Текст книги "Великие князья Владимирские и Владимиро-Московские. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г."

В следующем, 1493 г. Иван Васильевич сам посылал послов, грека Мануила и Даниила Мамырева, в Венецию и Милан. Эти послы возвратились в 1494 г. с иностранными мастерами: стенным, палатным, пушечным и др.⁴⁷¹ В мае того же 1493 г. в Москву прибыло посольство от Конрада, князя Мазовецкого, бывшего тогда во вражде с сыновьями Казимира. Эта вражда сама собой указывала на естественный союз Конрада с князем Московским, к которому он и прислал посла Ивана Подосю, варшавского наместника, сватать за него одну из дочерей великого князя. Иван Васильевич хоть и находил этот брак выгодным для своей политики, но не торопился с ним, а хотел сначала заключить с Конрадом договор о помощи, какую окажет мазовецкий князь против Казимировичей, и о назначении для будущей супруги его вена: великий князь хотел, чтобы дочь его по выходе за Конрада имела в собственном владении некоторые города и волости в Мазовии. Для заключения этого договора Иван Васильевич отправил в Мазовию послов, но неизвестно, с чем вернулись послы. Контакты эти не имели никаких последствий, вероятно, как справедливо предполагает наш историограф, от перемены обстоятельств⁴⁷².

Наконец, к тому же 1493 г. относится начало контактов Москвы с Данией. Датский король Иван находился в дружественных отношениях с польским королем Казимиром, а потому, когда в 1492 г. московские послы к германскому императору, Траханиот и Яропкин, ехали чрез Данию в Любек, они испытали в Дании некоторые неприятности, что делалось, конечно, в угоду польскому королю. Но неприязненные отношения Дании к Швеции, с которой и великий князь Московский входил в частые столкновения, указали датскому королю на естественный союз с Москвой, и вот в июле 1493 г. в Москву прибыл посол из Дании «о братстве и любви»: договор был заключен. В том же году великий князь отправил в Данию своих послов, Димитрия Ралева и дьяка Зайцева, которые «привели короля к целованию на докончальных грамотах, и грамоты розняша»⁴⁷³.

