Текст книги "Долгий путь в лабиринте"

Пятнадцатая глава

Теодор Тилле вошел в кабинет Гейдриха в назначенное время и застал его за странным занятием. Шеф СД и полиции безопасности стоял у окна и рассматривал скрипку. Здесь же находился лысый старик в очках, – вероятно, мастер или владелец скрипки.

– А вот и вы, – сказал Гейдрих. – Пришли очень кстати. Ну-ка, послушайте!

Он приставил скрипку к плечу, взмахнул смычком. Прозвучала короткая музыкальная фраза.

– Как вам показалось? – Гейдрих опустил смычок и строго посмотрел на сотрудника.

Мгновенно уловив ситуацию, Тилле саркастически скривил губы и покачал головой.

– Вот видите. – Гейдрих почти швырнул старику его скрипку. – Штандартенфюрер тоже знает толк в музыке. Так что берите ваше сокровище и проваливайте!

Старик поспешно вышел.

– Ну и мошенник, – сказал Гейдрих. – Уверял, будто его скрипка сработана лучшим учеником Амати[38]38
  Пикколо Амати – известный скрипичный мастер (Италия, XVII век).


[Закрыть].

– Пронюхал, что вы большой любитель музыки, вот и пытался всучить подделку, – вставил Тилле. – Но вы, разумеется, быстро во всем разобрались.

– Не подделка, Тилле. Это действительно старинная итальянская скрипка. Но нижняя дека треснута и заклеена. Кроме того, заменена колковая коробка. Да вы сами убедились: нет чистоты и силы звучания. А мне так нужна хорошая скрипка!.. Жаль, что и на этот раз неудача. Но вернемся к делам. Слышали ли вы о таком подразделении: «учебная строительная рота номер восемьсот для особых поручений»?

– Слышал, группенфюрер. Но «рота 800» – это абвер!

– Верно. Рота создана при втором отделе абвера, специализация которого – саботаж и диверсии за пределами рейха.

– Я в курсе дела.

– А то, что менее чем за полгода рота переросла в батальон, вам тоже известно?

– Нет, группенфюрер.

– Да, это уже батальон. Роты укомплектованы людьми, хорошо знающими языки. Есть или будет русская рота, французская, английская, хорватская, греческая… Вчера вечером я гулял с адмиралом Канарисом. Он расхвастался: «Готовлю бойцов, каких еще не знал мир. Они будут идти впереди вермахта, расчищая ему дорогу». В заключение заметил, что очень скоро батальон превратится в полк.

– Торопится, – сказал Тилле.

– Не торопится, а предвидит новые походы вермахта.

Тилле подумал, что, с тех пор как Германия находится в состоянии войны с Францией и Англией, враждующие армии стоят друг против друга на границах своих государств и не трогаются с места. Вот и вчерашняя военная сводка гласит: «На различных участках фронта продолжаются поиски патрулей. Погода очень скверная, снег и большой туман. Артиллерийский огонь полностью прекратился». Так продолжается уже седьмой месяц. О каких же «новых походах» говорит Гейдрих?

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Тилле. – Какие страны?

– Те, которые объявили нам войну. Однако, вторгшись во Францию, фюрер не сможет оставить без защиты фланги вермахта. Таким образом, под удар подпадут Бельгия, Нидерланды, Дания, Норвегия, и не только они.

– Это будет скоро?

– Очень скоро. Месяц, от силы – два. Я уже отдал приказ сформировать ядро будущих особых команд и групп для работы в этих странах… Канарис говорит: «Батальон 800» пойдет впереди вермахта». Ну что же, пусть так. А мы двинемся следом за войсками. И горе тому, кто, не подчинится новому порядку, диктату немцев!

– Понял, шеф.

– Но и это не все. Я бы сказал больше: это только начало. Наш главный противник не там.

– Понимаю. Россия?

– Она самая… Вот и подходит ваша очередь, штандартенфюрер. Кстати, я слышал, у вас есть новости?

– Да, группенфюрер. Мы тоже не сидим без дела… Начну с того, что около двух месяцев назад моя кузина Эрика Хоссбах прислала очередное письмо своей тетке… Речь идет о женщине, которой вы заинтересовались при первой нашей встрече. Напрягите свою память, шеф.

– Та, что живет в России?

