Текст книги "Небесная музыка. Луна"

Сравнивать музыку Джонатана с остальной популярной музыкой – это как сравнивать обычный кофе из «Старбакса» и его домашний кофе «По-восточному». С другой стороны, такой кофе – настоящий – способны по достоинству оценить только те, кто пробовал плохой.

Да и чтобы понять, что музыка хороша, нужно послушать много плохой музыки. И никак иначе.

Мы разговариваем обо всем на свете, и хоть знакомы совсем немного, мне кажется, что я знаю Джонатана тысячу лет, – с ним легко и комфортно, к тому же у нас много общего. А когда я говорю, что обожаю Элинор Фелпс, оживляется Саманта – оказывается, они подруги с самой юности! Мне даже показывают фотографии, на которых изображены молодые Элинор и Саманта, которая все еще стоит на своих ногах, а не ездит на коляске. Что с ней – я не знаю, а спрашивать неловко. Но что я знаю точно, так это то, что эта женщина – добрая и гостеприимная и очень любит мужа, неугомонных племянников и белую кошку, которая забралась мне на колени и с удобством устроилась, как на кресле.

– Ты очень понравилась Прелести, – говорит Саманта с улыбкой, – а ей нравятся далеко не все люди.

– Мы ей не нравимся, – обиженно говорит Элтон.

– Потому что вы ее гоняете, – строго смотрит на него Джонатан. Но эта строгость получается напускной, нестрашной. И мальчишки это отлично понимают.

– У меня тоже когда-то была кошка, – вспоминаю я. – Ее звали Колокольчик, ее подарил мне дедушка, но она сбежала… Эх.

– Расскажи о себе, – просит Саманта. – Ты родилась в Нью-Корвене?

– Нет, – отвечаю я. – Я приехала сюда учиться. А родилась я далеко отсюда и жила около моря. – И я называю родной городок, который находится на северо-востоке от столицы. Джонтан и Саманта почему-то переглянулись, но я не поняла, почему. Да и не придала этому факту никакого значения. Я рассказывала им о бабушке и о дедушке, о нашем доме, о том, как прекрасно бывает море в грозу, – за всю свою жизнь я видела столько молний, бьющих в воду, что это давно перестало пугать.

– А где твои родители? – спросил Джонатан, отхлебывая чуть остывший уже кофе.

– Их нет, – коротко ответила я, потому что не хотела рассказывать ничего о том, что никогда не видела отца, и о том, что матери глубоко на меня плевать. Для меня их действительно не было. Скорее, родителями я считала бабушку и дедушку, которые вырастили меня и воспитали. Как я считаю – достойно.

– Ох, Санни, так жаль, – говорит с сожалением Джонатан. – Я тоже рано лишился родителей и их поддержки. И знаю, как тяжело без них. Ты очень сильная девочка, что не сдалась и приехала воплощать свою мечту в Нью-Корвен. Как и я когда-то, – улыбается он далеким воспоминаниям.

А потом разговор плавно переходит на конкурс. И Джонатан пытается мне кое-что объяснить, бурно жестикулируя.

– Понимаешь, Санни, – говорит он. – Мир шоу-бизнеса – сложная жесткая система. В этой системе есть свои негласные правила. И одно из них гласит, что деньги стоят дороже таланта. Понимаешь, к чему я говорю это?

Я пожимаю плечами. Сказать, что понимаю, ничего не сказать. Но при воспоминании о конкурсе «Твой рок» вновь становится обидно. Мы ведь так старались! Мы перебороли себя и играли так, как играли бы для своих слушателей – с огромной отдачей. Мы видели, как они улыбаются, слушая нас, как постукивают пальцами по столу в такт нашей музыке. Мы были уверены в себе, а потом нас резко спустили с небес на грешную землю.

– Твоя группа выступала круто, вы зажгли этот унылый рассадник, поверь – я знаю, о чем говорю, – продолжает Джонатан. – В вас есть огромный потенциал, вы не просто талантливы, вы еще и техничны, что говорит о том, что вы серьезно подходите к музыке, много репетируете – хотя чего еще ждать от студентов Хартли? Кто написал музыку? – неожиданно спрашивает он.

– Ну, я, – приходится отвечать мне.

