Текст книги "Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции"

Энциклопедия поставила своей программой удовлетворить любознательность человеческого ума относительно происхождения идей – любознательность, которой было так мало у людей XVII века. «Дойти до зарождения наших идей…»[37]37
  Dis cou rs p réliminai re (C. 1).


[Закрыть] – вот первый шаг, к которому она стремится.

Но в области политики ее редакторы не простирают своих требований очень далеко[38]38
  См. статьи: Souveraineté, Pouvoir, Gouvernement, Autorité, Liberté politique, Administration.


[Закрыть]. Для них достаточно установить принцип, что верховная власть принадлежит народу, который добровольно передает осуществление ее государю с тем условием, чтобы последний не преступал ни законов государства, ни естественных законов. Напомнив, таким образом, о теоретическом верховенстве народа и о естественном праве, Энциклопедия заботится потом не об ограничении власти государя, а только о направлении ее преимущественно на такие великие задачи, как терпимость, развитие просвещения, народное благосостояние. Взгляды Монтескье на смешанный образ правления, несомненно, вошли в Энциклопедию; но господствующая идея, вдохновляющая статьи, посвященные политическим вопросам, такова: сильная власть, отданная на служение человечеству.

Кроме того, разве можно найти вполне стойкую и определенную политическую мысль в коллективном труде, в словаре? Лучше обратиться к тому из энциклопедистов, который самостоятельно рассуждал о политике весьма последовательно и подробно. Это не д’Аламбер и не Дидро[39]39
  О политике Дидро см. новые труды: A. Ducros. Diderot, l’homme et Vécrivain и Joseph Reinach. Diderot (в Collection des grands écrivains).


[Закрыть], тем менее Гельвеций или Рейналь, у которого общие принципы школы тонут в потоке многословия – это Гольбах. Его Социальная система[40]40
  Système social (T. I. C. 10).


[Закрыть], ценимая слишком низко, содержит изложение основных положений, которыми впоследствии широко пользовались английские утилитаристы. Французские подражатели последних и не заметили, что их учителя сами были только учениками или плагиаторами французских мыслителей XVIII века.

Мы знаем, какова мораль Гольбаха: это чисто естественная мораль, без всяких метафизических тонкостей. Человек стремится к счастью: все его способности направлены к тому, чтобы избегать страдания и получать удовольствие. В поисках удовольствий человек руководится разумом, т. е. «знанием истинного счастья и средств к его достижению»[41]41
  Système social (T. I. C. 17).


[Закрыть]. Истина не что иное, как знание счастья; справедливость-стремление дать каждому человеку возможность пользоваться или не мешать ему пользоваться своими способностями, правами и всем необходимым для жизни и счастья[42]42
  Ibid. (Т. I. C. 105).


[Закрыть], стремление, вытекающее из того взгляда, что поддержание общества предоставляет лучшую гарантию личного счастья[43]43
  Ibid. (Т. I. C. 59).


[Закрыть].

Политика является простым следствием такой морали. «Общественный договор, законодательство и правительство», в сущности, не имеют иной цели, кроме насаждения добродетели[44]44
  Ibid. (Т. II. С. 19 и Т. I. C. VIII).


[Закрыть], которая состоит в том, чтобы «добиваться личного счастья, основанного на благе ближнего»[45]45
  Ibid. (Т. I. C. 25).


[Закрыть].

Подобно своим друзьям из Энциклопедии, Гольбах считает «народ» источником всякой законной власти[46]46
  Ibid. (T. II. C. 57).


[Закрыть], но формы правления его не интересуют. Все они «совершенно безразличны», если только хорошие законы одинаково обязательны для правителей и для подданных[47]47
  Ibid. (Т. II. C. 25).


[Закрыть]. Основным благом для всякого является свобода трудиться для своего счастья, и все другие блага недостижимы без него[48]48
  Ibid. (T. II. C. 40).


[Закрыть]. Но эта свобода не предполагает «пресловутого равенства сограждан». Гольбах с презрением обрушивается на «эту химеру, перед которой благоговеют в демократических государствах»[49]49
  Système social (T. II. C. 41).


