Текст книги "Великие князья Владимирские и Владимиро-Московские. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г."

Тем временем в Кременец пришли из Великих Лук братья великого князя, который принял их с любовью и, по некоторым известиям, «во всю волю их дался», т. е., надо полагать, согласился на все предложенные ими условия примирения. Силы великого князя, таким образом, увеличивались (есть известие, что на Угре были и тверские полки), но он действовал по-прежнему нерешительно и как будто боялся угроз хана. 29 октября, когда Угра уже встала, он приказал сыну, брату Андрею-меньшому и воеводам отступить к Кременцу, откуда намеревался отступить еще дальше, к Боровску, и там дать битву татарам. Это распоряжение привело в ужас ратных людей, и они, полагая, что татары перебрались через Угру, в беспорядке бежали к Кременцу. Кажется, в это время великий князь распорядился, чтобы жена с казной отправилась на Белоозеро, а потом, если Москва будет взята, далее – «к морю-океану». Между тем Ахмат, видя, что берег опустел, предположил, что неприятель готовит ему засаду, уступая берег и тем вызывая на битву, и сам бежал от Угры 11 ноября. По пути отступления (чрез Серенек, Мценск и пр.) он пустошил волости своего союзника Казимира. Один из сыновей Ахмата, Амуртоза, при отступлении забрался было в московские волости. Великий князь послал на него всех троих своих братьев. Амуртоза, поймав одного русского, пытками хотел узнать от него что-то о великом князе. Когда тот сказал, что великий князь очень близко, Амуртоза немедленно бежал. Некоторые летописи правдоподобнее передают причину отступления Ахмата из-за наступившей сильной стужи, тогда как «бяху татарове наги и босы, ободралися». Кроме того, от хана не укрылось, вероятно, и то, что силы великого князя после примирения с братьями увеличились, между тем как Казимир не являлся к нему… Ахмат, распустив уланов, сам с награбленной в Литве добычей ушел кочевать к устьям Дона. Хан Шибанской или Тюменской Орды (откуда произошли потом князья Тюменские), прельщенный этой добычей, погнался за Ахматом, напал на него сонного и собственноручно убил (это было уже в 1481 г. в начале января), о чем известил великого князя Московского. Иван Васильевич, убедившись, что Ахмат удалился в свои улусы, вернулся в Москву, «и возрадовашася и возвеселишася вси люди…».

Но почему же к Ахмату не явился на помощь Казимир? Еще лет за восемь до нашествия Ахмата великий князь завел контакты с крымским ханом Менгли-Гиреем, чтобы пользоваться Крымской Ордой в борьбе с Золотой Ордой и Казимиром; и тот и другой часто обменивались посольствами: между ними завязалось нечто вроде дружбы. Перед нашествием Ахмата между ними заключен был договор, по которому великий князь обязывался действовать с ним заодно против Ахмата, раз выгонявшего Менгли-Гирея из Крыма, а крымский хан должен был действовать заодно с великим князем против Казимира. По этому договору Менгли-Гирей при нашествии Ахмата напал на Подолию и тем отвлек Казимира от своего союзника. Не можем не привести еще одного известия, довольно правдоподобно указывающего на причину удаления Ахмата от Угры. В руках Ивана Васильевича были два соперника Менгли-Гирея, два брата его, Нордоулат и Айдар, бывшие прежде в Литве, о которых великий князь говорил своему другу, что держит их у себя, чтобы не дать им способов вредить ему; на самом же деле Иван Васильевич мог пользоваться ими как орудием против Менгли-Гирея, если бы это понадобилось. Одного из братьев, Нордоулата, и звенигородского воеводу, князя Василия Ноздреватого, великий князь послал с небольшим отрядом по Волге на Орду, где, как он узнал, оставались только ханские жены, дети и старики. Царевич и князь Ноздреватый счастливо добрались до Орды, взяли Батыев Юрт, награбили много добычи и с большим полоном пошли назад; они могли бы вконец разорить Орду, но Обуяз, улан Нордоулата, стал убеждать последнего, что Орда – их общая мать, что губить ее вконец не следует, что она уже довольно наказана ими⁴²⁹. Так пало более чем двухвековое иго монгольское, пало, можно сказать, роковым образом.

