Текст книги "Небесная музыка. Луна"

Глава 14. Бал двух королев

Кто путает рассвет и закат, может легко спутать луну и солнце.

Мы с Четом успеваем в самый последний момент. Добегаем до дома, хватаем чехлы с гитарами и садимся в гольфкар вместе с ничего не понимающей Сью и злым Нейтаном. На нас весьма удивленно смотрит помощник распорядителя, но ничего не говорит. И мы молча едем к вилле, рассекая наползшую с моря тьму. Звезды все так же загадочно светят с неба, а особняк вдалеке все так же ярко сверкает в огнях подсветки и от того еще больше кажется сказочным замком. Замком, в котором собралось множество королей и королев. И где-то среди них принц Лестерс – в меру прекрасный и не в меру надменный.

Почему-то сейчас я вспоминаю его без неприязни – в ушах до сих пор стоит его короткая неожиданная исповедь. И мне даже жаль его немного. Но это не значит, что он мне нравится. Или что я хочу встретиться с ним. Я и сама не знаю, что это значит.

Чет молчит – ничего больше не говорит про какую-то свою любовь. Но продолжает все так же загадочно и пьяно улыбаться, глядя в даль. Его глаза странно блестят, и я не понимаю, что случилось. Я и Нейтан, который, видимо, с трудом сдержался, чтобы не врезать Чету за опоздание, несколько раз спрашиваем его, что произошло. А он только отмахивается и начинает тихо смеяться в кулак. Я все-таки надеюсь, что он ничего не употреблял, – Чет безумно странный!

Когда мы попадаем в знакомую оркестровую комнатку, оказывается, что произошла накладка – на балконе выступает джазовая певица со своими музыкантами, а потом должны выступить кто-то еще и нам надо подождать. Нас не отвозят обратно в гостевой дом – нет смысла, а просят подождать. Сколько придется ждать – не говорят. Рация помощника распорядителя разрывается от голосов, и он, оставив нас одних, убегает выполнять очередные важные поручения.

Мы сидим на кожаном диванчике, слушаем качественный расслабляющий джаз и ждем. У Сью смыкаются ресницы, Чет мечтательно улыбается стене напротив, мы с Нейтаном вяло переговариваемся. Почему произошла такая накладка – непонятно. Перед нами, естественно, никто не отчитывается и не извиняется. Мы – наемные работники, однодневные музыканты, а не гости – вот им достается все: и извинения, и улыбки, и внимание. Но меня это нисколько не расстраивает – я все прекрасно понимаю. И только слова Лестерса вспоминаются вновь и вновь. Я воспринимала его как хозяина жизни, а оказалось, что он – такой же, как мы. Только костюм у него дорогой и часы стоят, как все наши ценные вещи вместе взятые.

– Боже, сколько еще? – вяло потягивается Нейтон. Я пожимаю плечами.

В какой-то момент я решаю немного размяться. Сначала рассматриваю оркестровую комнату, шагая по периметру, затем выхожу в ярко освещенный пустой коридор, по которому нас проводили в это помещение. Я вижу несколько дверей, из той, которая слегка приоткрыта, вырывается сквозняк – я чувствую морскую свежесть, что порядком оживляет меня, и шагаю в эту дверь, словно Алиса в Зазеркалье.

Я оказываюсь еще в одном коридорчике – полутемном, по которому гуляет морской ветер, поднимаюсь по лестнице, с тайной надеждой толкаю еще одну дверь и – о, чудо! – я оказываюсь на балкончике третьего этажа, вид с которого выходит на ночное море. Оно шумит, словно живое, зовет к себе, манит прибоем, и я завороженно смотрю на черную воду, над которой зависла неровная круглая луна. Где-то вдалеке, почти на горизонте, горят огни яхты.

Море… Наконец-то я вижу его. Чувствую.

Я с наслаждением расстегиваю пиджак, снимаю туфли, распускаю волосы, и соленый ветер тотчас начинает играть с ними. Пусть хотя бы минуту, но я хочу почувствовать себя свободной.

Опираясь вытянутыми руками о перила, я разглядываю лунную дорожку в воде, наблюдаю за тем, как волны лижут берег, и встречаюсь с морем глазами – мне чудится, будто блики на воде сложились в лицо.

