Текст книги "Искушение Анжелики"

Красноречие Колена Патюреля и его влияние на толпу всегда были его главным оружием.

И теперь он мастерски пустил его в ход.

Склонившись к ларошельцам, он доверительным тоном, но так, что услышали все, продолжал:

– А сейчас я скажу вам одну вещь, которую понял, находясь в рабстве у сарацин. Как же вы, христиане, наследники Христа, ненавидите друг друга! Куда больше, чем ненавидят друг друга мусульмане и язычники!.. И я понял, что кем бы вы ни были – раскольниками-православными, еретиками или папистами, – вы все схожи в одном: вы, как шакалы, готовы пожрать своих собратьев ради одной-единственной запятой в ваших догматах. Но я вам говорю: Христос, которому вы будто бы служите, этого вовсе не желал, и нынешнее положение вещей ему совсем не по душе… Так что предупреждаю вас всех, жители Голдсборо, будь вы гугеноты или паписты: с этого дня я буду следить за вами в оба, и вы будете жить у меня мирно и дружно, как под моим руководством жили рабы-христиане в Мекнесе целых двенадцать лет. Если среди вас есть настоящие мерзавцы, я сумею их распознать. Но таких я вижу мало, разве что двое или трое из тех, кого я недавно набрал в свой экипаж. Я уже пытался от них избавиться, но они впились мне в ноги, как малаккские пиявки. Так вот, пусть впредь они ведут себя смирно, не то я их живо вздерну.

И он бросил грозный взгляд на Бомаршана, который притащился в первый ряд и стоял, опираясь на своего «брата» Гиацинта.

– А теперь, – продолжал Колен, – я собираюсь учредить три института, которые заработают с этого дня, первого дня моего пребывания на посту губернатора Голдсборо. Во-первых, я учреждаю и буду оплачивать из своей губернаторской казны службу ночных сторожей, которые будут охранять покой как в поселке, так и в порту. Один сторож на тридцать дворов. Думаю, мы все с удовольствием вспоминаем, как по улицам наших городов и деревень во Франции ходили ночью сторожа, в то время как все их жители спокойно спали. А здесь ночные сторожа нужны еще больше, потому что пожар в наших почти безлюдных краях – это конец всему, полное разорение, а случись он зимой – верная смерть. А в порту, где все время толкутся пьяные буйные матросы, необходим бдительный страж, чтобы пьяницы и чужаки не учинили какое-нибудь непотребство. И наконец, существует постоянная опасность нападения индейцев или кого-то другого, кому вздумается лишить нас нашего имущества и земель. Ночные сторожа будут назначаться губернатором, и он же будет нести расходы на их содержание и экипировку. Это мой подарок, который я преподношу вам при вступлении в должность.

Он хотел было продолжить, но в гробовой тишине вдруг прозвучал женский голос.

– Спасибо, господин губернатор, – произнес этот голос, нежный и чистый, но достаточно энергичный.

Это была Абигель.

Толпа пришла в замешательство, зароптала, послышались робкие выражения благодарности, но их заглушили громкие протесты большинства мужчин. Но и они капитулировали!.. Они просто хотели дать понять, что они еще не дали своего согласия на смену власти и что ночными сторожами их не подкупить.

Абигель строго посмотрела на мэтра Берна. Колен чуть заметно улыбнулся молодой женщине и поднял руку, прося тишины.

– Упоминание о втором из учреждаемых мною институтов будет особенно к месту теперь, когда в мою речь вмешалась эта любезная дама. Мы хотели бы каждые три месяца созывать совет женщин, вернее, совет матерей, хотя в нем смогут участвовать и те женщины, у которых нет детей, но которые достигли возраста, позволяющего им взять на себя ответственность за свои семьи. Эту мысль мне подсказал господин де Пейрак, и я нахожу ее превосходной. Женщины всегда могут предложить что-то дельное, полезное для жизни поселка, но они не высказывают своих предложений, потому что боятся палок своих мужей.

Это замечание было встречено дружным смехом.