[Закрыть]. Общее благо требует, чтобы каждого почитали и вознаграждали пропорционально той пользе, которую он приносит государству. Этим и объясняется выдающаяся роль правителя. Он должен понимать только, что его интересы сливаются с интересами подданных. Задача политики – объединить интересы правителей и народа[50]50
  Ibid. (Т. II. C. 76 и T. I. e. VIII).


[Закрыть].

Таким образом, равенства не существует: власть должна находиться в руках лиц, «наиболее способных вести общество к счастью»[51]51
  Ibid. (Т. II. C. 6 и 20): «Править значит поддерживать, покровительствовать и вести общество к счастью».


[Закрыть]. Государь – «движущая сила»[52]52
  Ibid. (Т. II. С. 83).


[Закрыть], увлекающая государство к намеченной цели. Для этого государь должен пользоваться значительной властью, так как из всех причин, влияющих на намерения людей, «наиболее заметно влияет правительство»[53]53
  Ibid. (Т. III. C. 1).


[Закрыть]. Разве мы не видим, как оно изменяет «и природу, и самый климат»? Впрочем, правительство вдохновляется общественным мнением[54]54
  Ibid. (Т. III. C. 3).


[Закрыть]. Последнее намечает путь, по которому правительство, благодаря присущей ему импульсивности, увлекает потом весь народ.

Общественное мнение, сильное правительство, руководимое им, и, наконец, послушный народ, позволяющий руководить собою, так как он знает, что ему выберут кратчайший путь к счастью, – вот вся политическая система Гольбаха. Философы зажигают светоч, который указывает путь человечеству, правители несут этот светоч перед народами. Работая для нации, они вместе с тем работают на самих себя. Распространяя, например, просвещение, они тем самым обеспечивают себе «деятельных, преданных и рассудительных» подданных[55]55
  Système social (T. III. C. 115).


[Закрыть].

Если мы хотим найти народ счастливый, благодаря учреждениям, в которых политика тесно связана с моралью, народ, государственный строй которого вполне соответствует только что начертанному идеалу и заслуживает подражания европейских правительств, нужно отправиться в Китай[56]56
  Ibid. (T. II. C. 86 и след.).


[Закрыть]. Там мы найдем образец, архетип. Неужели после этого, нельзя еще утверждать, что Гольбах написал кодекс просвещенного деспотизма?

В физиократах обыкновенно видят предшественников современных экономистов; и это не совсем ошибочно, потому что главнейшие из них находились в сношениях с Адамом Смитом и пустили в оборот знаменитую формулу: Laissez faire, laissez passer. Но теории физиократов принадлежат политической науке во всяком случае не менее, чем науке экономической. Когда Дюпон де Немур, последний по времени представитель школы, заметит, что Ж.-Б. Сэй ограничивает, даже строже Адама Смита, содержание политической экономии изучением богатства народов, он будет протестовать во имя своих учителей. Политическая экономия, скажет он, «есть наука о естественном праве, в должном приложении его к цивилизованным обществам». Или политическая экономия – «наука о просвещенной справедливости во всех социальных отношениях, как внутренних, так и внешних»[57]57
  Dupont de Nemours. Correspondance avec J.-B. Say (y Guillaumin’a, в Collection des principaux Economistes. T. II. 4. 1-я. C. 397).


[Закрыть]. Точно так же понимали эту науку Кене (одно из главных произведений которого – Трактат о естественном праве), Мерсье де ла Ривьер и Бодо.

В то время, как большинство их современников примыкает к Монтескье или Руссо, критикуя вместе с первым деспотизм и восхваляя умеренное правление или отстаивая вместе со вторым, теорию договора и народного верховенства, физиократы нападают и на Руссо и на Монтескье.

Они не желают разделения властей и системы противовесов, потому что в этом сложном способе упорядочения социального строя видят признаки «глухой и непрерывной войны». Вследствие какого-то странного заблуждения Монтескье принял это состояние войны за «жизнь культурных государств»[58]58
  Baudeau. Introduction à la Philosophie économique (Ibid. T. II. 4. 2-я. C. 787). – Cp. Quesnay. Maximes générales (Ibid. T. II. 4. 1-я. C. 81).


