Текст книги "Великие князья Владимирские и Владимиро-Московские. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г."

Иван III Васильевич
Род. в 1440 г. – ум. в 1506 г

Не будем говорить о том, что княжение Ивана III было блестяще, что с него, как выражается наш историограф, «история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие» и пр. Скажем только, что княжение Ивана III – это как бы продолжение княжения Василия и дальнейшее развитие идеи единодержавия. А потому приступим к изложению течения дел, начавшихся еще при Василии и непрерывно продолжавшихся после его смерти³⁹⁵.

Мы видели, что Василий Васильевич по просьбе псковичей послал к ним в князья и своим наместником князя Владимира Андреевича, на которого они не указывали. Псковичи хотя и приняли его с честью, но не ужились с ним: в сентябре 1462 г. они показали ему путь. «А иныя люди, – замечает летопись, – на вечи с степени спихнули его». Летопись так объясняет изгнание великокняжеского наместника: «Он приеха не по псковской старине, псковичи не зван, а на народ не благ». Владимир Андреевич поехал в Москву жаловаться на псковичей. В начале зимы и псковичи отправили в Москву послов просить себе князя. Великий князь три дня не пускал послов на глаза. Только после больших хлопот послам удалось представиться государю, который смягчился и обещал дать такого князя, какого они выберут, но в таком случае псковичи должны были прислать с боярином своим грамоту о том в Москву. В 1463 г. в Москву прибыл боярин с грамотой, в которой псковичи просили себе князя Ивана Александровича Звенигородского, который и приехал в Псков в начале апреля. Мало того, летом великий князь прислал в Псков воеводу своего, князя Федора Юрьевича, на помощь против немцев. Последние после удачных действий русских войск стали просить мира. Любопытно, что при этом упоминается о каких-то пошлинах, которые должны были идти великому князю от дерптского епископа: «Тогда же и о пошлине великих князей (т. е. говорили), что в Юрьеве, а то пискупу великому князю давати по старине». Перемирие взято было на 9 лет. Новгородцы, замечает летопись, хотя их и много просили псковичи, не оказали помощи ни словом, ни делом. Псковичи, как известно, старались освободиться от Новгорода не только в политическом, но и в церковном отношении. Политической самостоятельности Псков уже достиг, но церковной у него еще не было: он зависел от новгородского владыки. Равнодушие Новгорода к Пскову во время войны последнего с немцами сильно, кажется, подогрело в псковичах желание обособиться от Новгорода и в церковном отношении. Отправка послов в следующем, 1464 г. к великому князю с грамотой имела целью столько же то, что прежде всего выставлялось на вид, сколько и желание псковичей выхлопотать для Пскова отдельного владыку. Послом отправлен был какой-то шестник Исак с грамотой, в которой псковичи, выражая великому князю благодарность за оказанную против немцев помощь, добавляют, что с этой целью они хотели отправить к великому князю посольство из посадников и бояр, но не сделали этого из опасения, что новгородцы не пропустят посольства. Великий князь выразил только удивление, как можно думать, что его отчина Новгород могла бы это сделать. В другой грамоте псковичи просят великого князя, чтобы он пожаловал свою отчину Псков: велел бы своему богомольцу, митрополиту Феодосию, поставить в Псков владыку, и притом родом псковича. «То есть дело велико, хотим о том с своим отцем горазно мысли», – отвечал великий князь. В конце января псковичи отправили в Москву послов по слову великого князя, вручив им 50 рублей в дар последнему; послы должны были благодарить великого князя за помощь против немцев и повторить просьбу об отдельном для Пскова владыке. В последней просьбе отказано было на том основании, что в Пскове никогда не было владыки, так что псковичи должны были возвратить новгородскому архиепископу воды, земли и все оброки, которые они удержали было за собой в надежде иметь своего владыку. При этом великий князь главному послу, посаднику Максиму, подарил верблюда³⁹⁶.

Теперь посмотрим, в какие отношения стал Иван Васильевич к князьям в начале своего княжения.