– Да, на Кавказе.

– Я помню. Что же дальше?.. Погодите, ваша тетка – имперская немка?

– Совершенно верно. Местожительство – Бабельсберг. Она никогда не выезжала из Германии… Когда кузина была совсем маленькой, тетка нянчила ее. С тех пор они дружат. Кузина пишет только ей. И вот ее последнее письмо. Она рассказывает о своей близкой подруге. Та находится в Австрии и в последнее время не отвечает на письма. Кузина тревожится: не случилась ли беда? Просит разыскать подругу… Впрочем, вот это письмо.

Гейдрих просмотрел письмо. Подумав, прочитал его снова.

– Ну так что? – Сложив письмо, он взглянул на конверт, повертел его в пальцах. – Отправлено обычной почтой… Так в чем дело?

– Кузина пишет, что рассталась с подругой двенадцать лет назад. Значит, в 1928 году. А ведь именно тогда она отказалась вернуться на родину, решив остаться в России.

– Выходит, ее подруга тоже находилась там?

– В этом все дело, группенфюрер. Эстер Диас – это ее фамилия по второму мужу – шесть лет прожила бок о бок с моей кузиной. Ее тогдашний супруг был специалистом по нефти, как и отец кузины. Североамериканец, он вернулся на родину с супругой, когда закончил работу у русских. Эстер Диас вскоре рассталась с ним, чтобы выйти замуж вторично.

– Но в письме нет ни слова об этом. Погодите!.. Так вы разыскали эту Диас?

– Да, группенфюрер.

– Ого, интересно!

– Отыскал ее, установил наблюдение. Уже полтора месяца, как под контролем каждый шаг этой особы. Вот как она выглядит.

Теодор Тилле веером рассыпал по столу дюжину фотографий. Здесь было несколько портретов Саши, ее снимки в домашней обстановке, на прогулке в автомобиле, в кондитерской, с Энрико.

– Ей сорок один, – продолжал Тилле. – Как видите, на фото выглядит лет на десять моложе. Очень следит за собой: утренняя гимнастика, массаж, длительные прогулки пешком. Она весьма деловая особа: создала в Австрии сеть кондитерских, примерно год назад открыла филиал в Берлине. Кондитерская называлась «Двенадцать месяцев»… Повторяю: весьма деловая – менее чем за три года заработала почти полмиллиона марок. Но с началом войны, когда ввели нормирование продовольствия, доходы упали. Недавно Диас ликвидировала дело. Собралась возвращаться на Запад. Уже оформляла документы для выезда.

– И передумала?

– Нет, группенфюрер. По моей просьбе полиция тянет с выдачей документов. Подчеркиваю: близкая подруга кузины; несколько лет жила на Кавказе; ко всему – умная, решительная особа… Как же я могу выпустить такую!

– А каковы ее взгляды? Почему она не отвечала на письма вашей кузины?

– Они регулярно переписывались до тех пор, пока Эстер Диас не оказалась в Австрии. Точнее, до момента, когда Австрия воссоединилась с Германией. С этой поры кузина перестала получать ответы на свои письма.

– Откуда это известно? Вы что, допрашивали ее?

Тилле положил на стол несколько листов фотобумаги с четким изображением рукописного текста, присоединил к ним конверт с письмом.

– Служба безопасности Вены произвела тайный обыск в доме Эстер Диас. Были обнаружены два письма моей кузины. Это отпечатки с них. Третье письмо тому же адресату, по дате – самое последнее, изъято на венском почтамте. Оно лежало там две недели, и никто не приходил, чтобы взять его. В этих письмах ответ на все ваши вопросы.

Гейдрих внимательно прочитал письма.

– Убеждены, что их действительно писала ваша кузина?

– Это несомненно. Я сличил письма с теми, которые приходили от кузины год назад, три года, пять лет назад. Стиль, почерк, даже бумага – все совпадает.

– Тем не менее нужна экспертиза.

– Уже сделано. – Тилле выложил на стол новый документ. – Вот, можете убедиться.

Гейдрих мельком взглянул на бумагу.

– Как, вы сказали, называлась кондитерская? – вдруг спросил он.

– «Двенадцать месяцев»…

– Где-то я уже слышал о ней…

– О кондитерской было в прессе, по радио.