Выше мы сказали, что новгородская вольность окончательно пала. Но могли ли новгородцы сразу порвать всякую связь с прошлым, с прежними своими убеждениями и легко помириться с новым порядком вещей, с новым положением? Только с приходом новых поколений могло наступить спокойное отношение к такому положению, в которое они были поставлены силой обстоятельств. Символ их вольности, вечевой колокол, звонил уже в Москве с прочими московскими колоколами и, конечно, собирал народ, но не на вече. Однако память о вольности жила в сердцах новгородцев и без этого звона. Новгородцы опять начинают преговоры с Казимиром, мечтая о возврате утраченной вольности. Казимир со своей стороны сильно желал если не уничтожить, то обессилить Москву, и вот он изыскивает средства, прибегая за помощью к хану и папе. Как видно, новгородцы надеялись на успех, потому что восстановили прежние формы правления. Иван Васильевич тайно узнал от своих приверженцев о контактах новгородцев не только с Казимиром, но и с немцами. В 1480 г. 26 октября, еще до нашествия Ахмата, великий князь, не давая возникнуть коалиции против себя, отправился в Новгород «миром», взяв с собой только тысячу человек, а между тем сыну он приказал собирать войска и поспешно идти за ним. Хотя для собирания войск мог быть выставлен и резонный предлог, так как немцы одолевали тогда Псков, тем не менее по пути к Новгороду всюду расставлены были заставы, чтобы до Новгорода не дошла весть о формировании большой рати. Но новгородцы прослышали об этом, укрепили город и решились не пускать к себе великого князя, который узнал об этом, будучи уже в Бронницах. Здесь Иван Васильевич дождался своих полков и в самом начале декабря подступил с ними к Новгороду, где было много его приверженцев, которые и начали перебегать к нему. Вскоре новгородский владыка прислал к великому князю за опасной грамотой, но тот сказал, что он сам опас для невинных, и требовал, чтобы ему отворили ворота, но их открыли только после продолжительной пальбы из орудий по городу; навстречу великому князю вышли владыка, посадник, тысяцкий, старосты пяти концов, бояре и множество народа; все пали ниц и просили прощения. «Даю мир всем невинным, не бойтесь ничего!» – сказал великий князь и, по обычаю, пошел в храм Святой Софии. В этот день было схвачено и пытано 50 человек главных виновников. Тогда же великий князь узнал и об участии владыки в новгородской смуте, и о контактах братьев своих с новгородцами. 19 января владыка был взят, 24-го того же месяца отправлен в Москву и помещен в Чудовом монастыре, где чрез шесть лет умер; казна его отписана была на великого князя. Затем 100 главных заговорщиков преданы были смертной казни и 100 семей детей боярских и купцов отправлены на Московскую землю и расселены по разным городам⁴³⁰. Узнав о прибытии Ивана Васильевича в Новгород, псковский наместник, князь Василий Васильевич Шуйский, и пять посадников с боярами от концов, отправились к великому князю с подарком в 65 рублей; 25 декабря эти послы возвратились в Псков, а 30-го туда прибыли послы великого князя.

В то же время немцы внезапно напали на Вышгород, многих из жителей убили и многих повели в полон, а город зажгли. Это было в самом начале января, а в конце того же месяца немцы напали на Гдов и пожгли вокруг него все волости и посады, но города не взяли. Псковичи отправили в Новгород гонца к великому князю с просьбой о помощи. Иван Васильевич послал к ним воеводу князя Андрея Никитича Ногтева-Оболенского со многими силами, который с успехом выходил на немцев, но вскоре после похода из-за чего-то разгневался на псковичей и, только раздражив немцев, со всеми полками ушел в Москву, несмотря на усердные просьбы псковичей остаться. После его отъезда немцы смелее стали нападать и опустошать Псковскую землю; опять нападали на Изборск и близко подходили к самому Пскову. Между тем Ноготь-Оболенский прибыл в Москву с победными трофеями: он привез с собой много добра «и головами чюди и чюдак и робят много множество без числа».