– На этом совете не будет ни палок, ни мужей, – продолжал Колен. – Женщины будут обсуждать дела между собой, а потом передавать мне отчет о решениях своего совета. Господин де Пейрак объяснил мне, что так построено управление у ирокезов и что они начинают войну, только если совет матерей счел ее необходимой для благополучия всего их народа. Посмотрим, сумеем ли мы быть такими же мудрыми, как эти краснокожие варвары. Что касается моего третьего предложения, то на мысль о нем меня навел обычай поселенцев Новой Голландии. Думаю, нам следует без колебаний заимствовать у наших иноземных соседей те их обыкновения, которые помогают сделать нашу жизнь более радостной. Так вот, у них заведено дарить всякому молодому человеку на свадьбу бочку со ста двадцатью пятью галлонами мадеры. Первая бочка будет выпита на его свадьбе, вторая – когда он будет праздновать рождение своего первенца, а последняя утешит его друзей в день его похорон. Нравится ли вам это предложение, и согласны ли вы ввести этот обычай у себя в Голдсборо?

Ошеломленная толпа на миг замолчала, все еще колеблясь, затем послышались крики всеобщего одобрения, аплодисменты и смех.

Слушая этот одобрительный гомон, Анжелика поняла, что Колен одержал победу.

Подбоченившись, спокойный и сильный, он встречал овацию так же невозмутимо, как перед этим встречал возгласы неодобрения и возмущения. Король рабов, всех отверженных и гонимых, он был среди них самым сильным. Он стоял под облачным небом, мощный, высокий, словно несокрушимая стена, человек редкой порядочности, чистого сердца и невероятно изобретательного ума.

И ларошельцы поняли, что он всегда будет их покровителем и защитником, справедливым и твердым правителем, на которого можно положиться без колебаний.

Человек и правитель, которого на глазах ларошельцев возродил к жизни Жоффрей де Пейрак, вновь получил в свою мозолистую руку скипетр, для которого она и была создана. Все встало на свои места, и пират Золотая Борода перестал существовать.

– Да здравствует губернатор! – пританцовывая и подпрыгивая на месте, выкрикивали дети и подростки.

С наибольшим воодушевлением предложения Колена встретила молодежь, затем следовали женщины, затем матросы всех национальностей и, наконец, гости, находящиеся в Голдсборо проездом: англичане и акадийцы, которые нашли объявленные предложения превосходными и твердо решили воспользоваться ими на правах соседей.

Всегда жизнерадостные индейцы добавили к этой веселой суматохе свое шумное выражение чувств, и хмурые физиономии именитых ларошельцев мало-помалу ушли на задний план, сметенные приливной волной всеобщего одобрения.

– Ура! Ура! Браво нашему губернатору! – кричали пленные пираты с «Сердца Марии», возбужденно размахивая руками под звон цепей.

Жоффрей де Пейрак сделал своим испанцам знак снять с них оковы.

– Знаете, друг мой, я чувствую искушение обосноваться здесь навсегда, – сказал английскому адмиралу Жиль Ваннерейк. – Намерения нового губернатора мне очень нравятся. Кстати, милорд, вы заметили, как легко он укротил этих невеж-гугенотов? И как ловко он добился того, что его единодушно приветствовали как губернатора? Теперь уже поздно сдавать назад… Что касается графа де Пейрака, то разве не удовольствие наблюдать загадочное выражение его лица – ни дать ни взять Мефистофель, заставляющий плясать человеческие души на шабаше ведьм… Он как фокусник, жонглирующий заточенными кинжалами, – чтобы достичь своих целей, он, не колеблясь, играет и своей собственной судьбой, и своим собственным сердцем. Но он всегда был таким. Я хорошо его знаю еще по Карибскому морю… Однако если бы этим восхитительным созданием, его женой, владел я, я бы так дерзко не рисковал… Это надо же – посадить любовника своей жены на трон справа от себя!

