Текст книги "Искушение Анжелики"

Глава XX

Между тем Анжелика с самого утра без устали оказывала помощь несчастным, уцелевшим в кораблекрушении в Голубой бухте. Раненных в сражении мужчин сменили женщины, грубую волосатую кожу – кожа белая, нежная и гладкая. Но даже если не обращать внимания на эту разницу, она всегда будет вспоминать сумятицу этих первых дней после ее возвращения в Голдсборо как нечто похожее на прогулку в сопровождении Данте по всем кругам ада, где корчатся в муках голые грешники.

Сначала раненые мужчины, теперь – спасшиеся из морской пучины женщины. После хрипов и проклятий мужчин – слезы и зубовный скрежет представительниц прекрасного пола.

Анжелика начала думать о тихом и мирном житье в Вапассу как о недостижимом рае.

Королевским дочерям было от пятнадцати до семнадцати лет. Среди было несколько крестьянок, но большинство были из Парижа, из числа сирот-питомиц Отель де Дье. Анжелика узнавала их резкий выговор, их чуть насмешливую речь, которая приносила на просторы Америки зловоние кривых улочек за тюрьмой Шатле или Цветочной набережной, запахи Сены, харчевен и мясных лавок и даже грохот экипажей, катящихся по булыжной мостовой.

Среди девушек было четыре барышни благородного происхождения, предназначенные в жены офицерам, одна темнокожая мавританка и одна явная проститутка по имени Жюльенна.

С первых же минут эта девица грубо отказалась от помощи Анжелики, хотя видно было, что чувствует она себя так же плохо, как и остальные, и отошла в сторону. Ее спутницы держались с ней холодно, так как она очень отличалась от остальных невест, предназначенных для Канады и отобранных согласно директиве господина Кольбера из числа девушек «послушных, крепкого сложения, трудолюбивых, смышленых и очень благочестивых».

Дельфина Барбье дю Розуа, хорошенькая смелая брюнетка, особо подчеркнула, что эта девица никак не должна была оказаться в их компании и пробралась в нее только благодаря чрезмерной доброте госпожи де Модрибур.

– Вы, благородные, все болтаете о доброте! – вскричала услышавшая эти слова Жюльенна. – Вам подавай атлас по двадцать ливров для ваших пустяков, а нам, приютским, довольно и полотна по тридцать су за локоть.

Она щеголяла простонародными манерами, но все ее попытки затеять свару были безуспешны, потому что все остальные девушки были приветливыми, скромными и сдержанными. Хотя они и были очень бедны, их в приюте воспитывали монахини, и крушение корабля сблизило их с более обеспеченными и благовоспитанными подругами. Это Дельфине дю Розуа пришла в голову мысль соорудить плот, и она же ободряла и поддерживала других девушек в самые ужасные моменты.

Анжелике пришлось разместить своих подопечных в амбаре, в котором хранился маис, пустующем после освобождения пленных флибустьеров, которые перебрались на «Сердце Марии».

Сейчас они бродили вокруг амбара, разглядывая развешенные на веревках и полощущиеся на ветру юбки и кофты.

Лейтенант де Барсампюи принес на руках неподвижное девичье тело.

Его глаза лихорадочно блестели.

– Я нашел ее там, – начал объяснять он, – среди этих голубых скал, она была похожа на раненую чайку. Она совсем как та девушка, которую я видел во сне. Это она, я уверен. Я часто видел ее во сне – только посмотрите, какая она красивая.

Анжелика посмотрела на бескровное лицо, закинутое назад под тяжестью длинных светлых волос, тяжелых от морской воды, крови и песка.

– Эта несчастная девушка мертва… или умирает.

– Нет, нет, прошу вас, спасите ее, – взмолился молодой человек. – Сделайте что-нибудь, сударыня, я вас умоляю, ведь ваши руки могут творить чудеса. Вылечите ее, оживите!.. Она не может умереть, ведь это ее я ждал всю жизнь.

– Это Кроткая Мари, – сказали девушки, склонившись над бесчувственным окровавленным телом. – Бедняжка! Лучше бы ей умереть. Она была камеристкой госпожи де Модрибур и любила ее, как мать. Что с нею станется без нашей благодетельницы?