Великий князь, будучи еще в Новгороде, получил известие от сына, что братья его, Борис Волоцкий и Андрей Углицкий, замышляют отступить от него. Братья уже давно были в обиде на великого князя за то, что по смерти бездетного Юрия Васильевича он взял удел его себе, ничего не дав из него им. Еще тогда, т. е. в 1474 г., могла разгореться вражда между братьями, если бы не вступилась в дело мать, которая примирила сыновей. Тогда Иван Васильевич Борису дал Вышгород, Андрею-меньшому – Тарусу, а Андрею Углицкому мать дала свой городок Романов⁴³¹. Теперь же поводом к ссоре послужило то, что великий князь, в противоречие договорам, требовал у Бориса выдачи князя Оболенского-Лыка, который, будучи лишен наместничества в Великих Луках за лихоимство, перешел от великого князя к Борису Волоцкому⁴³². При нашествии Ахмата, как уже было замечено выше, братья примирились, и Андрей Углицкий получил значительную часть удела, принадлежавшего Юрию Васильевичу, именно Можайск, а Борису даны были села, принадлежавшие Василью Ярославичу Серпуховскому⁴³³. Вскоре после ухода Ахмата великий князь заключил с братьями договоры, о которых подробно мы говорили в своем месте⁴³⁴.

10 июля 1481 г. умер бездетный Андрей-меньшой Васильевич. Кажется, этот князь, бывший во время ссоры старших братьев на стороне великого князя, понимал, что, как бы он ни распорядился своим уделом, в любом случае он должен будет перейдти к великому князю, а потому во избежание недоразумений и ссор между братьями завещал свой удел старшему брату, тем более что в разное время по разным обстоятельствам и особенно по платежам ордынского выхода он задолжал Ивану Васильевичу, если верно известие летописей, 30 000 рублей – сумма громадная для того времени. Таким образом, к великому князю переходили: Вологда, Кубена, Заозерье и пр.; детям его отказаны были разные драгоценные вещи, а Василию Ивановичу (будущему великому князю), кроме того, еще село Тонинское. Что же касается братьев, Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого, то первому он дал село Раменейце, а второму – Ясеневское близ Москвы⁴³⁵.

Опасность со стороны московского князя грозила не только удельным князьям Московской земли, бывшим в полном подчинении Москве, но и самостоятельным великим княжествам, как Рязанское и Тверское. Рязанское княжество было в таком положении, что представляло из себя, так сказать, только тень самостоятельного княжества⁴³⁶, но Иван Васильевич, по известным уже нам отношениям Москвы и Рязани, не хотел трогать последней, как бы предоставляя присоединение ее к Москве своему преемнику. Тверь была почти в таком же положении. Хотя родственные отношения московского князя с тверским были и очень близки, тем не менее они не могли взять перевеса над государственными соображениями, над идеей объединения Руси.