Интересно, какую музыку слушает море? А небо?..

Ночью кажется, что море и небо сливаются воедино. И песня у них – одна на двоих. Особенная.

Я вслушиваюсь в мерный шум моря и едва различимый шепот неба. И на меня накатывает особенное состояние – нечто среднее между отрешенностью, расслаблением и чувством парения. Кажется, что время застыло, а пространство затянулось прозрачной пленкой – реальность стала иной, особенной. Я называю это состояние предвдохновением. После того, как я прихожу в себя, запуская время и пространство в прежнем режиме, создавать музыку становится легко и просто.

…Я и сама не замечаю, как начинаю петь морю одну из любимых песен Элинор Фелпс – «Все огни небес», саундтрек к оскароносному фильму конца девяностых «Возмездие Хлои». И фильм, и песня стали прорывом, которого никто не ожидал. А режиссер, актриса, сыгравшая главную героиню, и исполнительница саундтрека – все они обрели известность. Моя бабушка очень любила эту драму, часто пересматривала и каждый раз плакала, а дедушка ворчал, что незачем рыдать из-за какого-то там кино – оно же ненастоящее. Фильм я смотрела вместе с бабушкой, но куда больше меня пленял не сюжет и жизненные перипетии героини, а музыка. И в особенности я любила эту песню: драматичную и звучную, очень эмоциональную, посвященную силе любви.

Я пою ее, ничего не замечая.

И море слушает меня внимательно – даже волны стали меньше, а луну наполовину закрыли дымчатые облака. Я знаю, что морю нравится, и потому пою все громче и проникновеннее, вкладывая все свои эмоции.

Я не сразу понимаю, что это – моя ошибка. Одна из самых больших в жизни. А может, это моя удача – шанс для тех, кого я люблю.

Я самозабвенно продолжаю, растворяясь в знакомой с детства мелодии, и только в самом конце осознаю, что петь начала из-за того, что в Бальном зале играет «Все огни небес». И ее поет сама Элинор Фелпс. Вернее так – я пела вместе с самой Элинор Фелпс.

Нет, сначала я думаю, что это играет запись знаменитого саундтрека. А потом до меня доходит, что в таком месте, как вилла Мунлайтов, никто не станет включать колонки. Элинор Фелпс исполняет свою песню сама. Вживую. Она здесь. Совсем рядом со мной.

Это заставляет что-то внутри меня взорваться ярким фейерверком восторга, и первый мой порыв – бежать обратно в оркестровую комнату, в которой Элинор появится после окончания песни.

Я замолкаю на полуслове, натягиваю пиджак, обуваюсь и спешно ухожу с балкончика, на ходу завязывая волосы в хвост и предвкушая свою скорую встречу с Элинор. А ведь я даже подумать не могла, что любимая певица будет тут! И для меня это что-то невероятное.

Однако едва я спускаюсь с лестницы, как в полутемном коридоре натыкаюсь на стремительно появившуюся женскую фигуру.

– Это ты пела? – резко спрашивает меня знакомый голос. И я узнаю миссис Мунлайт – ту, которая и наняла меня для этого вечера. Она выглядит как настоящая современная королева: уверенная, грациозная, с красивой осанкой и изящными кистями рук. Шоколадные волосы собраны в высокую прическу, в которой сияет изящная диадема, серо-жемчужное платье с одним обнаженным плечом подчеркивает женственность фигуры, отличный макияж и украшения придают определенный лоск. Однако выражение лица миссис Мунлайт меня откровенно пугает. В ее глазах плещутся страх, беспокойство и злость. И если честно, мне становится не по себе от ее сдвинутых к тонкой переносице бровей, сжатых в одну полосу губ и взгляда.

– Я спрашиваю – это ты пела? – цепко хватает меня за руку миссис Мунлайт.

– Почему вы спрашиваете? – говорю я, ругая себя за беспечность. Вот глупая, наверняка кто-то услышал, как я пела! И если за мной прибежала сама хозяйка этого грандиозного вечера, я кому-то помешала.

– Отвечай, – шипит дикой кошкой миссис Мунлайт. Мою руку она не выпускает.