[Закрыть]. Они не хотят признавать и прирожденного права каждого на все – права, впоследствии ограниченного договором. Они говорят: эта идея не только бесплодна по своей абстрактности[59]59
  Quesnay. Droit naturel. Гл. II (Ibid. T. II. Ч. 1-я. C. 44). «Его право на все подобно праву каждой ласточки на всех мошек, кружащихся в воздухе; но в действительности оно простирается лишь на тех, каких она сможет схватить…»


[Закрыть] (подобные выражения следует отметить, так как они свидетельствуют о существовании связи между современным позитивизмом и физиократами; мы увидим потом, кто был посредником), но и ошибочна по существу. Общество совсем не ограничивает прав своих членов, чтобы лучше обеспечить осуществление их, а напротив, расширяет сферу этих прав, обеспечивая вместе с тем пользование ими[60]60
  Quesnay. Droit naturel. Гл. III (Ibid. T. II. Ч. 1-я. С. 46).


[Закрыть]. Это не мимоходом брошенный взгляд, которому не придают важности; напротив, физиократы понимают все его значение[61]61
  Dupont de Nemours. Correspondance avec J.-B. Say (T. II. 4. 1-я. C. 396).


[Закрыть]. Точно так же они обнаруживают скрытую под оболочкой теории общественного договора гипотезу состояния первобытной войны[62]62
  Quesnay. Droit naturel. Гл. II (Ibid. T. II. 4. 1-я. C. 43).


[Закрыть] и отмечают родство Руссо и Гоббса в этом отношении.

Если основательно разобраться в этой критике взглядов Монтескье и Руссо, можно заметить, что она покоится на одном и том же основании. Монтескье, подобно Руссо, предполагал, что на заре общественных отношений господствует война. Своей теорией политической свободы Монтескье продолжает эту войну до бесконечности, хотя в смягченной форме; Руссо полагает ей предел теорией общественного договора. Постулатом физиократов, напротив того, служит существование «естественного социального строя», «порядка, справедливого по существу»[63]63
  Выражение Дюпон де Немура (Ibid. T. II. Ч. 1-я. C. 22). – Cp. Mercier de la Rivière. Ordre naturel et essentiel des sociétés. Гл. XXIV.


[Закрыть] – настоящей предустановленной гармонии между интересами всех, великих и малых, правящих и управляемых.

У Монтескье и Руссо, продолжают физиократы, социальное устройство, законодательство, зависит от воли человека[64]64
  Dupont de Nemours (Ibid. T. II. 4. 1-я. C. 22).


[Закрыть]. По отношению к Монтескье этот упрек может показаться весьма странным. Однако Дюпон де Немур, отголосок своих учителей, упрекает Монтескье именно за то, что по его теории принципы правления, законы меняются сообразно с обстоятельствами времени и среды. По мнению физиократов, «сущность общественного порядка» «настолько же всеобща, насколько естественна». Она заключает в себе основные законы, которыми держатся все общества, и никакое общество не может уклониться от нее, «не перестав быть обществом»[65]65
  Dupont de Nemours. Origine et progrès d’une science nouvelle (Ibid. T. II. 4. 1-я. C. 338).


[Закрыть]. Точно так же человек не создает законов, «выражающих сущность общественного порядка», он только «вносит» их в общественную среду. Поэтому-то на человеческом языке вносящий законы называется законодателем (législateur), а не законосоздателем (légisfacteur); собрание же внесенных законов – законодательством (législation), а не законосозданием (légisfaction). Заметьте себе эти формулы и эти этимологические аргументы: точно такие же встречаются у теократов, являющихся теми самыми посредниками между физиократами и позитивистами, о которых мы только что упоминали[66]66
  Сами физиократы приписывают этой «сущности» божественное происхождение и думают, что «закон создан тою же рукою, которая создала права и обязанности». Dupont de Nemours (Т. 11. 4. 1-я. C. 347).


[Закрыть].