Гейдрих задумчиво кивнул.

– Эту женщину знает один из офицеров нашей службы, – сказал Тилле. – Знает почти с момента ее появления в Австрии и характеризует положительно.

– Вон какие она устанавливает связи!.. Кто этот офицер?

– Гауптштурмфюрер Иоганн Иост. Но выслушайте, группенфюрер. То, что я сейчас расскажу, произошло в Австрии, задолго до аншлюса. Отравились какие-то женщины. Было высказано предположение, что всему виной недоброкачественные кондитерские изделия. Вызвали в полицию владелицу кондитерской. Вскоре выяснилось, что Эстер Диас невиновна. Тогда-то и познакомился с ней полицейский комиссар Иоганн Иост. Вскоре Иост стал ее компаньоном. Кстати, она сопротивлялась. Но он настоял на своем… Так вот, могла ли знать Эстер Диас, что спустя год произойдет аншлюс Австрии, а еще через год Иост будет переведен в СД?

– Все равно присмотритесь к этой особе пристальнее. Иоганн Иост, сказали вы? Что-то не припомню такого.

– Гауптштурмфюрер Иост участвовал в войне против Польши, теперь работает в генерал-губернаторстве[39]39
  Так именовалась Польша после оккупации ее гитлеровской Германией.


[Закрыть]. Две недели назад он приезжал в Берлин, и я подробно расспросил его… Иост, кстати, утверждает, что, когда случилось отравление, полиция Австрии занялась личностью Эстер Диас. Был сделан запрос в Южной Америке, откуда она прибыла. Криминала не установлено. Шеф, я сам проверил это. Все чисто. Более того, удалось выяснить местожительство ее первого мужа.

– Нефтяного инженера, работавшего в России?

– Точно так, шеф. Этот человек разыскан в Венесуэле: запад страны, город Сен-Лоренсо на берегу озера Маракаибо. Там богатые нефтяные поля. Дело тянулось более месяца. Вчера получен ответ: инженер все подтвердил. Агент, наводивший справки, раздобыл даже фотографию – инженер снят со своей женой, теперь уже бывшей. Кстати, он весьма нелестно отозвался о ее втором избраннике.

– Так они знали друг друга, эти мужчины?

– Оба из одних и тех же мест. Второй супруг Эстер Диас не имеет образования. Богатый человек, любитель автомобилей, умеет управлять самолетом. Инженер утверждает: это фат и волокита. Он крайне удивлен, что Эстер сделала подобный выбор…

– Такая характеристика подтверждается?

– Первое время ее нынешний супруг вел себя пристойно. Но несколько месяцев назад был зарегистрирован в полиции как участник попойки с дамами сомнительного поведения. Дрался, избил человека до полусмерти. Говорят, он силен, как Голиаф. Заплатил в полиции большой штраф… Кстати, вот фотография и донесение агента, проводившего проверку за океаном. Только получив все, я позволил себе доложить вам это дело.

Гейдрих медлил с ответом.

– Ну вот что, – как бы нехотя сказал он. – Такую же проверку произведите у вашей кузины. Пусть и она опознает фото интересующей нас личности.

– На это понадобится несколько недель, быть может – месяцев. А Эстер Диас нужна уже сейчас, немедленно! Шеф, я собрал столько доказательств!..

– Да, вы поработали на совесть. По правде сказать, не ожидал подобной напористости. Очень хорошо, Тилле. Но доведите дело до конца.

– Боже, да я забыл… Ко всему, она хорошо знает русский!

– А как это установлено?

– Среди ее вещей есть несколько книг. Одна из них – том произведений писателя Федора Достоевского в подлиннике.

– Это не доказательство.

– Но на полях книги много пометок, тоже по-русски. Вот я и назначил две экспертизы. Графологи подтвердили, что записи сделаны рукой Эстер Диас. Специалист по языку пришел к заключению, что автор записей свободно владеет русским.

Буквально выпалив последнюю информацию, Тилле вопросительно взглянул на Гейдриха и негромко сказал:

– Напоследок я бы хотел кое-что прояснить относительно личности гауптштурмфюрера Иоста. Ведь у вас и здесь какие-то сомнения, не так ли?

– Он должен быть тщательно проверен, вот и все. Это элементарно. Не сомнения, Тилле, а обычная предосторожность.