Мы не говорим подробно о контактах Ивана Васильевича с Менгли-Гиреем, потому что только перечень посольств занял бы много места: достаточно заметить, что союз и дружба их направлены были против Литвы и Золотой Орды. Другой союзник на юге был молдавский господарь Стефан, с которым великий князь часто контактировал и даже, как мы видели, породнился. Но в этих союзах, кроме политических интересов, Иван Васильевич видел еще интересы торговые: московским купцам выгодно было вести торговлю в Азове и Кафе. Так как последней управляли константинопольские паши, великому князю невольно приходилось сделать шаг к сближению с султаном. По торговым делам с Кафой ему помогал Менгли-Гирей; но многого он, как зависимый от султана, сделать не мог. Ивану Васильевичу нужно было выжидать такого случая к сближению с главой правоверных, от которого не ронялось бы его достоинство. Такой случай представился. Паши султана в Белгороде имели однажды разговор с великокняжеским дьяком Федором Курициным и упомянули о желании султана жить в дружбе с великим князем; Иван Васильевич поручил Менгли-Гирею разведать об этом, и последний получил от Баязета II такой ответ: «Ежели государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат, то будет и мне брат»; затем представился самый удобный случай для Ивана Васильевича завязать сношения с султаном. Русские купцы перестали ездить в Азов и Кафу, потому что им причиняли там обиды; кафский паша обвинял в этом перед султаном Менгли-Гирея, и последний обратился к Ивану Васильевичу с просьбой оправдать его в глазах Баязета: великий князь отправил к султану письмо, в котором обвинял в насилиях азовских и кафских чиновников, почему русским купцам и запрещено было им, великим князем, ездить во владения султана; в конце письма великий князь напоминал, что отец Баязета, Магомет II, был государь великий и славный, что он хотел отправить послов с дружеским приветствием к нему, великому князю, но, по воле Божией, его намерение не исполнилось… «Для чего же не быть тому ныне?» – в заключение спрашивает великий князь и выражает надежду на получение от султана ответа. Письмо написано 31 августа 1492 г. Друг великого князя, Менгли-Гирей, старался укрепить дружбу между Иваном Васильевичем и султаном. Но последний долго медлил ответом. В 1497 г., когда великий князь узнал, что к нему послан был султаном посол, который почему-то не доехал до Москвы, то сам решился отправить в Константинополь посла, дьяка Михаила Андреевича Плещеева, который должен был хлопотать перед султаном, чтобы русским купцам безопасно и свободно торговать во владениях султана. Менгли-Гирей снабдил Плещеева рекомендательными письмами и провожатыми. Наказ, данный великим князем послу, исполнен был в точности, но грубо и шероховато, почему посольство и имело не совсем благоприятные результаты. Так, Плещееву приказано было, чтобы он, изъявляя султану и сыну его Магмеду Шиходзе, кафскому султану, дружбу великого князя, для соблюдения достоинства последнего правил поклон стоя, а не на коленях, чтобы говорил только с султаном, а не с пашами и пр. Гордость московского посла удивила весь двор султана. Хотя паши обходились с ним ласково, он относился к ним высокомерно: так, не хотел ехать к ним на обед, не взял их даров и денег, назначенных ему на содержание, и гордо заявил, что он будет говорить только с султаном. Тем не менее султан исполнил все, о чем просил его великий князь относительно торговли русских купцов в его владениях, и ласково отпустил Плещеева. В письме к Менгли-Гирею Баязет как бы с сожалением говорит, что русский государь, с которым он желал быть в любви, прислал к нему какого-то невежду; что он не посылает своих людей на Русь, опасаясь, как бы их не оскорбили там: ввиду этого султан предоставляет контакты с великим князем сыну своему, кафскому султану. Впрочем, в письме к самому Ивану Васильевичу Баязет не жаловался на его посла и называл последнего добрым мужем, конечно, из любезности. В 1499 г. великий князь, отправляя грека Димитрия Ралева в Венецию, послал и к Баязету и сыну его Алексея Голохвастова с любезными письмами. С Голохвастовым по Дону отправилось и много купцов в Азов. Цель посольства состояла в том, чтобы исходатайствовать московским купцам некоторые льготы в торговле в султанских владениях. Голохвастов возвратился уже в 1500 г. с послом от кафского султана⁴⁷⁴. Здесь же отметим, что в том же 1499 г. в Москву приходил посол из Шемахи, где правил тогда султан Махмут, уже независимый от Персии (от которой зависели его предшественники) и потому желавший поддерживать отношения с соседними независимыми государями. На любезные и ласковые речи его посла в Москве отвечали тем же, но дальше этого дела с Махмутом не пошли⁴⁷⁵.