Мы видели, что великий князь Рязанский Иван Федорович перед смертью поручил блюсти Рязанское княжество и своего наследника, 8-летнего сына Василия, еще отцу Ивана Васильевича. Темный взял рязанского княжича вместе с его сестрой Феодосией в Москву, а в Рязанскую землю послал своих наместников. Княжич, конечно, воспитывался в желательном для московского князя направлении. Таким образом, в политическом отношении великий князь Московский мог иметь сильное влияние на Рязань; он мог бы даже, пользуясь случаем, присоединить ее к Москве, но, вероятно, естественное чувство уважения к памяти покойного рязанского князя, так доверчиво отнесшегося к князю Московскому, должно было до времени удерживать Ивана Васильевича от решительного шага. Притом же надо было, так сказать, расчистить путь, чтобы сделать этот шаг. Политическое влияние Москвы на Рязань, положенное воспитанием в Москве рязанского княжича, упрочено было браком этого княжича на сестре великого князя Московского Анне. Брак состоялся 28 января 1464 г. На той же неделе молодая чета уехала в Переяславль. Но Ивану Васильевичу, кажется, желательно было иметь влияние на Рязань и в церковном отношении. По крайней мере, когда рязанский княжич был еще в Москве, в Рязань поставлен был епископом казначей митрополита Давид, который в любом случае должен был сильно тяготеть к Москве³⁹⁷. С тверским князем Михаилом Борисовичем, своим шурином, и его родичами, а также с Михаилом Андреевичем Верейским, заключены были договоры вскоре по занятии Иваном Васильевичем великокняжеского стола. Великий князь признает Михаила Борисовича равным себе братом; оба обязуются владеть своими княжествами по старым рубежам, помогать друг другу против татар, Литвы, Польши и немцев, не принимать к себе удельных князей, враждебных какой-либо из договаривающихся сторон; великий князь Московский не вступает в дом Святого Спаса и не принимает от хана ни Твери, ни Кашина. Михаил Андреевич Верейский по договорам считается младшим братом не только по отношению к великому князю, но и к самым младшим братьям последнего; договаривающиеся обязуются не заключать ни с кем мира без общего согласия; владеть своими землями по старым рубежам и пр. Михаил Андреевич возвращает великому князю волости, полученные им от Василия Васильевича: Вышгород, Плеснь и др.³⁹⁸

В 1467 г. Иван Васильевич по обстоятельствам должен был обратить внимание на восток – на Казань и Черемису. В указанном году казанские князья тайно звали служебного (московского) царевича Касима на царство Казанское, где был Ибрагим. По просьбе Касима великий князь отпустил с ним своих воевод, князя Ивана Юрьевича Патрикеева и князя Ивана Васильевича Стригу-Оболенского, которые и выступили в поход 14 сентября. Предводители надеялись врасплох подступить к Казани, но на левом берегу Волги, на месте переправы, их уже поджидал царь Ибрагим, который не дал им переправиться чрез реку. Возвращение войск было чрезвычайно грустное: осень была холодная и дождливая; чувствовался сильный недостаток в фураже и съестных припасах, так что с голоду кони падали, а ратники даже в постные дни ели мясо, что при тогдашних строгих отношениях к соблюдению постов могло быть только в самом крайнем, безвыходном положении. Потерь в людях, впрочем, не было. По уходе московских войск татары немедля спешно бросились на Галич, но захватили только небольшой полон, потому что граждане «сидели в осаде»; притом же великий князь заблаговременно распорядился рассылкой застав (гарнизонов) в Муром, Нижний Новгород, Кострому и Галич³⁹⁹. В ту же осень великий князь послал князя Семена Романовича со своими полками на Черемису, которой хоть и управляли собственные князьки, но подвластна она была царю Казанскому. Полки 6 декабря 1468 г. выступили из сборного пункта – из Галича – и пришли в Черемисскую землю только через месяц, потому что приходилось идти лесами, «без пути», как выражается летописец, и притом в страшный холод. Придя в Черемисскую землю, войска истребляли все, чего нельзя было взять с собой; все предавали огню и мечу; доходили едва не до самой Казани и потом воротились домой, по выражению летописи, поздорову. В то же время нижегородцы и муромцы по приказу великого князя воевали нагорную и низовую стороны Волги, «горы и бараты» (?), как сказано в летописи; нижегородская