– Я так и знал! – восклицает Джонатан. – Так и знал, что ты! В этой музыке – твой четкий отпечаток.

Не знаю, что он имел в виду под этим.

– Но мы все вместе работали над ней, – добавляю я. Парни реально много вкладывались.

– В общем, надеюсь, ты понимаешь, что вы были если не лучшими, то одними из лучших? – спрашивает композитор. – Когда я пришел домой, я рассказывал о вас Саманте.

– Да, Джонатану вы очень понравились, – спокойно подтверждает она – ее рука покоится на его колене. – И он был вне себя от ярости.

– Почему? – удивленно спросила я, перестав почесывать кошку, и она негодующе коротко мяукает.

– Потому что вас с самого начала решили не брать, – резко ответил он. В его глазах появился нехороший блеск.

– Почему?! – восклицаю я, чувствуя себя наивной, обманутой дурочкой.

– Правило шоу-бизнеса, Санни, – деньги дороже таланта. Кое-кто заплатил за первое место. Кое-кто, кто был не достоин его. Я выступил против. Естественно, мой голос не учли – четверо против одного, – жестко ответил Джонатан. – А потом не пропустили вас – снова вчетвером. Потому что в игру вступил еще один железный закон мира шоу-бизнеса: конкурентов нужно топить. Уолтер заявил, что вы слишком сильно похожи на победителей: трое парней и солистка-девчонка. Кроме того, вы были слишком индивидуальны – а значит, вами будет трудно управлять. В таких конкурсах обычно побеждают либо нужные люди, либо крепкие середнячки, потому что из действительно талантливых людей сложно лепить что-то для себя, да и современное общество за редким исключением предпочитает «среднюю» музыку, «средние» фильмы и «средние» книги – не все воспринимают новшества, которые несут в себе гении. Вот так оно и вышло – вы не платили денег, вы не были чьими-то знакомыми, вы просто были слишком талантливы, – с горечью закончил Джонатан. – Но я думал, что вас засунут хотя бы в десятку! Но нет… Уолтер ублюдок.

– Санни, не переживай, дорогая, – сказала сочувственно Саманта. – Джонатана тоже никто долгое время не воспринимал всерьез. Он даже не смог закончить Хартли из-за финансовых трудностей: в те времена его музыку никто не покупал, а больше ничего он делать не умел.

– И не хотел, – рассмеялся Джонатан. – Я был весь в музыке, весь, с головы до пят.

– Ты и сейчас в ней, милый, – ласково сказала Саманта. – И я очень тобой горжусь.

– Благодарю, любовь моя, – поцеловал ей ладонь Джонатан и снова обратился ко мне: – Поэтому, Санни, ты должна понимать – вашей вины в том, что вы не победили, – нет. И не отступаться от своего. Продолжать играть дальше. Чем больше вы в музыке – тем больше ее в вас.

– А мы и не собираемся опускать руки! – весело сказала я, продолжая гладить задремавшую на моих коленях кошку. – Нет, мы, конечно, вчера с горя напились. Но уже завтра мы снова соберемся на очередную репетицию.

– Молодцы, – хлопнула в ладони Саманта. – Я уже хочу послушать, что вы играете!

– Я могу поговорить с кое-кем насчет вас, – неожиданно сказал Джонатан, задумчиво потирая подбородок. – А если вы исполните песню, которую написал я… У вас появятся очень неплохие шансы на…

– Нет, – вдруг сама не понимая зачем, сказала я, перебивая композитора. – Спасибо, но нет. Мы сами. Мы всего добьемся сами. Но если вы достанете мне автограф Элинор – я буду счастлива!

Супруги Тейджер почему-то переглянулись и рассмеялись.

– И вообще, вы, конечно, делаете крутую музыку, но вы будете настаивать на определенном исполнении, а я наверняка буду видеть ее иначе, – наморщив носик, добавила я.

– Джонатан только с виду мягкий, – согласилась Саманта. – Но всегда очень давит на своих исполнителей. Помню, они однажды так поругались с Элинор, потому что она и ее музыканты хотели несколько иначе расставить акценты в какой-то песне.

