Текст книги "Немеркнущая звезда. Часть 1"

– А тебя мы подлечим, малыш, не дрейфь, – озорно подмигнул невропатолог Вадику. – Поколем тебе месячишко пантокрин в вены, глюкозу, витамины разные; опять массаж назначим, иглоукалывание, душ Шарко. Будешь к первому сентября как новенький… За лето отдохнёшь, к тому же, отъешься и отоспишься в родном дому, в пруду нашем поплаваешь-покупаешься, позагораешь: всё это будет на пользу тебе, всё во благо… Но над моими словами подумай! Стоит ли тебе потом сызнова себя насиловать начинать? уезжать в казённый холодный дом от живых и здоровых родителей?… Или всё же лучше будет пожить с ними последний школьный годок? – под их уютным и тёплым крылышком… Подумай над этим. Договорились?!…

29

Из кабинета невропатолога Стебловы выходили как из угарной избы или из камеры-душегубки: бледные, жалкие оба, не видевшие перед собой никого стеклянными пустыми глазами – только упорно о чём-то думавшие на ходу, о чём-то печалившиеся, со стороны участников похоронной процессии напоминая, будто бы хоронивших родных. Всю дорогу до дома они не сказали друг другу ни слова, даже и не попытались сказать! – так глубоки, так серьёзны были мысли обоих…

«Как же это так: не ехать? – думала растерянная, сбитая с толку мать, донельзя расстроенная прошедшей беседой, предельно обескураженная, обозлённая ей, ни умом, ни сердцем её не принявшая; хотя до этого, в тайне ото всех, вылила уже столько слёз за прошедший год, за время отсутствия сына, по которому она безумно скучала. – Это же всё нужно будет как-то объяснить – и в школе, и на работе, и тем же соседям, версию какую-то правдоподобную придумать… Будут же спрашивать все: почему? отчего? что такое? Раскрой, мол, секрет, Антонина Николаевна, уважаемая: что у вас с ним в школе-то той московской стряслось? чего он там натворил-то, проказник? Такая известная школа! – а вы её бросаете почему-то, отучившись год. Непонятно, со злорадством скажут! Чудно! Все в Москву рвутся, а вы, наоборот, – из Москвы… А что я им на это отвечу? что объясню? как выкручиваться стану?… Что заболел в Москве, – скажу? что там учиться не может? что врач нас ехать туда разубедил?… Всё равно не поверят и подумают, что не справился, что выгнали-де оттуда за неуспеваемость, за двойки – вот и всё. Тут, скажут, может учиться, а в Москве – не может: смешно! Другим, скажут, сказки эти рассказывайте! – кто попроще и поглупей!…»

«Да и в школе нашей будут проблемы наверняка – с зачислением-то, – думала ошалелая мать уже на подходе к дому. – Шутка ли: целый год парня не было в классе! Про него там все забыли уже, из всех списков давно повычёркивали. И тут – нате вам, заявится опять: встречайте, дескать, меня, люди добрые, я только что с поезда… Придёшь туда, в учительскую-то, и заикнёшься только про возвращение, – так учителя такой гвалт поднимут! Это как пить дать. Там у них сейчас и так два лишних выпускных класса из деревень набрали – добавили головной боли всем. А тут ещё и мы со своими проблемами заявимся. Кому они нужны-то, эти наши проблемы, кроме нас самих?… Да, заварили кашу, нечего сказать! Лучше б было уж сразу туда не ехать, как отец говорил, коли б знать заранее, что оно так нескладно всё потом обернётся… Вот дура я, что его туда послала! какая же я всё-таки дура!… Эх, Вадик-Вадик! сынок ты мой дорогой! – трясла головой несчастная мать. – Что ж ты у меня такой слабенький-то оказался?! к жизни совсем не приспособленный?!…»

Приблизительно о том же самом думал тогда и угрюмо шагающий рядом сын её, для которого последние слова врача, его напутствия и предостережения были как снег на голову… И хотя в Москве во втором полугодии в переутомлённой голове его нет-нет да и рождались робко полусомнения-полутревоги по поводу правильности его прошлогоднего выбора, с новой школой связанного, – но он пугался их всегда как огня и воли им по возможности не давал; ни воли, ни спуску…

Всё расставил тогда по местам отец Стеблов, пришедший вечером с работы и очень внимательно и заинтересованно, как никогда ранее, выслушавший за обеденным столом подробный рассказ жены об утреннем их с Вадиком посещении поликлиники и о последнем напутствии докторском, сказанном сыну.