– Я, – признаюсь я.

Кажется, она удовлетворена ответом.

– Замечательно, – шепчет миссис Мунлайт себе под нос и вдруг тянет меня за собой. – Идем.

– Куда? – ничего не понимаю я. Что с ней случилось? Что я сделала не так?

– За мной. Не отставай. И молчи.

И я не могу не подчиниться.

Мы почти убегаем из полутемного коридора, ныряем в одну из дверей, попадаем в другой коридор – тут их целый лабиринт, но миссис Мунлайт точно знает, куда идти. В какой-то момент мы едва не сталкиваемся с какими-то людьми, но миссис Мунлайт вовремя останавливается, и мы вдвоем замираем за углом – ей явно не хочется, чтобы нас кто-то видел вместе. В конце концов, мы добираемся до восточного крыла – судя по всему, в нем расположены спальни. В одну из этих спален мы и заходим. Там нас ждет какой-то мужчина, вероятно, личный охранник, какая-то темнокожая красивая женщина и Джессика, худое вытянутое лицо которой бледнее обычного.

– Она все еще отказывается разговаривать, – взволнованно говорит помощница, но видит меня и замолкает. Лишь удивленно рассматривает мое лицо.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Хочешь еще одну подработку? – говорит вдруг миссис Мунлайт.

– Какую? – осторожно спрашиваю я. Мне все это совсем не нравится.

– Я слышала, как ты поешь. Неплохо. Споешь еще раз, – отрывисто отвечает миссис Мунлайт.

– Что? – не понимаю я. – Вы о чем? Когда?

– Сегодня. Сейчас.

– Прямо сейчас?!

Не церемонясь и ничего не объясняя, миссис Мунлайт за руку тащит меня в смежную комнату, туда, где стоит кровать с балдахином – прямо напротив окна, выходящего на море. Здесь убранство ничуть не хуже, чем в комнатах особняка Мунлайтов в Нью-Корвене, однако мне некогда любоваться элегантным дизайном – мой взгляд устремлен на сидящую на кровати смутно знакомую хрупкую девушку, одетую в длинную алую футболку. У нее светлые волосы, белая кожа, серые глаза с поволокой, окаймленные светлыми ресницами, пухлые губы и совершенно отсутствующее выражение лица. Судя по всему, она плакала – долго, так, что устала. И теперь лишь может безвольно сидеть на кровати, свесив босые ноги и опустив безвольные руки на выпирающие коленки. Запястье левой перемотано бинтом.

Рядом с ней стоит еще один охранник с отсутствующим взглядом.

– Вот, – говорит торопливо миссис Мунлайт. – Она споет вместо тебя.

Девушка наконец поднимает на меня взгляд, и я сразу понимаю, что она мне не понравится. Почему – не знаю, но не понравится, и все тут. А я не понравлюсь ей.

Мы внимательно смотрим друг на друга. И она вдруг усмехается. Но молчит. А я понимаю, что это – Диана. Та самая, которую перепутали со мной в день моего последнего экзамена.

Диана, скорее всего, тоже понимает, кто я. В ее серых странных глазах боль и неожиданное презрение, и я не понимаю, почему. Хотя, наверное, и мой взгляд можно назвать малопривлекательным.

– Поэтому, пожалуйста, успокойся, – продолжает миссис Мунлайт, как будто бы я уже дала согласие. Она хочет погладить Диану по плечу, но та дергает им, не разрешая матери сделать это.

– Все пройдет хорошо, – продолжает миссис Мунлайт. – Из любых ситуаций есть выход. Не стоит.

Вместо ответа Диана устало закрывает лицо руками. Мне кажется, что она на грани. А еще я не понимаю, почему она не разговаривает. Возможно, ей просто все равно.

Миссис Мунлайт поворачивается ко мне.

– Сейчас ты переоденешься и споешь вместо моей дочери песню Элинор Фелпс. После получишь неплохой гонорар. Но ни одна живая душа не должна узнать об этом, – внимательно глядя мне прямо в глаза, говорит она.

– Но, постойте, – хмурюсь я. – Как это? Что значит – вместо вашей дочери?