– Они хотели ее испоганить, а не акценты расставить, – пробурчал Джонатан и незаметно показал мне большой палец, поднятый вверх, словно мое решение ему было очень созвучно. А потом из гостиной раздались вопли – Элтон и Питер разбили какую-то вазу, и я помогала домработнице, которая вынырнула словно из тени, убирать осколки. Рядом на мальчишек вопил Джонатан и волновалась Саманта – боялась, что мы поранимся. Прелесть – так звали кошку, крутилась тут же, норовя поймать Джонатана за лодыжку, отчего он еще громе начинал возмущаться.

Почему-то на душе было легко и спокойно.

Из гостей я выхожу спустя несколько часов – в чистой одежде, сытая и довольная. Общение с Джонатаном, Самантой, мальчишками и белоснежной Прелестью сказалось на мне крайне положительно. Я словно зарядилась бодростью и верой и теперь хотела поделиться их частью с парнями. Мы не должны опускать руки!

Джонатан любезно предлагает довезти меня до дома, но я отказываюсь – не стала злоупотреблять гостеприимностью хозяев. И сказав, что доберусь сама, выхожу из квартиры Тейджеров, обменявшись с ними телефонами и заверив, что мы обязательно еще встретимся.

Во второй раз за день оказавшись в знакомом уже светлом холле и не чувствуя себя беглянкой-преступницей, я подхожу к огромному, во всю стену, окну, любуясь урбанистическим пейзажем и с тоской вспоминая свой телефон, оставшийся у Лестерса. Не то чтобы он был дорогим, но в нем остались фотографии, музыка и кое-какие заметки, которые я не успела перенести на ноутбук.

Может быть, стоит вернуться и попросить телефон обратно? Или там все еще ведется съемка?

Стоило мне лишь подумать об этом, как дверь квартиры Лестерса широко распахивается, и оттуда выходят несколько мужчин – судя по всему, съемочная команда. Единственный, кого я узнаю, – это Хью. Ну и конечно, среди них и сам Лестерс, провожающий телевизионщиков.

Они не обращают на меня внимания – должно быть, решили, что я живу здесь. Все, кроме одного, я чувствую на себе его злобный взгляд. Тут и ума особого не нужно, чтобы понять – мою спину прожигает взгляд актеришки.

Телевизионщики садятся в оба лифта и уезжают, а я словно приросла к одному месту – ехать с ними мне совершенно не хочется, а где лестница, понятия не имею. Но я совершенно не удивляюсь, когда над ухом раздается противный голос Лестерса:

– Рыжий Франкенштейн собственной маленькой и очень пакостной персоной. Какого черта ты здесь делаешь?!

– Тебя жду, – не стала я рассказывать ему про Джонатана. – Отдай мой телефон.

– Больше тебе ничего не отдать? – интересуется он, подходя ближе.

– Телефон, пожалуйста, – цежу я сквозь зубы и снова вспоминаю наши ночные поцелуи – нежные и страстные, которые едва-едва не переросли в нечто большее. Я никогда и никого не целовала с таким упоением. И я никогда не хотела, чтобы просто поцелуи переросли во что-то другое. Яркое, как пламень, и бесконечное, как небо.

Хорошо, что во всем виноват алкоголь! Никогда не буду пить абсент.

– Ты еще кое-что забыла, кроме телефона, моя сладкая беглянка, – хмыкает Лестерс. – Кое-что алое.

– Оставь себе, мой господин, – отмахиваюсь я, пытаясь выглядеть уверенной и не желая казаться смущенной. – Любуйся. Или что ты там обычно с этим делаешь?

Он хмыкает, пристально глядя мне в глаза.

– Иди сюда, – вместо ответа требовательно говорит Лестерс и, вдруг схватив меня за плечи, целует. Я так теряюсь, что не сразу отпихиваю его от себя и пытаюсь вмазать. А он уворачивается от удара.

– Совсем охренел?! – шиплю я как змея и демонстративно тру губы.

– Так и думал – просто был пьян, – говорит странную фразу он, сует мне телефон и уходит в квартиру, громко хлопая дверью.

Я засовываю телефон в карман, пинаю его дверь и иду к лифту.

 
Я выпью твои поцелуи,
Несмотря на злость и презрение.
Я больше ничем не рискую –
Ты – лучший экстракт вдохновения.
 