До сих пор мы отмечали у физиократов только критику взглядов Монтескье и Руссо. Но они не ограничиваются критикой, а догматизируют, и делают это оригинально.

Человеческое общество, на их взгляд, управляется физическими законами, подобными тем, которые мы наблюдаем у муравьев, пчел и бобров[67]67
  Dupont de Nemours. Origine et progrès d’une science nouvelle (Ibid. T. II. 4. 1. C. 338).


[Закрыть]. Естественное право, которым так дорожит человек, представляет лишь вид и как бы случайное проявление универсального порядка[68]68
  Dupont de Nemours. Discours préliminaire к Droit naturel Кене (Ibid. T. II. 4. 1-я. C. 20).


[Закрыть]. Общественные учреждения, которые человек выдает за лучший образчик своего творчества, являются продуктом естественной необходимости, а не человеческого искусства. Эта необходимость требует возникновения сильной власти, которая могла бы обеспечить индивидуумам пользование всеми выгодами, связанными с социальной жизнью. Из этих выгод на первом месте стоит право собственности[69]69
  Это право, no Mercier de la Rivière. Ordre naturel et essentiel des sociétés (T. I. C. 45–47), является фундаментом каждого общества.


[Закрыть]; затем согласно знаменитой формуле физиократов, которая в данном случае находит свое настоящее место на втором плане, вместо того, чтобы подчинять себе все остальное, идет свобода торговли и обмена, laissez faire, laissez passer. Одним словом, метафизический принцип «сущности общественного порядка» влечет за собой в политике «легальный деспотизм». Гольбах восхвалял Китай, Бодо в пример хорошо управляемых стран равным образом ставит Китай и Древний Египет[70]70
  Китай по своему правлению, Египет по администрации. Introduction à la Philosophie économique. Гл. III (Collection. T. II. 4. 2-я. C. 680, 796).


[Закрыть]. На Китай же будет ссылаться Дюпон де Немур, а кроме того, на Россию царствования Екатерины II[71]71
  Origine et progrès d’une science nouvelle (Ibid. T. II. 4. 2-я. C. 364).


[Закрыть]. Впрочем, пример этому подал Кене[72]72
  Он написал апологию китайского деспотизма, и L. de Lavergne не без основания заметил, что «она имела вредное влияние на его учеников». (Les Economistes français au XVIII-e siècle. C. 107).


[Закрыть].

Возможно, что физиократы руководились корыстной мыслью и льстили абсолютизму для того, чтобы добиться осуществления своих реформаторских проектов; во всяком случае, теория «легального деспотизма» представляет кульминационный пункт их доктрины.

«Верховная воля» должна быть «единоличной»[73]73
  Quesnay. Maximes générales: Maxime I (Collection. T. II. 4. 1-я. C. 81). Ср.: Baudeau. Introduction à la Philosophie économique (Ibid. T. II. 4. 3-я. C. 796).


[Закрыть]. Ей одной принадлежит право «вносить законы»[74]74
  Baudeau. Introduction à la Philosophie économique (Ibid. Т. II. Ч. 2-я. C. 784–785). Ср.: Dupont de Nemours. Origine et progrès d’une science nouvelle (Ibid. T. II. 4. 1-я. C. 248).


[Закрыть]. Но верховная воля не должна быть капризной, и легальный деспотизм не имеет ничего общего с «произволом». Он опирается не на рабство людей, а на их разум, «культуру»[75]75
  Mercier de la Rivière. Ordre naturel et essentiel des sociétés (T. I. Гл. XXIV).


[Закрыть], он желает повелевать посредством «обращения к очевидности». Таков, например, авторитет Эвклида в математике. «Эвклид – настоящий деспот, и геометрические истины, преподанные им, настоящие деспотические законы. Их легальный деспотизм и личный деспотизм этого законодателя держатся одинаково лишь на силе очевидности»[76]76
  Mercier de la Rivière. (Ibid. T. I. Гл. XXIV).


[Закрыть].

Распространение просвещения, которого физиократы требуют столь настойчиво[77]77
  Baudeau. Introduction à la Philosophie économique (Collection. T. II. 4. 2-я. C. 670).