У Анжелики от волнения стоял в горле ком. Она наконец поняла, отчего так страдает, несмотря на то что все разрешилось благополучно. И как мужчина, и как владетель Голдсборо, граф де Пейрак имел куда больше возможностей спасти Колена, чем она сама. И он ими воспользовался. Но ее мучила не только эта мелкая ревность. Ее ранило его пренебрежение. То, что он держал ее в стороне от своих с Коленом споров, доказывало, что она более ничего для него не значит и что он назначил Колена губернатором вовсе не ради нее. Нет! Он сделал это ради Колена… и ради Голдсборо!

То, что он придумал, было превосходно. Все уладилось. Но ее он больше не любит.

– Моя дорогая Абигель, – сказал Жоффрей де Пейрак, сойдя с балкона на площадь и поклонившись супруге Габриэля Берна. – Вы позволите мне проводить вас в банкетный зал? А вы, господин губернатор, предложите руку госпоже де Пейрак. Прошу вас, составим кортеж…

При этих словах мужа Анжелика залилась краской.

Словно в тумане, она увидела, как к ней приблизилась высокая фигура Колена, вот он кланяется и предлагает ей руку, она кладет на нее свою ладонь, и они идут вслед за Жоффреем де Пейраком и Абигель, в то время как за ними образовывается кортеж. Госпожа Маниго, взбешенная тем, что рядом с хозяином этих мест идет не она, а Абигель, присоединилась к мэтру Берну, который был совершенно выбит из колеи.

А господин Маниго каким-то непонятным образом оказался в паре с красоткой Инес. Английскому адмиралу досталась миловидная акадийка. Преподобный Джон Нокс Мэзер, расслабившийся благодаря царящей на площади непринужденной атмосфере, одновременно привлек внимание восхитительной Бертиль Мерсело и очаровательной Сары Маниго.

Окруженный с двух сторон этими прелестными девицами, почтенный доктор богословия важно прошествовал по песчаной дороге, ведущей из форта в трактир.

Мисс Пиджент, зардевшись, взяла под руку преподобного Пэтриджа.

На всем пути толпа зевак сопровождала именитых граждан Голдсборо аплодисментами и криками «виват».

– Так вот что придумал этот дьявол в человеческом образе, чтобы заставить нас всех плясать под свою дудку, – сквозь зубы прошептала Анжелика.

– Но разве это был не удачный ход? – отвечал Колен. – Я все еще не могу прийти в себя от изумления. Сила его личности меня просто подавила.

– Как вы могли принять его предложение?

– Я не хотел. Но он пустил в ход довод, который заставил меня согласиться.

– И какой же?

– Этого я пока не могу вам сказать, – задумчиво ответил Колен. – Может быть, когда-нибудь…

– Ну да, конечно, мессир, где мне понять, ведь я, видимо, слишком глупа, чтобы постичь величие и размах ваших совместных планов. – Ее пальцы вцепились в рукав Колена. – И то сказать, вы с ним два сапога пара, о чем мне следовало бы догадаться с самого начала. Я и правда была дурочкой, что так беспокоилась о вас, Колен Патюрель! Мужчины всегда столкуются за счет женщин!

Глава XIV

Играли трубы. На ветру развевались знамена.

Банкетный зал примыкал к трактиру, который привлекал такое множество народу, что уже получил имя и успел прославиться на сто миль вокруг как «Трактир под фортом».

На песчаных берегах бухты и у причала в порту были разведены костры, и над ними на вертелах жарилась дичь. Для матросов, простого люда и индейцев были открыты бочки с вином.

Пока приглашенные занимали свои места вокруг огромного банкетного стола, Анжелика незаметно проскользнула на кухню.

Без подкрепляющего средства она долго не выдержит. Она никогда еще не была так близка к нервному срыву и чувствовала, что вот-вот разрыдается или разразится хохотом. Жоффрей зашел слишком далеко, он открыто насмехался над ней.

– Дайте мне полпинты вот этого вина, – сказала она Давиду Карреру, предварительно понюхав бочонки вина в кладовой трактира.