– Понимаю. Но известно ли вам, по чьей рекомендации переведен в СД этот офицер? Так вот, за него поручился Артур Зейсс-Инкварт… Кстати, Зейсс-Инкварт знает и бывшую компаньонку Иоста, бывал в ее кондитерской.

Гейдрих откинулся в кресле, положил руки на крышку стола и в упор посмотрел на собеседника.

– Я чувствую себя как на ринге, штандартенфюрер, Вы наносите удар за ударом. Но это приятные удары.

– Спасибо, шеф.

– Хорошо. Работайте с ней, Тилле. Работайте. Но все равно пусть ваша кузина подтвердит личность своей подруги.

– Будет сделано, шеф!.. – Тилле поднялся со стула, суетливо принялся укладывать бумаги в портфель.

Вот он защелкнул замок портфеля, выпрямился:

– Простите, шеф, мне кажется, вы все еще в чем-то сомневаетесь?..

– Я подумал, как много сделали вы за эти два месяца. Поразительно много… Напомните, как именовалась та кондитерская?

– «Двенадцать месяцев».

– Где я слышал это название? – пробормотал Гейдрих. – Ну хорошо. Можете идти, штандартенфюрер. Желаю удачи!

Тилле повернулся на каблуках.

Шестнадцатая глава

1

Кинозал заполнен до отказа. Люди стоят вдоль стен, даже сидят на полу в проходе между креслами. Демонстрируется военная хроника.

Такие сеансы стали весьма популярны в Германии после того, как 9 апреля 1940 года немецкие войска атаковали Данию и Норвегию, на следующий день начали оккупацию Бельгии и Люксембурга, обошли с фланга пресловутую линию Мажино и вторглись во Францию.

Фронтовые операторы кинохроники трудились на совесть, дела шли успешно, и в кинотеатрах обыватели вопили от восторга, глядя на то, как десятки и сотни «штука-бомберн»[40]40
  Пикирующие бомбардировщики.


[Закрыть] переворачиваются через крыло и с воем устремляются в пике. Черные капельки бомб все увеличиваются в размере. Взрывы, взрывы! В пыли и грохоте вздымаются к небу языки пламени, взлетают обломки зданий, паровозов, вагонов, исковерканные тела людей.

Действие переносится на землю. Выстрелы пушек, лязг танковых траков, снова пыль и дым пожарищ, убитые и умирающие люди, колонны неприятельских солдат, которые понуро бредут в плен под конвоем здоровенных немецких солдат с автоматами в обнаженных по локоть руках.

Демонстрируются столицы поверженных государств. Осло, Брюссель, Копенгаген – по широким проспектам этих городов гордо шагают победители, грохочут немецкие танки, сотни и сотни танков…

Вперемежку монтируются кадры, не менее впечатляющие: на вокзалах германских городов стоят железнодорожные составы, из вагонов выгружают бесконечные вереницы ящиков и мешков. И вот все это направляют в магазины. Боже, каким счастьем светятся лица немецких хозяек! Крупно засняты женские руки, запихивающие в сумки куски знаменитого голландского сыра и не менее известного масла из Дании, кровяные лионские колбасы и пакеты со страсбургским печеночным паштетом, тушки кур, индеек, гусей и бутылки, бутылки – бургундское, анжуйское, шампанское…

Когда Франция прекратила сопротивление, в экстренных выпусках германской кинохроники появился сам фюрер, прибывший в столицу мира – Париж. В Компьене он наблюдает, как престарелый Петэн подписывает капитуляцию своего государства, и это происходит не где-нибудь – нет! – в специально доставленном сюда историческом вагоне знаменитого маршала Фоша.

Акт подписан. Но фюрер считает, что дело следует довести до конца. И германские саперы здесь же, в Компьенском лесу, один за другим взрывают памятники былых побед ненавистной Франции!

Так было в последние недели.

Сегодня имперские немцы и жители Остмарка вновь устремились в кинотеатры. Желудки обывателей туго набиты трофейным маслом, мясом и хлебом. Посему у всех отличное настроение. Жители третьего рейха весьма довольны своей судьбой, они в восторге от фюрера, столь удачливого в военных делах. А сейчас им покажут нечто волнующее: торжественную встречу фюрера после его исторической поездки в «немецкий Париж».

