Текст книги "Искушение Анжелики"

Глава XXV

Флаги на мачтах развевались на ветру. Паруса были готовы вот-вот наполниться ветром.

Все жители Голдсборо собрались в порту.

– Неужели вы даже не поцелуете меня на прощание? – вскричал Ваннерейк, протягивая руки к Анжелике.

Не обращая внимания на собравшуюся на берегу толпу, она бросилась к нему, расцеловала его в обе щеки и с удовольствием почувствовала на своем теле его крепкие мужские объятия.

И пусть ревнивцы думают, что хотят! Она имеет право целовать, кого хочет.

– Смелее! – шепнул он ей на ухо. – Вы выиграете! Но помните мой совет. Сходите к исповеди – и в постель…

Помахав толпе своей большой, украшенной перьями шляпой, он прыгнул в лодку, которая должна была доставить его на корабль.

Корпус «Неустрашимого» подрагивал под неудержимым напором прилива, матросы на реях готовились понять паруса. Корабль натянул якорную цепь, как чистокровный жеребец натягивает корду.

Крики «виват» и «ура» смешались с короткими командами, которые отдавал с полуюта Жиль Ваннерейк.

– Господин Проспер Жарден, вы готовы?

– Да, сударь, – отвечал старший матрос.

– Господин Мигель Мартинес, вы готовы?

– Да, сударь, – отвечал командир марсовых.

Закончив перекличку, капитан махнул рукой.

– Готово. С Богом! Вперед! – крикнул он.

Матросы отдали шкоты, паруса наполнились ветром, сверкая белизной на фоне голубого неба, и «Неустрашимый», медленно придя в движение, начал лавировать между островов. За ним следовали два небольших судна, на которых плыли граф де Пейрак и Колен Патюрель, сопровождающие своих гостей до выхода в открытое море.

На полуюте стояла красотка Инес и махала Анжелике веером и желтым атласным шарфом. Уверившись в чувствах Ваннерейка, с которым она сейчас выходила в море, маленькая метиска-авантюристка позволила себе проявить таким образом свои дружеские чувства к той, которую до недавнего времени она считала своей главной соперницей.

Когда корабль превратился в крошечную белую пирамидку на горизонте, Анжелика вернулась в форт. По дороге она встретила торговца пряностями и его индейца-кариба – они сидели на песке и жевали гвоздику. По каким-то непонятным причинам они попросили разрешения остаться в Голдсборо еще на некоторое время. После дележа добычи флибустьеры стали меняться драгоценными камнями и другими доставшимися им предметами. В этом обмене – уникальный случай в истории пиратства – участвовал также и капитан захваченного корабля Патюрель, прежде известный как Золотая Борода. За два бесценных изумруда Ваннерейк согласился взять на борт нежелательных субъектов с «Сердца Марии», которые, несмотря на их лень и злонамеренность, могли заменить погибших в сражении матросов, если им хорошенько наподдать линьком.

Таким образом, Гиацинт Буланже расстался со своим береговым братом Аристидом, который под предлогом болей в животе и клянясь вести себя примерно, умолил Колена оставить его в Голдсборо. «А еще я тут подцепил одну кралю, – шепнул он в волосатое ухо Гиацинта, – красотку по имени Жюльенна. Когда я ее поимею, я подам тебе знак, и ты за мной вернешься…»

Итак, никаких иллюзий! Жители Голдсборо скоро снова увидят «Неустрашимый» с его грузом черных повязок на глазу, деревянных ног, беззубых ртов, из которых разит ямайским ромом, увидят этих весельчаков с Тортуги, украшенных перьями, лентами, тюрбанами из индийских материй и вооруженных тесаками, кинжалами, саблями, пистолетами и топорами.

Лето только начиналось.

Обитатели Голдсборо увидят также и как отплывут на заре корабли из Англии и Бостона и акадийские баркасы, где восседают микмаки. На баркасах везут полученные за доставленный скот предметы роскоши, которые порадуют дам в Пор-Руаяль, стоящем на другом берегу Французского залива: кружева, бархат, галуны, мыло, духи, а также порох и пули для защиты французского форта, расшитые золотом знамена и – вот удача – дароносицу из позолоченного серебра, взятые из добычи раскаявшегося пирата. Господь будет вдвойне польщен, если ее поместят в бедную церковь самой старой французской колонии в Северной Америке, основанной еще Шамплейном.