К чему привели все эти контакты? К прочному, долговременному ни к чему они не привели и имели только временное политическое значение и временную славу княжения Ивана III. Только в одном они пережили свое время – в отношении развития на Руси ремесл и искусств: из Западной Европы вывозили в Москву ремесленников и художников, у которых, нет сомнения, русские люди могли кое-чему научиться. Искусством этих иноземцев Иван Васильевич пользовался в разных областях: в строительном искусстве, литейном, в горном деле и пр. Не будем указывать все случаи, где прикладывались к делу европейские знания; укажем только один, весьма важный в то время для великого князя, по горному делу. Драгоценные металлы в старой Руси получали благодаря внешней торговле вообще и в частности – меновой торговле с сибирскими народцами. Так называемое закамское серебро, известное еще вольным новгородцам, давно уже было забыто, потому ли, что истощились его источники, или потому, что с падением Новгорода пала торговля с упомянутыми народцами, – неизвестно. В княжение Ивана III, когда делались значительные постройки, собирались громадные ополчения, происходили сношения с иностранными дворами – когда требовалось немало денег на дары и благовидные подкупы разных лиц для достижения известных целей, казна должна была сильно истощаться, должен был чувствоваться недостаток в драгоценных металлах. А между тем по слухам знали, что земли около Каменнаго Пояса (Уральского хребта) изобилуют такими металлами, и вот два немца, Иван и Виктор, с Андреем Петровым и Василием Болтиным отправлены были в Печеру искать серебряную руду. Эти рудознатцы возвратились в Москву в 1492 г. и сообщили, что в вотчине великого князя на р. Цильме они нашли серебряную и медную руду на пространстве десяти верст. Важность этого открытия очевидна сама собой⁴⁷⁶. Лет семь спустя русские проникли даже за самый Каменный Пояс и завоевали Югорскую землю, богатую серебром. Еще в 1465 г., по некоторым известиям⁴⁷⁷, устюжанин Василий Скряба с толпой удальцов ходил за Каменный Пояс воевать Югру и привел в Москву двух тамошних князьков. Великий князь, взяв с последних присягу в подданстве, отпустил их, обложив Югру данью. Но за отдаленностью это завоевание было непрочно. В 1483 г. Иван Васильевич опять посылал воевод, которые победоносно прошли Печерский край и Каменный Пояс и углубились в Югорскую землю. Югорские князья опять присягнули великому князю на подданство, но результат был почти такой же, как и после первого завоевания. Окончательно же Югра покорена была в 1499 г. Князь Семен Курбский, Петр Ушатов и Заболоцкий-Бражник с пятью тысячами устюжан, двинян и вятичей приплыли к Печере и заложили на берегу реки крепость; 21 ноября они пошли на лыжах к Каменному Поясу и, с неимоверными усилиями побеждая природу, перебрались через хребет, спустились на равнину, куда явились князья Югорские и Обдорские с предложением мира и вечного подданства московскому государю. Одну часть князей воеводы заставили дать «роту» (присягу) по их вере, а другую, как и большой полон, отправили в Москву, куда и сами прибыли перед Пасхой⁴⁷⁸.

Теперь опять вернемся к делам литовским.

Мы видели уже, что попытка устроить брак Александра Казимировича с дочерью Ивана Васильевича пока была оставлена и враждебные действия Москвы против Литвы продолжались; видели также, что литовский князь через своего шпиона хотел, как выражались тогда, извести великого князя Московского. Конечно, это не могло настроить Ивана Васильевича на мирный лад по отношению к Литве, и он не переставал побуждать своего друга Менгли-Гирея воевать последнюю. В 1493 г. у крымского хана был посол Александра Казимировича князь Глинский с требованием, чтобы Менгли-Гирей уничтожил построенный им на Литовской земле г. Очаков, стоивший хану 150 000 алтын. Хан в угоду Ивану Васильевичу задержал Глинского, а сам вторгся в литовские владения, выжег окрестности Чернигова, но из-за разлития Днепра возвратился в Перекоп. Тем временем Очаков разорен был литовцами. Менгли-Гирей жаловался на это великому князю и говорил, что из дружбы к нему он не взял от Александра 13 500 червонцев за литовских пленных, которые литовский князь предлагал ему через султана, и что он опять готов воевать против Александра.