застава ходила на Волгу, разбила казанцев и пленила князя Хозюм-Бердея, которого привела к великому князю. Князь Стрига-Оболенский в том же году выгнал казанских татар из Костромской области; он преследовал их до р. Унжи, но не мог настичь; эти татары взяли и сожгли в верховьях р. Юга городок Кичменгу, а на Вербной неделе нападали на костромские волости. Князь Даниил Холмский побил отряд казанских татар около Мурома; эти татары после Пасхи безнаказанно набегали на окрестности Мурома и повторили набег уже летом, но за это поплатились. Великий князь за три недели до Великого поста, еще до нападения татар на Кичменгу, задумал сам идти на Казань и был уже во Владимире, когда ему дали знать, что в Москву приехал писарь Яков (государственный секретарь), посол от польского короля Казимира. Иван Васильевич приказал ему ехать в Переяславль, куда и сам отправился вместе с сыном. Посол, неизвестно зачем приезжавший, скоро был отпущен⁴⁰⁰.

В конце Страстной недели великий князь вернулся из Владимира (отпустив посла, он приехал туда из Переяславля) в Москву. После Пасхи (17 апреля) он послал многочисленные войска на Каму. Полки из разных городов соединились в Вятке под Котельничем; здесь присоединились к ним и вятичи, которые, прослышав, что на них идут казанцы, возвратились к Вятке, оставив из своих при московских полках только 300 человек. Действительно, казанцы подступили к Вятке, граждане которой, не будучи в состоянии им сопротивляться, перешли на сторону царя Ибрагима. Между тем воеводы великого князя повоевали Черемису по р. Вятке, вышли в Каму, пошли на низ и все повоевали до Тамлуги; побили гостей, у которых много взяли товара, ходили до Татарского перевоза и опять повернули вверх, воюя казанские места; входили воевать и в Белую Воложку (р. Белая). К той же реке подошли и конные татары в количестве 200 человек; оставив коней у Черемисы, они пошли на судах вверх по Каме. Между тем воеводы, плывя обратно в Каму, Черемису повоевали, коней татарских посекли и пошли дальше по Каме за татарами, которых настиг и побил воевода Иван Руно, вышедший в поход с казаками. Отсюда воеводы пошли на великую Пермь и к Устюгу и воротились к великому князю с большим татарским полоном⁴⁰¹.

В следующем, 1469 г. предпринят был новый поход на Казань. На Фоминой неделе (Пасха была 22 апреля) выступили войска под началом Константина Александровича Беззубцева. В этом ополчении были дети боярские от всей земли – из всех городов, из всех вотчин: коломенцы, муромцы, владимирцы, суздальцы, дмитровцы, можайцы, угличане, ярославцы, ростовцы, костромичи и др.; из Москвы пошли сурожане, суконники, купеческие люди и др. с отдельным воеводой, князем Петром Васильевичем Оболенским-Нагим. Все эти рати пошли реками, к которым были ближе: Москвой, Клязьмой, Окой и Волгой – и сошлись в Нижнем Новгороде. К Устюгу великий князь послал воеводу князя Даниила Васильевича Ярославского со своими боярскими детьми, а из Вологды туда же пошел с вологжанами воевода князя Андрея Васильевича (меньшого), Семен Пешак-Сабур. Между тем как главные силы уже собрались в Нижнем Новгороде и начали военные действия, северная рать, о которой мы только что упомянули, подошла к Вятке. Воеводы именем великого князя приглашали вятичей идти на казанского царя. «Изневолил нас царь, – отвечали вятичи, – и право свое есмя дали ему, что нам не помогати царю на великого князя, ни великому князю – на царя». Казанский посол, бывший в то время в Вятке, дал знать своему царю, что от Вятки под Казань идет судовая рать, но небольшая. Между тем главный воевода Беззубцев получил от великого князя грамоту, в которой Иван Васильевич приказывает самому воеводе с главными силами стоять в Нижнем Новгороде, а воевать казанские места по обеим сторонам Волги воевода мог отпускать только охотников, причем запрещено было подходить к самой Казани. Воевода собрал ратников и объявил им волю великого князя. «Все хотим на окаянных татар за святые церкви и за своего государя великого князя Ивана и за православное христианство!» – закричали ратные люди. Охочих набралось столько, что воевода остался в Нижнем Новгороде с самым малым количеством войска. Охотники отслужили молебен в Старом Новгороде за великого князя и его воинство и пустились в путь; по дороге они служили молебен