Пока Анжелика с помощью старой Ребекки пыталась вернуть к жизни бедное, покрытое кровоподтеками тело, остальные девушки обсуждали обстоятельства, при которых погибла благочестивая герцогиня. Все сошлись на том, что она утонула, когда пошла на нижнюю палубу, чтобы забрать забытого там ребенка Жанны Мишо.

Жанна Мишо рыдала в углу. Она была среди королевских дочерей самой старшей, ей было двадцать два года. Вдова ремесленника-жестянщика, она тронула великодушное сердце госпожи де Модрибур, которая уговорила ее отправиться в Канаду вместе с ее двухлетним сынишкой Пьером, сказав ей, что там она сможет скорее, чем во Франции, снова выйти замуж. У Жанны было свидетельство, выданное ей местным кюре, что она женщина благонравная и что супруг ее умер. Из случившегося она помнила только то, что, проснувшись от криков в темноте, не смогла разыскать сынишку, спавшего рядом с ней.

Она не переставала причитать:

– Это моя вина! Мой ребенок утонул, и наша благодетельница тоже погибла, пытаясь его спасти. Она святая и умерла, как мученица!

– И чего вы носитесь с этой чертовой герцогиней, как курица с яйцом? – вскричала грубиянка Жюльенна. – Эта ваша благодетельница, скажу я вам, была еще той занудой! Что до меня, то я с удовольствием отдаю ее ангелам небесным, если она им для чего-нибудь сгодится. Хватит с меня мучиться из-за ее козней.

– Вы так говорите, потому что она заставляла вас ходить к мессе, – сурово сказала Дельфина, – а также молиться и хорошо себя вести.

Жюльенна хрипло расхохоталась и бросила на барышню ехидный взгляд.

– Ага, вы тоже дали поймать себя на крючок, мамзель Розье! В конце концов она задурила вам голову своими молитвами. А ведь поначалу она нравилась вам не больше, чем мне. Но она все-таки обвела вас вокруг пальца.

– Жюльенна, вы возненавидели ее с самого первого дня, потому что она пыталась спасти вашу душу. Но вы ненавидите добро.

– Это ее-то добро? Как же! Мне оно ни к чему. Хотите, я скажу вам, кто была эта ваша герцогиня?.. Прохиндейка и шлюха…

Последние слова потонули в криках и воплях – три или четыре девушки, охваченные негодованием, бросились на Жюльенну.

Она отбивалась, кусая руки, которые пытались заткнуть ей рот, чтобы заставить замолчать.

– Ну уж нет, я все равно скажу, что думаю… Вы не заткнете мне рот, мерзавки!

Но ее голос ослабел, стих, и она упала на землю, лишившись чувств.

Нападавшие опешили.

– Думаю, она поранилась во время крушения, – вмешалась Анжелика. – Но она не хочет никого к себе подпускать. Однако на этот раз ей придется смириться.

Но стоило ей склониться над строптивицей, как та вскочила на ноги и, злобно воззрившись на Анжелику, закричала:

– Не прикасайтесь ко мне, а то убью!

Анжелика пожала плечами и оставила ее в покое. Жюльенна забилась в угол, как дикий зверь.

– Такую особу ни под каким видом нельзя было пускать в Канаду, – в который раз повторили барышни. – Из-за нее нас всех могут принять за воровок и мерзавок, которых ссылают на остров Сен-Кристоф… Мы хоть и бедны, но все же не беглые каторжанки.

Кроткая Мари открыла свои прекрасные голубые глаза, обрамленные густыми светлыми ресницами. В них застыл невыразимый ужас.

– Демоны, – прошептала она. – Ах, я вижу их, я слышу их крики в ночи… Они меня бьют… Демоны!.. Демоны!..

Глава XXI

Вечером Анжелика продолжила поиски еще не подобранных жертв кораблекрушения. Идя по песчаному берегу, она вдруг почувствовала, что за спиной ее кто-то есть.

Она обернулась и чуть не лишилась чувств.