Действительно, Менгли-Гирей продолжал тревожить Литву набегами. Александру, владевшему только Литвой, трудно было бороться одновременно с князем Московским, ханом Крымским и господарем Молдавским, который при посредстве Ивана Васильевича заключил союз с Менгли-Гиреем. В силу необходимости Александр желал прочного мира. В Москву приходили литовские послы, вслед за которыми великий князь отправил в Литву дворянина Загряского, который должен был объявить Александру, что вотчины князей Воротынских, Белевских, Мезецких и Вяземских входят в состав Московского государства, а потому литовский князь не должен вторгаться туда; при этом Иван Васильевич в верительной грамоте, данной Загряскому, называл себя, по обычаю, государем всей Руси. Загряскому отвечали, что по этому делу в Москву отправлены будут послы, которые действительно 29 июня того же 1493 г. явились и именем своего князя требовали, чтобы Литве возвращены были все литовские земли, захваченные русскими в последнее время; выразили также негодование на то, что великий князь присвоивает себе новый и высокий титул: называет себя государем всей Руси; в заключение послы передали воеводе Ивану Юрьевичу желание Александра начать переговоры о вечном мире. Бояре отвечали послам, что вышеупомянутые князья всегда были слугами князя Московского, что Литва завладела ими только благодаря невзгодам, постигшим некогда Русь, но что теперь уже другие времена, что великий князь в грамотах ничего не пишет высокого. 8 июля послы уехали, а 16 сентября один из них вернулся в Москву за опасной грамотой для великих литовских послов. Последние прибыли в Москву в январе 1494 г. для заключения мира; после некоторых споров и уверток и с той и с другой стороны пришли к следующему соглашению: Вязьма, Тешилов, Рославль, Венев, Мстиславль, Таруса, Оболенск, Козельск, Серенек, Новосиль, Одоев, Воротынск, Перемышль, Белев, Мещера оставались за Москвой; Смоленск, Любутск, Мценск, Брянск, Серпейск, Лучин, Мосальск, Дмитров, Лужин и другие места по р. Угре – за Литвой; кроме того, литовский князь обещал признавать титул великого князя Московского, как государя всей Руси, если он не будет требовать Киева.

С этими же послами решено было и дело о браке: 6 февраля совершено было обручение, причем место жениха занимал один из послов, Станислав Гастольд; на следующий день литовские послы присягнули в верном соблюдении мирного договора; на том же целовал крест и великий князь. По этому договору оба государя, как и дети их, обязуются жить в вечной любви и помогать друг другу в любом случае, владеть своими землями по старым рубежам; литовский князь не должен принимать к себе тех князей, которые отошли от Литвы к Москве, а также великих князей Рязанских, остающихся на стороне великого князя Московского, который сам будет решать их спорные дела с Литвой; великий князь Московский должен освободить двух князей Мезецких, сосланных им в Ярославль; в случае обид между московскими и литовскими подданными высылаются и с той и с другой стороны судьи на границу; литовский князь никуда не должен отпускать из Литвы Михаила Тверского, сыновей князя Можайского, Шемяки, князя Боровского, Верейского, а если они уйдут, не принимать их к себе обратно и пр. Кроме того, литовские послы дали слово, что Александр обяжется не принуждать будущую супругу к перемене веры. Послов три раза приглашли к великокняжескому столу. 11 февраля, прилично одаренные, они выехали из Москвы, а 18 апреля в Вильну приехали московские: Василий и Семен Ряполовские, Михаил Яропкин и дьяк Федор Курицын. Александр присягнул и обменялся мирными договорами, причем дал грамоту относительно вероисповедания будущей супруги, но в грамоте упомянул, в частности, что если Елена сама захочет принять римскую веру, то это будет ее воля. Иван Васильевич сильно разгневался на это, и дело о браке едва не остановилось. 6 января 1495 г. в Москву прибыло великое литовское посольство, во главе которого стоял виленский воевода князь Александр Юрьевич. На посольскую речь Иван Васильевич, в приличном случаю ответе, заметил, в частности, что Александр должен помнить условие, чтобы Елена ни в каком случае не меняла веры. 13 января великий князь слушал литургию в Успенском соборе со всем своим семейством и боярами; по окончании службы он позвал литовских послов к церковным дверям и вручил им невесту. В Дорогомилове Елена прожила два дня вместе с матерью; брат ее Василий угощал здесь панов роскошным обедом; великий князь также два раза приезжал к дочери и в последний приезд вручил ей памятную записку, в которой напоминал, что она не должна ходить в латинскую божницу; раз или два, впрочем, позволил из любопытства посетить божницу или латинский монастырь, но не более. Во главе свиты будущей княгини Литовской стоял князь Семен Ряполовский, которому тайно наказано было требовать, чтобы Елена венчалась в православной церкви и в русской одежде; наказано было также, чтобы Елена при венчании на вопрос епископа о любви к Александру отвечала: «люб ми, и не оставити ми его до живота никоея ради болезни, кроме Закона; держать мне греческий, а ему не нудить меня к римскому». По пути в Вильну невесту встречали в городах с подобающею честью; сам Александр со всеми радными панами встретил ее за три версты от Вильны. Пред венчанием соблюдены были все русские обычаи: расплетение косы, осыпание хмелем и пр. Венчание совершали в церкви Святого Станислава латинский епископ и православный священник Фома; после венчания Александр торжественно принял московских бояр. Начались веселые пиры, но вместе с тем открылись и взаимные неудовольствия.