Еще в год своего вступления на престол Иван Васильевич заключил договор с тверским князем Михаилом Борисовичем; договор этот, можно сказать, ничем не отличается от прежних подобных договоров между Москвой и Тверью: оба князя за себя и за своих преемников взаимно обязываются не принимать от татар: московский – «дом Святого Спаса, отчину князей тверских, Тверь и Кашин», тверской – «отчину великого князя Московского, Москву и Великий Новгород»: кроме того, тверской князь обязывается не контактировать с детьми Шемяки, с можайским и боровским князьями, бежавшими в Литву, и ни с кем из великокняжеских братьев, кто «затрубит» великому князю; договаривающиеся стороны обязываются также выступать заодно на татар, ляхов, Литву и немцев и вообще на всякого общего недруга, не вступаться в отчины тех князей, которые будут отъезжать от одного к другому⁴³⁷. Из Москвы княжеских отъездов не было, но из Твери в Москву были: так, в 1476 г. в Москву переехало много бояр и детей боярских; потом в 1485 г., когда уже готов был обнаружиться между Москвой и Тверью полный разлад, к великому князю Московскому приехали на службу Андрей Микулинский, получивший Дмитров, и Осип Дорогобужский, которому дан был Ярославль. В то же время много тверских бояр отъехало на московскую службу, «не терпяще обиды от него, великого князя [Ивана III], о землях», соприкасавшихся с московскими: при порубежных спорах великий князь Московский всегда старался оправдать своих бояр и обвинить, хотя бы и в ущерб справедливости, тверских. Конечно, тверские бояре переходили к московскому князю в надежде, что он будет блюсти их земельные интересы, как блюл до сих пор интересы природных московских бояр⁴³⁸.

После только что упомянутого договора (1462 г.) никаких неприязненных столкновений между Москвой и Тверью не было. Но вот Новгород окончательно присоединен к Москве, и Тверь, таким образом, оказалась окруженной с трех сторон владениями московского князя. Тверской князь мог, конечно, видеть, к чему стремится Иван Васильевич, мог предвидеть, что рано или поздно покушение Москвы будет и на Тверь. Ему необходимо было заручиться сильным союзником, а таковым мог быть один только великий князь Литовский и король Польский Казимир. К нему-то в 1483 г. и обратился тверской князь и заключил с ним договор, «поднимая, – по словам летописи, – его [Казимира] войною на Ивана Васильевича», чем нарушал договор с последним.

Чтобы скрепить договор, тверской князь сватался к внучке Казимира⁴³⁹. В Москве узнали об этих контактах, и Иван Васильевич сложил с себя крестное целование к Михаилу Борисовичу «за его неисправление». В 1485 г. московская порубежная рать по приказу великого князя начала опустошать Тверскую землю. Из Литвы не приходила помощь, а один тверской князь не мог бороться с Москвой и потому послал к Ивану Васильевичу епископа с боярами «и доби ему челом на всей воли его». По заключенному после этого договору, тверской князь считается по отношению к великому князю Московскому и его старшему сыну младшим братом и приравнивается к удельному князю Андрею Васильевичу, обязывается без думы и ведома великого князя Московского не ссылаться и не заключать договоров ни с Казимиром и его детьми, ни с каким бы то ни было лицом, которое будет королем Польским и великим князем Литовским, а также не принимать к себе и не сноситься с детьми князей: Можайского, Галицкого и Боровского; если литовский князь пришлет к нему с чем-нибудь, то он обязан дать знать об этом в Москву; наконец, в случае если тверскому князю надо будет отправлять в Орду послов, он должен это делать по думе с ними, великими князьями Московскими. Михаил Борисович торжественно перед послом московским сложил крестное целование к Казимиру. Михаилу приходилось или покориться неизбежной участи – ждать, когда неминуемо Тверь будет поглощена Москвой, или сделать еще попытку – опереться на Литву. В таком положении Михаил Борисович начал опять переписываться с великим князем Литовским. Но из Москвы зорко следили за действиями тверского князя: тверской гонец с грамотой к Казимиру был схвачен москвичами. Иван Васильевич укорял тверского князя в измене, «велми поношая ему», как говорит летопись. Перепуганный Михаил отправил в Москву владыку Вассиана бить челом великому князю, но тот не принял челобитья; другое посольство во главе с князем Михаилом Димитриевичем Холмским также не было принято великим князем. Иван Васильевич, приказав новгородскому наместнику идти со всеми силами к Твери, и сам выступил в поход 21 августа 1485 г.; к Твери он подошел 8 сентября; И сентября ночью Михаил бежал из города, а 12-го владыка Вассиан, князья, бояре и земские люди приехали в стан великого князя с покорной головой. 15 сентября Иван Васильевич въехал в Тверь и слушал обедню у Святого Спаса. Многих князей и бояр великий князь свел в Москву «и у себя пожаловал, в боярех учинил» и вотчины их утвердил за ними своими грамотами, так что положение их, как вотчинников, становилось теперь более прочным. Тверь он отдал сыну своему Ивану, назначив наместником в нее боярина Василия Федоровича Образца-Добрынско-го⁴⁴⁰. Впоследствии (в 1492 г.) тверские земли переписаны были «по-московскы в сохи»⁴⁴¹.

