Текст книги "Охранительная концепция права в России"

Русская цивилизация лежала в стороне от западной истории и не восприняла ни античной рассудочности, ни искажения христианства, ни римского права, а становление русской государственности не связано с завоеванием. Для истории России было характерно духовное единство, общественная монолитность, которые не нуждались в формальном законе и общественном договоре.

И.В. Киреевский очень точно заметил: «Не искаженная завоеванием, Русская земля в своем внутреннем устройстве не стеснялась теми насильственными формами, какие должны возникать из борьбы двух ненавистных друг другу племен, принужденных в постоянной вражде устраивать свою совместную жизнь… Она не знала, следственно, и необходимого порождения этой борьбы: искусственной формальности общественных отношений и болезненного процесса общественного развития, совершающегося насильственными изменениями законов и бурными переломами постановлений… Воображая себе русское общество древних времен, не видишь ни замков, ни окружающей их подлой черни, ни благородных рыцарей, ни борющегося с ними короля. Видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли Русской расселенных, и имеющих, каждая на известных правах, своего распорядителя, и составляющих, каждая, свое согласие, или свой маленький мир, – эти маленькие миры, согласия, сливаются в другие, большие, которые в свою очередь составляют согласия областные и, наконец, племенные, из которых уже слагается одно общее огромное согласие всей Русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства. Вследствие таких естественных, простых и единодушных отношений и законы, выражающие эти отношения, не могли иметь характер искусственной формальности, но, выходя из двух источников: из бытового предания и из внутреннего убеждения, они должны были в своем духе, в своем составе и в своих применениях носить характер более внутренней, чем внешней правды, предпочитая очевидность существенной справедливости – буквальному смыслу формы; святость предания – логическому выводу; нравственность требования – внешней пользе»[346]346
  Киреевский И.В. О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России // Киреевский И.В. Духовные основы русской жизни. – М.: Институт русской цивилизации, 2007. С. 202–204.


[Закрыть].

Славянофилы главными особенностями русской правовой культуры считали:

– преобладание нравственности над правом, духа, справедливости над буквой закона, а если говорить словами Киреевского, «внутренняя справедливость брала в древнерусском праве перевес над внешнею формальностью»;

– естественность, органичность нравственных и юридических отношений, воплощенных в обычаях и верующей совести человека;

– первенство обычая как формы права, соединяющего традиции народа с совестливой оценкой жизненных отношений;

– духовно-нравственное оправдание внешней правды, ее освящение абсолютами безусловного, божественного происхождения.

Н.В. Устрялов в начале XX в. признавал ценность славянофильского воззрения на право следующим образом: «Если принять во внимание, что внутренним основанием этих неудачных крайностей была идея обязательной религиозной насыщенности всякой здоровой культуры, всякого крепкого общества – то соответственно должно углубиться и наша оценка этой стороны славянофильского миросозерцания. В царстве ценностей праву принадлежит подчиненное место – вот, в сущности, на чем настаивали славянофилы. «Человек – это его вера», – утверждал Киреевский, – и отсюда логически вытекало, что вне скреп веры всякие социальные связи окажутся чрезвычайно хрупкими, всякая национальность и тем более государственность – беспочвенной, всякое право – шатким и пустопорожним»[347]347
  Устрялов Н.В. Политическая доктрина славянофилов. – Харбин, 1925. С. 32.


[Закрыть].

Для славянофилов будущее за духовным совершенством и внутренней правдой, когда жизнь общества естественно и гармонично выражает христианские идеалы, а не загнивает по формальным канонам искусственных и принудительных юридических принципов, сдерживающих нравственно падших людей от совершения зла. По их мнению, общественная гармония не может держаться на самообмане, недоверии и безразличных к нравственности правилах поведения. Если нет доверия в обществе к добродетели людей, то такое общество на краю гибели и цепляется за формальное право как за соломинку, чтобы только не скатиться в хаос и ад.