еще у Святого Николая, причем каждый по своему достатку раздавал милостыню. Но в предстоящих действиях необходимо было единство, а Беззубцев не назначил им воеводы, почему ратные люди сами избрали общим воеводой Ивана Руно. Эта рать пришла под Казань 21 мая. Сойдя с судов, войска пошли под Казань, когда татары еще спали: с криком под звуки труб ратники бросились на посады и начали избивать татар; иные грабили, другие забирали полон, причем освободили пленников из Москвы, Рязани, Литвы, Вятки, Устюжны, Перми и других городов; вокруг всей Казани были зажжены посады; многие из жителей сдавались в плен, а многие запирались со своим богатством в мечетях («в храмех своих») и там погибали в пламени. Когда посады сгорели, усталые ратники отступили от города и переехали на Коровничий остров, где стояли семь дней. Сюда прибежал из Казани один из русских пленников и сообщил, что царь Ибрагим на ранней заре придет на них со всей землей своей: с Камской, Сыплинской, Костяцкой, Беловоложской, Вотяцкой и Башкирской, по воде и по суше. Тогда воеводы отделили молодых людей с большими судами и приказали им стать на острове Ирихове и не ходить в узкое место Волги, а сами приготовились к обороне; те не исполнили приказания и вышли на судах в узкое место; татарская конница начала стрелять по ним, но молодежь отстрелялась; судовая же татарская рать пошла на главные, хотя и немногочисленные силы, – но татары были отбиты и преследуемы до Казани. Из-под Казани воеводы возвратились на остров Ирихов к большим судам, куда прибыл из Нижнего Новгорода и главный воевода Беззубцев, узнавший, что, вопреки приказу великого князя, рати подступали к Казани. Отсюда Беззубцев послал к великому князю с известием о случившемся под Казанью, а также по повелению великого князя послал к Вятке наказ, чтобы вятичи шли к Казани ратью, на что давалось им сроку три с половиной недели. Теперь вятичи отговаривались уже не тем, чем перед князем Ярославским. «Когда пойдут под Казань, – сказали они, – братья великого князя, тогда пойдем и мы». Беззубцев ждал три с половиной недели и ничего не дождался; ждал еще столько же, но ни от великого князя воевод (князя Ярославского и Сабура), ни от вятичей вестей не было; а в корме для конницы уже чувствовался недостаток: они шли «изгоном», а потому не могли захватить с собой достаточно корма. Оставалось идти назад в Нижний Новгород. Так и сделали. На другой день по уходе с острова Ирихова воеводы встретили вдову Касима, Ибрагимову мать, которая сообщила им, что великий князь отпустил ее со всем добром и с честью к сыну и что уже никакого лиха между ними не будет, а будет только добро. Это-то обстоятельство, вероятно, и заставило великого князя отдать, как мы видели уже, приказ не подступать к Казани… Воеводы между тем прибыли на остров Звенич и на следующий воскресный день, отслушав литургию, только что хотели садиться за обед, как на них напали казанцы; московские ратники прогнали их на противоположный берег, с которого конные татары, в свою очередь, заставили русских отплыть к своему берегу, куда опять устремились судовые татары и – опять были отбиты. В таких стычках прошел весь день. Но вернемся к той рати, которая шла от Вятки к Казани. Получив ложное известие от одного татарина, что Беззубцев ушел из-под Казани, заключив мир с Ибрагимом, князь Ярославский с устюжанами поплыл из Камы к Нижнему Новгороду. Истинное положение дел открылось, только когда он увидел, что перед Казанью Волга заграждена татарскими судами. Но волей-неволей, несмотря на громадное неравенство сил, русские решили пробиться сквозь татарские суда. Битва была жаркая: резались не на живот, а на смерть; схватывались руками и бились, душили друг друга в объятиях, как в рукопашном бою. Тут особенно отличился князь Василий Ухтомский: он бегал по связанным судам с ослопом (дубиной) и уложил множество татар. Много полегло русских, но не менее и татар, все-таки устюжане пробились в открытую реку и приплыли в Нижний Новгород. Оттуда они били челом великому князю о жаловании: два раза великий князь присылал им по золотой деньге, но эти деньги они отдавали бывшему с ними попу Ивану, чтобы он молился Богу о государе и его воинстве; в третий раз великий князь прислал им разных съестных и др. припасов: муки, масла, стрел, луков и пр.