– Легко и просто, милочка, – раздраженно говорит миссис Мунлайт. – Хочешь получить гонорар в два раза больше?

У меня поднимаются брови. В два раза больше?! Это же большая сумма! Но… Как-то все это неправильно. Я не понимаю, что происходит. И это меня тяготит.

Миссис Мунлайт снова хватает меня за руку и тащит в первую комнату.

– Буду с вами откровенна, мисс Ховард, – говорит она, заставляя сесть меня в кресло, а сама усаживается напротив, закидывая ногу на ногу и складывая на нее руки. Я вижу, как ее тонкие пальцы, ухоженные ногти которых покрыты серебром, едва заметно подрагивают. – Моя дочь должна была сегодня спеть для гостей, но не сможет этого сделать. Нужно, чтобы кто-нибудь заменил ее. И я прошу сделать это вас.

– Почему меня? – недоумеваю я, чувствуя на затылке пристальный взгляд молчащей Джессики.

– Я слышала, как вы поете, – пожимает острыми плечами миссис Мунлайт. – У вас хороший голос, мисс Ховард. Сильный.

– Потому что я… – Я хочу сказать, что я не только играю на гитаре, я еще и вокалистка, но мне не дают этого сделать. Мунлайт все равно, кто я и чем занимаюсь. Ей нужно, чтобы я спела вместо ее дочери. Точка. И я понимаю, что она не отстанет от меня. И если нужно, повысит сумму втрое или перейдет к угрозам.

– Мне нужно, чтобы вы вышли вместо Дианы в ее платье. И спели одну чертову песню из репертуара Фелпс. Прямо сейчас.

– А если я откажусь? – прямо спрашиваю я.

Миссис Мунлайт на миг закрывает глаза. Кажется, она просто в ярости, но отлично сдерживает себя.

– Санни Ховард, дорогая моя девочка. Ты хочешь повысить гонорар? О’кей. Без проблем. Ты получишь в три раза больше. В четыре. В пять.

– Деньги ни при чем, – говорю я, сдвигая брови. – Не нужно делать из меня вымогателя. – Я не понимаю, почему должна делать это.

– Помоги мне, – говорит миссис Мунлайт, глядя мне прямо в глаза. – Моя дочь должна была спеть эту песню. Она готовилась к этому несколько недель. Но из-за ангины и перенапряжения потеряла голос.

– Несмыкание связок? – удивленно спрашиваю я. Это очень обидно, очень. Когда-то подобное случилось со мной лет в четырнадцать – я слишком много и слишком громко орала на концерте одной рок-группы, куда тайно сбежала с подружками, а перед этим долго занималась вокалом. В результате на следующий день я просто не могла говорить. И если честно, получила такую взбучку от мисс Вудс и преподавателя по вокалу, что куда более осторожно стала использовать свой голосовой аппарат.

Несмотря на то, что Диана мне не нравится, мне жаль, что у нее так вышло.

Миссис Мунлайт кивает.

– Но, подождите, есть ведь экстренное восстановление связок – на короткое время, – говорю я. – Адреналин сможет отлично помочь! Час она точно протянет.

– Увы, – говорит миссис Мунлайт. – У нее совсем пропал голос. И фониатра сейчас с нами нет. Только учитель вокала. Помоги, Санни Ховард, – смотрит она на меня вновь – пугающе пристально. – Я буду тебе более чем признательна. Поверь, моя благодарность стоит многого. Как и моя обида.

Мне искренне жаль Диану, но от этой семейки одни неприятности.

– Что мне нужно будет сделать? – закрываю я глаза, понимая, что не смогу отказаться – мне не позволят. И Мунлайт изначально знала это, иначе бы не была откровенна. – Просто спеть одну песню? И все?

– Да. Ты будешь в маске, и никто не догадается, что это не Диана. Платье скроет фигуру. Волосы – парик.

– Но люди поймут, что это не ее голос, – с недоумением говорю я.

– Никто из присутствующих не слышал, как моя дочь поет, – отрезает миссис Мунлайт. – Об этом нет необходимости волноваться.

– Но я же должна выступать в составе гитарного квартета, – напоминаю я.

– Не переживай, – отмахивается она. – Я обо всем позабочусь.