Славянофильской концепции внутренней правды либерально настроенные правоведы могут противопоставить доктрину естественного права, которая официально признана Конституцией РФ 1993 года. Иногда теорию естественного права называют нравственным подходом к праву. Нравственные, духовные начала были характерны для концепции естественного права в его античной и христианской трактовках, когда естественное право связывали с вечными законами мироздания или божественными законами. Человек должен был в своих поступках и позитивном праве воплощать естественноправовые начала – брак между мужчиной и женщиной, рождение детей, забота о стариках и т. п. Современная же теория естественного права, как убедительно показали работы философов и правоведов, является утилитарной и сводит естественное право к правам личности – праву собственности, свободе, телесной неприкосновенности и, что еще печальнее, свободе от Бога – свободе совести.

Верно РВ. Насыров вскрывает духовное опустошение новоевропейской концепции естественного права: «Традиционное восприятие естественного прав предполагало решение задачи максимум – воплощение в человеке и социальном мире онтологических, сакральных основ бытия. Все мировые религии и развернутые философско-этические системы являются лишь вариантами постановки, но не реализации этой задачи максимум. Поэтому в «соперничестве» с такими возвышенными трактовками естественного права у либеральной концепции есть несомненное преимущество – поставив задачу минимум и отказавшись от «мирового контекста» решения фундаментальных вопросов социального бытия мировоззрение эпохи модерна реализовалось на практике. В рамках секуляризованной, обмирщенной культуры и возникает либеральная трактовка естественного права»[348]348
  Насыров Р. В. Человек как самоценность: О формулировке ст. 2 Конституции РФ 1993 г. – Барнаул. С. 97.


[Закрыть].

За славянофильской идеей внутренней правды стоит Бог и совершенствование человека в его любви к другим людям. За доктриной естественного права не стоят духовно-нравственные абсолюты. Сам человек объявляется творцом своей судьбы и мерилом прогресса. Славянофильское учение обращено к духовному миру человека, тогда как школа естественного права касается совершенствования внешних условий жизни человека. У славянофилов превыше всего стоит нравственное чувство справедливости, а у либералов – понятие о пользе и законе, охраняющем материальный комфорт личности. Славянофилы в человеке видели существо, которое связано невидимыми нитями со всеми людьми, а потому самоотверженное, сопереживающее и милосердное. Сторонники же концепции естественного права в человеке видели его животную суть, конкурирующую и борющуюся с другими членами общества по законам социального дарвинизма за обладание материальными благами. Слабым и немощным в таком мире не место.

Но либералы воскликнут: «А как же свобода?». Естественное право дарует каждому свободу, а славянофильское учение об обществе будто бы закрепощает личность в коллективе. Анализ европейской культуры, которая реализовала концепцию естественного права, показывает, что свобода человека сведена к погоне за успехом и фактически задавлена культурой потребительства, идеологией, тотальным контролем полицейского государства за обществом. Люди, зараженные идеей материального процветания, стали рабами, заложниками вещей и потеряли свою сакральную свободу.

Славянофилы не раз подчеркивали, что человек должен быть внутренне, духовно свободен и какое-либо насилие над его духом недопустимо. При этом свобода для них состояла в служении обществу, долге перед людьми, когда в своей любви к людям человек приближается к Богу, чувствуя свое единение с другими и вечность души. И.В. Киреевский по поводу соотношения личности и общества писал: «Резкая особенность русского характера в этом отношении заключалась в том, что никакая личность в общежительных сношениях своих никогда не искала выставить свою самородную личность как какое-то достоинство, но все честолюбие частных лиц ограничивалось стремлением быть правильным выражением основного духа общества… Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд. Если бы наука о политической экономии существовала тогда, то, без всякого сомнения, она не была бы понята русскому. Он не мог бы согласить с цельностию своего мировоззрения на жизнь – особой науки о богатстве. Он не мог бы понять, как можно с намерением раздражать чувствительность людей к внешним потребностям только для того, чтобы умножить их усилия к вещественной производительности. Он знал, что развитие богатства есть одно из второстепенных условий жизни общественной и должно потому находиться не только в тесной связи с другими внешними условиями, но и в совершенной им подчиненности»[349]349
  Киреевский И.В. Охарактере просвещения Европы и его отношении к просвещению России // Киреевский И.В. Духовные основы русской жизни. – М.: Институт русской цивилизации, 2007. С. 216.