На поселок опустилась необычная тишина. Его обитатели молча разошлись и направились к своим домам.

– О, посмотрите! – воскликнула вдруг юная Северина. – В бухте сейчас стоят на якоре только два корабля: «Голдсборо» и «Сердце Марии». После целого леса из мачт, которые раскачивались здесь все последние дни, стало так пусто!

«У причала на якоре качались два корабля», – звучал в ушах Анжелики шепот монашки.

Глава XXVI

«Я пойду к тебе, любовь моя. Я должна пойти к тебе… Мне страшно. Ты мужчина. Ты твердо стоишь на земле. Твой сон глубок, и ничто не может его нарушить. А я женщина… и, как женщина, умею читать знамения… И то, что я вижу, ужасно! Я не могу больше спать».

Несмотря на то что в поселении вновь воцарился мир, несмотря на то что матросы распевали песни, чтобы развлечь своих будущих невест:

 
На лугу девицы,
На лугу девицы,
Своих суженых все ждут,
Чтобы пожениться.
Там и Дина, там и Шина,
И Клодина, и Мартина, —
 

несмотря на разрядку, последовавшую после тревожного напряжения последних дней и ощущавшуюся всеми жителями Голдсборо, Анжелика не могла избавиться от чувства тревоги.

Начался июль, и стояла обжигающая жара. У людей кружилась голова от стрекотания сверчков, жужжания пчел, благоухания цветов, запаха смолы и перегретого древесного сока. Высокие, густо растущие, похожие на волшебные канделябры люпины, розовые, голубые и белые, соперничали с великолепием золотарника, охраняющего опушку леса. У домов росли розы и шиповник, и все берега до самого океана были покрыты нежными маками.

Белоснежные морские птицы кружили в голубом с розовым отливом небе.

Бухта тоже казалась розовой, как распустившийся цветок, как готовая отдаться плоть…

 
Ах, Катрин и Катринетт,
Ах, красавица Сюзетт,
Герцогиня Монбазон,
В тех красоток я влюблен.
 

Только одной Анжелике все эти искрящиеся, полные неги дни и вечера, когда по небу плыли лиловые тучи, окаймленные огненной бахромой, казались полными яда.

Наутро после отплытия кораблей, после еще одной бессонной ночи она решила вооружиться. Свои старые пистолеты она потеряла во время нападения на Брансуик-Фолз.

Жан Ле Куеннек открыл ей находящийся в форте рабочий кабинет графа де Пейрака, от которого у него был ключ. Она встретила молодого бретонца у арсенала, и он сказал ей, что «Голдсборо» доставил в форт большое количество пистолетов, аркебуз и мушкетов и граф отобрал из них для себя самые лучшие последних моделей, чтобы на досуге разглядеть их получше.

Жан достал для нее из сундука оружие, которое он положил туда сам, и разложил его на большом столе, на котором лежали гусиные перья и стояли чернильницы, потом открыл узкое окно, чтобы дать доступ свету. В этой небольшой тесной комнате витал знакомый запах, присущий только Жоффрею, смесь ароматов табака и сандалового дерева, которыми была пропитана его одежда. Запах был слабый, но его ни с чем нельзя было спутать, он сбивал с толку из-за своей оригинальности, не предназначался для того, чтобы нравиться, но полностью соответствовал сдержанности и обаянию, присущим графу.

– Когда вы увидите господина графа, сообщите ему, пожалуйста, о моей просьбе, – сказала Анжелика оруженосцу. – Я не смогла найти его утром.

Ответит ли он на этот призыв, облеченный в обыденные слова, но идущий от трепещущего сердца? Придет ли он?

