целях поездки и получив соответствующее разрешение). Поехал туда нелегально, но уже на вокзале в Баку почувствовал наблюдение. Ему не мешали, но не спускали с него глаз. Он понял, что должен немедленно вернуться. Так и сделал.

Да, неудача. Я подумал о том, как воспримет это Гейдрих. Теперь, когда я у него в подчинении, он по-прежнему корректен, вежлив. Но у нас уже иные отношения…

Двумя часами позже он сам вызвал меня. Оказалось, он уже знал о московской шифровке.

– Понимаете, что произошло? – холодно сказал Гейдрих. – Необдуманными действиями вы просигналили русским, что намеревались с кем-то встретиться в Баку. А важность этой встречи подчеркнули тем обстоятельством, что рискнули отправить туда официально аккредитованного дипломата!

Я сказал, что все понимаю и готов нести ответственность.

– Вашей вины здесь нет. – Он покачал головой: – Неопытны, только и всего. Взялись за дело не с того конца. Учтите, в Баку действует консульство Персии и там есть наш человек, – добавил он после паузы.

Мы подробно обговорили новый вариант, все спланировали.

Я был уже возле двери, когда он окликнул меня:

– Любите вы музыку, штандартенфюрер?

Я был огорошен, но быстро нашелся. Мне была известна страсть Гейдриха к скрипке.

– О да! – воскликнул я. – Фортепиано и скрипка для меня превыше всего в часы отдыха.

Гейдрих стоял за столом и улыбался.

– В таком случае жду вас завтра в восемь часов вечера у себя в Зюденде. Соберутся любители музыки. Буду рад доставить вам удовольствие.

27 августа. Я пишу эти строки в полночь, только что вернувшись от Гейдриха. Словно побывал в ином мире… Огромный салон обставлен старинной мебелью, пол устлан ковром и поверх него – тигровыми и медвежьими шкурами. Гости в вечерних туалетах чинно сидят в белых с серебром массивных креслах. У рояля, стоящего на небольшом возвышении, прямая и статная фрау Лина Гейдрих. Ее светлые волосы гладко зачесаны, тяжелая коса свешивается до пояса, приятно контрастируя с алым бархатом платья. В нескольких шагах от нее сам хозяин. Он во фраке, глаза полузакрыты. Расставив ноги, он чуть покачивается в такт мелодии, которую извлекает из своей скрипки. Обстановку таинственности, волшебства дополняют свечи – зажжены только они, в их неровном свете лица людей кажутся белыми, нереальными… Будто нет вокруг Германии с ее дымящими, грохочущими заводами, нет сотен дивизий, которые заканчивают последние приготовления, подтягиваясь к границе с Польшей, и будто не он, Гейдрих, несколько часов назад сидел в своем кабинете, управляя гигантской машиной безопасности рейха!

Позже, когда закончился легкий ужин в саду и подали кофе, случилось так, что на несколько минут мы с Гейдрихом оказались с глазу на глаз.

Разумеется, я рассыпался в похвалах по поводу его таланта.

– То, что вы делали со своей скрипкой, – истинное волшебство, – сказал я. – Можно подумать, что в руках у вас был «Страдивари».

– Увы! – сказал он и вздохнул. – О такой скрипке я могу лишь мечтать.

У меня из головы не выходил наш последний разговор – идея с использованием человека из персидского консульства в Баку…

– А пока, быть может, стоит направить к кузине нового посланца, более ловкого? – сказал я. – Выждать какое-то время и сделать новую попытку…

– Я подумаю, – ответил Гейдрих. – Возможно, так и поступим. Но все равно это позже. Сегодня я позволил себе несколько расслабиться. Надо было дать отдохнуть нервам перед трудным делом в Польше. Месяц, если не больше, мы будем работать как одержимые. Подождите еще месяц, Тилле, и мы все решим».

3

Было около четырех часов дня, когда Кузьмич закончил просматривать пленку. Отложив ее, прислушался. С кухни не доносилось ни звука. Он встал и прошел туда.

Эссен спал, положив голову на угол стола. Дробиш сидел рядом и курил. Увидев вошедшего, бесшумно поднялся с табурета. Они вернулись в комнату.

– Извините его, – сказал Дробиш, кивнув в сторону кухни. – Гвидо работал ночью, сутки не сомкнул глаз… Ну, как пленка?