Но возвратимся немного назад, к Пскову и Новгороду.

Мы видели, что в 1480 г., когда Иван Васильевич был в Новгороде, псковичи просили у него помощи против одолевавших их немцев. К ним послан был тогда князь Андрей Никитич Ногтев-Оболенский, с которым псковичи углублялись внутрь Ливонии, сожгли на реке Эмбахе г. Костер, в котором взяли несколько пушек; подступали к Дерпту, осаждали его и возвратились домой с богатою добычей. Но князь Оболенский по какому-то неудовольствию на псковичей вскоре уехал в Москву со своими полками, вследствие чего немцы ободрились и начали наступать, а между тем псковский наместник Василий Шуйский не предпринимал против них ничего и только пьянствовал и грабил граждан. 20 августа немцы подступили к Пскову. Хотя войско их состояло большей частью из неопытных в ратном деле крестьян, но громадность его привела псковичей в ужас: многие бежали, хотел бежать и князь Шуйский, но граждане удержали его; вели переговоры с магистром о мире, но напрасно; наконец, для ободрения, они обнесли вокруг городских стен одежду патрона своего, святого Довмонта, и действительно ободрились. Тем временем немцы на судах, снабженных пушками, подплыли к берегу и пальбой хотели зажечь город: тогда псковичи дружно ударили на них, смяли их в реку, многие из немцев потонули, а остальные ночью ушли от города. Псковичи ожидали нового нападения, а потому обратились за помощью не к великому князю, который тогда готовился к отпору Ахмата, а к братьям его, бывшим с ним в ссоре и вышедшим из своих уделов в Новгородскую землю. Великий князь, счастливо отделавшись от хана, узнал о враждебных действиях ордена, и потому приказал новгородским наместникам со всеми новгородскими силами прибыть в Псков к 6 января, а из Москвы послал туда воевод князя Ярослава Васильевича Оболенского и князя Ивана Булгака, которые прибыли в Псков 11 февраля. Объединенные силы тремя путями пошли в немецкую землю, взяли города Тарваст и Вельяд (Феллин?), вообще попленили и пожгли немецкую землю от Юрьева (Дерпт) до Риги, а «Лотыголу и чухнов… овых изсекоша, овых пожгоша»; многие из последних бежали в леса, но там перемерзли, потому что зима в тот год (1481 г.) была чрезвычайно сурова, а «снег человеку в пазуху». Успехом своим русские обязаны отчасти и беспечности божиих дворян, как летописи называют рыцарей: не ожидая нападения, «без страха и без боязни погании живяху, пива мнози варяху», – замечает летописец.