[Закрыть] и которому они первые придали такое большое значение, является лишь выводом из этого принципа. Действительно, противодействие невежды представляет, быть может, единственный камень преткновения для легального деспотизма. Просвещая умы, последний их завоевывает. Таким образом, наиболее либеральные взгляды физиократов, взгляды на народное просвещение и на свободу обмена, если взять их в целой системе, связаны с апологией абсолютизма. Подобно Гольбаху, энциклопедистам и Вольтеру, физиократы провозглашают такой строй, который считается с гуманностью и ее правами; но, подобно им же, они возлагают заботы о нем на государя.

О политических правах физиократы хлопочут не больше Вольтера или Гольбаха. Положение людей должно улучшиться, хотя огромному большинству придется только давать свое согласие на это улучшение после того, как их глаза откроются для очевидности, и они поймут превосходство этого режима над политической свободой.

Поток идей, увлекающий физиократов, энциклопедистов и Вольтера, пробегает не только по Франции, но и по всей Европе. Иногда он идет из Франции: это можно сказать относительно итальянцев Беккарии и Филанджери, которые, подобно эхо, только отражают французские идеи; иногда же он возникает самостоятельно – это мы наблюдаем у Лейбница и Вольтера, а также у Юма.

В политических идеях Юм чрезвычайно сходится с Вольтером: тот же скептицизм, то же приноравливание к обстоятельствам, то же благоприятное отношение к развитию абсолютной власти.

Хотя в одном из своих Опытов Юм написал, что политика допускает аксиомы и может сделаться наукой, но это одно из тех мимоходом брошенных указаний, каких у него много. Приводимые им примеры не достаточно убедительны[78]78
  Essais de moral et de politique, франц. перев. (T. VI. C. 29 и след.). Вот примеры положений, которые можно рассматривать «как аксиомы в политике»: наилучшая монархия та, в которой власть наследственна; наилучшая аристократия требует знати без вассалов, а народ, выражающий мнения чрез своих представителей, составляет наилучшую демократию. (Loc. cit. C. 38).


[Закрыть]. Политическая система Юма, однако, является более обработанной и более стройной, чем система Вольтера; она берет начало в морали философа, а по своим выводам примыкает к его уже критической психологии.

Справедливость – не что иное, как форма пользы – вот положение, которое связывает политику и мораль Юма. С другой стороны, теория Локка о правительстве имеет тот недостаток, что уничтожает обычаи, практикующиеся повсюду, за исключением одной Англии, не признает мнений, принятых издавна. Какая же после этого вероятность, что она справедлива? Не следует воображать, прибавляет Юм, что можно делать открытия в подобных вопросах. «Только очень поздно додумались основать правительство на договоре, и одно это уже доказывает, что оно на нем не основано»[79]79
  Ibid, франц. перев. (T. VI. С. 406).


[Закрыть]. Вот где связь политики Юма с его психологией. Подобно тому, как последняя выводит идею причинности из умственной привычки, первая ставит обычай единственным прочным фундаментом гражданского строя. Юм полагает, что в политике «древность мнения служит показателем истинности»[80]80
  Essais de moral et de politique (T. VI. C. 406).


[Закрыть]. Таким образом, форма учреждений сильно зависит от случая. Юм не высказывается по этому поводу с полной определенностью, но везде у него можно заметить, что он отдает предпочтение такому режиму, при котором сильная власть служит великим интересам человечества[81]81
  Тенденция Юма вмешивать государство в экономические отношения была справедливо отмечена Эспинасом в Histoire des doctrines économiques (C. 264–265).


[Закрыть]. И по справедливому заключению одного историка английской мысли XVIII века, его можно назвать «сторонником просвещенного деспотизма на французский лад»[82]82
  Leslie Stephen. English Thaught in the eighteenth century (T. II. C. 186).


[Закрыть].

Та же тенденция у Лейбница, идеалом которого, по словам одного немецкого критика, было правление Фридриха II[83]83
  Pfleiderer. Leibniz als Patriot (C. 429).