Все эти походы нельзя назвать удачными по их результатам: положительного из них ничего не вышло, так как дело ограничивалось только обоюдным истреблением людей и опустошением земель. Вероятно, в надежде достичь более существенных результатов великий князь весной 1470 г. опять послал на Казань судовую рать. В этом походе участвовали братья великого князя, Юрий и Андрей-большой и Василий Михайлович Верейский; с ними шли воеводы Иван Юрьевич Патрикеев, Даниил Димитриевич Холмский и Федор Давидович. К Казани князья подошли 1 сентября: татары вышли из города, и произошла небольшая стычка, после которой казанцы бежали и заперлись в городе, а русские окружили Казань и отняли воду. Только тогда Ибрагим заговорил о мире и бил челом на всей воле великого князя. Но из летописей не видно, в чем заключалась эта воля; правда, Ибрагим должен был выдать всех русских пленников, взятых казанцами в последние 40 лет⁴⁰².

Одним из самых важнейших дел княжения Ивана III было присоединение Великого Новгорода к Московскому княжеству наравне и равных правах с другими присоединенными к Москве княжествами. Предшественник Ивана дал почувствовать новгородцам, к чему ведет их разномыслие с великим князем и неисполнение его воли. Новгородцы ясно должны были видеть, что стремление великих князей к уничтожению новгородских вольностей чем дальше, тем больше будет усиливаться. Нужно было искать выход: или смириться с требованиями великого князя Московского и рано или поздно слиться с Москвой, или искать средств к сохранению своих вольностей. Одними собственными средствами Новгород, разумеется, не мог противостоять Москве: нужно было искать сильного союзника. Ни тверской, ни – тем более – рязанский князья не могли ему помочь уже только по отношениям, в каких они находились с московским князем; большая часть уделов присоединена к Москве – здесь тоже нельзя было искать опоры; братья великого князя сидели пока смирно на своих уделах. Куда же обратиться? Под боком был сильный, сравнительно, сосед – король Польский и великий князь Литовский; к нему-то партия, не желавшая подчинения Москве, и обратилась. Но была другая партия, тянувшая к Москве. От вражды этих двух партий раздрай в Новгороде еще больше усилился, особенно к концу 70-х годов. Все предвещало Новгороду что-то недоброе: суеверный народ убежден был в последнем – на это указывали знамения: сильная буря сломала крест на Святой Софии; на двух гробах явилась кровь; у Спаса на Хутыне корсунские колокола сами звонили; в женском монастыре Великомученицы Евфимии из очей Пресвятой Богородицы на иконе исходили слезы… Но вернемся к политическим событиям. Итак, в Новгороде было две партии, московская и литовская; но так как последняя была сильнее, то «грубости» против великого князя чинились без стеснений. Эти грубости летопись начинает перечислять с того, что новгородцы вообще отступили от старины: перестали держать имя великих государей – князей – честно и грозно; дела господарского по земле не исправляли, пошлин не отдавали; земли и воды, от которых (по старине) по суду отступились в пользу великого князя, опять забрали себе, и людей на этих землях приводили к крестному целованию на имя Господина Великого Новгорода. Дерзость этой партии, наконец, дошла до того, что наместникам и великокняжескому послу «лаяли и безчествовали», и вообще над людьми великого князя чинили насилия; на землях, порубежных с великокняжескими, отчинам братьев великого князя и их людям «многу пакость чинили». Наконец, и это самое важное, противная Москве партия хотела отдаться королю Казимиру, государю латинской веры, а это значило изменить православию. В Москве, конечно, очень