– Да правильно он всё сказал! – молодец мужик! дай ему Бог здоровья! – сразу же приняв врачебную сторону, категорично заявил отец. – Я вам то же самое говорил ещё прошлым летом, вспомните, когда только ответ из Москвы пришёл: что нечего нашему Вадику туда ехать – голову себе и нам мутить мечтами и задумками глупыми! – а вы меня не послушали! Всё думаете, что отец ваш вам зла желает… Да пропади она пропадом, школа эта, со всеми своими преподавателями-академиками! Ловкачи хреновы! Жулики! Набирают себе пацанов доверчивых каждый год по четыреста, по пятьсот человек, а потом бросают вас там, дурачков, на произвол судьбы, – нужны вы им были больно!.. Плевать они хотели на вас на всех и на ваше самочувствие, ваше здоровье: им “бабки” подавай только. А мы, простофили, клюнули на эту их удочку: денег сколько туда за целый год и здоровья угрохали!…

– Правильно врач сказал, – обратился отец уже непосредственно к Вадику. – Нервы и здоровье крепкое тебе очень даже сильно понадобятся: у тебя ещё вся жизнь впереди. А ты уже сейчас вон Бог знает на кого похож: со стороны смотреть – и то больно!… Ты поди, встреться завтра с дружками своими бывшими: с Вовкой Лапиным, с Макаревичем Серёжкой – и посмотри, какими красавцами они оба стали, пока ты там в своём интернате пыхтел-гробился. Да их сейчас об лёд не расшибёшь, ни того, ни другого: мордастые, крепкие, высокие – гренадёры прямо! Они уже на целую голову выше тебя! а то и на две! и в плечах шире! – а ведь в прошлом году, вспомни, вы все приблизительно одного роста и комплекции были… Встреться завтра с ними – для смеха! – и сам посмотри: убедись, что отец твой не врёт тебе и страху не нагоняет. Тебе стыдно будет рядом с ними стоять! – в кого ты в интернате своём превратился…

– Всё! – закончил отец решительно. – Не поедешь больше ни в какую школу: дома будешь десятилетку заканчивать. Это последнее моё к тебе слово. Я – отец, в конце концов, пою вас всех и кормлю, и несу за каждого личную ответственность. Последнее слово, поэтому, за мной должно быть, и вы все обязаны меня беспрекословно слушать… У тебя там какие-нибудь вещи или документы остались? – спросил он, к сыну старшему непосредственно обращаясь.

– Нет, – быстро ответил притихший и пристыжённый Вадик. – Вещи я свои все привёз, бельё постельное и книги сдал перед отъездом; а документов у меня с собой никаких и не было.

– Отлично!– Сергей Дмитриевич вздохнул облегчённо, обрадованный перспективой не ехать опять в Москву, вести неприятные переговоры. – Раз вещей и документов там нет, – то и делать нам там больше нечего. Пускай там другие учатся – кто поздоровее и побогаче нас… А тебе, – предельно строго он к жене обратился, тоже притихшей и оконфуженной, – тебе нужно будет в ближайшее время сходить в четвёртую школу и сказать там директору или завучу какому-нибудь, кто попадётся, что Вадик наш назад возвращается и первого сентября придёт на занятия в свой прежний класс. Я думаю, что с зачислением проблем особых не будет: лишние парты в школе, надеюсь, найдутся. И пропадал наш сын целый год не в колонии для малолеток, не в дурдоме – а в Москве. Это что-то да значит…

– Всё, Вадик, кончились твои мучения. Шабаш! – снова обратился он к сыну. – Отдыхай теперь, лечись, восстанавливайся – и не думай более ни о чём: ни о плохом, ни о хорошем – только о своей математике. А обо всём остальном мы за тебя теперь опять думать станем – родители твои, тебе Господом Богом данные. Нам это и по возрасту и по долгу родительскому положено.

Отец сказал всё это и замолчал, решительный: будто бы надоевшую чашку разбил на глазах всей семьи или незваного гостя силою из квартиры выкинул и успокоился, – и более разговоров об интернате с тех пор Стебловы не заводили. Уже не решался из домочадцев никто возражать и перечить отцу – человеку дерзкому и крутому в минуты гнева, который, к тому же, был прав в вопросе с московской школой, на сто процентов прав: Стебловы в тот вечер все это ясно поняли.