Она склонилась над новым оружием, любуясь его красотой. Осмотр отвлек ее от невеселых мыслей. Некоторые замки английских пистолетов отличались интересными усовершенствованиями. Замком называлась та часть огнестрельного оружия, которая воспламеняла заряд и различалась от пистолета к пистолету в зависимости от страны происхождения. В этих английских пистолетах огниво и крышка полки были спаренными, что, разумеется, увеличивало риск случайного выстрела, но компенсировалось маленькой защелкой, прикрепленной к пяте курка, которую посвященные называли замком с пружинным предохранителем-защелкой. Несмотря на это усовершенствование, Анжелика предпочитала французские замки – видимо, в силу привычки. Она обратила внимание на скандинавский пистолет с изящной рукояткой из янтаря и слоновой кости. Правда, его зарядное устройство было довольно примитивным, но оно имело то преимущество, что позволяло вставлять любой подобранный с земли кремень, в то время как для других моделей замка требовались точно отделанные и калиброванные камни, что было слишком сложно для этого почти дикого края.

Она внимательно, со всех сторон осматривала пистолет, когда вдруг почувствовала, что за спиной у нее стоит Жоффрей де Пейрак.

– Я пришла подобрать оружие, – сказала она, слегка повернув голову. – Я потеряла свои пистолеты в Ньюхэвенике.

Его взгляд уперся в ее затылок, и она снова почувствовала слабость и волнение, и, несмотря ни на что, в ней поднялась тайная радость оттого, что он снова здесь.

Со спины он не сразу узнал ее, хотя Жан и предупредил его, что госпожа де Пейрак сейчас находится в его кабинете.

Ниспадающее красивыми складками платье из фиолетовой тафты и тяжелый узел из скрученной золотой косы изменили Анжелику до неузнаваемости. Он сначала подумал, что это какая-то знатная иностранка… но откуда она прибыла? В Голдсборо сейчас было столько чужаков, что можно было ожидать всего!

Впечатление мимолетное, но яркое! По ловкости, с которой «иностранка» обращалась с оружием, он догадался, что это ОНА. Только одна женщина в мире может так непринужденно держать в руках пистолет – Анжелика.

И только у одной женщины в мире такие красивые плечи.

Он подошел к ней.

– Нашли что-нибудь по вкусу? – спросил он нарочито безразличным тоном, который ей показался ледяным.

– По правде сказать, – отвечала она, заставляя себя казаться спокойной, – я в нерешительности. Одни пистолеты кажутся мне очень хорошо приспособленными для стрельбы, но неудобными, другие кажутся элегантными, но у них есть опасные недостатки.

– Вам трудно угодить. На всех этих пистолетах стоят клейма лучших оружейников Европы. Тюрен из Парижа, Абрахам Хилл из Англии. А этот с рукояткой из слоновой кости прибыл из голландского Маастрихта. Видите эту голову воина, вырезанную на рукоятке?

– Они действительно очень красивы.

– Но они вам не нравятся.

– Я привыкла к моим старым французским пистолетам, с их винтами, замками и кремнями, которые надо класть в карман. Пусть их можно потерять, но зато с ними можно прибегать к любым хитростям.

У Анжелики было ощущение, что они обмениваются репликами, как два актера на сцене театра, и оба не вникают в смысл произносимых слов, хотя и стараются их понять.

Граф де Пейрак, казалось, колебался, но потом повернулся к открытому сундуку и поставил перед ней продолговатую шкатулку из инкрустированного красного дерева.

– Вот что я поручил Эриксону привезти из Европы специально для вас, – молвил он.

В середине крышки шкатулки, в медальоне из сплетенных эмалевых и перламутровых цветов красовалась золотая буква «А». По обеим сторонам от вензеля располагались букеты из таких же цветов тончайшей работы, где можно было различить малейшую деталь каждого цветка, вплоть до пестиков из серебряной и золотой филиграни и прожилок на листьях из зеленой эмали.

Анжелика нажала на замок, и шкатулка открылась. На зеленом бархате лежали два пистолета и принадлежности: рожок с порохом, щипцы, коробка с капсюлями и форма для пуль.

Все было сделано из самых лучших материалов и носило на себе печать изящества, изысканности и красоты.