И я соглашаюсь.

Видимо, гости знают, что должна петь дочь самого хозяина дома. Если Диана, потерявшая голос, не появится на сцене, вернее, на балкончике, о ней будут судачить и над ней будут насмехаться – наверняка они только и ищут повод задеть Мунлайтов, чтобы перемыть им все косточки.

И деньги… Деньги – это совсем неплохо. Я давно мечтала купить новую акустическую гитару. Одна до сих пор дожидается меня в музыкальном магазинчике «У Брукса» на углу 41-й и 35-й улиц.

Сначала я меряю платья – их у Дианы целая гардеробная. И я поражаюсь – господи, куда ей столько одежды?! И в этом доме, и в столичном, и не удивлюсь, что и еще где-то!

Я и Диана примерно одинакового роста, но она худее меня, поэтому подходят не все вещи. Однако в конце концов миссис Мунлайт решает, что на мне неплохо сидит струящееся платье в пол цвета шампанского, которое украшено кружевными изящными аппликациями и комбинируется с накидкой-мантией. Классика и легкость в одном флаконе. И неплохо скрывает фигуру. И хотя я не любитель платьев, это мне даже понравилось. А вот что не понравилось, так это туфли на каблуке чуть ли не с мою ладонь. Хорошо, что размер обуви у нас с Дианой совпадал, иначе мне было бы совсем худо. Парик на голове тоже не придал оптимизма – мне все время хотелось его снять. Зато теперь я была не рыжей, а светлой – прямые волосы струились по плечам, словно были настоящими.

Потом мною занялась Эвис – преподавательница по вокалу, которая работала с Дианой. Думаю, затея миссис Мунлайт поначалу показалась ей бессмысленной, и на меня она поглядывала с большой долей недоверия, явно сомневаясь, что я смогу заменить Диану. Однако ее скептичность исчезла, стоило мне спеть припев и куплет из «Всех огней небес».

– Замечательно, – говорит Эвис, потирая ладони. – Сильный голос. Очень сильный! И отлично поставлен. Ты так хорошо передаешь и динамические оттенки, и эмоциональные. Я чувствую школу. Где ты училась петь?

– Хартли, – отвечаю я, и она кивает с улыбкой.

– Так и думала, что ты занимаешься музыкой, – улыбается она. – Что ты еще знаешь из репертуара Фелпс?

– Многое, – не задумываясь, отвечаю я. И тут же в моей голове проносится мимолетное сожаление – я так и не встретила любимую певицу.

– Диана готовила «Полет в тишину». Знаешь эту композицию? – спрашивает Эвис.

– Знаю, – говорю я. – Это заглавная песня со второй пластинки Элинор. Год, правда, не помню.

– Верно. Споешь ее?

– Без проблем.

– Отлично! – восклицает преподаватель вокала.

Чтобы подготовиться, нам дают буквально сорок минут. Я пою а капелла, вспоминая текст – кое-что позабылось, а Эвис слушает, останавливает, дает скорые советы – вполне профессиональные и дельные, и я начинаю петь снова. Затем она включает фонограмму – нет времени репетировать с музыкантами, и я исполняю «Полет в тишину» под музыку. Эвис снова меня поправляет, и только потом я узнаю, что она – один из лучших преподавателей по вокалу в школе музыки Фэрланд, куда я так хотела попасть.

– Если бы все это время я занималась с тобой, – тихо говорит напоследок Эвис, воодушевленная нашей совместной работой, – ты бы у меня спела эту вещь лучше, чем сама Фелпс.

Она обнимает меня на прощание, и я вдруг вижу, как с порога на нас смотрит Диана. В ее серых глазах-ледышках то ли осуждение, то ли презрение, то ли боль, а то ли все вместе – я не пойму.

Я отстраняюсь от эмоциональной Эвис и иду к Диане, покачиваясь на огромных каблуках.

– Не беспокойся, – говорю я ей дружелюбно, хоть она меня и раздражает. – Я спою хорошо. Буду стараться.

Я улыбаюсь. А на ее лице вновь появляется насмешка.

«Попробуй», – говорит она мне немигающим взглядом.