Глава 11. Время больших надежд

– Когда придет зима? Ненавижу сентябрь.

– Она придет, когда умрет осень.

Ты готова убить ее сама?

То, что придурок Лестерс перепутал наши телефоны и всучил мне свой вместо моего, я понимаю только тогда, когда уже еду домой в такси. Мы как раз стоим в большой пробке, растянувшейся на всю Вторую авеню, и я решаю позвонить Кирстен и Лилит – наверняка они вновь озадачены моей очередной пропажей. Однако вынув из кармана джинсов телефон, я лишь ухмыляюсь – не мой. Похожий, с таким же гладким и блестящим черным корпусом, одинаковым размером экрана, но не мой.

Мой – довольно дешевый, с претензией на качество и явно позаимствованным у более популярных моделей дизайном.

Его – достаточно дорогой, с обязательным логотипом известной марки на задней панели, из последней линейки смартфонов.

И я не знаю, как Лестерс перепутал телефоны. Еще более удивительно для меня, что я сама не заметила подмены. Гадкий голосок в моей голове ехидно спрашивает: «А может, ты не хотела замечать этого? Может быть, тебе нужен был еще один повод встретиться с ним, а?» Но я отмахиваюсь от него. Ничего подобного.

Я включаю телефон – никаких паролей и отпечатков пальцев – и вижу заставку – в зеленом саду под солнцем сидят на скамейке темноволосая женщина в бледно-травянистом платье, очень похожая на Лестерса, и двое детей: худая девочка лет двенадцати и мальчик лет восьми с полукруглой челкой. Девочка улыбается, обнимая брата, а он смотрит в камеру чересчур серьезно, сложив руки на выпирающих коленках. Я узнаю в мальчике Лестерса. И ухмыляюсь – надо же, из такого забавного ребенка он вырос в самого себя: самоуверенного и наглого.

Должно быть, Лестерс очень любит своих родных, раз поставил фото с ними на заставку. Это мило. На моей заставке стоит старый снимок, где я, бабушка и дедушка делаем селфи.

Я пытаюсь набрать свой номер и обнаруживаю, что записана в его адресной книжке как «Рыжий Франкенштейн». Лестерс, что, тронулся?! А еще я вижу, что в его контактах не так-то много людей – всего человек двадцать. Есть нормальные: «Мама», «Сестренка», «Хью», «Менеджер», «дядя Джо», «дружище Джастин Харрелл» (известный телеведущий), «Лесли Хоукинс» (известная актриса»), «Марк Уолш» (известный режиссер), «Роберт Хадсон» (известный актер). А есть откровенно издевательские: «Говорящая голова», «Большое седло», «Вселенская тупица»… «Не брать трубку» веселит меня больше всего. Наверняка там кто-то весьма доставучий. Может быть, глава его фан-клуба?

Я тихо смеюсь, вызвав подозрительный взгляд у молчаливого таксиста, и звоню на свой телефон. Однако он вырублен – либо села батарея, либо его отключили. И судя по всему, Лестерс еще не догадался о подмене. С досады я кидаю мобильник Лестерса рядом с собой на кресло. Ну как так-то?! Потом, мысленно успокоив себя, беру его в руки вновь, и в это же время в один из мессенджеров приходит сообщение от некой Келли Джозеф:

«Спасибо за помощь, мистер Лестерс! Мы благодарны вам за такую поддержку и доброту! Вы – настоящий Длинноногий дядюшка. Вы можете всегда рассчитывать на меня и на весь «Гризли и коала»!»

Я не хочу читать сообщение, но не успеваю отвести взгляд. Сначала мне становится смешно: это Лестерс-то – добрый Длинноногий дядюшка? А потом вспоминаю, что «Гризли и коала» – это какой-то фонд помощи детям, кажется, пережившим насилие. Если честно, меня удивляет то, что Лестерс помогает кому-то, он ведь кажется настоящим высокомерным козлом, у которого не все дома. Ладно – хорошо целующимся козлом. А потом я думаю, что, должно быть, он и не такой уж плохой.