Перед нею был мифический зверь!

Единорог.

Он надменно склонил свою позолоченную шею, и его длинный острый рог «сверкал в лучах заходящего солнца, словно хрусталь».

Песчаный берег в форме полумесяца был здесь узок, и его перегораживали купы деревьев, дерзко простирающих свои корни до выброшенных на песок водорослей. С берега открывался вид на узкий фиорд, который называли бухтой Анемонов, потому что разноцветные анемоны цвели вокруг него все лето. И здесь же из белого гладкого песка торчала длинная шея и голова ЕДИНОРОГА.

Анжелика подумала, что она видит это во сне, и у нее не было сил даже позвать на помощь.

В это мгновение из воды, крича, как тюлень, поднялось какое-то волосатое существо. Оно бросилось вперед, и его рев огласил всю бухту, отзываясь эхом в прибрежных скалах. Оно, как смерч, пронеслось мимо Анжелики и, протянув руки, кинулось к единорогу.

– Не трогайте его, негодяи! Не трогайте моего любимого зверя! А я думал, он пропал… Ах, не касайтесь его, не то я вас всех убью!..

Косматое растрепанное существо было огромного роста. По его бородатому лицу ручьями текли вода и кровь и капали на разодранную в клочья одежду, глаза горели страшным мерцающим огнем.

Жители Голдсборо, прибежавшие на его крики, сжимая в руках ножи и сабли, смотрели на него с опаской.

– Не подходите, грабители, губители кораблей, или я вас задушу.

– Его надо пристрелить, – сказал Жак Виньо, держа на изготовку мушкет. – Он сошел с ума.

– Нет, – вмешалась Анжелика, – оставьте его. Я, кажется, понимаю. Он не сумасшедший, но есть опасность, что он потеряет рассудок.

Она подошла к несчастному, возвышающемуся над ней, как сказочный великан, но великан растерянный и ошарашенный.

– Как назывался ваш корабль, капитан? – мягко спросила она. – Ваш корабль, который этой ночью наскочил на рифы.

Ее голос дошел до помутившегося рассудка Саймона Джоба. По его заросшему лицу текли слезы. Он упал на колени, обнял золоченую деревянную фигуру, которая была установлена на носу его погибшего корабля, почти такую же высокую, как и он сам.

– «Единорог», сударыня, – пробормотал он. – Корабль, который я потерял, назывался «Единорог»!

– Пойдемте, я дам вам поесть, – сказала она Саймону Джобу и ласково положила ладонь на его руку. От этого прикосновения затуманенный мозг несчастного капитана начал проясняться.

– А как же быть с ним? – пробормотал он, показывая на позолоченную деревянную статую, торчащую из песка. – Не причиняйте вреда моему единорогу. Ведь он так красив!

– Его перенесут подальше от моря… А потом вы установите его на нос вашего нового корабля, сударь.

– Никогда! Никогда! Говорю вам, я разорен… Но у меня остался хотя бы он, мой единорог. О, как он красив! Весь покрыт листовым золотом. Я сам приделал к его носу этот рог нарвала, которого я загарпунил. Рог из красивой розовой кости, скрученной спиралью… Наверное, вы видели, как он сверкает на солнце.

Он все говорил и говорил, доверяя свое горе незнакомой ему женщине, которая вела его, как ребенка.

Войдя в дом госпожи Мерсело, она усадила его за грубо сколоченный стол. В домах американских поселенцев на углях очага всегда томилась похлебка или суп. Анжелика налила ему в миску жидкого тыквенного пюре и положила фаршированных устриц.

Бедняга начал жадно есть, вздыхая и оживая с каждым глотком.

– Вот и все, я разорен, – заключил он, доев вторую миску. – В моем возрасте я, можно сказать, человек конченый. Меня теперь ждет не новый корабль, а кладбище. И ведь говорил я этой герцогине: «Все это плохо кончится». Но куда там! Эта женщина делает только то, что ей заблагорассудится! Я так и думал, что это плавание принесет мне одни несчастья, но в моем возрасте надо брать, что дают, верно? Девушки вместо груза – вот до чего я дошел, девушки для американских поселенцев.