хорошо знали об этом, но Иван Васильевич, хотя и не надеялся на исправление Новгорода до окончательного подчинения его Москве, тем не менее счел нужным сначала подействовать на новгородцев мерами вразумления: великий князь писал новгородскому владыке, что польский король еще отцу его Василию не однажды предлагал принять митрополита Григория, а ему, владыке, самому известно, откуда пришел этот Григорий и кем поставлен: «Он пришел из Рима, от папы, и поставлен в Риме же бывшим цареградским патриархом Григорием, который повиновался папе с осьмого собора»; далее великий князь напоминал владыке, что он, владыка, дал московским митрополитам (Ионе, Феодосию и Филиппу) обет – не приступать к Григорию, не отступать от митрополита московского; наконец, Иван Васильевич предупреждает владыку, что если Григорий начнет подсылать к нему или к новгородцам с какими-нибудь речами или письмами, то чтоб он, владыка, поберегся и внушил своим духовным детям, чтоб они не верили Григорьеву посланию и речей его не слушали. И к новгородцам великий князь обращался с увещаниями, чтоб «никоторого лиха не учинили… жили бы по старине», – но не исправлялась его отчина – Новгород Великий! Приехал в Москву посол от Новгорода, посадник Василий Ананьин, и правил великому князю посольство о своих новгородских земских делах, а о грубости и неисправлении новгородском «ни одного слова покорна не правил» и на вопрос бояр об этом так отвечал: «О том В. Новгород не мне приказал, об этом мне не наказано». Великому князю «велми грубно стало», что новгородцы о своих земских делах хлопочут перед ним, бьют ему челом, а о своих грубостях забывают. Все-таки он весьма сдержанным показал себя и теперь: приказал Ананьину сказать отчине его, великого князя: «Исправьтесь, моя отчина, сознайтесь, а в земли и воды мои, великого князя, не вступайтесь, – имя мое, великого князя, держите честно и грозно по старине, а ко мне посылайте бить челом по докончанью: вас, свою отчину, жаловать хочу и в старине держу». С этим он и отпустил посла, «возвещая своей отчине, что ему уже не в истерп, боле того им терпети не хочет их досады и непокорьства». Но великий князь хорошо видел, что Новгород зашел чересчур далеко, что отчина его разнуздалась, и не было надежды, чтобы она исправилась от увещаний, – а потому послал сказать псковичам, что если новгородцы не исправятся, то они, псковичи, были бы готовы идти с ним на Новгород. Псковичи известили об этом новгородцев. Между тем 8 ноября 1471 г. умер новгородский владыка Иона. Через несколько дней после его кончины в Новгород прибыл испрошенный у Казимира князь Михаил Олелькович. В то же время новгородцы бывшего у них князя Василия Шуйского-Гребенку послали на Двину в Заволочье, в заставу, опасаясь нападения на эту землю великокняжеских ратей. С прибытием Олельковича литовская партия хоть и усилилась, тем не менее московских наместников не тревожили, и относительно нареченного владыки дело пошло по старине. На место Ионы избран был Феофил, архиепископский ризничий, и его нужно было посвятить: обратились не в Литву, а в Москву. Посол Никита Савин просил митрополита Филиппа и мать великого князя печаловаться пред последним, чтобы великий князь дал опас на проезд в Москву для посвящения вновь избранного на место Ионы Феофила: великий князь гнев свой к новгородцам отложил и опасные грамоты дал. Между тем в Новгороде Олелькович приступил к делу: он, по сказанию одной летописи, предлагал Марфе Борецкой, вдове посадника Исаака, стоявшей во главе литовской партии, одного пана в женихи, с которым она могла бы от имени Казимира заправлять всеми делами Новгородской