Поужинав, семья разбрелась кто куда, жизнью зажила прежней, прежними увлечениями и проблемами; а сам виновник переполоха на улицу гулять пошёл, слоняться без цели по городу. Часа через два, нагулявшись всласть, с городом древним своим как с невестушкой милой встретившись, друзей-одноклассников кое-каких повидав и подруг, он вернулся домой сияющий; после чего разделся и с удовольствием лёг в кровать, целый год его дожидавшуюся. На душе его, как по волшебству, или суровой отцовской команде, так по-особенному празднично и спокойно сделалось вдруг, так невыразимо комфортно, такая там, внутри, разлилась чарующая благодать, какой и в помине не было ещё даже и день назад – до сегодняшней с батюшкою беседы. Как будто бы камень снял с сердца благословенный родитель его, или же зуб больной, загнивающий выдернул с треском, что непрекращающейся болью своей допёк уже, поедом изводил сынишку всё последнее время.

Заснул Вадик сразу же – едва только глаза закрыл – и, провалившись в яму бездонную, подсознательную, спал всю ночь на удивление крепко и тихо, как только спит тяжёлый больной, которому дали морфия. Ему ничего не мерещилось ночью, ничто не пугало, не мучило; как не было уже и метаний, стонов прежних вперемешку с задержкой дыхания, которые страшили мать.

Хорошо спал Вадик дома в ту вторую после возвращения ночь – ровно, глубоко и спокойно. И безмятежный сон этот, про который Стеблов на чужбине почти что совсем забыл, был для него, бедолаги, лучшим лекарством! – куда целебнее и надёжнее даже, чем прописанные иглоукалывание и душ Шарко, пантокрин, глюкоза и витамины…..

Приложение №2

Написал вот последний абзац и подумал сразу же: а не вызовет ли он, абзац этот, у нашей дюже образованной и шибко либеральной публики гневный и бурный протест? Ведь А.Н.Колмогоров у них – кумир, эталон учёного. Да и величина он не маленькая, не из последнего десятка, как говорится. Одних только международных сообществ и академий, где он прижизненным почётным членом являлся, не перечесть. И наворотил он в математике – горы!… А тут вдруг кто-то нагло бросает камень в его огород. Да ещё какой камень! Чуть ли не в непрофессионализме его обвиняет, в средне-образовательной диверсии! С ума можно сойти! Лопнуть, взорваться от гнева!

Можно только представить, как взовьются его многочисленные поклонники, закусив удила, и дружно на дыбы встанут по всегдашней своей манере, готовые автора самолично на куски разорвать и запихнуть потом в мясорубку. «Да кто он такой, скажут с негодованием, с пеной у рта, этот дебильный автор, чтобы про заслуженного академика, Героя Социалистического труда, звезду первой величины на советском математическом небосклоне, такие гадости говорить?! Как смеет он, неудачник, пигмей недоделанный, провинциальный урод, судить творца-великана?! – которого судить общей меркой вообще-де нельзя, на которого можно только умилённо взирать снизу вверх – и молиться! Пусть перво-наперво, скажут, до его интеллектуального уровня дорастёт, прыщ поганый, и хоть часть его славы и премий получит, а уж потом что-то там блеет-плетёт по адресу глубокоуважаемого Андрея Николаевича, мерзкий рот разевает!!! Что этот автор зачуханный, спросят, вообще-то мог смыслить и понимать в восемнадцать лет – из того, что великий учёный и педагог в те годы предпринимал и задумывал!!!»

И такие упрёки, надо признать, и справедливыми будут, и абсолютно правильными: не гоже, не гоже пигмеям, действительно, великанов судить и рядить. Не их это ипостась и уровень… К тому же, автор и вправду был тогда молодой и может чего-то и не понял, не оценил по достоинству.