Места Саши и Энрико в самом конце узкого и длинного зала. Гаснет свет. На экране возникает панорама центральных улиц и площадей германской столицы. Всюду цветы, гирлянды цветов и зелени. И флаги, тысячи флагов, багровых длинных полотнищ с белым кругом и черной свастикой посредине, свешивающихся с окон домов, со столбов и деревьев. Тротуары кишат людьми: шеренги полицейских и солдат едва сдерживают напор огромных толп мужчин, женщин, детей.

Новый кадр. К Ангальтскому вокзалу подкатывает выкрашенный в серое бронепоезд. Диктор, взволнованно комментирующий фильм, переходит на крик: глядите, мужчины и женщины рейха, этот красавец бронепоезд подарен фюреру его другом и сподвижником, великим дуче итальянского народа Бенито Муссолини, подарен в ознаменование блестящих побед фюрера на полях брани.

Вот Гитлер появился в дверях вагона. Во весь экран – лицо «вождя нации и государства», набрякшие желтизной мешки под колючими темными глазами, его плотно сжатые бескровные губы. Камера отъезжает, и теперь виден весь Гитлер. Он в плаще – таком длинном, что из-под него выглядывают лишь носки армейских сапог.

Еще кадр. Гитлер стоит в автомобиле, медленно движущемся по фешенебельной Вильгельмштрассе. Толпы на тротуарах неистовствуют. Под колеса машины летят цветы, флажки, ленты…

Наконец сеанс окончен. Саша и Энрико пробираются к выходу. Он крепко держит ее за локоть: понимает, что сейчас на душе у Саши. Скорее бы добраться до дома, чтобы передохнуть, снять напряжение!..

Улица. Теплый летний вечер. Высоко в небе стоит полная луна.

Мимо них торопливо идут люди – те, кто был в кино. Горящие возбуждением глаза, громкий говор и смех.

Из репродуктора на перекрестке доносится музыка. Оркестр аккомпанирует певцу.

 
Wir fordern den britischen Lowen aus
Zum letzten, entscheidenden Schlag.
Wir habten Gericht.
Es wird unser Stolzester Tag[41]41
Мы бросаем вызов британскому льву,Пусть грянет последняя решающая битва,Свершится суд.И это будет наш самый радостный день.

[Закрыть].
 

Энрико сжал Сашин локоть. Она кивает в знак того, что поняла. Да, с Францией разделались. Теперь очередь Англии. Но только ли ее очередь? Не вернее ли предположить, что легкие победы вскружили головы нацистам и они с удвоенной энергией будут готовить войну против Советского Союза?.. В том, что это произойдет, уже можно не сомневаться. Вопрос только в сроках.

Саша мысленно перебирает то, что произошло после встречи с Кузьмичом на озере. Слава богу, Эссена и Дробиша нацисты не тронули. И тогда из Баку в Германию пошло письмо. Отправитель – Эрика Хоссбах, адресат – Аннели Шеель.

Знает она и о проверке, которую предприняли немцы в Америке, у ее «первого мужа». А вскоре после этого у себя на квартире обнаружила следы пребывания «гостей». Те действовали квалифицированно, но все же оставили свою «визитную карточку»: бумаги в секретере оказались чуточку сдвинутыми с места, а ниточка, вложенная в конверт между двумя исписанными листами, крохотная белая шерстинка, переместилась из центра в угол конверта…

Ну что ж, значит, визитеры нашли то, что им полагалось обнаружить. Таким образом, решена первая часть задачи: нацистские органы безопасности наведены на след.

Все последующее будет неизмеримо сложнее, ибо с этой минуты инициатива перешла к противнику. Дальше решать будет он. А Саше и Энрико определено ожидание.

Сколько же это может продлиться? Где уверенность, что все пойдет как намечено? И что произойдет, если у противника вдруг окажется неучтенная советской разведкой возможность организовать проверку и в СССР?.. Вот мысли, которые неотступно преследуют Сашу и Энрико весь этот последний месяц, чем бы они ни занимались. Напряжение нарастает. Недавно Саша поймала себя на том, что, находясь в комнате одна, разговаривает вслух…

Как и было намечено, три недели назад они затребовали документы на выезд из Германии. Это – чтобы подстегнуть противника к действиям. До сих пор нет ответа из полиции. Следовательно, там получены определенные указания. Ну, а что дальше? Почему молчит противник?