Еще во время сватовства Александр присылал в Москву послов с жалобами на обиды, причиненные русскими литовцам; по этому делу в Москве обещана была управа. Но великий князь особенно недоволен был тем, что Александр называл его в грамотах только великим князем, а не государем всей Руси. Весной приехал в Москву маршалок Станислав с брачными дарами, причем жаловался на молдавского господаря Стефана, разорившего г. Бряславль; жаловался и на послов московских, князя Ряполовского и Михаила Русалку, которые будто бы на обратном пути из Вильны в Москву грабили литовцев; требовал, наконец, чтобы отозваны были русские, служащие при Елене, которая для услуг имеет достаточно и своих подданных. Великий князь обещал примирить Стефана с зятем, но выразил негодование на то, что ни православному, ни митрополичьему наместнику в Вильне, архимандриту Макарию, не позволено было венчать Елену; Иван Васильевич выражал неудовольствие и на то, что Александр не соглашался построить для Елены домовую православную церковь и удаляет от нее всех русских. Великий князь после ухода Станислава послал в Вильну гонца с двумя письмами, из которых одно было обыкновенное, а другое – с тайным наказом, чтобы Елена не держала около себя людей латинской веры и не отпускала от себя русских бояр, во главе которых стоял князь Василий Ромодановский, приехавший в Вильну вместе с женой. Переписку с отцом Елена должна была хранить в тайне. Впрочем, Елена, обязанная известными отношениями с отцом, не нарушала и прав супруга и иногда отстаивала пред отцом интересы своего нового отечества. Так, когда до Вильны дошел слух, что Менгли-Гирей идет на Литву, она вместе с мужем писала отцу, прося его защиты; о том же писала и матери.

По отношению к Менгли-Гирею Иван Васильевич находился теперь в несколько щекотливом положении: брак Елены состоялся без ведома крымского хана, и с кем? – с литовским князем, против которого и хан, и московский князь договаривались воевать заодно. Извещая Менгли-Гирея об этом браке, Иван Васильевич уверял хана в своей неизменной дружбе и предлагал ему помириться с Литвой. Хан справедливо укорял великого князя, что он сделал такое дело без его ведома, что он, хан, напротив, никогда не изменял великому князю в дружбе. Впрочем, Менгли-Гирей клялся все-таки умереть верным союзником Ивана Васильевича и готов был заключить мир с Литвой, только бы Александр вознаградил его за убытки, понесенные в войне. Великий князь писал Александру, что если Менгли-Гирей не согласится на мир, то Москва будет помогать Литве против ее врага, но требовал, чтобы Александр выполнил то, о чем прежде уже были переговоры: чтобы построена была домовая церковь для Елены, чтобы последнюю не принуждали носить польское платье, чтобы титул московского князя прописывался весь и чтобы жена Бельского была отпущена в Москву, куда бежал ее муж. Со своей стороны Иван Васильевич отозвал из Вильны своих бояр, которых Александр почему-либо считал вредными для себя.