Анжелика с первого взгляда поняла, что это оружие было задумано и изготовлено для нее.

Каждая деталь, выполненная с особым тщанием, говорила о том, что оружейник, кузнец и гравер, работавшие над этим прекрасным оружием, были поглощены мыслью о том, чтобы удовлетворить и восхитить ту, которая будет держать его в руках. Ее, Анжелику, женщину, живущую на краю света.

Они явно получили специальные указания и имели в своем распоряжении точные чертеж и рисунки, выполненные самим графом де Пейраком, чертежи, которые пересекли океан для того, чтобы попасть в мастерские в Севилье, Саламанке, на улицу Риволи или в Мадрид. И поскольку эти указания сопровождались кошельками, туго набитыми золотыми дублонами, ремесленники приложили все усилия, чтобы выполнить этот необычный заказ – пистолеты для женской руки.

«Какой замечательный подарок он мне приготовил, – подумала Анжелика. – Он задумал его с любовью… с любовью! Он собирался преподнести мне его этой весной в Голдсборо!..»

Когда она один за другим доставала из футляра великолепные пистолеты, руки ее дрожали. Чтобы рассмотреть их в деталях, понадобится не один день.

Эти пистолеты были изготовлены не только для того, чтобы она стреляла из них с максимальной быстротой и минимальными неудобствами – не так-то легко заряжать их нежными пальчиками, – но чтобы они еще и отвечали ее личному вкусу.

Как было не восторгаться инкрустированными букетами цветов, украшающими блестящие рукоятки, отделанные янтарем!

Длинные стволы пистолетов из испанской стали, материала крайне редкого, были покрыты маслами, придающими им голубой оттенок, чтобы сталь не блестела на солнце и не выдавала того, кто сидит в засаде, и с нарезкой в стволе, чтобы направлять стрельбу.

«Как хорошо он знает, что я люблю, что мне по душе!»

Этот замок был просто чудом. Сочетание огнива и крышки полки в одном механизме заменяло четыре движущиеся части, что обеспечивало упрощение устройства и открывание крышки только в нужный момент под воздействием кремня, ударяющего по огниву. Внутри между двумя серебряными арабесками была натянута большая пружина, и то, что она была прикреплена к внешней части пистолета, а не к внутренней, давало ей особую мощь. Кольцо, сделанное специально для указательного пальца Анжелики – она сразу же в этом убедилась, – позволяло взвести пружину без труда. Кроме того, для этих пистолетов не требовалась ни отвертка, ни другие инструменты, имеющие, как она не раз замечала, свойство теряться.

Наконец, на пяте курка имелся небольшой выступ, на который пружина действовала непосредственно, так что не нужен был храповик, то есть исключалась еще одна деталь. А за этим устройством, точным, как часовой механизм, находился анкер со скользящим клином, который изготовил бы не всякий ремесленник и который позволял сделать несколько выстрелов, не рискуя и не перезаряжая оружие.

Любуясь прекрасным подарком, Анжелика вспомнила, как ее муж склонялся прошлой осенью перед отплытием «Голдсборо» над какими-то бумагами, стараясь скрыть от нее то, что он торопливо вычерчивал пером вместе с расчетами из тысяч цифр – расчетами конструкции этого шедевра.

Должно быть, он долго думал, какой использовать материал: медь или серебро, слоновую или простую кость, и в конце концов выбрал дерево, менее тяжелое, чем металл, и менее ломкое, чем слоновая кость, и, наверное, именно он выбрал рукоятку в турецком стиле, которая сужалась на изгибе и которую легче было держать в руке.

Анжелика понимала, что граф подарил ей необыкновенное оружие особой конструкции и совершенно новой системы. Что касается инкрустации, то он выбрал цветочный узор ИМЕННО ДЛЯ НЕЕ.

Она почувствовала в горле ком и спросила себя: почему он преподнес ей этот дар именно нынче утром? Может быть, это знак примирения? Может быть, он хочет дать ей понять, что остракизму пришел конец?

Жоффрей де Пейрак стоял перед окном и, стараясь не показать, что он не сводит с нее глаз, следил за взглядом Анжелики.