В 1482 г. в Новгород прибыли немецкие послы с челобитьем к наместникам великого князя и псковским посадникам; здесь заключен был мир на десять лет и договор скреплен крестным целованием. В том же году в августе месяце послы магистра просили у псковского князя Ярослава Васильевича и посадников «пути к Москве», куда и ездили, но «не вемы, чего деля», говорит одна летопись; кажется, однако, и тут дело шло о мире; по крайней мере, в 1483 г. великий князь посылал новгородских бояр под Ругодив (Нарва), где заключен был мир с немцами на 20 лет. Есть еще известие, что послы великого князя ездили к ливонскому магистру в Кесь (Вейден), но, говорит летопись, «не вемы о чем»⁴⁴². Ярослав Васильевич Оболенский, прибывший в Псков в качестве воеводы, кажется, тогда же остался там и наместником; но положительных известий нет о том, когда именно он заменил Василия Шуйского, данного псковичам в наместники в то время, когда Иван Васильевич собирался окончательно свести счеты с Новгородом. Псковичи жаловались на Шуйского, как человека грубого и нетрезвого, который много чинил грубостей всей Псковской земле. Однако и при Ярославе не было спокойнее: в 1483 г. псковичи внезапно возмутились, разрушили дворы у шести посадников и др. лиц, а в 1484 г. смерды отказались исполнять обычные работы для города; троих из них посадили в тюрьму. Причиной этих волнений были самовольные действия Ярослава и посадников: так, без ведома псковичей они написали и положили в ларь новую грамоту; тогда псковичи написали «мертвую грамоту» на посадников, т. е. объявили их подлежащими смертной казни; одного из посадников действительно убили на вече всем Псковом. Разумеется, что в Москве это не могло понравиться, и вот, когда в конце 1484 г. прибыли из Пскова послы к великому князю с просьбой, чтоб он держал отчину свою по старине, Иван Васильевич с гневом приказал смердов освободить, посадников засадить и имение их отпечатать, а у князя Ярослава просить прощения. Только в таком случае великий князь обещал принять их челобитье. Когда послы на вече объявили ответ государя, народ не поверил; отправили других послов, которые возвратились с таким же ответом, но и этим послам не поверили, подозревая, что они так действуют по наущению посадников, сбежавших в Москву. В Москве действительно проживало три псковских посадника, которых великий князь отпустил с последним посольством (1486 г.), строго наказав псковичам, чтоб не смели «над ними шкоты [вреда] никоея же учинити». В Пскове поднялось волнение: посадники, бояре и жители хотели исполнить волю государя, а черные люди противились. Считая себя правыми и потому не боясь прогневить великого князя, последние отправили в Москву двух гонцов из молодых (незначительных) людей, через которых хотели сказать великому князю, что учинят со смердами и посадниками так, как он укажет, а потом пришлют больших послов с челобитьем. Но эти гонцы убиты были разбойниками на Тверской земле. В 1485 г. псковичи отправили в Москву посадников и бояр с челобитьем; но великий князь на их челобитье «с великою опалкою» сказал: «Ежели вынете из ларя грамоту мертвую, что на посадников записали и ту грамоту пришлете ко мне, и смердов отпустите и животы их отпечатаете, то я хочу вас жаловать, как пригоже, ежели вы нам добьете челом». На этот раз псковичи в точности исполнили приказание великого князя. Это было уже в 1486 г. Вскоре потом князь Ярослав Васильевич, посадники и бояре отправились в Москву к великому князю с подарком в 150 рублей и с челобитьем «о своей проступке, что били смердов». Великий князь пожаловал псковичей, «нелюбку» отдал и приказал «по всей старине жити».

Но беспорядки в Пскове с этим не кончились. Одному попу случилось читать у наровских смердов грамоты; и в числе прочих ему попалась та, по которой смерды «из веков вечных» обязаны были давать дань князю и Пскову и исполнять урочные работы. Псковичи ничего не знали об этой грамоте, а смерды утаили ее, почему и не исполняли урочных работ, великому же князю они представили дело не в истинном свете. Один смерд вырвал эту грамоту у попа и скрыл ее, а псковичи схватили того смерда и посадили под стражу. Вследствие этого начались волнения, жалобы на наместников князя Ярослава (сидевших по пригородам) и даже на него самого. Посадники и весь Псков, собрав сведения об обидах, причиненных князем и его наместниками, написали «грамоты многы обидныа» и отправили с ними в Москву послов из посадников и бояр, которые сообщили великому князю и о смерде, скрывшем грамоту, прибавив, что этот смерд и теперь у них «на крепости». Великий князь, «ярым оком возрев», сказал послам: «Давно ли яз вам о смердах вины отдах? и ныне на то же наступаете!» Иван Васильевич не принял ни одной жалобы на Ярослава, сказав, что по этому делу он пришлет в Псков своих бояр. Послы возвратились домой с этим ответом 8 июля⁴⁴³.