Но под теми или другими благовидными предлогами Александр не хотел исполнить ни одного из требований Ивана Васильевича. К этим огорчениям со стороны зятя присоединилось еще новое: султан по просьбе великого князя строго запретил притеснять московских купцов в своих владениях и отправил в Москву посла с дружественными уверениями, но Александр не пропустил их чрез свои владения, извещая тестя, что турецкие послы никогда не ездили в Москву чрез Литву, что он не пропустил их, так как они могли быть и лазутчиками. В то же время литовский князь по совету окружавших его панов хотел дать в удел младшему брату Сигизмунду Киевскую область. Иван Васильевич, бескорыстно желая зятю добра, чрез Елену предостерегал его от опасности, исходящей от раздвоения власти, между тем как Александр винил тестя в том, что он вмешивается в его дела; Иван Васильевич в письмах к Елене спрашивал, почему ее муж не хочет жить с ним в любви и братстве, и получил от зятя ответ, что он поступает так потому, что тесть завладел многими городами и волостями литовскими, что он, великий князь, не устроил мира между ним, Александром, с одной стороны, и ханом Крымским и господарем Молдавским – с другой. Жалобы эти были безосновательны, так как после договора с Александром Иван Васильевич не захватывал ни волостей, ни городов литовских.

Упрямство Александра привело к тому, что великий князь Московский продолжал контакты с Менгли-Гиреем в прежнем духе. 11 сентября 1496 г. к крымскому хану отправлен был боярин князь Звенец, чрез которого Иван Васильевич извинялся перед ханом, что из-за плохого пути он не известил его вовремя о сватовстве Александра, и просил забыть прошлое; мир с Литвой оставлял на волю хана и говорил, что если князь Литовский окажется кому-нибудь из них врагом, то они вместе пойдут на него. Тогда же великий князь посылал и к Стефану и писал ему, вероятно, о том же. В 1497 г. великий князь Литовский и брат его Альбрехт, король Польский, хотели идти на Стефана войной; Иван Васильевич через посла требовал, чтобы Александр «докончания своего не рушал, а на свата на Стефана ратью не ходил». Вследствие этого Александр вернулся из похода, но своих князей с войсками все-таки послал на помощь к брату⁴⁷⁹.

Но обратимся к другим соседям Москвы, и прежде всего к ливонцам и шведам, и посмотрим, в каких отношениях Иван Васильевич за последнее время находился с ними.

В 1492 г. великий князь приказал заложить напротив Нарвы на Девичьей горе новую крепость, которую назвал по своему имени – Ивангород. Конечно, это не могло понравиться ливонским немцам, это беспокоило их и было, кажется, причиной того, что они продолжили мир с Москвой еще на десять лет⁴⁸⁰. Вскоре после этого в Ревеле, по известию одного немецкого историка, сожгли одного русского, который уличен был в каком-то гнусном преступлении; ревельские граждане говорили тогда соотечественникам сожженного, что за такое преступление они сожгли бы даже и самого их князя. Эти безрассудные слова, согласно тому же историку, переданы были Ивану Васильевичу, который до того разгневался, что изломал свою трость, бросил ее на землю и, взглянув на небо, грозно произнес: «Бог суди мое дело и казни дерзость»⁴⁸¹. Русские источники несколько иначе передают этот эпизод. В 1495 г. Иван Васильевич отправил в Новгород дьяка Василия Жука и Даниила Мамырева к наместникам с приказанием учинить расправу с немецкими купцами из Колывани (Ревеля), «их в тюрму посажати, и товар их справадити к Москве, и дворы их гостиные в Новегороде старые и божницы отнята» за то, что колыванцы причинили «новгородским гостям многия обиды и поругания, а иных людей живых в котлех вариша»; кроме того, они чинили поругание и послам московским, ходившим в Рим и Фряжскую землю. Великий князь решился на эту меру после того, как ливонское правительство не исполнило его требования – выдать ему ревельский магистрат. Немецких купцов находилось тогда в Новгороде 49 человек из Гамбурга, Любека, Люнебурга и других городов. Это обстоятельство встревожило всю Германию. Ливонские немцы, «познав свою вину и неправду пред великим князем», обратились к нареченному зятю Ивана, князю Александру, с просьбой, чтобы он «печаловался тестю своему за их преступление и неправду». Послы от Александра, Великого магистра и семидесяти немецких городов прибыли в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцов. Больше года немецкие гости томились по тюрьмам; наконец великий князь смиловался, освободил их (уже в 1496 г.). Это обстоятельство совершенно убило немецкую торговлю, так как немецкие купцы боялись после этого ездить в Новгород⁴⁸².