– Полпинты! – удивился тот, и глаза его округлились. – Вам? Это же белое бордо, сударыня. Оно очень крепкое.

– Тогда это как раз то, что мне нужно!

С полупинтовой кружкой вина в руке Анжелика прошла в ту часть кухни, где жарилась дичь, и оттуда устремила насмешливый взгляд на дам Голдсборо, оправляющих чепчики и платья.

Госпожа Маниго, госпожа Мерсело и их подруги пришли сюда якобы для того, чтобы помочь, на самом же деле для того, чтобы поправить свои чепцы.

– Ну и как вам ваш новый губернатор? – спросила Анжелика и, откинув голову назад, громко рассмеялась. – Я понимаю, что вызывает у вас досаду, мои красавицы! Вы столько судачили на мой счет и не ожидали подобного исхода. Вот вам и дым без огня… Золотая Борода когда-то был моим другом и спас мне жизнь в Берберии. Разве можно отречься от мужчины, который спас тебе жизнь?.. Разве не естественно броситься ему на шею, если морские ветра снова привели его к тебе? Но этого хватило, чтобы пошли пересуды, чтобы на меня возвели поклеп и превратили нашу дружескую встречу в гнусную измену, в яблоко раздора. Вы слишком спешите увидеть зло там, где его нет.

Язвительный смех графини де Пейрак показался дамам Голдсборо унизительным.

Зная, что половина того, что она сказала им, – неправда, Анжелика сама почти уверовала, что так оно и было, и продолжала ломать комедию. Бедняга Курт Риц сейчас далеко и никто не потребует у него засвидетельствовать перед всеми на площади то, что он видел – или то, что ему показалось, – при свете одной чадящей свечи в ночь его побега.

– Вот видите, дорогие подруги, сплетни погубят Новый Свет, как они уже погубили Старый, – заключила Анжелика, осушив до дна свою кружку белого вина.

– Госпожа графиня, вас просят пожаловать в большой зал.

– Сейчас приду.

Глава XV

– А сейчас моя очередь преподнести вам подарок по случаю такого радостного события, – объявила Анжелика, усевшись за банкетный стол.

Все оживились.

– Бочонок чистого арманьяка, который мне на прошлой неделе подарил один галантный баскский капитан.

Это сообщение вызвало еще одну овацию.

– Пришлите сюда Адемара, – приказала Анжелика одному из слуг, которые разносили блюда.

Когда солдат появился, как всегда оторопелый, она попросила его сходить в лагерь Шамплейна за багажом, который остался там в тот вечер, когда она прибыла в Голдсборо. Он ушел.

Появление забавной фигуры солдата короля Франции тут же вызвало пересуды. Анжелика рассказала о подвигах этого молодца, после чего все развеселились, посыпались анекдоты.

Кушанья сменяли друг друга, обильные и приготовленные очень вкусно. По случаю праздника закололи кабана, потому что тем, кто жил в Америке в начале колонизации, такие блюда, как устрицы, омары, индейка, лосось и дичь, подавались ежедневно и потому считались пищей бедняков.

Анжелика сидела справа от Колена, восседавшего на одном конце стола, в то время как Жоффрей де Пейрак сидел на другом, между красавицей Инес справа и Абигель слева. Здесь же расположилась и госпожа Маниго. Немного дальше сидел Жиль Ваннерейк, круглолицый, как все фламандцы, и не спускал с Анжелики своих горящих черных глаз. Дальше места занимали поровну мужчины и женщины, как французы, так и англичане, одни из них были облачены в яркие наряды, другие одеты в темное платье с белыми брыжами. Здесь же сидели не сопровождаемые особами прекрасного пола лица духовного звания: монах-францисканец отец Бор и бретонец-капеллан корабля «Неустрашимый» аббат Лошме, неотесанный, но веселый коротышка, нисколько не смущающийся от соседства пасторов Бокера и Пэтриджа. Здесь же акадийский дворянин господин де Рендом, прибывший утром из Пор-Руаяля, беседовал со своим побратимом, великим вождем микмаков, который, хотя и вытирал рот волосами, казалось, был здесь главным благодаря своему высокому царственному росту.