[Закрыть].

Концепция естественных прав – это парадокс. Не могут быть естественными, органичными, природными правами так называемые соматические права личности (право на изменение своего внешнего биологического вида, пола, распоряжение телом, самоубийство, генетическое клонирование)[350]350
  Ковлер А.И. Антропология права. М.: Норма, 2002. С. 425–462.


[Закрыть]. Нравственной основы такие права не имеют и доводят человеческое существование до абсурда. Западная правовая культура по своей духовной сути – нравственное падение, духовный нигилизм. Не России надо искать лекарство от правового нигилизма, а западному миру, глядя на опыт России, следует преодолевать духовно-нравственную смерть – возрождать духовные основы общества, чтобы выстоять и выжить в эпоху тотальной культуры потребительства.

Конечно, не стоит славянофильское учение о внутренней правде воспринимать как идеализацию российских порядков и ссылкой на высокий нравственный потенциал России оправдывать грехи и беды российского общества. Огонь веры и нравственное возвышение – это личностный и общественный идеал славянофилов, от которого далека как Россия славянофилов, так и современная России без славянофилов. Ими был указан путь, которым можно преодолеть гибельные ростки западной цивилизации – путь духовного просветления общества. А пороки России – славянофилы не скрывали и не затушевывали, а обличали их как патриоты своего отечества.

Так в своих стихах Алексей Степанович Хомяков без прикрас описывал Россию:

 
В судах полна неправды черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна.
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоею главой.
 

В итоге обозрения славянофильского учения о праве можно сформулировать ряд обобщений.

Во-первых, славянофилы сердцем русской культуры считали духовность, нравственность, внутреннюю правду. Закон, формальная, внешняя правда, занимает подчиненное место по отношению к духовно-нравственным ценностям любви, добра, долга, справедливости и милосердия. Закон должен вбирать в себя духовные начала общества. При расхождении нравственности и права предпочтение должно быть отдано нравственности.

Во-вторых, учение славянофилов позволяет преодолеть разрушительный миф о низкой правовой культуре российского общества. Право в русской духовности уступает первенство нравственной правде, которая является идеалом человеческого поведения. Закон создан для слабых душой людей. Нравственность поднимает человека из бренного мира греха и потому возвышает его в любви и единстве с другими людьми. По той причине, что русский народ предпочитает более высокие нравственные заветы, нельзя его упрекать в низкой культуре. Настоятельней другая задача – освобождения национального сознания от ложных идеалов европейской культуры.

В-третьих, европейские начала господства закона, правовой государственности, естественных прав человека – деформация секуляризованной общественной культуры. В обществе, где вера потеряна и отсутствуют высшие идеалы, порядок и внешняя гармония могут быть обеспечены полицейскими средствами контроля, закона и принуждения. Высокая правовая культура Запада на деле оборачивается нравственным разложением, духовным падением. Поэтому для современного человечества актуальным должен быть поиск альтернатив европейской культуре потребительства. Русским ответом может быть православная концепция внутренней правды, с помощью которой возможно преодоление пороков индивидуализма, неестественных прав, обмирщения на основе соборной любви, нравственного единства и права как долга.

Глава 6
Охранительные политико-правовые доктрины России во второй половине XIX в

6.4. Государственно-правовые взгляды почвенников (Ф.М. Достоевский, А.А. Григорьев, Н.Н. Страхов)

По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди!

Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы»

Я хочу не такого общества, где я не мог делать зла, а такого именно, где я мог бы делать зло, но сам не хотел его делать.