земли. Олелькович, впрочем, недолго пробыл в Новгороде (4 месяца с небольшим): в ту же зиму он ушел в Киев, где умер княживший там его брат Семен. По дороге он пограбил Русу и все места новгородские до самой литовской границы. Но и с его отъездом литовская партия продолжала действовать энергично: к ней пристал архиепископский ключник Пимен, один из бывших кандидатов на архиепископскую кафедру; когда жребий пал на Феофила, Пимен все-таки не терял надежды быть архиепископом: так как он заведывал архиепископской казной, то имел теперь возможность распоряжаться ей по своему усмотрению: он много передал денег Марфе на привлечение людей в свою партию, а также и на пропаганду его избрания в архиепископы, – его не стесняло обстоятельство, что уже выбран Феофил. Этот последний непременно хочет ехать на поставление в Москву. Но есть еще митрополит в Киеве. Пимен говорил Марфе и ее клевретам: «Меня хоть в Киев пошлите, я и туда поеду на поставление». Но, должно быть, уж чересчур грубо и нахально действовал Пимен, и притом нарушая старину, по которой избранный жребием считался указанным от Бога: Пимена схватили и мучили, казну его разграбили, кроме того, с него взыскали еще 1000 рублей. Между тем нареченный архиепископ, удерживая новгородцев от их увлечений и не видя с их стороны исправления, хотел уйти в свою монастырскую келью, но новгородцы не пустили его, хотя в то же время продолжали свое дело. В эту-то пору и пришло известие от псковичей, что им приказано быть наготове в случае надобности к походу на Новгород. Это еще более раздражило литовскую партию: новгородская голь, подкупленная приверженцами Литвы, кричала на вечах: «За короля хотим!» – а в приверженцев Москвы, когда те начинали говорить, бросала камни. С королем Казимиром заключен был договор, по которому Новгород сохраняет все свои вольности. Великий князь еще раз хотел вразумить новгородцев и послал к ним Ивана Федоровича Товаркова с такими речами: «Чтобы отчина его от православья не отступали, а лихую бы мысль у себе из сердца отложили, а к латыньству бы не приставали, а ему бы челом били да к нему исправилися; а он, великий государь, жалует вас и в старине держит». Митрополит в свою очередь также посылал в Новгород увещательную грамоту. Но все было напрасно! Великий князь собрал совет, на котором решено было смирить Новгород оружием. Прежде всего Иван Васильевич послал на Двину, в Заволоцкую землю, на новгородские пригороды и волости, воевод Василия Федоровича Образца и Бориса Матвеевича Слепого-Тютчева с устюжскими, вятскими и вологодскими ратями; в конце мая в Новгород была послана разметная грамота, а псковичам приказано было сложить к Новгороду крестное целование; воеводой к псковичам назначен князь Шуйский. В собственно Новгородскую землю великий князь отправил прежде всего (за неделю до Петрова поста) десятитысячную рать с воеводами Даниилом Димитриевичем Холмским и боярином Федором Давидовичем; он приказал им идти к Русе и по дороге все предавать огню и мечу; ратям братьев приказал идти из своих вотчин разными путями к самому Новгороду; князю Ивану Стриге приказано идти с царевичевыми татарами вверх по Мете. В Москве на время похода великий князь оставлял сына Ивана, брата Андрея-меньшого и царевича Муртозу, сына Мустафы, с его князьями и казаками, «на что ся где пригодить ему на каково дело»; с собой он брал братьев Юрия, Андрея-большого и Бориса, а также Михаила Андреевича Верейского с сыном его Василием и Касимова сына, царевича Даньяра, с его князьями и казаками; наконец, брал дьяка своей матери Степана Бородатого, знатока летописей, на случай, если бы пришлось обличать новгородцев в их изменах и неправдах.