Его присутствие среди гостей удивляло и даже шокировало англосаксов, но они воспринимали его как проявление присущей французам оригинальности, которая хотя и раздражает, но зато позволяет иностранцам познать радости вседозволенности, экстравагантности и даже греха, не проявляя при этом никакой инициативы. И сейчас суровый Джон Нокс Мэзер, лихо осушая свой оловянный кубок, отнюдь не считал, что он совершает грех невоздержанности, потому что это были французские вина.

Французами также были хозяин и хозяйка, что позволяло последней быть красивой, ослепительной и роскошно одетой, вызывая у мужчин восторг. И бог с ним, с неизбежным нарушением шестой заповеди скрижалей Моисея, ведь в глазах самого Господа Бога французский грех – это наполовину прощенный грех. И если рядом с вами сидит благоухающая жасмином испанская гостья, глядящая на вас своими бархатными глазами, прикрытыми веером из черных кружев, то страх и ужас от такого соседства смягчаются тем, что все это происходит за французским столом и на французской земле.

Разве сама природа этой ветреной и легкомысленной нации не привносит во все связанные с ней ситуации известную фривольность?

Разве не правда, что поразительное смешение народов, которое французы дозволяют в своих колониях, ведет не к кровопролитию, как можно было бы ожидать, а лишь к легкой пьянящей эйфории, которая позволяет на час поверить, что все люди братья и всем душам уготован рай?

Английский адмирал заявил:

– Голдсборо скоро станет самым замечательным местом на всем побережье Америки. Не знаю, могут ли испанцы в своих укрепленных городах во Флориде вести такую же веселую жизнь. Ведь вы, господа флибустьеры, совсем не оставляете им досуга, чтобы веселиться, – сказал он, обращаясь к Ваннерейку.

– А они сопротивляются изо всех сил. Поэтому я и нахожусь сейчас здесь. Я разделяю мнение, что в Голдсборо дышится намного легче, чем где-либо еще.

– В чем же секрет вашего таланта, господин де Пейрак, как вам удается извлекать из абсолютного зла добро? Ведь недостаточно просто хотеть добра, надо, чтобы оно – как бы это сказать – воплотилось в жизнь? – молвил Джон Нокс Мэзер, которого обильные возлияния предрасположили к его любимому занятию – рассуждениям на духовные и богословские темы.

– Думаю, дело не в таланте, – отвечал Пейрак, – а в том, чтобы понимать жизнь. Иногда приходится нести кому-то смерть – к тому нас толкает несовершенство мира, – но, на мой взгляд, добро заложено лишь в жизни.

Служитель Бога нахмурил брови:

– Хм! Не последователь ли вы, случайно, Баруха Спинозы, этого еврея из Амстердама, который хорошо известен философам и не согласен ни с иудаизмом, ни с христианской доктриной?

– Я знаю, что он сказал: «Все, что помогает индивидууму существовать, то есть жить, есть добро, а то, что мешает, есть зло…»

– И что вы думаете по поводу этих туманных и вызывающих тревогу слов? Не отрицают ли они самого существования Всевышнего?

– Я думаю, что мир меняется! Но его становление проходит медленно и болезненно. Всем идолопоклонникам, к которым по своему происхождению принадлежим и мы, нелегко изменить идолов, которым они поклоняются. Вы, господа реформаты, уже продвинулись в этом направлении, разбив статуи в своих церквях, а вы, господа англичане, сделали шаг к свободе, отрубив голову своему королю. Но берегитесь – один шаг вперед порой заканчивается двумя шагами назад.

– Господа, господа, – в смятении воскликнул отец Бор, – что вы тут городите? Мне не следовало садиться за ваш стол. Ваши слова пахнут серой… Обезглавить короля!.. Разбить статуи! Полно же, полно! Вы забываете, что все мы созданы Богом, а раз так, все мы должны подчиняться Его законам и соблюдать иерархию, которую Он установил на земле. Это касается как догматов Святой церкви, так и решений государей, которые руководят нами, ибо они помазанники Божьи. Отрубить им головы! Подумать только!.. Да тех, кто это сделал, ждет преисподняя. Здесь говорят такие слова, что пробирает дрожь!