Они неторопливо приближаются к дому.

До подъезда – два десятка шагов.

На тротуаре, под раскидистой липой, сидит за своим стеклянным коробом старуха – продавщица сигарет. Энрико задержался, чтобы купить пачку. Старуха хорошо знает его и Сашу, всегда приветлива к своим постоянным покупателям, не преминет перекинуться с ними фразой-другой. А теперь, отсчитывая сдачу, даже не подняла головы.

Энрико сгреб мелочь, глянул на Сашу. Она тоже заметила странное поведение продавщицы.

Подъезд. Лестница на этаж, где расположена их квартира.

На лестнице Энрико обнял Сашу, губами коснулся ее щеки:

– Спокойнее!..

Саша молча кивнула.

Она отперла входную дверь, протянула руку к выключателю.

Но свет зажегся сам.

В холле стояли двое, в плащах и шляпах, с пистолетами наготове.

Сзади затопали. По лестнице поднимались еще двое.

2

В день, когда арестовали Сашу и Энрико, Теодор Тилле, ехавший из своей резиденции домой, внезапно почувствовал резкую боль в правом нижнем углу живота, был доставлен в госпиталь, обследован и немедленно оперирован по поводу аппендицита.

Здесь, в больничной палате, он получил известие, что арестованных перевезли в Берлин и что заранее назначенный следователь приступил к допросам. Словом, все шло своим чередом. Тем не менее он очень нервничал. Нет, не потому, что лишился возможности сам вести первые допросы. Еще когда планировалась акция, было условлено: это сделают другие, он же до поры до времени не покажется на глаза арестованным. Но Тилле рассчитывал быть поблизости, чтобы все видеть и слышать, составить личное впечатление об интересующих его людях, особенно о женщине, и решить, как дальше вести дело. Полторы недели, проведенные на больничной койке, нарушили эти планы.

Сегодня утром он был наконец выписан и прямо из госпиталя поехал на службу. Тотчас явился следователь с документами. Тилле углубился в чтение протоколов. Впрочем, многое ему уже было известно – сотрудник наведывался в госпиталь и информировал начальника о ходе работы.

Дочитав последнюю бумагу, Тилле выпрямился в кресле, поглядел на офицера и попросил описать подследственную, ее душевное состояние, манеру держаться.

– Не знаю, что и думать, – сказал тот. – Данные наблюдения свидетельствуют, что она полна энергии, жизни. Уже известный вам гауптштурмфюрер Иоганн Иост все подтверждает. Он выразился так: «В делах, в умении оценить конъюнктуру рынка, подобрать работников и заставить их трудиться с полной отдачей она стоит двух мужчин».

Проговорив это, следователь смолк, задумчиво потер ладонью щеку.

– Она что, не такая?

– Ко мне вводят человека вялого, опустошенного. Отвечая, она едва роняет слова.

– В чем же дело?

– Думаю, здесь только одна причина. Она травмирована арестом, оскорблена тем, как с ней обошлись.

– Ее били?

– Что вы, шеф! Пальцем не тронули. Но, как вы и приказали, она получила возможность видеть, что делают в тюрьме с другими…

– Значит, страх?

– Только не за себя! Вот уже десять дней, как мы общаемся, и я все больше убеждаюсь, что она не из робких. Если и страх, то за мужа. Всякий раз при встрече она спрашивает о нем.

– Любит его… А что он?

– Я допрашивал его дважды. Очень спокоен, я бы сказал, уверен в себе. Расхохотался мне в лицо, когда узнал, что обоих обвиняют в шпионаже в пользу России. Потом сказал: «К вашей политической доктрине я отношусь равнодушно, как, впрочем, ко всякой другой. Мое дело – жить, наслаждаться жизнью. К сожалению, иных принципов придерживается жена. Она не может сидеть без дела. Работа – вот ее стихия. Ее сочувствие нацизму привело нас в эту страну. Надеюсь, теперь она поняла свою ошибку».

– Сочувствие нацизму… В чем-нибудь она проявила это?

– Нет, шеф.