– Вы сделали важную работу, товарищ, – сказал Кузьмич. – Очень важную. Но…

– Но это только начало?

– Да.

– Нужен весь дневник?

– В первую очередь письма. Все, какие есть. У этого Тилле могут оказаться ценные для нас письма от родственницы.

– Имеете в виду его кузину?

– Да, ее. И это срочно.

– Я понял.

– Где сейчас ваш хозяин? Он дома?

– Отсутствует с позавчерашнего дня. Я собрал его, как в дорогу: чемодан, несессер. Он где-нибудь на Востоке. Сейчас там много дел для СД… Стойте! Хотите заполучить письма уже сегодня?

– Хорошо бы!..

– Ну что ж, надо так надо.

– Минуточку… Скажите, ваш хозяин знает русский язык?

– Вряд ли. – Дробиш подумал. – Нет, не знает!

– Почему такая уверенность?

– У него на письменном столе переводы с русского. В основном газетные статьи – перевод и тут же справка: такая-то газета, дата, город. Но самих газет нет. Значит, они ни к чему.

– Справедливо. Из каких городов газеты?

– Я запомнил: Москва, Баку, Грозный…

– О чем статьи? О нефти?

– Да. Но есть и на другие темы.

На улице послышался шум. Кузьмич и Дробиш приблизились к окну. По всей ширине мостовой двигались барабанщики – полсотни мальчиков и девочек в шортах и блузах хаки и таких же пилотках, с барабанами на ремнях через плечо. Два парня постарше несли транспарант:

«Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!»[36]36
  «Народ, империя, вождь!»


[Закрыть]

У других парней были знамена со свастикой и портреты Гитлера. За ними маршировала основная масса юнцов в форме гитлерюгенд. Барабаны гремели. Шедшие по бокам процессии командиры выкрикивали первые слова лозунгов, а колонна скандировала окончание.

На тротуарах было мало прохожих. Все они останавливались и, как заведенные, вскидывали руки к портретам Гитлера.

– Вот как выдрессировали, – угрюмо сказал Дробиш. – Быстро приучили стадо к повиновению!.. «Любуюсь» такими и думаю: а что будет дальше?

Он обернулся, поглядел в глаза Кузьмичу.

– На этот вопрос вы даете ответ своей работой, – сказал Кузьмич. – Если боретесь против нацизма, значит, верите в возможность его поражения. Разве не так?

– Верю, что Германию не оставят в беде. Это и придает нам силы. – Дробиш твердо повторил: – Да, не оставят. А если так, то и мы не должны сидеть сложа руки. Ибо сказано: бог тому помогает, кто сам себе помогает.

Он готов был рассмеяться, но перехватил взгляд Кузьмича, брошенный на часы, сгреб со стола свою шляпу.

– К десяти часам вечера сумеете управиться? – спросил с надеждой Кузьмич.

– Постараюсь. Встретимся здесь?

– Лучше в другом месте… Скажем, возле вашего замка. На южной дороге в двух километрах от него есть заброшенный домик.

– Сторожка в буковой роще?

– Да, сторожка, так будет точнее.

– Выходит, вы там бывали? – удивленно пробормотал Дробиш.

Кузьмич обнял его за плечи, повел к двери:

– От десяти до одиннадцати возле сторожки я буду возиться с автомобилем – менять свечу.

– Понял.

– Если не сможете прийти, завтра свяжитесь с Эссеном. Он отыщет меня.

4

Дробиш появился в начале двенадцатого, когда Кузьмич, решив, что пора возвращаться, закончил «ремонт» автомобиля – ввернул на место свечу и опустил капот двигателя.

– Неудача, – сказал Дробиш, сев в автомобиль. – И я сам во всем виноват. Вел себя как последний дурак. Понимаете, достал пачку писем из сейфа, стал просматривать. Читал, глупец, вместо того чтобы действовать камерой. Уж очень хотелось отыскать те, о которых вы упоминали…

– Письма кузины?

– И ведь нашел! Там три ее письма… Быстро просмотрел их, приготовил фотоаппарат. И – неудача. Сперва появился хозяйский сын, проторчал часа полтора в кабинете отца. А теперь к нему пожаловали гости…

– Что было в письмах?

– Они короткие. На мой взгляд, ничего особенного: «Мы с мужем здоровы, живем хорошо; как вы поживаете, тетя, здоров ли мой кузен?..»