А затем его телефон совершенно не вовремя садится, и остальные тайны звезды Дастина Лестерса мне становятся недоступны. Но не очень-то и хотелось. Откинувшись на спинку сиденья, я еду по пробкам домой – а все спасибо Хью, подсунувшему деньги на такси. Мы медленно едем по Вест-Чарлтону, одному из самых оживленных и популярных как у туристов, так и у жителей города районов.

Нью-Корвен, который я вижу за окнами, притягателен и красив, как на открытках. Я вижу величественные небоскребы, стрелами возносящиеся к небесам, блестящие витрины магазинов, бутиков и ресторанов, великолепный Кёрби-центр – моя мечта, где расположена музыкальная школа Фэрланд. Однако, как обычно, индустриальный пейзаж вызывает у меня странное чувство тоски. Я начинаю скучать по вольному морю и думаю, что нужно позвонить тете и брату, которые сейчас живут в доме бабушки и дедушки. Может быть, я приеду к ним – они давно ждут меня, а не виделись мы с прошлого лета. Зато перезваниваемся раз в неделю. Да и по мисс Вудс я тоже соскучилась – а она безумно горда тем, что одна из ее учениц (она говорит, что любимая ученица) учится в Хартли.

Домой я приезжаю не скоро. Примерно за пару кварталов, рядом с метро, я прошу остановиться и иду пешком – очень хочется размять мышцы. Сейчас бы включить плеер и, слушая музыку, неспешно идти вперед, однако приходится довольствоваться звуками улицы: голосами, смехом, звонками мобильных, шуршащими шинами, ревом моторов, гудками, стуком каблуков, лаем собак, шелестом крон… В этих звуках тоже есть свое очарование. И даже они могут вдохновить на создание музыки.

Неподалеку от дома встречаю курящего Чета, у которого в руках пакет – он был в супермаркете, куда его отправили Лилит и Кирстен. Чет ночевал у нас, но проснулся слишком поздно, когда остальные уже ушли. И девчонки решили использовать его в качестве доставщика еды. Видя меня, он останавливается.

– Куда ты делась? – изумленно всматривается в мое лицо Чет. – И откуда возвращаешься? Твои подружки снова разводят панику – думают, что ты пропала. Я тебе звонил – ты не брала трубку. А когда звонили остальные – отрубила телефон.

– Ты беспокоился обо мне? – спрашиваю я с улыбкой.

– Я беспокоился о будущем нашей группы, – ворчит он. – Серьезно, где ты была, Ховард?

Не то чтобы Чет рассержен, но видно, что он беспокоился обо мне. Это приятно. И я в порыве чувств обнимаю его за шею. Его обнимать приятно – он сильный и высокий, настоящая стена, которая может защитить, отгородить от остального мира. Чет, как истинный Плохой Мальчик, знает это и беззастенчиво пользуется.

– Эй-эй, не вешайся на меня, детка, – весело говорит он, хлопая меня по плечу. – Иначе кто-нибудь подумает, что ты – моя девушка.

Я отстраняюсь и беру его за руку, краем глаза замечая, что неподалеку от нас останавливается неприметная машина.

– Пусть думают, – говорю я в шутку. – Ты же знаешь, если я не найду парня до тридцати, им станешь ты, Далтон.

Это наша старая шутка. Чет для меня как брат и относится ко мне как к сестре.

– До тридцати пяти, – поднимает он вверх руку с пакетом. – Не раньше. Так где ты была, Ховард?

Не успеваю я и рта раскрыть, как слышу гудок – сигналит та самая машина, которая остановилась рядом с нами. Заднее окно наполовину открывается, и оттуда высовывается рука, которая указывает пальцем на меня и раздраженно манит к себе.

– Это еще что за?.. – приподнимает брови Чет. Я не сразу понимаю, кто это, и пожимаю плечами.

Окно открывается полностью, и оттуда в довесок к руке высовывается голова в кепке и в темных очках.

– Рыжая, – отрывисто шипит голова. – Рыжая! Франкенштейн!

И меня снова манят к себе повелительным жестом. Все понятно. Дастин Лестерс понял, как поступил с телефоном, и приехал по мою душу. Мне весело и злобно одновременно.

– Рыжий Франкенштейн! – не успокаивается Лестерс, но из машины на оживленной улице выходить не спешит – боится, что его звездную мордашку узнают прохожие.