– Наверное, это было нелегкое плавание – со столькими-то женщинами на борту!

Лицо капитана передернулось от отвращения.

– Это был настоящий ад! – вздохнул он. – Если хотите знать мое мнение, сударыня, то женщины вообще не должны существовать.

Он запихнул в рот огромный ломоть хлеба и кусок сыра, который ему подала Анжелика, и, работая челюстями, начал рассматривать ее своими маленькими пронзительными глазками.

– И все это только ради того, чтобы попасть в лапы разбойников, заманивающих корабли на рифы, – проворчал он. – Правда, вы не похожи на разбойницу. Вы кажетесь мне женщиной доброй и честной, так что вам должно быть стыдно, раз вы позволяете своим мужчинам заниматься этим грязным ремеслом – ремеслом грабителей и убийц.

– Что вы имеете в виду?

– Разве это честное ремесло – заманивать корабли на ваши чертовы скалы и приканчивать дубинками несчастных моряков, которые пытаются спастись? Бог и святые угодники вас за это накажут.

Анжелика не знала, что и сказать на такое оскорбительное обвинение. Она была уже сыта по горло сошедшими с ума мужчинами и женщинами, о которых ей пришлось заботиться за последние три дня, их истериками и отчаянными воплями. Впрочем, тем, кто едва не погиб в море, можно простить все.

Она спокойно ответила:

– Вы ошибаетесь, добрый человек. Мы простые поселенцы и живем торговлей и трудом своих рук.

– Но тогда какого бы черта я полез на эти острые, как иглы, скалы, – повернувшись к ней, взревел он, – если бы не увидел пляшущие в ночи огни? Я хорошо знаю, что такое разбойники, заманивающие корабли на свои скалы, чтобы ограбить их, и как они на утесах размахивают фонарями, чтобы несчастные моряки подумали, что тут есть порт. Я сам с острова Уэссан, что расположен на самой оконечности Бретонского полуострова. Я совсем не ожидал удара, и он сбросил меня в море. А когда я доплыл до берега и попытался выбраться из воды, меня ударили по голове… Посмотрите! Такую отметину не получишь, ударившись о скалу.

И он откинул назад свою гриву морского бога, слипшуюся от соли и водорослей.

Глаза Анжелики округлились, сердце упало.

– Ну, что вы скажете об этом? – торжествующе вскричал моряк, видя, что она побледнела и оторопела.

Но ее поразил не вид раны, а большое фиолетовое родимое пятно на виске Саймона Джоба.

«Если вам когда-нибудь встретится высокий капитан с фиолетовым родимым пятном на виске, берегитесь, ваши враги уже близко!..»

Кто сказал ей это?.. Это был Лопеш, буканьер-португалец с «Сердца Марии», когда они находились на мысе Маквойт.

Но где сейчас Лопеш? Он погиб в сражении на «Сердце Марии»…

Глава XXII

Она смотрит на себя в зеркало. Холодное венецианское стекло окружает ночная тень. Последний слабый свет заката, просачивающийся в окно, отбрасывает на него бледные блики. Она видит отражающееся в зеркале лицо призрака, освещенное темно-красными глазами.

Волосы окружают ее лицо непокорным лунным ореолом. Ветер растрепал и спутал их, когда она бродила по берегу в поисках трупов и нашла единорога, и ей надоело поправлять непослушные пряди на висках, которые пронизывает острая боль.

«Я заплету их в косу», – решает она.

Она набирает полные руки волос, разделяет их на три части и заплетает в перламутрово-золотую косу. Тяжелая, пышная, она лежит на ее плече, как блестящая змея. Она откидывает ее назад, распускает и снова заплетает, потом три раза закручивает кольцом на затылке. Она ощущает тяжесть своих волос у основания шеи и какое-то время чувствует облегчение. Она проводит кончиками пальцев по лбу.

Кто-то сказал ей: «Если вам когда-нибудь встретится высокий капитан с фиолетовым родимым пятном на виске, берегитесь, ваши враги уже близко».

Она вспомнила, кто это был – метис-португалец Лопеш, он сказал это ей на мысе Маквойт, в заливе Каско.