А ещё тут надо принять во внимание и тот немаловажный факт, что А.Н.Колмогоров, по некоторым косвенным признакам, был тесно связан, по-видимому, с руководящими сионистскими кругами Израиля и США, активно работал на процветание мирового еврейства, что в немалой степени и способствовало его неслыханной раскрутке как учёного с мировым именем. Это хорошо видно даже и по его многочисленным ученикам, которых он по-отцовски заботливо опекал на протяжении всей своей жизни в СССР, поддерживал и проталкивал в блатные денежные места, помогал с диссертациями и издательствами. Прочитайте в Интернете, в Википедии той же списки колмогоровских учеников: вы не найдёте там днём с огнём не одного подлинно-русского человека, пусть даже и числятся они там через раз под чисто русскими фамилиями… А это всё такого рода публика, господа-сионисты имеется в виду, кто в обиду своих не даёт никогда и не прощает несправедливых нападок. Она потребует доказательств немедленных, фактов. И это будет абсолютно правильно и справедливо с её стороны. Тут и возразить нечем…

Прекрасно понимая всё это и соглашаясь полностью, попробуем заранее защититься от упрёков во лжи. И в помощь, в адвокаты себе призовём такого же великана от математики, каким когда-то и сам Андрей Николаевич был. Призовём Льва Семёновича Понтрягина, и попробуем вместе с ним, другим советским гигантом мысли и духа, понять суть личности сначала, а потом и школьных реформ академика Колмогорова, которого Лев Семёнович достаточно долго и близко знал, стоял с ним вровень все годы общения и совместной в Академии наук СССР и МГУ работы. И поэтому, творческий путь и педагогические изыскания Колмогорова для него головоломной загадкой совершенно точно не были. Какие загадки? – когда на одной «математической кухне» крутишься более 50-ти лет и знаешь друг про друга буквально всё, до последнего. И в предвзятости, шарлатанстве и некомпетентности Понтрягина тоже не обвинишь, в элементарной зависти. И всё по той же причине: завидовать было нечему и незачем. Так что самая лучшая для третейского судьи кандидатура.

Чтобы читатель сразу же понял и оценил масштаб личности Л.С.Понтрягина (1908-1998 гг.) – что это действительно был математик от Бога и самой что ни на есть высокой международной марки; автор здесь не преувеличивает ничуть, – перечислим сразу же все его звания и награды, то есть выложим все козырные карты на стол. Так вот, этот незаурядный и сверхволевой человек был лауреатом Сталинской, Ленинской и Государственной премий (то есть всех трёх высших премий страны), Международной премии имени Н.И.Лобачевского, кавалером четырёх орденов В.И.Ленина (высшего ордена в СССР), ордена Октябрьской революции, ордена Трудового Красного знамени, Героем Социалистического Труда, академиком АН СССР, многолетним профессором МГУ, почётным членом Международной академии астронавтики, почётным членом нескольких иностранных академий наук. По своим достижениям, званиям и наградам, как из перечисленного легко понять, он А.Н.Колмогорову не уступал: это были учёные одного, воистину высочайшего, уровня!

Ещё про Понтрягина непременно сообщить надобно, перечисляя его достоинства и заслуги, что это был великий патриот своей Родины, стоявший за неё насмерть в бесконечных интеллектуальных склоках и битвах со своими научными оппонентами и противниками, отдавший России весь свой талант – без остатка. Вообще же, свой творческий путь как вполне сложившийся математик он начал довольно рано, в 18 лет, и поначалу занимался вещами довольно-таки абстрактными: алгебраической и дифференциальной топологией (топология, – напомним, – область математики, изучающая топологические свойства фигур, то есть свойства, не изменяющиеся при любых деформациях, производимых без разрывов и склеиваний – авт.), а также теорией непрерывных групп и теорией обыкновенных дифференциальных уравнений с их приложениями. Но потом с чисто абстрактных тем он переключился на темы реальные и прикладные, объяснив этот свой переход так: «Прикладными разделами математики я занялся в значительной степени из этических соображений, считая, что моя продукция должна найти применение при решении жизненно важных проблем общества». Иными словами, если, мол, я живу за счёт общества и пользуюсь его благами, однажды решил Лев Семёнович, то я, как учёный, просто обязан-де вносить в это общество свой посильный вклад, а не быть чистоплюем, мечтателем и иждивенцем. Вот такой это был человек удивительный и очень совестливый, очень честный, Лев Семёнович Понтрягин! Всё это про него потомкам надо непременно помнить и знать! Ибо люди такие – истинные наши рыцари и герои!

Посвятив вторую половину творческой жизни прикладным вопросам математики, Л.С.Понтрягин фактически в одиночку, с небольшой группой единомышленников-учеников, создаёт современную теорию колебаний, вариационное исчисление и абсолютно новое направление в математике – теорию оптимального управления, в основе которой лежит так называемый принцип максимума Понтрягина, замечательное достижение человеческой мысли, краеугольный камень, на котором теперь базируется всё современное управление и автоматическое регулирование техническими и производственными процессами, вся оборонная техника и космонавтика в том числе, и за что Лев Семёнович (вместе с Ю.А.Гагариным и В.В.Терешковой) был заслуженно избран почётным членом Международной академии астронавтики.