«Спою на отлично», – отвечаю я ей мысленно, и мне кажется, Диана меня понимает.

Между нами словно молнии пролетают, но кроме нас двоих этого никто не чувствует.

А потом я замечаю, что на бинте ее руки проступила кровь. Однако ничего больше сказать не успеваю – меня уводят.

Из оркестровой я уходила как Санни Ховард, а возвращаюсь как Диана Мунлайт. Я боюсь, что меня узнают парни и Сью, но их просто нет в этой комнатке – миссис Мунлайт постаралась полностью обезопасить свою дочь. Зато в оркестровой находятся музыканты Дианы. Я не знаю, в курсе они или нет, – эти парни полностью индифферентны.

Через пару минут с балкона в оркестровую заходят трое парней и девушка с синими дредами. И хоть они в масках Анонимуса, я узнаю их – эта группа была на конкурсе «Твой рок». Занятно. Что они-то тут делают?

Словно отвечая на мой вопрос, в оркестровую залетает плотный мужчина в смокинге, в котором я, к своему изумлению, узнаю продюсера Макса Уолтера – того самого, кто приглашал нас на третий тур и, по словам Джонатана, зарубил, не пропустив в финал. А еще я понимаю, что девушка с синими дредами и ее парни – это его музыканты. Должно быть, победители конкурса. Я искренне за них рада, хоть и из-за нервов не обращала внимания на то, что они сейчас играли. И меня вдруг настигает уверенность, что наш провал в конкурсе был закономерным и, как ни прискорбно это осознавать, правильным. Мы не должны были попасть в финал – это было бы несправедливо по отношению ко всем тем, кто, в отличие от нас, прошел и первый тур, и второй.

Все правильно. А «Связь с солнцем» справится со всем и пойдет своей дорогой, которая приведет нас к вершинам музыкального Олимпа.

Джессика говорит, что мне и музыкантам пора выступать. И я иду на балкон, обещая себе, что зажгу даже в образе Дианы Мунлайт!

Я мысленно представляю над собой яркое солнце и иду вперед – освещать музыкой всех тех, кто находится в тени.

* * *

Это утро стало проклятьем Дианы.

Она проснулась без голоса. Словно его никогда и не было. Словно она не умела говорить.

С ее губ слетала тишина. А в саднящем горле стоял неприятный ком.

Диана стала Русалочкой, у которой украли голос, но так и не дали ей ничего взамен.

…Проблемы со связками начались некоторое время назад, но были совершенно незначительными – так, по крайней мере, считала сама Диана. Она думала, что все дело в недавней ангине – это остаточные явления, которые, конечно же, вскоре пройдут. Поэтому она ничего не говорила фониатру и продолжала заниматься вокалом с преподавателем, которого мать выписала ей из Фэрландской школы музыки. Кроме того, Диана занималась еще и сама, твердо решив, что должна – нет, просто обязана! – показать отцу, чего она стоит. Он должен был услышать ее голос и понять, как был не прав. Он должен был почувствовать ее талант и принять ее увлечение музыкой.

Возможно, он должен был гордиться ей. Но Диана не собиралась признаваться себе в этом отчаянном детском желании, которое преследовало ее много лет, словно настойчивый призрак прошлого.

И Диана отчаянно занималась, а все ее мысли были о выступлении на благотворительном балу в поместье.

От матери она узнала, что на вечере ее будет слушать не только отец, но и какой-то человек, отлично разбирающийся в музыке, – то ли популярный музыкант, то ли известный продюсер. Помощник отца, от которого матери стало это известно, и сам толком не был в курсе дела. Но Диана сразу же поняла – если отец позвал на ее «прослушивание» какого-то профессионала, значит, он не просто хочет узнать, как поет дочь. Он действительно хочет понять, есть ли в ней толк и можно ли из нее что-то сделать. А это уже о многом говорило.

Отец настроен серьезно. Это значит, что у нее есть шанс. И упустить этот шанс – значит потерять себя, свою мечту и свою жизнь.

Шансы Николаса Мунлайта – билет в другую жизнь. Даже если это касается его родной и единственной дочери. Даже для нее он не сделает исключение: «Сначала докажи, что достойна, и только потом я дам свое благословение».