Когда она открыла шкатулку, ее бледные щеки покрыл румянец и в глазах зажглось восхищение. Он не мог отказать себе в удовольствии доставить ей такую радость, увидеть ее хоть на миг счастливой благодаря ему!

Она закусила нижнюю губу, ресницы ее затрепетали.

Наконец она взглянула на него своими прекрасными глазами и тихо проговорила:

– Как мне благодарить вас, сударь?

Он вздрогнул, потому что эта фраза напомнила ему о том дне, когда он подарил ей изумрудное колье в Тулузе. Может быть, и она вспомнила о том же самом?

Он сухо и почти надменно ответил:

– Не знаю, заметили ли вы, что это особый пистолет наподобие испанских. Внешняя пружина позволяет производить очень мощный выстрел. Специальный валик предохраняет руку.

– Я вижу.

Фланец был украшен изображением саламандры или длиннохвостой ящерицы, чей филигранно выточенный золотой язычок тянулся к красному эмалевому цветку мака на рукоятке. Скорее, это была саламандра, поскольку ее тело из слоновой кости было усеяно крапинками гагата. Сзади металл замка был украшен изображением цветов боярышника тончайшей работы. «Собачка» скалила пасть золоченого стекла, в искусной резьбе играли яркие блики. Но за этой красотой и искусным мастерством скрывалась жестокая мощь хорошо отлаженного механизма.

Пока Анжелика легкими прикосновениями пальцев пробегала по деталям пистолета с такой же фантастической ловкостью, с какой бралась за любое, даже совсем не подходящее для женщины дело, граф, в свою очередь, не отрывал от нее глаз, упиваясь совершенством каждой линии. От разительного контраста между нежной женственностью Анжелики и энергией ее движений, присущей скорее амазонке, у него замирало сердце.

Он видел, как светится ее перламутровая кожа, оттененная глубоким вырезом платья, и чувствовал теплоту и нежность скрытого под ним всегда загадочного тела.

Молочная белизна женской плоти была знаком ее слабости, уязвимости ее пола.

Женщина с нежными округлостями грудей, вот чем она была, вот чем она оставалась под обманчивой резкостью.

«Она носила под сердцем моих детей, – подумал он, – моих сыновей. И я никогда не хотел иметь других детей ни от одной другой женщины».

Исходящее от нее очарование околдовывало его, опьяняло, сковывало. Жоффрея охватило желание обхватить ее тонкую талию, сдвинуть руки на бедра и почувствовать жар ее тела, скрытого под аметистовым платьем. Он слишком давно ее не обнимал.

Он подошел к ней и, указав на пистолет, хрипло произнес:

– Зарядите его! Взведите курок!

– А я смогу? Ведь эта конструкция замка мне незнакома.

Он взял у нее из рук пистолет и быстро зарядил его. Она следила за движениями его смуглых рук, чувствуя желание наклониться и поцеловать их.

Он отдал оружие ей.

– Ну вот! – И с саркастической улыбкой добавил: – Теперь вы можете меня убить… И избавиться от неудобного мужа.

Анжелика побледнела, задохнулась и с трудом положила пистолет в шкатулку дрожащей рукой.

– Как вы можете говорить подобные глупости? – выдохнула она. – Вы невероятно жестоки!

– И жертвой этой жестокости, конечно, являетесь вы?

– В данный момент – да… Вам отлично известно, что, говоря мне такие слова, вы причиняете мне ужасную боль.

– И конечно, незаслуженную?

– Да… нет… да, более незаслуженную, чем вы думаете… Я не наносила вам такого оскорбления, какое вы себе вообразили… и вы сами хорошо это знаете… Но вы горды до безумия…

– Положительно, ваше двуличие и наглость переходят все пределы!

И опять, как в тот вечер, его охватило желание прижать ее к своей груди, повалить на постель, почувствовать ее запах, ее тепло, раствориться в сиянии ее зеленых глаз, сверкающих гневом и любовью, отчаянием и нежностью.

Боясь поддаться искушению, он поспешил к выходу.