Но, всё равно, никогда не понять до конца научный и гражданский подвиги этого удивительного, по-настоящему выдающегося математика и человека, если не знать того главного факта из его биографии, что он был абсолютно слепым аж с 14 лет (ослеп в результате несчастного случая) и все свои обширные знания с той поры воспринимал на слух исключительно – из уст своей драгоценной и любимой матушки, читавшей ему долгие годы математические книги, статьи и многочисленные диссертации, неустанно просвещавшей его, его опекавшей и образовывавшей. Всё это он запоминал самым невероятным образом, анализировал и перерабатывал в своей удивительно-памятливой голове. И потом выдавал “на гора” поразительные собственные результаты, которые записывала на бумаге мать сначала, а после – жена и ученики. И вещи, что записывали и расшифровывали они вместе со специалистами, приводили их всех в восторг неописуемый.

И в связи с этим возникает законный попутный вопрос: а многие ли из смертных, остепенённых и разрекламированных, окажись они с молодых лет в таком же вот трагическом положении, А.Н.Колмогоров тот же, выстояли бы, выучились, оперились и добились того, чего достиг и оставил в наследство стране воистину несгибаемый и сверходарённый Лев Семёнович Понтрягин?! С уверенностью можно сказать: не многие!

Но не одни лишь бессмертные формулы, математические теории, “принципы” и теоремы оставил России академик Л.С.Понтрягин, – он оставил в наследство и увесистую книгу свою, «Жизнеописание Л.С.Понтрягина, математика, составленное им самим», что смехотворным, мизерным тиражом вышла в свет в Москве в год его смерти, в издательстве ИЧП «Прима В» и сразу же стала библиографической редкостью. Почему? – понятно. Для математиков и историков, да и просто для любознательных граждан новой России великая книжица эта – сущий клад. Потому что содержит богатейший фактический материал, касающийся высших сфер жизнедеятельности советской академической и прикладной науки. Потому что написана лаконично, грамотно и доходчиво; и написана, главное, очень честным и предельно мужественным человеком, не побоявшимся затрагивать и нелицеприятных семейных тем, и щекотливых социальных и профессиональных вопросов, в решении которых он был непосредственным участником или же очевидцем.

Честь и хвала Льву Семёновичу за этот последний предсмертный труд, и низкий благодарный поклон от всей патриотической России!!!…

Так вот, в «Жизнеописании…» есть пару глав, посвящённых академику А.Н.Колмогорову как учёному и человеку, и тем реформам, главное, что затеял тот в сфере среднего образования в 1960-70 годы. Выдержки из этих глав и хочется здесь привести – чтобы оправдаться в глазах критиков и читателей, и доказать, что нелестные мысли авторские по поводу отца-основателя интерната и его известных реформ не такие уж крамольные и несправедливые на самом-то деле. Что не он один, оказывается, так пишет и думает; что есть и другие, кому те реформы бравые были не по душе, кто их остановить пытался.

Итак, в разделе «А.Н.Колмогоров» Л.С.Понтрягин пишет:

«А.Н.Колмогоров пользуется во всём мире репутацией выдающегося советского математика. Я познакомился с ним в 1929 году и в течение многих лет поддерживал близкие отношения, так как он был другом моего учителя П.С.Александрова».

Далее Лев Семёнович честно сообщает читателям, что в основе его тёплых отношений к Андрею Николаевичу, кто был старше его на пять лет, лежал ещё и тот немаловажный факт, что Колмогоров, уже и тогда, в 1930-е годы, авторитетный и пробивной учёный, вхожий в кабинеты к большому начальству, помог ему получить квартиру в академическом доме, в которой молодой Лев Семёнович остро нуждался и в которой прожил впоследствии всю свою жизнь, очень квартирой довольный.