[Закрыть], и у Вольфа, который обсуждал эти вопросы методичнее и полнее своего учителя.

Правда, Вольф часто ссылается на естественное право и таким образом как будто протягивает руку Руссо. Но Гольцендорф вполне основательно заметил, что у Вольфа идея естественного права не имеет, как у Руссо, революционного характера. Причина этого кроется в том, что для Вольфа обязанность предшествует праву. Человек должен «пользоваться правами сообразно со своими обязанностями»[84]84
  См. в Abrégé du droit de la nature et des gens, котор. Formey извлек из сочинений Вольфа, Principes du Droit naturel (Кн. I. Гл. I, § 9, io, 11).


[Закрыть]. В таком виде естественное право меняет свой характер, и неудивительно, что наш автор делает из него опору для власти государя.

Государство имеет целью поддерживать свое существование в настоящем и будущем, заботиться о своем благоденствии; этой цели обязаны своим происхождением те права, которыми оно обладает по отношению к частным лицам[85]85
  Formey. Abrégé (Кн. VIII. Гл. I, § 16).


[Закрыть]. Каким бы образом ни была передана одной династии власть, искони принадлежавшая народу, высшим законом государства служит общественное благо. И в абсолютной монархии, и в монархии ограниченной «народ всегда имел это в виду»[86]86
  Ibid. (Кн. VIII. Гл. 1).


[Закрыть]. И тот, кому власть передана, «пользуется по той же самой причине всеми правами, без которых нельзя осуществлять ее для достижения общественного блага»[87]87
  Ibid. (Кн. VIII. Гл. IV).


[Закрыть].

Главы, посвященные способу управления государством, заключают в себе крайне мелочные наставления. Государь должен «заботиться о том, чтобы имелось в изобилии все необходимое для жизни»[88]88
  Ibid. (Кн. VIII. Гл. III, § 14).


[Закрыть], и о «преуспеянии всего, что может улучшить участь граждан»; он должен следить за тем, чтобы не было праздных и чтобы всякий, желающий работать, находил работу; чтобы «каждый мог своими заботами и трудами приобретать себе, по крайней мере, необходимое». Для этого государство должно назначать нормальную цену труда, изделий и съестных припасов, регулировать число лиц в различных профессиях[89]89
  Formey. Abrégé (Кн. VIII. Гл. III, § 16).


[Закрыть], пещись о здоровье подданных, запрещая продажу вредных пищевых продуктов и напитков, наблюдать за изготовлением лекарств в аптеках и т. д. [90]90
  Ibid. (Кн. VIII. Гл. III, § 127).


[Закрыть], наконец, оно должно «принимать меры против обременения подданных чрезмерной разрушающей здоровье работой». Государство должно также заботиться о бедных и о религии[91]91
  Ibid. (Кн. VIII. Гл. III, § 136).


[Закрыть]. Оно определяет все, даже «научные, артистические и другие» призвания[92]92
  Ibid. (Кн. VIII. Гл. III, § 16).


[Закрыть].

Книгу Вольфа следовало бы назвать уже не кодексом, как книгу барона Гольбаха, а скорее руководством, или vade mecum, просвещенного деспотизма, если бы это название по всей справедливости не принадлежало Политическим учреждениям Бильфельда. Чтобы уяснить себе дух произведения Бильфельда, достаточно будет напомнить, что в перечне благ, пользование которыми, по мнению автора, государь должен обеспечить подданным, свобода печати помещена между параграфом, относящимся к наказанию за самоуправство, и параграфом, относящимся к мерам предосторожности против заразительных эпидемических болезней[93]93
  Bielfeld. Institutions politiques (T. I. C. 292).


[Закрыть].

Таким образом, теория просвещенного деспотизма, отеческой монархии, или, употребляя техническое немецкое выражение, «полицейского государства»[94]94
  Так называет ее Блюнчли в Lehre vom modernen Staat (I. Кн. I. Гл. V).


[Закрыть], царит в конце XVIII века в Германии и Шотландии, в Италии и Франции. Во Франции она держится вплоть до революции и существует еще поныне, если только мы правы, считая государственный социализм лишь ее подновленной формулой.