– И здесь пьют доброе крепкое вино, – перебил его Ваннерейк. – Выпейте же, отец, выпейте поскорее. Недаром же говорят, что все дурные слова забываются, стоит только пропустить стаканчик.

– В самом деле, выпейте, – подхватила Анжелика, улыбнувшись священнику, чтобы помочь ему прийти в себя. – Ибо вино – тоже Божий дар, и только оно помогает собравшимся вместе французам и англичанам забыть о том, что их разделяет.

Адемар просунул голову между дверью и косяком:

– Я принес ваш бочонок, госпожа графиня. И сундук господина барона со скальпами англичан. Что прикажете с ними делать?

Глава XVI

Анжелика захохотала как безумная.

От целой кружки белого вина и пряных, острых блюд она пришла в сильнейшее возбуждение.

Вопрос Адемара о том, что делать с сундуком Сен-Кастина, наполненным скальпами англичан, окончательно ее доконал.

Но, слава богу, слова простоватого солдата утонули в гуле разговоров, а звонкий смех Анжелики отвлек внимание гостей от персоны Адемара, и оно переключилось на эту вспышку веселья, такую очаровательную и пришедшуюся так кстати.

Видя, что все взгляды прикованы к ней, Анжелика тотчас вовлекла гостей в турнир шуток, острот и каламбуров, чтобы хоть как-то оправдать свою чрезмерную веселость.

– Не кажется ли вам, братья, что мы погрузились в пучину распущенности, бесстыдства и опасной вседозволенности? – спросил своих единоверцев Джон Нокс Мэзер. При этом его глаза исступленно горели, как у мученика на костре.

– Только пройдя по краю бездны и не сорвавшись в нее, можно познать силу, которой Господь наделяет тех, кого Он избрал, – отвечал преподобный Пэтридж, и его замогильный голос заглушил даже взрывы смеха.

Никогда еще пасторы не чувствовали себя такими счастливыми, подойдя вплотную к грани, за которой начиналась распущенность, и никогда не были так довольны своей стойкостью перед искушением впасть в грех.

Анжелика смеялась все громче и громче, и порой, когда она пыталась унять свой смех, на глаза ее наворачивались слезы. Большинство гостей, подогретые обильной выпивкой, с удовольствием вторили ей.

И что с того, что ее бурное веселье кому-то могло показаться несвоевременным и неуместным? Разве не сам владетель Голдсборо заставил ее на глазах у всех играть эту роль? Ему и дела нет до ее разрывающегося сердца, до ее мук. Она должна играть роль графини де Пейрак, потому что он так решил. И она должна играть эту роль безупречно, а разделяющую их драму надо забыть. Надо думать, ему это куда менее важно, чем ей. Теперь она больше не знала, о чем он думает. Она почти предпочла бы видеть его в бешенстве, как в тот вечер, чем терпеть его явное безразличие к ней, как будто она пешка, которую он двигает по доске, как будто она играет в комедии, тщательно поставленной им, чтобы осуществить его коварные планы. Его макиавеллиевское коварство дошло до того, что он усадил ее справа от Колена.

Если бы Колен не был так благороден, она не испытывала бы такого смятения, и он не зажег бы в ее сердце такого огня. Нервы ее были на пределе, и она чувствовала извращенное желание расстроить сообщничество, которое установилось между ним и Жоффреем. Ей хотелось уколоть его побольнее и вновь испытать свою власть над ним. Ее горящие глаза старались поймать его взгляд, и она злилась из-за того, что, когда он поворачивался к ней, она видела на его лице только безмятежное бесстрастие, наигранное, но неколебимое. Жоффрей поставил между нею и Коленом стену. Он отнял у нее, вырвал все, что можно, а потом отбросил в сторону, лишив всего.