Но коротышка Лопеш погиб в бою на «Сердце Марии».

Анжелика, не раздеваясь, бросается на свою холодную постель, но и здесь ей уже не найти отдыха, который требуется при ее изматывающей жизни. После того как все раненые были перевязаны, всем больным была оказана помощь, она удалилась к себе по настоянию Абигель, которая одна озабочена состоянием госпожи де Пейрак, вконец обессилевшей за последние несколько дней.

Видела ли она сегодня хоть мельком своего мужа? Она не помнит. У нее больше нет мужа. Это чужой человек, безразличный к ее беде. Она снова одна, как прежде, в чужом, враждебном ей мире, где к ней медленно подбирается пока еще незримая опасность. Она совсем одна бьется, мечется среди множества обнаженных тел, мужских и женских, окровавленных, покрытых открытыми ранами, сплетающихся, отвратительных, как в «Аде» Данте, но почему-то не смердящих. И время от времени это видение пронзают ужасные знамения: украшавшая нос корабля золоченая фигура единорога, прожорливый капитан с фиолетовым пятном на виске, дома из светлого дерева и розовый песок.

Если бы Жоффрей был здесь, она рассказала бы ему свои безумные мысли, и он посмеялся бы над ней и успокоил бы ее.

Но она одна.

«– Мне кажется, все готово, – сказала бы она ему, – и вот-вот начнут происходить какие-то ужасные события.

– Какие ужасные события, моя дорогая?

– Я не знаю, но мне страшно!»

Ей кажется, что она слышит голос отца Вернона: «Когда начинаются вершиться дьявольские дела…»

Она ворочается на холодной постели в тщетных поисках успокоения, тепла. Сейчас она встанет, найдет его и скажет: «Прости меня! Прости меня! Я не предавала тебя, клянусь. Не отталкивай меня больше, я тебя прошу…»

Но он будет стоять перед ней неумолимый, темный и далекий, как в те времена, когда он был для нее Рескатором. Она не может представить себе, что когда-то он был с ней таким нежным и что ее жизнь с ним, каждая ее минута была такой прекрасной и сокровенной.

«О, любовь моя! Мы с тобой были такими веселыми любовниками и в то же время такими серьезными. Все эти безумные ночи… столько смеха, столько безоблачной радости, когда мы, не стыдясь, любовались друг другом без конца. А когда разразилась эпидемия оспы – ты помнишь? И особенно…» Ей на глаза наворачиваются слезы. Она видит, как он, такой высокий, склоняется к малышке Онорине, которую обидел Кантор, и говорит: «Идите сюда, мадемуазель, я велю дать вам оружие».

Я думала, что любовь будет с нами всегда… Безумная! «Бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа»…

Анжелика ворочается во сне. Ей снится, что ее золотая коса выросла до чудовищной длины и, скользя по телу, крепко связывает и душит ее. Появляется демон, и у него жестокий оскал росомахи Вольверины.

Отчаянно вскрикнув, она просыпается с горечью во рту.

В ушах Анжелики еще звенит этот крик, но в ее лоне постепенно затухают сладострастные ощущения. Ей снилось, что она занимается любовью с каким-то неизвестным мужчиной, пугающим, но удивительно нежным.

Она вспоминает свой крик, но сейчас кричит не она.

Крик, истошный женский крик слышится снаружи и пронзает предрассветный туман.

Анжелика вскакивает с постели, бросается к окну и выглядывает наружу.

Над землей стелился пришедший с моря розовый туман, предвещающий душный июльский день. В этой предрассветной тишине было что-то непроницаемое, подавленное.

Сердце Анжелики билось неровно и никак не могло обрести нормальный ритм. Тишина была так глубока, а туман так проникнут влагой, что Анжелике опять показалось, что они ей снятся.

Но тут раздался третий крик. Он исходил из сарая, где поместили спасенных девушек.

– О господи, да что там еще происходит? – воскликнула Анжелика.

Она бросилась вон из комнаты, растолкала уснувшего часового, велела ему открыть ворота форта и попросила одного из испанцев, охранявших потайную дверь, проводить ее. Туман был так густ, что в двух шагах не видно было, куда ставишь ногу.