И Диана старалась как проклятая, на время забыв обо всем: и о Дастине, и о «Стеклянной мяте», и о своем никчемном одиночестве. Она постоянно делала вокальные упражнения и распевалась, много плавала – для развития объема легких, настолько глубоко погрузилась в песню «Полет в тишину», что с трудом выныривала из нее. И постоянно напрягала свой речевой аппарат, ошибочно считая, что связки – ее сильное. И с ними никогда ничего не случится.

А утром накануне бала Диана потеряла голос.

Сначала она даже и не понимает этого: просыпается, потягивается, предвкушая свою сегодняшнюю маленькую личную победу, встает, с затаенной тревогой понимая, что с горлом что-то не то, но вновь все списывая на то, что вчера много тренировалась.

Диана выходит на балкон, с которого открывается вид на бесконечное серо-синее море, и с удовольствием вдыхает свежий воздух. Она уже пару дней находится на вилле и вокалом с преподавателем занимается прямо в саду, что придает урокам этакую атмосферность, которая лучше помогает Диане понять песню Элинор Фелпс «Полет в тишину».

А потом раздается звонок – это Кристиан, который кричит, что приедет сегодня на бал. И заранее просит у нее один танец. Диана хочет его послать, но не может ему ответить. Она с безумным видом глотает ртом воздух, понимая, что не в силах выговорить ни слова. И сколько Крис не кричит ей что-то в трубку, у нее не получается произнести ни звука – лишь какие-то жалкие свистящие подобия. Все, что она может сделать, – так это кинуть телефон через всю комнату об стену.

Страх пронзает ее копьем насквозь – прямо через солнечное сплетение. Беспомощность опутывает руки и ноги слабостью, будто рыбацкой сетью. А пришедшая за ними ярость обрушивается на сердце дождем из янтаря, оставляя вмятины.

Диана, не помня себя, сносит со стола все вещи – она еще не понимает всю степень тяжести своего положения, считая, что просто не вовремя сорвала голос, и наивно полагая, что вскоре он восстановится. Однако она точно понимает, что петь сегодня не сможет. Шанс, который ей дал отец, так и останется шансом.

По ее лицу текут слезы, пальцы сжимаются в кулаки, и она кричит – мысленно. Если бы кто-нибудь слышал, как Диана кричит у себя в голове, понял бы, в каком она отчаянии. Но никто не слышит. Слышат лишь шум – Диана продолжает раскидывать вещи по всей комнате, продолжая молча кричать, беззвучно раскрывая рот, – так, что натягиваются мышцы на шее и выступают голубоватые вены.

На этот шум прибегает одна из горничных. Она пытается понять, что случилось, но Диана не видит ее. Ничего не понимая, она несется к управляющему, но по пути встречает Джессику – личную помощницу хозяйки – и спешно рассказывает ей, что юная мисс Мунлайт не в себе. Спустя пару минут в спальне Дианы появляются несколько человек, в том числе и мать. К тому времени Диана почти спокойна. Она сидит в центре комнаты, рядом с разбитой вазой и разбросанными вещами. Ее ноги перекрещены, взгляд – отсутствующий, и по щекам сбегают редкие слезы.

Поняв, что произошло, Эмма сама едва не лишается речи – от негодования. Она пытается выяснить, что произошло, – она хочет найти виноватых и наказать их. И Диане смешно – мать так старается, а ей невдомек, что виновата только она, а не преподаватель по вокалу, которая стоит перед Эммой как провинившаяся школьница, и не фониатр, которому мать Дианы звонит с требованием объяснить, что происходит.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спрашивает Эмма по телефону. – Да, я понимаю, что сначала вам нужно осмотреть Диану. Но существуют же какие-то способы, которые возвращают голос вокалистам хотя бы на час!

Эмма вне себя от злости и страха за дочь, но сдерживается при посторонних. Люди, которые ниже по положению, не должны быть свидетелями каких-либо слабостей своих хозяев.

Эмоции – это слабость.

И Диана понимает, как она слаба. Мунлайты не должны быть слабыми – отец тысячу раз повторял это. И мать – тоже.