Что касается Новгорода, надо заметить, что испытания для него еще не кончились. Говоря выше о делах новгородских, мы остановились на известиях о взятии владыки Феофила в Москву и заключении его в Пудовом монастыре. В 1483 г. владыка отказался от новгородской кафедры, почему и был освобожден из заключения, но по приказу великого князя все-таки должен был оставаться в том же монастыре, где вскоре и скончался (1485 г.). На его место в том же 1483 г., по старинному новгородскому обычаю, избран был посредством жребия Сергий, старец Троицкого монастыря, и рукоположен в архиепископы 4 сентября. В Новгороде, по-видимому, еще продолжалась борьба двух партий, по крайней мере, только этим и можно объяснить некоторые явления в жизни Новгорода, случившиеся по избрании нового владыки. В 1484 г. до великого князя дошел оговор одних новгородцев на других: одни других обвиняли в контактах с польским королем. Великий князь послал в Новгород схватить человек до тридцати, больших и простых людей, а дворы их разграбить. В Москве их пытали, но они ни в чем не сознавались, а когда должны были идти на виселицу, то просили друг у друга прощения в том, что при пытках невольно клепали один на другого. Узнав об этом, великий князь приказал заковать их и посадить в тюрьму, а жен и детей их послать в заточение. В то же время схвачены и ограблены были и еще некоторые новгородские граждане, известные по прежним своим контактам с Литвой. В том же году и новопоставленный владыка Сергий должен был оставить новгородскую кафедру. Местные летописцы говорят о притеснении им игуменов и священников и вообще о высокомерии, как приехавшего из Москвы к плененным и угнетенным гражданам и т. п.; другие говорят, что новгородцы не хотели покоряться ему, потому что «не по их он мысли ходит»; как москвич, Сергий, конечно, не мог сочувствовать тайным стремлениям новгородцев; по третьим, наконец, известиям, Сергий хотел открыть и посмотреть мощи архиепископа Моисея, строителя Архангельского монастыря на Сковородке: когда священник, которому Сергий приказал открыть гробницу, заметил, что открывать святителя подобает только святителю же, первый с гордостию сказал: «Кого сего смердовича и смотрити!» С тех пор «приде на него [т. е. на Сергия] изумление»: он сделался как бы помешанным, и его, как больного, отвезли в Троицкий Сергиев монастырь. Как бы то ни было, а на место Сергия избран был и 9 декабря того же 1484 г. поставлен чудовский архимандрит Геннадий⁴⁴⁴. Вероятно, чтобы изгладить из памяти новгородцев всякие воспоминания о прежней вольности и сделать население Новгорода более покорным Москве, Иван Васильевич прибег к мере бессердечно крутой, но в высшей степени действенной: он постепенно переводил более видных новгородцев на Московскую землю, а на их место переселял москвичей. Так, в 1487 г. он перевел из Новгорода во Владимир 50 семей лучших новгородских купцов; в 1488 г. приказал привести в Москву более 7000 новгородских простых людей за то, что они хотели убить наместника Якова Захарьевича; в следующем, 1489 г. более тысячи бояр, простых людей и купцов перевел в московские города: в саму Москву, во Владимир, Муром, Нижний Новгород, Переяславль, Юрьев, Ростов, Кострому и др., а на место их послал из Москвы и других городов многих лучших московских людей, купцов и детей боярских⁴⁴⁵.