– Жоффрей, – крикнула она, – неужели мы попадемся в ловушку?

– Какую ловушку?

– Ту, которую приготовили наши враги.

– Какие враги?

– Те, которые решили нас разлучить, чтобы легче было нас уничтожить. И вот это случилось. Это случилось – мы разлучены.

Она бросилась к нему и положила руку ему на грудь, туда, где сердце.

– Любовь моя, неужели мы позволим им одержать такую быструю победу?

Он резко отшатнулся, боясь поддаться ей слишком быстро.

– Это уже чересчур! Вы ведете себя безрассудно, а потом меня обвиняете в том, что мое поведение лишено логики. Например, что за дикая мысль взбрела вам в голову в Хоусноке, когда вы отправились в английскую деревню?

– А разве не вы приказали мне это сделать?

– Я? Да никогда в жизни!

– Но тогда КТО?

Он посмотрел на нее, не говоря ни слова, пораженный пугающим предчувствием.

Несмотря на свой ум, Пейрак воспринимал то, что происходило вокруг него, как мужчина. Мужчины постигают мир разумом, а женщины руководствуются инстинктом, и движут ими космические силы.

Мужчины несутся вперед прыжками, как большие кошки. Они долго остаются неподвижными, затем внезапно прыгают вперед, разрывая тучи, открывая новые дали, раздвигая границы горизонта.

Именно так чувствовал себя Пейрак, когда голос Анжелики пробудил в нем вереницу страстных порывов, и он увидел, как все вокруг меняется, приобретает новое значение, новый вид. Да, им угрожает серьезная опасность. Однако его мужская логика отрицала возможность вмешательства потусторонних сил.

Но Анжелика не ошибалась. Она в большей степени, чем он, обладала мистическим чувством, и он знал, что с этим тоже надо считаться.

Но он продолжал сопротивляться.

– Все эти ваши предчувствия – вздор, – проворчал он. – Это было бы слишком просто. Неверным женам тогда достаточно было бы просто сослаться на вмешательство дьявольских сил. Может быть, это они, наши враги, сударыня, или воля случая направили в залив Каско вашего бывшего любовника, готового раскрыть вам свои объятия?

– Я не знаю. Но отец Вернон говорил, что, когда в дело вмешиваются дьявольские силы, случай всегда оказывается на стороне того, кто хочет зла, то есть нечистого, сеющего разрушения и несчастья.

– Кто такой этот отец Вернон?

– Иезуит, который привез меня на своей лодке из Маквойта в Пентагоет.

На этот раз Жоффрея де Пейрака словно поразила молния.

– Так вы попали в руки французских иезуитов? – вскричал он изменившимся голосом.

– Да! В Брансуик-Фолз меня едва не захватили в плен, чтобы отправить в Квебек.

– Расскажите мне об этом.

Пока она вкратце рассказывала ему о своих похождениях, он вдруг увидел мысленным взором великого вождя ирокезов Уттаке и услышал, как тот говорит:

«Ты обладаешь сокровищем, и у тебя его попытаются отнять». Но ведь он всегда подозревал, что именно через Анжелику ему будет нанесен удар?

Она была права.

Вокруг них рыскали враги, более хитрые и изворотливые, чем злые духи.

Граф больше не сомневался в этом, да и как было сомневаться – ведь под камзолом он хранил анонимную записку, которую передал ему неизвестный матрос вечером после сражения с «Сердцем Марии». Кусок пергамента, на котором было нацарапано:

«Ваша жена находится на островке Старого Корабля вместе с Золотой Бородой. Высадитесь на северном его берегу, чтобы они вас не увидели, и вы сможете захватить их врасплох в объятиях друг друга».

Разумеется, это козни злых духов, но эти духи, затаившись среди островов, сумели взяться за перо и вручить ему этот гнусный донос.

Он глубоко вздохнул. В его глазах все вдруг начало меняться, выстраиваться в другом порядке, и в этой неразберихе неверность Анжелики уже не казалась ему такой преднамеренной. Она попала в сети заговора, и этому способствовал случай. Было естественно, что такое женственное создание, как она, оказалось уязвимым, но под ее слабостью он разглядел необыкновенное мужество.