– А ее нынешнее состояние? Угнетенность, подавленность – не является ли это косвенным подтверждением того, что сказал супруг? Вы же утверждаете: «Оскорблена тем, как с ней обошлись».

– Не знаю. Может быть, вы и правы, шеф…

– Вас что-то настораживает в них?

– Диас тепло отозвалась о России. Когда зашла речь о пребывании в этой стране, сказала, что ей было там неплохо.

– Но она уехала оттуда, а эта, ее… подруга, осталась.

– А если уехала, будучи предварительно завербованной русской разведкой?

– Русская разведчица тепло отзывается о России, когда ее допрашивают в СД?

– Вот видите, вам это показалось алогичным. Разумеется, мне – тоже… Ну а вдруг она тонкий психолог?

Тилле искоса взглянул на следователя:

– Сколько вам лет, Экслер?

– Тридцать шесть, штандартенфюрер. А что?

– Мне нравится, как вы работаете.

Экслер покраснел от удовольствия, но промолчал.

– Нравится ваша дотошность, – продолжал Тилле. – Только сейчас вы пошли не до конца. Как вы объясните, что советские разведчики, удачно осев в Германии, обзаведясь хорошими связями, словом, создав условия для успешной работы, вдруг все бросают и собираются уезжать из страны?

– Наследило наблюдение, вот они и перепугались.

– Неправда. Супруги Диас затребовали документы на выезд еще до того, как за ними было установлено наблюдение. Вы это знаете не хуже меня. Пойдем дальше. Какие у вас основания считать этих людей причастными к разведке Советов? Только то, что женщина несколько лет прожила в России? Но разве это доказательство? Однако я сказал не все, даже не самое главное. Представим на минуту, что они и в самом деле разведчики. И вот в Германию по почте приходит письмо от некоей «русской немки». Та просит разыскать свою близкую подругу, с которой переписывалась и след которой затерялся где-то в Австрии. Можно ли поверить, что советские контрразведчики пропустили такое письмо? И что это за русская разведчица, если она колесит по свету и переписывается со своими подругами-немками в Советском Союзе?..

– Из Австрии она не отвечала на письма подруги. Почему?

– Она прибыла в Австрию, и вскоре эта страна стала частью германского рейха. Одно дело писать в коммунистическую Россию из Швейцарии или, скажем, Монако и совсем иное – из Германии, где у власти нацизм, смертельный враг коммунизма. Я так полагаю, это была мера предосторожности.

Следователь хитро посмотрел на начальника:

– Могу ли я сказать, шеф, что мне тоже нравится, как вы работаете?

Тилле расхохотался.

– Ну вот что. – Он вышел из-за стола, приблизился к собеседнику. – Ну вот что, Экслер. Мы тут будем расточать комплименты друг другу, а они и в самом деле окажутся не теми, за кого себя выдают. Короче, сомнения еще не сняты. За обоими смотреть получше. Мы предоставим им относительную свободу. Чем больше свободы, тем больше шансов на то, что где-то ослабнет самоконтроль… Понимаете меня?

– Разумеется, шеф.

– Сегодня во время очередного допроса пусть к вам зайдет кто-нибудь из офицеров. Надо, чтобы он посидел несколько минут, полистал бумаги…

– Зачем, шеф?

– Завтра в ваш кабинет невзначай загляну и я. Бумаги, изъятые у них при обыске, должны лежать на виду.

– Письма?

– Вот-вот, Экслер. Письма – главное… И отнеситесь ко мне возможно более почтительно.

– Да, шеф.

– Тогда мы закончили… Минуту, Экслер! Вот что, пусть отлупят супруга этой особы. Не слишком сильно, без серьезных увечий, но по-настоящему.

– Это должен сделать я?

– Не вы и никто из тюремных должностных лиц. Следует натравить на него заключенных. Скажем, уголовников.

– Супруги сидят в одиночных камерах, ни с кем но общаются.

– Распорядитесь, чтобы в тюрьме устроили уборку или что-нибудь в этом роде.

– Понял.

– В разгар потасовки должны вмешаться надзиратели и навести порядок. Потерпевшему следует оказать помощь. Если надо, вызвать врача.

– Хорошо, шеф.

– И последнее. Она должна узнать о случившемся.

– Понял вашу мысль, шеф. Это надо сделать к завтрашнему утру?