Если в Новгороде Иван Васильевич сумел, хоть и с некоторыми трудностями, побороть старые традиции пресловутой новгородской вольности, сумел, можно сказать, в корне уничтожить все, чем жил и хвалился Господин Великий Новгород, тем легче ему было справиться с отпрыском новгородской вольности, детищем Новгорода – Вяткой, которая дышала тем же новгородским духом. Мы видели, что еще Василий Димитриевич присоединил Вятку к своим владениям и что некоторое время она принадлежала галицким князьям, но по отдаленности еще сохраняла свое старое устройство. Василий Васильевич присоединил к Москве в числе прочего Галицкий удел, – но Вятка, хотя и была частью этого последнего, не хотела повиноваться Москве. Поход князя Ряполовского на Вятку был безуспешен благодаря корыстолюбию воевод; другой поход окончился покорением Вятки. Но в 1468 г. в Вятскую область вступили казанцы, и устрашенные жители, некрепко связанные с Москвой, признали над собой власть царя Ибрагима⁴⁴⁶, почему в следующем, 1469 г. и отказались участвовать в походе на Казань, между тем как участвовали в походе на Новгород. Очевидно, вятичи при отдаленности Москвы и близости Казани больше боялись последней и не хотели ее раздражать. История 1469 г. повторилась и в 1485 г.: вятичи отступили от великого князя во время похода московских войск на Казань, почему на Вятку и отправлен был воевода Юрий Шестак-Кутузов. Но Кутузов примирился с вятичами и ушел обратно. Мир, кажется, был не искренний: по крайней мере, есть известие, что в 1486 г. вятичи нападали на Устюг; воеводой тогда был у них какой-то Костя, который предводительствовал поневоле, почему в удобный момент ушел от них в Осиновец, а оттуда – в Москву. Для вразумления вятичей митрополит два раза писал к ним увещательные грамоты, в которых указывал на их «грубости», на нехристианские поступки и неисправление по отношению к великому князю; грозил закрытием церквей, – ничто не помогало! Иван Васильевич 11 июня 1489 г., когда Казань уже покорилась ему, отправил на вятичей 16-тысячную рать, которой предводительствовали воеводы Даниил Щеня и Григорий Морозов. В середине августа они подступили к Хлынову. Вятичи, лучшие люди, вышли к воеводам с челобитьем: просили не воевать Вятской земли, обещая покориться великому князю на всей его воле, давать ему дань и служить. Воеводы требовали от всех жителей присяги и выдачи главных крамольников: Аникиева, Лазарева и Богодайщикова; вятичи просили срок подумать: два дня они думали, а на третий отказали в выдаче упомянутых лиц. Тогда воеводы начали готовиться к приступу: приказали обнести город плетнями, плетни обмазать смолой и обложить березовой корой. Только после этого вятичи согласились выдать крамольников. Здесь для уничтожения духа вольности и более тесного слияния с Москвой применены были те же средства, что и по отношению к Новгороду: отсюда вывели на Московскую землю лучших земских людей и купцов с семьями; земских людей поселили в Боровске и Кременце, а купцов – в Дмитрове; остальных жителей привели к присяге; Аникиев и его товарищи были биты кнутом и повешены. Вместе с вятичами в Москву привезены были и арские князья (вотяцкие), но великий князь пожаловал их, отпустил их в их землю, конечно, как уже подвластных ему⁴⁴⁷.

Дела вятские, по видимости, находились или вытекали из отношений Москвы с Казанью: мы видели, что удар Москвы пал на Вятку, благодаря тому, что вятичи не хотели участвовать в походе московских воевод на Казань. Мы уже говорили, что в 1478 г., в то время, когда Иван Васильевич разделывался с Новгородом, Ибрагим, обманутый ложным слухом о поражении великого князя, послал войска на Вятку, но вскоре должен был бить челом великому князю на всей его воле. Но это примирение со стороны Ибрагима было неискренне. По крайней мере, в летописях находим известие, что в 1482 г. Иван Васильевич сам выступил в поход против Казани, и, конечно, не без причины. Он остановился во Владимире, а вперед послал войска, при которых находился в том числе и Аристотель с пушками. Войска остановились в Нижнем Новгороде, куда Ибрагим прислал послов с челобитьем. Тем и кончился этот поход⁴⁴⁸.