– Я ему сейчас эту кепку на задницу натяну, – мгновенно закипает Чет, думая, наверное, что кто-то пытается подцепить меня на улице. Однако я успокаиваю его:

– Все нормально. Это мой знакомый. У него тут… – Я касаюсь кончиком указательного пальца виска. – Не хватает.

– Чего не хватает? – не понимает Чет, прожигая машину жгучим взглядом. Он, конечно, жуткий бабник, но друг хороший.

– Запчастей, – отвечаю я. – Подожди меня, я сейчас переговорю с этим ненормальным. И вернусь, о’кей?

– О’кей. Только быстро, Ховард, – предупреждает меня Чет. – И если что – только крикни.

Я киваю и быстрым шагом направляюсь к машине.

– Залазь, – свистящим шепотом велит Лестерс и закрывает окно.

Мне приходится садиться на заднее сиденье. Впереди – тот самый ночной водитель, рядом – сам актеришко в спортивном костюме и кепке, правда, уже снял солнцезащитные очки. Лестерс тотчас поворачивается ко мне, и лицо его – возмущенное. Как будто бы я виновата в чем-то!

– Ты что, собаку подзываешь?! – спрашиваю я не менее возмущенно.

– Я не виноват, что ты намеков не понимаешь! Могла бы и сразу подойти, а не стоять столбом, – не чувствует он никакой вины.

Я думаю, что сейчас Лестерс начнет говорить о телефоне, но он меня удивляет:

– Рассказала своему парню, где была ночью?

– Что-что? – не сразу понимаю я, а потом расплываюсь в улыбке – тупой Лестерс принял Чета за моего парня. Забавно!

– Твой дружок знает, с кем ты ночевала? – продолжает Лестерс.

– У нас свободные отношения, – устало отвечаю я, хотя на самом деле я – жуткая собственница и не смогла бы делить своего парня с кем-либо еще.

Лестерс морщится, явно не веря в мои слова.

– Не пытайся вывернуться наизнанку, рыжая. Изменила своему дружку и довольна?

– У нас ничего не было, опомнись, – резко отвечаю я.

– Кроме того, что мы кое-чем обменялись, – хмыкает Лестерс, играет бровями и говорит: – Я где-то читал, что если девушка носит алое белье, то она страстная и…

Продолжить дальше он не успевает – я закрываю ему рот ладонью.

– А я где-то читала, что если парень носит серое, у него проблемы с…

Лестерс не без труда отрывает мою ладонь от своего лица и сам пытается закрыть мне рот. Я кусаю его, и он одергивает руку.

– Совсем сдурела, рыжая? Вот же бешеная! Отдавай мой телефон! – рявкает Лестерс.

– Да пожалуйста! – достаю я мобильник. – А ты мне – мой.

Мы обмениваемся телефонами, глядя друг другу в лицо, словно оба боимся подвоха. Но все проходит хорошо.

Водитель смотрит на нас странно – судя по всему, с трудом сдерживается от смеха.

Перед тем как выйти, я внимательно смотрю на Лестерса – так внимательно, что он начинает нервничать.

– Что?! – спрашивает он нервно.

– У тебя тут кое-что… – ласково говорю я, двигаясь к нему все ближе и ближе.

– Что? – с подозрением спрашивает он.

– Вот тут, – указываю я себе на щеку.

– В смысле – тут? Зубная паста, что ли?

Пока Лестерс пытается сообразить, я быстро его целую, чуть прикусывая нижнюю губу. Одну руку я запускаю ему в волосы, чувствуя себя настоящей Королевой Поцелуев, а когда он пытается, сам того не понимая, обнять меня, хлопаю ему сразу по обеем щекам, реактивно выскакиваю из машины и хлопаю дверью – назло актеришке. Хоть так я смогла ему отомстить.

– Не западай на меня, красавчик, – говорю я ему в резко опустившееся окно. Подмигиваю и ухожу, почему-то чувствуя себя победителем.

– Она тебе изменяет, чувак! – кричит не своим голосом Лестерс Чету, и машина спешно уезжает. Я уверена, что он бесится!

– Что это было? – спрашивает Чет.