Иван Васильевич выступил из Москвы 20 июня, а 28-го был уже в Волоке; на Петров день он пришел в Торжок; сюда прибыли и воеводы тверского князя, князь Юрий Андреевич Дорогобужский и Иван Никитич Жито; сюда же пришли псковские послы с известием, что псковичи сложили к Новгороду крестное целование; великий князь приказал псковичам немедленно выступать в поход… Между тем к Новгороду ниоткуда не являлось помощи: Казимир занят был своими делами; обращались к ордену, но напрасно; надежда на то, что пути к Новгороду – особенно весной и летом – от множества рек, озер, болот и лесов непроходимы, также не осуществилась: лето 1471 г. было до того сухое, что реки обмелели, болота высохли, так что московские рати нигде не встречали препятствий. По дороге московские воины все пленили, все предавали огню и мечу; только татарам, как иноверным, великий князь запретил брать в плен жителей, так как походу придавался характер до известной степени религиозный… Когда московские передовые рати уже далеко проникли в Новгородскую землю, новгородцы отправили к великому князю посла просить опасу, но в то же время против передового московского войска выслали рать. Князь Хомский и Федор Давидович, опустошив все по пути к Гусе, сжегши эту последнюю, пошли далее и остановились на Коростыне между Ильменем и Русой. Не ожидая нападения новгородцев, москвичи вели себя беспечно. Вдруг появилась новгородская рать, и московские полки, наскоро вооружившись, быстро двинулись навстречу новгородцам, многих из них побили, а многих взяли живьем; последним резали носы, уши, губы и в таком виде отпускали в Новгород; забранные у новгородцев доспехи бросали в реку или жгли. После этой битвы воеводы опять повернули к Гусе, где встретили более сильную новгородскую рать, пришедшую р. Полою; но и эта рать была побита, о чем послано было известие к великому князю с Тимофеем Замыцким. От Русы воеводы пошли было к Демону, но великий князь приказал им идти за Шелонь на соединение с псковичами, а под Демоном приказал стоять князю Михаилу Андреевичу Верейскому с сыном его Василием. Между тем новгородцы, узнав о поражении своих ратей, не пали духом: отправив к великому князю другого посла, посадника Луку Клементьевича, они организовали новую рать, тысяч в тридцать, против Даниила Холмского и Федора Давидовича; конница пошла сухим путем, а пехота – озером в р. Шелонь. Враги встретились на берегах Шелони 14 июля: сначала происходили незначительные перестрелки с берега на берег и перебранки; новгородцы, по известиям некоторых летописей, вели себя гордо, посылали ругань в адрес московского войска и даже «на самого государя великого князя словеса некая хульная глаголаху, яко пси лаяху». Нечто подобное могло быть, потому что, надеясь на свою многочисленность, новгородцы могли думать, что московское войско при своей сравнительной ничтожности не посмеет даже и в бой вступить. Несмотря, однако, на неравенство сил, московские воеводы решились на битву: москвичи быстро перебрались на другой берег реки и ударили на новгородцев; новгородские воины, в числе которых находились такие люди, которые не имели никакого понятия о ратном деле: гончары, плотники и пр., не умея владеть оружием, пришли в страшное замешательство, суетились как пьяные, не знали, что делать, и, наконец, обратились в беспорядочное бегство, бросая по дороге копья, щиты и доспехи; они бежали и тогда, когда уже их перестали преследовать: им все слышался победный ясак (лозунг) великокняжеских ратников: «Москва! Москва!» Новгородцы многих потеряли в этой битве: многие пали на месте сражения, многие потонули в Шелони, 1700 человек взято в плен. Невероятно только, будто с московской стороны убит только один. Среди трофеев, доставшихся великокняжеским воеводам, была и договорная грамота Новгорода с польским королем и тот, кто писал эту грамоту. Как первую, так и второго отправили к великому князю с боярским сыном Иваном Васильевичем Замятней. Великий князь находился тогда в Яжолбицах. Воеводы извещали его о решительной победе над новгородцами. Теперь Холмский свободно шел дальше до самой немецкой границы, до Наровы. В то же время Демон сдался Михаилу Андреевичу Верейскому.