Индивидуалистическое движение уже проявилось в полной силе и блеске, а избранные или даже наиболее выдающиеся умы все еще оставались верными идее просвещенного деспотизма. В таком положении, например, находился Тюрго, и меня удивляет, что из него так часто старались сделать чистого либерала[95]95
  См., напр., Léon Say. Turgot (Collection des grands écrivains).


[Закрыть]. Правда, он протестовал против идеи потребовать у правительства «пуховые чепчики для всех детей, которые могут упасть»[96]96
  Turgot. Eloge de Gournay (Сочинения. T. I. C. 272).


[Закрыть]; он же написал знаменитое, столь часто цитируемое место Во втором письме о веротерпимости[97]97
  Turgot. (Сочинения. Т. II. C. 686).


[Закрыть]; наконец, он осуществил реформы, проникнутые духом свободы. Но разве можно забывать или не признавать, что творец свободы торговли и промышленности не придавал никакого значения политической свободе[98]98
  L. de Lavergne в своей книге о французских экономистах (les Economistes français. C. 253), отметил, что Тюрго в начале царствования Людовика XVI далеко не благоволил созванию генеральных и провинциальных штатов; когда друзья, между прочим Мальзерб, упрашивали его, он ничего и слышать не хотел об этом. Затем автор прибавляет: «Тюрго во всем рассчитывал на королевскую власть, руководимую им самим».


[Закрыть]? С королем он говорит языком министра Людовика XIV[99]99
  Ср. Mémoire 1775 г-


[Закрыть]. Подобно физиократам, он противник равновесия властей, теории взаимно сдерживающих друг друга сил. Желая оказать на деле покровительство некоторым правам граждан, он приглашает государя неукоснительно применять «права государства»[100]100
  Léon Say сам делает указание на это (Turgot. С. 34).


[Закрыть]. Ни один государственный деятель, за исключением Ришелье, не пользовался так часто и с таким удовольствием этим выражением. И не один Тюрго исповедует, вплоть до революции, теорию просвещенного деспотизма. Маркиз Мирабо пишет: «Юстиция, полиция, финансы, торговля, крепости, артиллерия, города, пригороды, села, территория, жители – все принадлежит королю»[101]101
  Mémoire sur les états provinciaux (Ч. 3-я. C. 87).


[Закрыть]. И Токвиль, выясняя, что отец знаменитого оратора заимствовал у своего века и современных экономистов, отмечает у него: «полное игнорирование права каждого человека на самоуправление; мысль, что хорошо понятый интерес заставляет государя заниматься бедными и меньшей братией; идею всемогущего правительства, при помощи которого можно было бы преобразовать людей по своему желанию»[102]102
  Tocqueville. Oeuvres complètes (T. VIII. C. 152).


[Закрыть]. Катехизис Сен-Ламбера, написанный значительно позже, проникнут тем же духом: государь должен отдать свое всемогущество на служение общественному благу[103]103
  Principes des moeurs chez toutes les nations, ou Catéchisme universel (1796).


[Закрыть].

Историк, охотно возводящий факты к их первопричине и видящий в них только внешнее выражение известных идей, нарисовал картину Европы накануне революции, где крайне рельефно отмечено сильное влияние теории просвещенного деспотизма[104]104
  A. Sorel. EEurope et la Révolution (T. I. C. 123 и след.). – В частности относительно Пруссии, см. Cavaignac. La formation de la Prusse contemporaine (T. I. C. 47, 96–97).


[Закрыть].

Наказ Екатерины II, данный в 1768 г. комиссии, которой было поручено составить новое уложение, эдикт великого герцога Тосканского (1790 г.), прусский Кодекс (1794 г.) служат ясным доказательством этого влияния. В общих чертах и государство Фридриха II, и государство Иосифа II, и в меньшей мере но все-таки заметно, как прекрасно указал Токвиль[105]105
  L'Ancien Régime et la Révolution (C. 60–61).


[Закрыть], старый порядок во Франции накануне революции применяют на практике доктрину, теоретическое выражение которой мы только что нашли у публицистов и философов.