– Тетя, сказали вы?

– Я забыл!.. Письма адресованы женщине. Я знаю ее. Это старуха, родная тетка Теодора Тилле. Живет в Бабельсберге. Кажется, Хорст Вессельштрассе, сорок два.

– Имя, пожалуйста!

– Аннели Шеель.

– А имя этой… кузины?

– Эрика Хоссбах. Теперь адрес. – Дробиш наморщил лоб и не без труда выговорил: – СССР, Баку, Телефонная улица, тридцать два.

– Очень хорошо. Еще вопрос: упоминается ли в письмах имя вашего хозяина?

– Мне кажется, нет… Нет, не упоминается. «Кузен», и все.

– Так… Говорите, письма короткие?

– Да. Каждое – страница, и то неполная: десять – пятнадцать строк.

– Понимаю… Товарищ Кони, раньше я думал, будет достаточно, если вы сфотографируете их. Теперь вижу, что должен посмотреть сами письма.

– Только эти три?

– Да. Но и конверты тоже. Это займет немного времени. Просмотрю и тотчас верну.

Дробиш понимал, что, рассказав о письмах, чем-то насторожил собеседника. По-немецки тот говорит, как немец. Впрочем, шипящие чуть смягчает и растягивает гласные, отчего речь приобретает певучесть. Похоже на говор жителей областей, пограничных с Францией… Так кто же это такой?

Он скосил глаза на Кузьмича. Подтянут, элегантен. Движения по-юношески точны, хотя по другим признакам ему не так уж далеко до старости… А что, если это русский? Гвидо ни слова не сказал о нем. Познакомил – и баста. Даже не назвал его имени…

Кузьмич терпеливо ждал ответа на свою просьбу. Время шло, а Дробиш сидел в неподвижности, будто не мог найти решения. Наконец он задвигался, что-то просвистел. Неожиданно улыбнулся, тронул соседа за плечо.

– Если желаете взглянуть на письма, то надо сейчас, не откладывая, отправиться в замок. Завтра, может случиться, будет поздно: вдруг вернется хозяин? Вот что мы сделаем: машину загоним в кусты, ее там сам черт не отыщет, и – пешком, здесь ведь недалеко. Ночь, все спят. А у меня ключи от комнат.

С минуту Кузьмич размышлял.

– Ну что же, – сказал он, – пешком так пешком.

Мягко заурчал мотор. Пятясь, машина въехала в кусты и скрылась в разросшемся ивняке.

Вскоре оттуда появились две тени, пересекли дорогу, стали взбираться на холм, вершину которого венчали владения Теодора Тилле.

К себе в отель Кузьмич вернулся только под утро. До этого он побывал еще в ночном баре «Команчи», известном тем, что в одном из его залов каждый посетитель мог выпустить в мишень дюжину стрел из настоящего индейского лука и при удаче получить приз. Он даже чуточку пошумел в этом заведении – отчитал кельнера, когда тот замешкался с выполнением заказа. Словом, старательно зафиксировал это свое посещение.

Швейцар, встретивший его в отеле, получил на чай двадцать пфеннигов, затем столько же – на четвертом этаже, куда с трудом доставил подгулявшего постояльца: тот был сильно навеселе и все порывался жонглировать тростью с надетой на нее шляпой.

Наконец клиент был водворен в номер и дверь захлопнулась. Некоторое время швейцар прислушивался к шагам и возгласам, доносившимся из комнаты. Вскоре за дверью стихло. Это означало, что старик наконец-то угомонился. Сделав такой вывод, швейцар вернулся к себе.

В эти минуты Кузьмич лежал в постели и обдумывал все то, что свалилось на него за истекшие сутки… Наконец-то дал результат широкий поиск, который вот уже полтора года вели здесь, в Германии, советская разведка и ее добровольные помощники. Вообще-то он не сомневался, что в конце концов в поле зрения возникнет нужный объект. И все же выход группы Эссена на Теодора Тилле можно было считать большой удачей.

Тем не менее сейчас Кузьмич думал не об этом человеке, а о проживавшей в далеком Баку Эрике Хоссбах. Узнав о том, что в ее письмах имя кузена не упоминалось, да и сами письма адресовались другому лицу и уж потом передавались Теодору Тилле, Кузьмич сразу подумал о шифре или тайнописи.