Перед сараем беспорядочно двигались многочисленные фигуры.

Едва явившись, Анжелика сразу же бросилась между двумя детинами, которые уже было занесли тесаки, хотя в тумане было невозможно разглядеть противника.

– Вы что, с ума сошли? – вскричала она. – С какой стати вы затеяли здесь эту свару, вместо того чтобы находиться на своих кораблях?

– Это все из-за вот этих, они хотят отнять у нас наших жен, – объяснил один из участников потасовки, в котором Анжелика узнала Пьера Ванно, старшего матроса с «Сердца Марии».

– Каких таких ваших жен?

– Да тех, что находятся вот в этом сарае.

– С чего вы взяли, что это ваши жены, ведь они появились здесь только вчера?

– Разрази меня гром, да ведь это именно для нас, для экипажа «Сердца Марии», их прислал сюда Господь Бог. Так записано в контракте, и отец Бор сказал нам: «Молитесь!» Мы помолились, вот Бог и…

– Стало быть, вам известны намерения Господа Бога на ваш счет? И вы полагаете, что Он только тем и занят, что творит для вас чудеса? И под этим предлогом вы ничтоже сумняшеся присваиваете себе тех несчастных девушек, которых выбросило на эти берега?.. Это уже слишком! Я поражаюсь, старший матрос, – продолжала она, глядя ему прямо в глаза, – что вы посмели втянуть в такое дело ваших людей. Когда об этом узнает господин губернатор, он же ваш капитан, вам от него крепко достанется.

– Но, госпожа графиня, позвольте заметить…

– Не позволю! – взорвалась Анжелика. – Как такое могло взбрести вам в голову? Я вам обещаю: достанется вам линька, Ванно, а кроме того, придется посидеть на бушприте, и вас разжалуют в простые матросы.

– Но, сударыня, эту свару затеяли не мы.

– А кто?

Туман начал рассеиваться, и Анжелика смогла разглядеть группу матросов с «Неустрашимого», пиратского корабля, которым командовал Ваннерейк. Все они были отъявленные висельники. Похоже, их науськивала красотка Инес; на голове ее красовался мадрас из желтого атласа, а смуглую шею украшало коралловое ожерелье.

– Когда мы узнали, что эти невежи с «Неустрашимого» вознамерились полезть в сарай к нашим… ну, в общем, к этим дамам, мы решили прийти им на помощь, – объяснил Ванно. – Мы не могли позволить, чтобы эти гнусные пираты, эти горе-флибустьеры, эти чертовы висельники сунулись к ним со своими грязными лапами.

– А тебе-то какое дело, ты, толстый кусок сала? – с сильным испанским акцентом заорал его противник, по-прежнему сжимающий в руке длинный блестящий кинжал. – Ты что, не знаешь закона флибустьеров: в колониях все бабы принадлежат зашедшим в гавань морякам. Драться согласен, но мы имеем на этих цыпочек такие же права, как и вы.

Ванно сделал угрожающий жест, который Анжелика тут же пресекла одним властным взглядом, не обращая ни малейшего внимания на клинок, сверкающий всего в нескольких дюймах от ее лица.

Две группы матросов обступили Анжелику, кидая друг на друга угрожающие взгляды, бурча и цедя сквозь зубы площадные ругательства на всех языках земли.

Инес начала по-испански подстрекать свое войско к бунту, но Анжелика быстро заставила ее замолчать. Она подозревала, что метиска науськивает пиратов «Неустрашимого» на драку из ребяческой ревности, чтобы доставить неприятности ей, Анжелике. На нее не производил впечатления заносчивый вид маленькой испанки, потому что она знала этот тип женщин и умела ими управлять. За их вспыльчивостью не было настоящей злобы, и они были опасны только тем, что умели возбуждать мужчин и подбивать их на всяческие безрассудства.

Разум им заменяли чувства, и мозгов у них было не больше, чем у колибри. Но Анжелика знала подход к этим дерзким глупышкам.