Некоторые, между прочим, думают, что великий князь поступил так с немецкими гостями в угоду датскому королю, который находился в неприязненных отношениях с Ганзой. Неизвестно, насколько это справедливо, но знаем, что в то время датский король и великий князь Московский заключили какой-то союз. Датскому королю важно было иметь союзника и против шведов. Кажется, благодаря упомянутому союзу в том же 1496 г. великим князем посланы были под Выборг воеводы Даниил Щеня, боярин Яков Захарьевич и князь Василий Федорович Шуйский. Еще раньше (в конце 1495 г.) Иван Васильевич посылал в Псков гонца с требованием, «чтобы отчина Псков послужила [ему] на Свею, на немцы». Впрочем, русские войска не смогли взять город и ограничились тем, что на несколько десятков верст вокруг опустошили селения. Но этим великий князь не хотел удовольствоваться: в том же 1496 г. он сам поехал в Новгород с сыном Юрием и внуком Димитрием, оставив в Москве при Софии старшего сына Василия. В Новгороде архиепископ и граждане торжественно встретили его крестным ходом, «яко же бо бе лепо государьству их… и бысть тогда радость велика о приезде его». После молебна и литургии у Святой Софии великий князь со всей свитой обедал у архиепископа. Тем временем московские воеводы по его приказу опять ходили на шведов; поход был удачен: воеводы вернулись с большим полоном. После этого похода, по некоторым летописным известиям, Иван Васильевич уехал в Москву, кажется, потому, что его туда требовали казанские дела. Но далее те же известия передают, что по его приказанию московские воеводы ходили в Каянскую землю «на десять рек». Князьям Ушатым, которых послал туда великий князь, били челом те обитатели Каянии, которые жили по р. Лименге, – били челом «за великого князя» и вместе с воеводами приезжали в Москву их представители, которые клялись быть подданными великого князя Московского. Шведы не хотели остаться в долгу: на 70 легких судах они приплыли в Нарову из Стокгольма и взяли Иван-город. Князь Юрий Бабич, сидевший в городе, при их приближении ушел, а воеводы Иван Брюхо и Гундоров, стоявшие неподалеку, не хотели почему-то помочь городу. Шведы, не надеясь по отдаленности удержать крепость за собой, предлагали ее ливонцам, которые, однако, отказались от нее. Шведы ушли, захватив с собой 300 пленников. От этой войны выиграл, кажется, только датский король, который после войны объявлен был и королем Швеции. Само собой разумеется, что король Дании и Швеции за оказанную ему великим князем любезность платил тем же; полагают даже, что он отдал Ивану Васильевичу некоторые места в Финляндии, и в таком случае обмен посольствами в 1500 и 1501 гг. должен был иметь целью утверждение границ между обоими государствами⁴⁸³.