Ее сердце страдало, мысли были в беспорядке, но с виду она казалась игривой, жизнерадостной и очаровательной, она как бы олицетворяла собой свет и великолепие, озаряя этот непритязательный стол, за которым бедные изгнанники пытались воскресить в памяти пышные празднества Старого Света.

Среди всех собравшихся один только Жоффрей де Пейрак замечал, какое напряжение и какое чрезмерное возбуждение звучат в смехе Анжелики.

Как и его гости, он уловил в словах Адемара намек на какую-то туманную историю со «скальпами англичан», который так развеселил Анжелику. Но речи солдата потонули в гуле голосов, и граф предпочел его не расспрашивать. Позже он найдет время, чтобы во всем разобраться, сейчас же совсем неподходящий момент для сомнительных дознаний.

Анжелика смеялась, но она явно страдала. А он, взволнованный ее красотой, раздраженный ее смелостью, видя ее гордо поднятый изящный подбородок и чересчур красивые глаза, устремленные на Колена, невольно восхищался быстротой, с какой она подняла брошенную ей перчатку и твердо встретила все унижения, которым он ее подверг. Но он никак не мог понять, почему она страдает.

Поскольку он грубо оттолкнул ее от себя и отбросил в темноту, ее женское сердце снова стало для него недоступно, и он уже не мог читать в нем, как в открытой книге. Они оба утратили способность понимать друг друга без слов.

Он и думать не смел, что она страдает из-за него.

Вид красующегося на ее прекрасном лице синяка, все же проступавшего под гримом, заставлял его быть осторожным. Анжелика была горда, и из-за этой гордости и чувства собственного достоинства и значимости, свойственных женщинам знатного происхождения, даже если в детстве они ходили босиком и ели только каштаны, с ней нелегко было сладить и трудно завоевать. Гордое сознание своего высокого происхождения у таких женщин в крови. Сможет ли Анжелика когда-нибудь забыть, как он с ней обошелся?

Беспокойство, в котором он не хотел себе признаться, мучило его с того самого момента, когда он увидел лицо жены на следующий день после той ужасной сцены, когда еще не рассеялся дым от сражения с пиратами. Его тогда охватил страх. «Я и не подозревал, что ударил ее так сильно», – подумал он, потрясенный. Никогда никакой другой женщине не удавалось настолько вывести его из себя. «Я мог ее убить».

Разозлившись на себя самого, он чувствовал, что сердится на нее еще больше, но, как ни странно, теперь его влекло к ней вдвое сильней.

Всякий раз, когда он бросал на нее взгляд, он чувствовал, как в нем поднимается волна нежности и чувственного влечения и неудержимо несет его к ней, порождая в сердце желание сжать ее в своих объятиях. Как давно он ее обнимал! Жиль Ваннерейк был прав, когда, скрывая свою глубокую философию под личиной бонвивана, советовал ему: «Поверьте мне, господин де Пейрак, ваша жена из тех женщин, которых стоит простить…»

Он не мог не отдать ей должное – несмотря на свое очевидное падение, она с блеском играла роль графини де Пейрак, как того требовали обстоятельства, и показала себя в эти три мучительных и решающих дня как достойная супруга. И за это он всегда втайне будет ей благодарен.

Украдкой наблюдая за ней, он невольно все больше убеждался: все в ней говорит о том, что ее «стоит простить». Не только ее красота и совершенство ее тела – ужасное искушение, которому ему совсем не хотелось поддаться, – но, главное, ее сущность, ее «я», то, что он ценил превыше всего.

Ему казалось, что он ненавидит ее, но он все равно был околдован скрытым единственным в своем роде обаянием ее личности.

Так было в то утро после ожесточенного боя на палубе «Сердца Марии», когда он, тяжело дыша, остановился, наконец уверенный в своей победе, и, осознав, каким кровопролитным было сражение, подумал: «Какое счастье, что она в Голдсборо!..»