– Ревнует, – говорю я и со смехом рассказываю ему все: как очнулась дома у незнакомого парня, «забыв» упомянуть, что этот парень – знаменитый актер, как мы случайно поменялись телефонами, как я попала в гости к композитору.

– Вынос мозга, – выносит свой вердикт уже около дома Чет. – Слушай, если этот урод будет тебя доставать, просто скажи мне. И я решу эту проблему.

– Спасибо, приятель, – смеюсь я.

Эту же историю я рассказываю Лилит и Кирстен уже дома, чем очень их смешу.

Уже на следующий день со мной связывается Джессика – помощница миссис Мунлайт, и вскоре я и трое гитаристов начинаем репетировать то, что нам предстоит сыграть на благотворительном балу. Одновременно мы репетируем в группе – неудача в конкурсе подкосила «Связь с солнцем», но не уронила на колени, и мы готовы идти дальше. Мы ведь солнечные, как заметила Кирстен. А солнце кажется особенно ярким после темной ночи.

Все будет хорошо. Все идет так, как надо. Впереди – выступления в клубах, благотворительный бал богатых, концерт «Красных Лордов» и моя поездка в родной городок.

Я не надеюсь на это – я верю.

…В следующий раз я и Дастин Лестерс встречаемся через пару недель совершенно неожиданным для обоих образом. И это – словно проклятье.

* * *

Дастин откидывается на спинку сиденья и молча вертит на пальце простое серебряное кольцо. Он зол. Он безумно зол. Мало того, что эта девица споила его, так еще и унизила по всем фронтам.

Во-первых, притащилась к нему в дом, словно настойчивая фанатка, и залезла в его кровать. Слава богу, у них ничего не было! А если бы было, Дастина распирало бы от ярости.

Во-вторых – и это взаимоисключающе, – его распирает от ярости, потому что ничего не было. А ведь могло бы, могло! Тогда бы он чувствовал себя победителем.

В-третьих, из-за нее у него была куча неприятностей. Когда придурок Ларри полез под кровать, Дастин думал, что у него сердце выпрыгнет из груди. А потом, когда ведущий лишь пожал плечами, сказав, что ему показалось и ничего (никого) под кроватью нет, Дастина охватило такое изумление, что он едва не потерял дар речи. И успокоился только тогда, когда Хью быстро все ему объяснил. А потом еще выяснилось, что они поменялись телефонами – в этом, вообще-то, был виноват сам Дастин, но признаваться в этом он не хотел.

В-четвертых, у рыжей есть бойфренд – тот смазливый тип с татуировками, которому она только что вешалась на шею. Дастин видел это и в сердцах пнул переднее сиденье, весьма удивив своего водителя. Непонятным образом это как-то ущемляет чувство собственности Дастина. Как рыжая так легко и просто забыла его – знаменитого актера, променяв на того придурка?

Ведь – а это в-пятых – он весь этот гребаный день ловит себя на мысли, что думает о рыжей. О том, как она целуется, о том, какие у нее мягкие, но не податливые губы, о том, как она обнимает – словно в последний раз.

Рыжая, что, ведьма?

И какого она его поцеловала?! Нет, какого ему это понравилось?!

Дастин, нервно стуча пальцами по колену, решает больше о ней не думать, но разум, как по команде, выдает картинку, где с нее падает одеяло. Помимо воли актер расплывается в довольной улыбке. Потом, правда, вспоминает, что Ларри думает, будто он носит женское белье, и опять мрачнеет. Ему хочется позвонить Санни и высказать все, что он о ней думает.

– Заедем в «Макдоналдс», – командует водителю Дастин, решив, что лучше поест. Глядишь – успокоится.

– Джим велел сразу ехать на съемочную площадку, – пытается вежливо возразить тот.

– Плевать! – машет рукой Дастин. – Хочу жрать.

– Но…

– Без но. Я твой босс или Джим?! И дай-ка мне лучше зарядку. Телефон сел.

Дастин протирает мобильник влажными салфетками – на всякий случай. Мало ли что Франкенштейн делала с ним? И снова стучит пальцами по колену.

Когда они почти доехали до ближайшего «Макдоналдса», телефон начинает звонить. И Дастин, почему-то думая, что это Санни, спешно берет его в руки. Однако это Диана, и он, поморщившись, сбрасывает звонок.