Одним взглядом она прервала длинную тираду красотки Инес, затем с насмешливой и снисходительной улыбкой потрепала ее по украшенному золотым колечком прелестному ушку. От этого почти материнского жеста девушка опустила голову, потому что, в сущности, она была всего лишь маленькой метиской, вырванной из привычной ей индейской среды и не знавшей иных знаков внимания, чем те, которыми ее осыпали желающие ее мужчины, всего лишь жалкой девицей с островов. Надменная, но дружеская снисходительность Анжелики взволновала ее, и она внезапно превратилась в смущенную девчушку.

Лишившись своей пылкой предводительницы, которая убедила их, что они могут, ничем не рискуя, пуститься в эту авантюру и что ей удастся уговорить их капитана, люди Ваннерейка заколебались, переглянулись и присмирели.

Между тем туман полностью рассеялся, и стала видна толстуха Петронилла Дамур с развевающимися на ветру редкими волосами и подбитыми глазами, поскольку бедная дама мужественно пыталась защитить своих овечек. Если проворства ей и не хватало, у нее было хотя бы преимущество в весе. За ее спиной из сарая испуганно выглядывали две или три девушки в рубашках, остальные попрятались в глубине сарая. Дельфина Барбье дю Розуа, очень бледная, с синяками на обнаженных руках, пыталась прикрыть грудь остатками разорванного корсажа. Это она испустила разбудивший Анжелику истошный крик, когда почувствовала на своем теле похотливые мужские руки.

На земле у ее ног лежал матрос с «Голдсборо», которого оставили охранять вход в сарай и которого пираты с «Неустрашимого» оглушили, чтобы выбить дверь. Эта подлая выходка, свидетельствующая об их гнусных намерениях, переполнила чашу терпения Анжелики. Тем более что она заметила среди напавших на девушек негодяев нескольких «своих» раненых, которые, невзирая на перевязанные раны на руках и ногах, чувствовали себя достаточно хорошо, чтобы принять участие в насилии.

– Вы перешли все границы! – возмущенно воскликнула она. – Вы все заслуживаете порки, мерзкий вы сброд. С меня хватит, слышите, хватит! Если вы посмеете и дальше продолжать в том же духе, я оставлю вас на произвол судьбы с вашими выбитыми глазами, вывалившимися кишками, вашим гноем и вашим сифилисом. Я вам обещаю, что вы так и сгниете без помощи… Вы будете умирать от жажды на моих глазах, и я не дам вам ни капли воды! Да как вы смеете устраивать подобные бесчинства в наших владениях! У вас нет ни капли чести! Вы падаль, которую следовало бы скормить бакланам. Зря я не отдала вас им на поживу, когда у меня была такая возможность.

Полная ярости речь Анжелики, достойная разгневанной королевы, все ее властное высокомерие, подчеркнутое строгой прической и роскошным шелковым фиолетовым платьем, в котором можно было бы появиться и при дворе, блеск ее ожерелья и ее какая-то особая манера кутаться в шубку из нерпы смирили пиратов с «Неустрашимого» и заставили их осознать, что они всего лишь жалкие, ничтожные людишки. Они утратили всю свою словоохотливость и все вместе с Гиацинтом Буланже и его приятелем Аристидом потихоньку удалились.

– Господин Ванно, вы были правы, что вмешались, – признала Анжелика. – Не могли бы вы привести сюда отца Бора и аббата Лошмера, которые, как я вижу, направляются на утреннюю мессу?

Когда священники подошли, Анжелика поведала им о поведении матросов с «Неустрашимого».

– Я вверяю их вам, отцы мои, – сказала она. – Постарайтесь объяснить им, что они вели себя как плохие христиане и что они заслуживают тяжелой епитимьи. Что касается меня, то я пойду расскажу об этих бесчинствах господину де Пейраку.

Капеллан-бретонец разразился проклятиями, пообещав своим подопечным все муки ада, а францисканец решил позвать оба экипажа на мессу, предварительно исповедав их.

Понурив головы, матросы вложили ножи в ножны и, волоча ноги, с раскаянием в сердцах, последовали за священниками на вершину холма.