Он вспомнил ту ночь на острове, когда он издалека наблюдал за Коленом и Анжеликой и видел, как они борются с искушением.

Конечно, ему было неприятно признать, что его жену может прельстить другой мужчина, но он также понимал, что рассуждает, как неразумный юнец.

Фактом же оставалась ее верность, которую она еще раз доказала ему той ночью. А о том, что случилось на «Сердце Марии», он просто не желал ничего знать, хотя кое-какие слова Колена Патюреля более или менее объясняли случившееся.

Иногда ему казалось, что ему было бы легче простить ее за то, что она отдалась нормандцу, чем за один-единственный страстный поцелуй, потому что он хорошо знал, какой она бывает, когда подчиняется сладострастному порыву. Для нее поцелуй всегда значил больше, чем слияние темных глубин плоти, и она отдавалась ему более полно, чем близости, отдавалась всем своим существом. Такова была она, его непредсказуемая богиня! Она более охотно дарила свое тело, чем губы. И он был готов побиться об заклад, что с другими мужчинами все обстояло точно так же.

Он хотел бы думать, что ей нравится целоваться только с ним, но это тоже было глупостью и мальчишеством. Вот до чего она довела его, и это после долгих лет, когда он, руководствуясь благоразумием, хотя и отводил женщинам в своей жизни приятное место, не позволял им, однако, покушаться на его личное пространство.

Но бессмысленно думать о том, что прошло.

Лучше подумать о том, через какие опасности прошла Анжелика, какие ловушки ей расставляли. Необходимо во всем этом разобраться.

Он ходил перед нею взад и вперед, временами бросая на нее взгляд, который то смягчался, то опять становился суровым от размышлений и подозрений.

– Как вы думаете, почему отец Вернон отпустил вас?

– По правде говоря, я и сама не знаю. Возможно, за три недели плавания он убедился, что я не могу быть демоном Акадии, как воображают в Квебеке.

– А Мопертюи? И его сын? Где они сейчас?

– Думаю, их силой переправили в Квебек.

Граф взорвался.

– Все, на этот раз будет война! – вскричал он. – Хватит с меня борьбы исподтишка! Я поведу свои корабли на Квебек!

– Не делайте этого! Мы только потеряем там наши силы, а меня еще пуще прежнего будут обвинять в том, что я приношу несчастья. Нам нельзя разлучаться! Не дадим им одержать верх… Жоффрей, любовь моя, вы знаете, что вы для меня все… Не отталкивайте меня, иначе я умру от горя. Отныне, с сегодняшнего дня, я без вас ничто! Ничто!

Она, словно растерянный ребенок, протянула к нему руки.

Он крепко сжал ее в объятиях. Нет, он ее еще не простил, но ему не хотелось, чтобы кто-то ее у него отнял. Не хотел, чтобы ей угрожали, чтобы покушались на ее жизнь. На ее драгоценную и незаменимую жизнь.

Он сжимал ее все крепче, и она трепетала, охваченная радостью. Ее щека прижималась к его жесткой щеке, и ей казалось, что на них опустилось небо.

– Чудо! Чудо! – закричал вдалеке чей-то голос. – Чудо! Чудо!

Голоса слышались все ближе.

– Чудо! Чудо! Монсеньор, где вы? Идите скорее сюда. Это настоящее чудо.

Это был голос Жана Ле Куеннека. Он кричал во дворе под окном.

Граф де Пейрак разжал объятия и отстранил от себя Анжелику, как будто сожалея, что поддался порыву, который заставил его обнять ее, и подошел к окну.

– Что случилось?

– Настоящее чудо, монсеньор! Благодетельница… Та знатная дама, которая покровительствовала королевским дочерям. Ее считали утонувшей… Ну так она вовсе не утонула. Рыбаки из Сен-Мало подобрали ее на островке в заливе вместе с ее секретарем, там оказались еще матрос и ребенок, которого она спасла. Они плывут сюда на лодке… и уже входят в порт.