С кем-кем, а с этой девчонкой он общаться не будет – себе дороже. И дело не в том, что она не привлекает его, хоть и довольно красива, дело в том, что Диана – дочь Того-Самого-Мунлайта, а связываться с ним Дастин не готов. Нет, если бы он, конечно, влюбился в нее и все дела, тогда бы пошел на это, но… Слишком много но, а ему не нужна вся эта морока.

Да и в любовь не верит – после предательства Сальмы.

Зато точно знает, что фастфуд – это отлично!

* * *

Диана ждет благотворительный бал с нетерпением и замиранием сердца.

Она знает, что ни за что не упустит шанс, который дал ей отец. И ей до сих пор не верится в то, что он пошел на подобное. С его стороны это большое милосердие, которого не ожидала ни она, ни мать, и, наверное, сам отец не ожидал этого от себя. С одной стороны, Диана рада этому, а с другой – не понимает, что двигало ее железным папочкой. Явно не любовь к единственной дочери. Почему-то она думает, что в этом замешана Санни Ховард, которая смеялась с ее отцом в саду и которой он также решил дать шанс. Для Дианы это дико – Николас никогда не отличался особым милосердием и желанием помочь близким. Даже все эти благотворительные мероприятия были ширмой – то ли для отмывания денег, то ли для создания положительного образа, о котором так печется отец. А еще она чувствует свое превосходство – он хотел дать шанс Санни, а дал его тем, кого хотел уничтожить, – друзьям Дианы. И Уолтер занимается продюсированием «Стеклянной мяты», объявив их победителями конкурса «Твой рок». Ни Уолтер, ни отец ничего не заподозрили. По словам Лианы, которая усердно все докладывала Диане, все шло замечательно.

Думая об этом, Диана не может сдержать улыбки. Она незнакома с Санни лично, не знает эту рыжую девушку как человека, но чувствует, как та раздражает ее – своей яркостью, своим талантом, своей свободой, которой может пользоваться как угодно. Диане нравится чувствовать себя лучше хоть в чем-то. Она не сразу понимает, что пытается соревноваться с Санни, с совершенно незнакомым человеком, а когда понимает – чувствует глухое раздражение. Почему она вообще должна доказывать, что лучше ее? Потому что та учится в Хартли, выступает со своей группой и воплощает в жизнь желания самой Дианы? Потому что с ней отец смеялся, а Диане никогда даже не улыбается?

Диане кажется, что Санни украла ее мечту.

А еще она снова ощущает себя двуличной, но пытается забыть это неприятное липкое чувство.

Чтобы забыть обо всем, Диана сосредотачивается на музыке. И на том шансе, который любезно подарил ей отец.

Несмотря на уговоры врачей и преподавателей, она, еще не долечив ангину полностью, начинает усиленно заниматься вокалом вместо того, чтобы молчать. Матери же говорит, что все в порядке, и докторов заставляет говорить то же самое – с юной мисс Мунлайт они особо и не спорят – себе дороже. Фониатр осторожно предупреждает Диану, что у нее могут быть большие проблемы со связками, если она продолжит в том же духе перенапрягать голосовой аппарат, но Диана отчетливо дает ему понять свою неправоту: «Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы я быстро восстановила голос и в дальнейшем не имела с ним проблем. Вам платят достаточно большие деньги за вашу работу». Фониатр еще более осторожно говорит, что за последствия нельзя отвечать и для последующих занятий вокалом ей лучше всего помолчать несколько недель, а то и месяц. И даже грозит тем, что у нее могут появиться певческие узелки на связках. Но Диану это ужасно злит – этот идиот в белом халате ничего не понимает! Он не понимает, что другого шанса отец ей не даст! Или она запоет и покажет отцу, на что способна, или он отправит ее подальше из страны, лишив даже возможности мечтать о сцене! Ее никто не понимает. Никто.

Винить себя в том, что она заболела из-за побега, Диана не хочет. В глубине души она понимает это, но признаваться самой себе слишком тяжело. Это добьет ее морально – осознание того, что она сама себе сломала жизнь. Ей и так тяжело – из-за друзей, из-за Дастина, который, как и прежде, игнорирует ее, из-за непонимания себя самой.