«Мои отношения с Колмогоровым в течение ряда лет, – пишет он после этого, – были если не дружественными, то во всяком случае доброжелательными. Они, не считая отдельных периодов, начали портиться только в начале 50-х годов, когда я занялся прикладными разделами математики: теорией управления и теорией колебаний. И совсем испортились в 1975 году, когда, став главным редактором журнала «Математический сборник», я исключил из состава редакции Колмогорова, который числился в ней в течение около 30-ти лет. Я говорю числился потому, что он не присутствовал на заседаниях редакции последние 17 лет пребывания в составе редакции, что я установил из протоколов. Именно по этой причине я исключил его из состава редакции…»

Давайте здесь остановимся с Вами, читатель, на этом вопиющем факте и подробно обсудим его. Итак, заслуженный вроде бы человек, светило советской науки, в течение 17-ти лет совсем не показывался на работе, за которую получал немалые деньги по-видимому, даже из приличия не ходил туда, для отвода глаз что называется – и не испытывал при этом ни малейших угрызений совести, считал это за должное, за нормальное положение дел. А когда новый предельно честный и щепетильный в вопросах дисциплины и порядка начальник его справедливо уволил за такое бессовестное и архи-нахальное поведение – за 17-ть лет отсутствия на работе! – он на него, видите ли, сразу же разобиделся в пух и прах, ощетинился, встал к нему в оппозицию. И принялся ему всячески гадить и мстить – подумайте, за одно то только, что тот от кормушки его оторвал, десятой, а может и двадцатой по счёту. Нормально, да?! По-христиански?!

И этот ловкий товарищ, Колмогоров А.Н., теперь считается в новой после-перестроечной России этаким эталоном кристальной честности и порядочности, фанатичной преданности делу науки и просвещения учёным и гражданином. Его портреты, по-видимому, висят в различных институтах страны рядом с портретами Ломоносова и Менделеева; ему посвящаются книги разные, монографии и статьи в популярных научных журналах; в его честь называются школы российские и самолёты даже (автор сам на таком именном самолёте однажды из Москвы в Геленджик летал). Вот ведь какие удивительные в нашей стране могут происходить дела, как всё у нас тут кто-то старательно переворачивает с ног на голову в нашей национальной политике и истории. Все бездельники, саботажники и прохвосты, казнокрады и расхитители государственной собственности у нас – герои. А реальные труженики и герои почему-то у нас всегда ничтожества и подлецы…

«Колмогоров получил своё первоначальное математическое воспитание в школе профессора Н.Н.Лузина, – пишет Л.С.Понтрягин про образовательный фундамент Колмогорова как учёного, кто и как закладывал его, и чем всё это обернулось в итоге. – В начале 20-х годов Н.Н.Лузин имел огромное влияние на московских математиков».

И далее автор «Жизнеописания…» сообщает, что Лузин-де и сам был помешанным на теории множеств, и заражал этим бурным помешательством своих многочисленных учеников.

«Ученики Лузина, – с нескрываемой иронией сообщает Лев Семёнович, – подпали под обаяние теории множеств и стали считать её важнейшим новым направлением в области математики. А это мне кажется совершенно неверным. Теория множеств является и не очень новым, и не очень важным разделом математики»… Вот и Колмогоров (по мнению Понтрягина) «на всю жизнь остался под обаянием теории множеств и её идеологии. Эту теоретико-множественную идеологию он стал внедрять в среднюю школу, где она совершенно неуместна и вредна, так как отодвигает на задний план изучение важнейших навыков вычислять, владение геометрическими представлениями, то есть конкретные вещи, важные для дальнейшей трудовой деятельности».

А вот что пишет Л.С.Понтрягин про удивительные свойства характера Колмогорова: «…Колмогоров очень охотно берётся за всякую новую организационную работу, но очень быстро она ему надоедает, и он передаёт её другим лицам. Именно это произошло при написании новых учебников. Колмогоров принимал участие в написании новых учебников лишь в очень незначительной степени. Потом он передоверил эту работу другим, малоквалифицированным и недобросовестным лицам, которые создали безграмотные отвратительные учебники. Их Колмогоров, вероятно, даже и не просматривал, и они без всякой проверки и апробации хлынули в средние школы.