У других соседей Москвы, восточных, положение дел было смутное. Царь Казанский, Магмет-Аминь, держался по отношению к великому князю, как его присяжник. Но своей жестокостью и угнетениями он возбудил против себя народ и вельмож: последние вошли в тайные сношения с царем Шибанской Орды Мамуком, которого приглашали к себе. Магмет-Аминь извещал Ивана Васильевича, что на него идет Мамук, что князья Казанские чинят ему насилие, и просил помощи. Великий князь послал к нему воеводу князя Ряполовского с сильною ратью, вследствие чего Мамук удалился от Казани, а недовольные царем казанские князья бежали к нему. Когда опасность миновала, Магмет-Аминь отпустил Ряполовского, а Мамук, пользуясь этим, опять подступил к Казани и выгнал оттуда Аминя, который бежал в Москву. Это было в 1497 г. Великий князь принял и держал его «честью». Между тем Мамук оказался едва ли не хуже Магмет-Аминя: отнимал у купцов товары, у вельмож – богатства; главных доброжелателей своих, предавших ему Казань, посадил в тюрьму. Казанцы ждали только удобного случая отделаться от него, и случай скоро представился: Мамук пошел на Арск, но городка не взял, а возвратиться в Казань не мог, так как жители хотели встретить его с оружием в руках. Он вынужден был удалиться восвояси. Тогда казанские вельможи отправили в Москву послов бить челом великому князю, чтоб он пожаловал их – «нелюбки и вины» их отдал, но Аминя не посылал бы к ним, а дал им второго Ибрагимова сына, Абдыл-Летифа (пасынка Менгли-Гирея). Великий князь отправил в Казань князя Семена Даниловича Холмского и князя Федора Палецкого, которые возвели Абдыл-Летифа на Казанское царство и заставили граждан присягнуть великому князю в верности «по их вере». Чтобы удовлетворить и Магмет-Аминя, великий князь пожаловал его Каширой, Серпуховом и Хотунью и отпустил из Москвы⁴⁸⁴.

В то же время среди этих, так сказать, внешних беспокойств проявилось, и весьма сильно, беспокойство домашнее, семейное. По смерти старшего сына Ивана Васильевича, Ивана Младого, который считался и прописывался в официальных документах, как и отец, великим князем, неизбежно вставал вопрос, кто будет преемником великого князя: внук Димитрий, сын Ивана Младого, или следующий за Иваном сын, Василий Иванович? Не замедлили образоваться сторонники одного и другого: большая часть бояр и сам великий князь стояли скорее на стороне Димитрия – бояре потому, в частности, что Елену окружали чисто русские люди, между тем как София окружена была выходцами-греками. Дело не стало и за подпольными интригами.

В августе 1497 г. в Москву приезжала великая княгиня Рязанская Анна, сестра Ивана Васильевича, который в сопровождении всего семейства встретил ее за городом с великим почетом. В Москве Анна пробыла до Крещения; здесь устроился брак ее дочери с князем Федором Ивановичем Бельским, после чего она поторопилась с отъездом. Великий князь отпустил ее «с великою честью и с многыми дары». Вскоре после ее отъезда (в 1498 г.) «по дьяволскому навожению и лихих людей совету восполеся» великий князь на сына своего Василия и на супругу свою. Приближенные Василия и главным образом дьяк Федор Стромилов, узнав о намерении Ивана Васильевича объявить наследником внука Димитрия, советовали Василию уехать из Москвы, захватить государеву казну в Вологде и на Белоозере и над князем Димитрием «израду учинить». Это дошло до великого князя, который, как уже сказано, «восполеся гневом» и «в той спалке» приказал казнить советников сына: дьякам Стромилову и Гусеву, князю Ивану Палецкому, Хрулю и Скрябину на Москве-реке отсекли головы; Афанасию Яропкину и Поярку – ноги, руки и головы; многие дети боярские посажены были в тюрьму; к Василию приставлена была стража. Гнев великого князя не миновал и Софии за то, что к ней приходили «бабы с зелием»; после обыска этих баб приказано было ночью утопить в Москве-реке. С этого времени Иван Васильевич с женою «нача жити в брежении»: вероятно, он подозревал Софию в умысле на жизнь Димитрия⁴⁸⁵.