– Разумеется. Ну вот, все. Протоколы останутся у меня. Я снова просмотрю их. Можете идти.

3

Утром Сашу доставили на очередной допрос. Следователь указал ей на стул и углубился в бумаги, которые просматривал, когда она вошла.

– Что случилось с моим мужем? – Саша взялась руками за спинку стула, наклонилась к сидящему за столом человеку. – Мне стало известно: вчера вечером на него напали. Что с ним? Я так тревожусь!..

Разумеется, Экслер был в курсе дела. Акция была подготовлена по всем правилам, и поначалу все шло как по нотам. Энрико Диаса вывели из камеры, дали ведро и швабру и приказали вычистить уборную. Тут-то и появились трое рецидивистов, затеяли ссору с уборщиком и пустили в ход кулаки. Надзиратели были наготове, вскоре ворвались в уборную, чтобы отбить арестанта. Глазам их открылась такая картина: рецидивисты валялись на полу, а уборщик поливал их из ведра, чтобы привести в сознание.

Тем не менее Экслер изобразил неосведомленность, удивление. Он немедленно позвонил в тюрьму. Положив трубку, с негодованием сказал: это подследственный Диас набросился на ничего не подозревавших заключенных и так их отделал, что пострадавших пришлось поместить в медицинский изолятор.

– Молодец, – сказала Саша и улыбнулась.

– Поглядим, как этот молодец запляшет на виселице, да и вы с ним за компанию!

Саша села на стул, привычно оглядела помещение. День выдался по-летнему жаркий. В комнате было много солнца: золотистые блики усеивали крытый линолеумом пол, горели на чернильном приборе письменного стола следователя и на хромированной дверце сейфа в углу. В распахнутое окно врывались шумы города – перестук пневматических молотков, гудки автомобилей; где-то неподалеку пианист настойчиво упражнялся в гаммах… И если бы не человек в мундире офицера СС, сидящий на фоне забранного решеткой окна, обстановка могла показаться самой умиротворяющей.

– Когда же нас повесят? – сказала Саша. – Когда и по какому обвинению?

– Можете не сомневаться, что очень скоро! – Экслер с ненавистью посмотрел на нее. – Сперва повесят его, и вы будете присутствовать при казни любимого человека. Потом с месяц вас подержат в камере смертников. И только тогда придет ваш черед, не раньше!..

И он вновь стал просматривать бумаги.

Вскоре следователь услышал всхлипывания. Он поднял голову. Женщина сидела, закрыв руками лицо.

Отворилась дверь. В кабинет вошел Тилле.

– Встать! – заорал Экслер.

Он выскочил из-за стола, стукнул каблуками, вытянул руки по швам.

– Штандартенфюрер, старший следователь Якоб Экслер…

– Хорошо, хорошо! – Движением руки Тилле прервал рапорт, прошел к столу, сел сбоку. – Делайте свою работу, гауптштурмфюрер.

Экслер вернулся на место, посмотрел на арестованную. Она сидела, все так же прижав ладони к глазам.

– Прекратите комедию! – приказал он.

Саша сразу узнала Тилле: управляющий имением Дробиш передал Кузьмичу фотографию своего хозяина. Встретиться с этим человеком она надеялась уже в момент ареста, но за ними пришли другие. Потянулись дни ожидания в тюрьме. Вскоре она поняла: систематические многочасовые диалоги со следователем имели целью запугать, сломить волю, подавить, – словом, довести их с Энрико до нужной «кондиции» и только тогда передать главному противнику. Но время шло, а Тилле не давал знать о себе. Тогда появилась тревога. Уже начало казаться: следствию что-то стало известно и Тилле вовсе не появится… Последние двое суток она почти не спала – перебирала в памяти все то, из чего складывалась подготовка к операции, пытаясь обнаружить ошибку, просчет… И вот он пришел!

– В чем дело? – сказал Тилле, вороша документы, горкой лежавшие на столе. – Почему истерика?

– Мы разговаривали, штандартенфюрер. – Экслер насмешливо поглядел на Сашу. – Вели задушевную беседу. Тема – участь, которая ожидает эту особу и ее супруга. Вот она и ударилась в слезы. Обычное дело: мерзавцы сперва вредят рейху, где только могут, а когда пойманы и изобличены, бьются в истерике и молят о пощаде.