Узнав, что она в Голдсборо, несчастные раненые воспряли духом, даже те, кто знал ее только понаслышке. «Дама Серебряного озера! Француженка-целительница! Красавица! Знающая секреты трав… секреты их целебной силы… Толкуют, что ее руки обладают магической силой… Говорят, она здесь, на берегу… Она придет… теперь мы спасены…»

Все мужчины ее обожают… Что тут поделаешь?

Сейчас ее грудной смех то воспламенял его, то мучил, и, как и все присутствующие мужчины, он был покорен ее очарованием, которое склоняло его к снисходительности и малодушной капитуляции.

Пока он беседовал с гостями за банкетным столом, перед его мысленным взором вставали, смешиваясь, две женские ипостаси. Слабости Анжелики не могли умалить ценности ее как человека, как сильной личности, обаянию которой он после многих испытаний в конце концов покорился. Но это ее обаяние было так неразрывно связано и с наслаждением, которое она ему дарила, что он не мог отделить его от другой ее женской ипостаси, опасной, непостоянной и вызывавшей у него гнев. Он хотел ненавидеть в ней женщину, подверженную плотской слабости и постыдному легкомыслию, но страстно желал, чтобы рядом с ним была она другая – его подруга, жена, наперсница, которой он может поведать все свои мысли и чувства и с которой может предаться сладостным восторгам плотской любви.

Руки его слишком долго не обнимали ее. Его тело тосковало по ней, требовало ее близости так настойчиво, что его вдруг охватило смятение.

Их ссора нанесла ему рану, через которую, он это чувствовал, уходила его жизненная сила. Последние ночи он плохо, беспокойно спал, сгорая от желания обнять ее. «Где ты, моя гладкая, моя сладкая, белая, нежная жена? Где твое обнаженное плечо, к которому я так люблю прижиматься лбом? Где твои пальцы, такие нежные, такие волшебные? Где твои руки, которые порой сжимали мое лицо и склоняли его для поцелуя в губы? Где твои уста – уста, в которых были и страсть любовницы, и собственническая нежность, живущая в сердцах матерей и занимающая особое место в памяти их сыновей? Ты уже начинала меньше дичиться, меньше меня бояться. И вдруг все рухнуло».

Граф подавил вздох.

О чем она сейчас думает там, на другом конце стола? Теперь он этого не знал.

В эти последние дни ему случалось колебаться, принимая решения, и даже сомневаться в себе самом.

Только назначая Колена Патюреля губернатором, он не колебался ничуть. Колен, король рабов, был как раз тем человеком, которого он так долго ждал. Как только он его узнал, он перестал видеть в нем соперника и решил, что никакая «история с женщиной» не сможет заставить его отказаться от услуг этого человека, этого прирожденного народного вожака.

Однако он своими глазами видел, как Анжелика ласково гладила своей изящной ручкой этот шершавый лоб, эту львиную гриву.

Каким мучением было для него там, на острове, каждую секунду ожидать измены!

Но, прячась среди деревьев, он с первого же взгляда узнал в пирате короля рабов Мекнеса. Все сразу встало на свои места и от этого показалось ему еще значительнее и трагичнее. Он всегда знал, что Анжелика любила этого человека, и любила так, что он не мог не испытывать жгучей ревности.

Потому что Колен был достоин любви такой женщины.

При этом воспоминании в его сердце вновь проник медленно действующий яд сомнений. План, который он замыслил и начал осуществлять, план, направленный против всех и вся, вдруг показался ему невыполнимым.

Сейчас же он видел, как Анжелика поднимает на Колена свои прекрасные глаза, ища в его взгляде понимания. Но суровый нормандец, из лояльности Пейраку, делал вид, что не понимает ее вызывающе манящей улыбки. Граф услышал ее чарующий, немного насмешливый голос:

– Господин губернатор, если мне не изменяет память, когда мы с вами были в Берберии, вы называли меня Анжеликой? Может быть, возобновим здесь братские обычаи пленников-христиан?

Бесстыдница! Она не только дерзко встретила свой позор, но и наносит ответный удар.