Фониатр, который сейчас находится на врачебном симпозиуме в другой стране, объясняет, что способы есть, но, во-первых, для того, чтобы их применить, требуется квалифицированный специалист рядом, а во-вторых, непонятно, что именно послужило причиной полной афонии Дианы. И ей можно сделать еще хуже.

– Я предполагаю, что из-за слишком сильного перенапряжения у Дианы появились певческие узелки, – говорит фониатр. – И сейчас ей нужно сохранять полный покой, чтобы не случилось кровоизлияние в гортани и не лопнули сосуды.

– Почему вы говорите об этом только сейчас? – спрашивает Эмма недовольным голосом. – Эти узелки что, появляются за день?

– Возможно, это только первая или вторая стадия, – отвечает доктор, который явно боится гнева миссис Мунлайт. – Понимаете, мисс Мунлайт, нельзя было напрягать речевой аппарат после такой серьезной ангины – и я неоднократно предупреждал ее об этом. Но она и слушать меня не хотела. А в последние полторы недели и вовсе не давала осматривать себя, говорила, что все хорошо, – оправдывается он.

– Вот оно что, – откидывает назад прядь волос миссис Мунлайт.

– К тому же у вашей дочери может быть и психологическая подоплека афонии, – торопится сказать фониатр. – Она была слишком напряжена и очень беспокоилась из-за выступления.

Он обещает Эмме сегодня же, бросив все, прилететь обратно, чтобы уже завтра осмотреть Диану. И та соглашается. Она пока еще не знает, насколько серьезны будут проблемы Дианы, – им всем кажется, что это временно. К тому же этот фониатр – проверенный человек, а обращение к другим докторам может быть чревато.

– Что делать сейчас? – спрашивает Эмма.

– Молчать! – восклицает фониатр. – Никаких ингаляций и лекарств – связки могут еще больше набухнуть. Главное – это полное молчание.

Мать, не прощаясь, кладет трубку и вздыхает. А Диана вдруг берет телефон и пишет: «Это из-за меня».

Ни на какие вопросы она не реагирует – сидит на кровати неподвижно, словно истукан, и смотрит в окно, за которым плещется море. Она не собирается идти на благотворительный вечер, да и Эмма, видя ее физическое и психологическое состояние, не упрашивает ее. Говорит только с затаенным сожалением:

– Отец будет недоволен.

Диана кидает на мать уничижительный взгляд.

– Пока я ничего не буду говорить о том, что тебя не будет, – решает Эмма. И Диана усмехается про себя – мать словно еще надеется, что голос вернется к ней вечером.

Она остается одна.

Диана сидит на кровати и наблюдает, как день сменяет утро, как наступает вечер, как приходит ночь. Она не пьет и не ест. Не чувствует времени. Ее подавленность перерастает в отчаяние.

В какой-то момент она вдруг вскакивает с места и запирается в ванной комнате. Там на нее черной глянцевой волной накатывает истерика – чем больше она думает, что провалила свой шанс, тем хуже ей становится.

Ей кажется, что она на грани.

Диана смотрит на себя в овальное зеркало в изящной легкой раме с отвращением. Из-за ее беспечности сначала она заболела проклятой ангиной, а потом потеряла голос! И даже обвинить в этом никого нельзя, кроме себя.

Виновата только она. Она!

Понимая все это, Диана вдруг хватает мыльницу и запускает ею в зеркало – оно тут же со звоном осыпается, и мраморный молочный пол усеян осколками. Перед глазами у Дианы стоит презрительное лицо отца. Наверняка, узнав о том, что дочь не сможет выступить, он не станет ругаться или беспокоиться, что с ней случилось. Отец улыбнется холодно, без намека не теплоту и скажет спокойно: «Я так и думал. Ты ни на что не способна».

И он был прав! Он, черт побери, был прав!

Теперь ей придется подчиниться его воле. И навсегда расстаться с музыкой.

От отчаяния Диане хочется навечно спрятаться в пучине тьмы, не видя никого больше и не слыша. Погрузившись в свои переживания, она не обращает внимания на крики за дверью и стук. Она слишком была обращена внутрь себя. В свои страхи. В свои несбывшиеся надежды. В свой искаженный мир.