Для того чтобы не быть голословным, я расскажу об одном случае, хорошо известном мне, когда Колмогоров, взявшись за большую ответственную работу, сразу же передоверил её другим лицам. Однажды на заседании Бюро Отделения (Отделения математики АН СССР – авт.), где я присутствовал, я сам слышал, как Колмогоров настойчиво предлагал себя главным редактором большого исторического обзора о развитии советской математики за какое-то десятилетие. По его просьбе он был назначен главным редактором этого издания… Позже, когда издание было подготовлено к печати, Колмогоров уже не числился его главным редактором, а главным редактором был его ближайший сотрудник по фамилии Шилов, который позже уехал в Израиль. Всё собрание статей оказалось низкокачественным и тенденциозным. Так что Отделение вынуждено было признать его негодным, и, уже набранное к печати, оно было уничтожено и не напечатано…

Ещё одной чертой колмогоровского характера, – сообщает Лев Семенович далее, – которая могла помешать успешному проведению улучшения преподавания, является отсутствие у Колмогорова чувства реальности…»

А вот ещё важные мысли автора «Жизнеописания…» о профессорско-преподавательских способностях уважаемого Андрея Николаевича, крайне необходимые нам: «Колмогоров был совершенно неспособен читать понятно для других лекции и доклады. Таково мнение многих математиков. В то же время, разговоры на математические темы с отдельными людьми он вёл вполне нормально. Я это помню и по себе, и могу судить по тому, как у него много учеников»…

А теперь перейдём к рассмотрению другого раздела книги, под названием «Математика в средней школе», что касается уже непосредственно самих реформ и который ввиду этого особенно для нас важен и ценен.

«Все технические науки в какой-то степени опираются на математику, – пишет Л.С.Понтрягин в этом разделе. – Во всяком случае, для понимания их необходимо знание элементарной математики: алгебры, геометрии, тригонометрии. Не зная элементарной математики, нельзя стать инженером, особенно инженером-конструктором. Поэтому хорошая постановка преподавания математики в средней школе является необходимым условием для научно-технического прогресса страны.

В дореволюционной России и после революции в Советском Союзе, за исключением короткого периода послереволюционной разрухи, математика преподавалась в средних школах вполне удовлетворительно. Этим объясняются наши успехи в таких сложных областях техники, как самолётостроение и космос. Начав Вторую мировую войну с отставанием в области авиации, Советский Союз к концу войны перегнал Германию. Советский Союз первым вывел в космос искусственный спутник и первый послал туда человека.

За последние годы, однако (1970-е – авт.), преподавание математики в средней школе в нашей стране резко ухудшилось. В результате этого ослаб интерес школьников к математике и к наукам, требующим знания математики. Понизился конкурс в вузы, требующие математической подготовки. Пришло в упадок преподавание математики также и в высших школах. Всё это привело или приведёт в ближайшем будущем к снижению научно-технического прогресса в нашей стране. В дальнейшем это может привести к катастрофическому положению.

О причинах, приведших к развалу преподавания математики в советской средней школе, я узнал из телевизионного выступления министра просвещения СССР М.А.Прокофьева. Приблизительно в 1978 году Прокофьев сказал (цитирую по памяти): «Лет 12 тому назад многими авторитетами было признано, что в средней школе преподаётся лишь устарелая математика. Новейшие её достижения вовсе не освещаются. Поэтому было решено начать модернизацию преподавания математики в средней школе. Эта модернизация осуществлялась Министерством просвещения СССР при участии Академии педагогических наук и Академии наук СССР».

Руководство Отделением математики АН СССР рекомендовало для работы по модернизации академика А.Н.Колмогорова, который играл в модернизации руководящую роль. Поэтому ответственность за трагические события в средней школе в значительной степени лежит на нём. Математические взгляды А.Н.Колмогорова, его профессиональные навыки и человеческий характер неблагоприятным образом отразились на преподавании. Ущерб, причинённый развалом преподавания математики в советской средней школе, может быть сравнён по своему значению с тем ущербом, который мог бы быть причинён стране огромной общегосударственной диверсией.

Основное содержание модернизации заключалось в том, что в школьную математику внедрялась теоретико-множественная идеология, чуждая нормально мыслящему ученику, склонному к практическому применению полученных в школе знаний, интересная лишь для школьников с извращённым мышлением. Кроме того, в программу были введены элементы математического анализа и метода координат. В школьный курс было введено «множество» не как слово русского языка, а как основное понятие. Ему сопутствовали понятия: включение одного множества в другое, пересечение двух множеств, сумма двух множеств и соответствующие знаки (предикаты и кванторы – авт.). Понятие множества использовалось для формулировки определений. Так, геометрическая фигура была определена как множество точек. А так как в теории множеств слово «равенство» означает совпадение множеств, оказалось, что в геометрии равенство двух фигур означает их полное совпадение.