Ф.М. Достоевский

Государство и право в христианском мировоззрении почвенников не были самодовлеющими и абсолютными ценностями, как в западноевропейской мысли, где с идеей правовой государственности и концепцией прав человека связывали будущее идеальное устройство общества. Более того, для почвенников, как и большинства консервативных мыслителей России, был чужд взгляд на государство и право как великие достижения европейской культуры. Так, Буркхард и вовсе стал рассматривать государство с эстетической стороны как произведение искусства. Почвенники же государству и праву отдавали самое необходимое и традиционное место в православной культуре – крайнего средства борьбы со злом, защиты от внешних врагов. При этом, по мысли почвенников, государство и право с необходимостью должны иметь духовную санкцию. Государственно-правовые институты подчинены религиозным ценностям общества и должны служить охране нравственности, но не превращаться в фетиш и самостоятельные ценности общественной жизни.

В «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевский о духовно-нравственных основаниях государства записал следующее: «Чтобы сохранить полученную духовную драгоценность, тотчас же и влекутся друг к другу люди, и тогда только, ревностно и тревожно, “работою друг подле друга, друг для друга и друг с другом", – тогда только и начинают отыскивать люди: как бы им устроиться, чтобы сохранить полученную драгоценность, не потеряв из нее ничего, как бы отыскать такую гражданскую формулу совместного жития, которая именно помогла бы им выдвинуть не весь мир, в самой полной ее славе, ту нравственную драгоценность, которую они получили. И заметьте, как только после времен и веков начинал расшатываться и ослабевать в данной национальности ее идеал духовный, так тотчас же начинала падать и национальность, а вместе и падал и весь ее гражданский устав, и померкали все те гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться. В каком характере слагалась в народе религия, в таком характере зарождались и формулировались и гражданские формы этого народа. Стало быть, гражданские идеалы всегда прямо и органически связаны с идеалами нравственными, а главное то, что несомненно из них только одних и выходят… А стало быть, “самосовершенствование в духе религиозном" в жизни народов есть основание всему, ибо самосовершенствование и есть исповедание полученной религии, а “гражданские идеалы" сами, без этого стремления к самосовершенствованию, никогда не приходят, да и зародиться не могут».

Ф.М. Достоевский сформулировал своего рода закон возникновения и развития государственных и общественных форм. Религия народа предопределяет его государственный уклад, обеспечивает эффективность и силу государственного организма. Оскудение и разложение религиозных идеалов неизбежно приводит к разрушению и гибели государственных и общественных форм. Поэтому первейшей задачей общественного целого должно быть сохранение религиозных ценностей народа и нравственное самосовершенствование общества. Тогда и государственное устройство будет устойчивым, нравственно оправданным в глазах общества и действенно справляться с вверенной ему охраной общества и борьбой со злом.

Идеалом государственного развития почвенники считали перерождение государства в церковь – принудительно обеспечиваемое единство к свободной общине верующих христиан. В «Братьях Карамазовых» отец Паисий говорит: «Господь наш Иисус Христос именно приходил установить церковь на земле. Царство небесное, разумеется, не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе какчерез церковь, которая основана и установлена на земле… Церковь же есть воистину царство и определена царствовать и в конце своем должна явиться на всей земле несомненно – на что имеем обетование»[351]351
  Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. – М.: Эксмо, 2003. С. 64.


[Закрыть].

Государственная организация общества – всего лишь ступенька в развитии человечества, чьи задачи сводятся к насильственному поддержанию порядка и сдерживанию внешнего зла. Но по своей природе государство не способно духовно преобразить человека и искоренить зло в его душе. Поборовший же в себе грех человек более не нуждается в государственной машине, которая сохраняется до тех пор, пока есть порочные и злые души. Иными словами, в нравственно совершенном обществе отпадает необходимость в существовании государства. В несовершенном же обществе функции государства весьма ограниченны и сводятся к поддержанию общественного порядка и внешней справедливости в человеческих отношениях, а также противостояние внешнему врагу.

Культ государства в европейских странах, имеющий языческое происхождение, в XX–XXI вв. привел к становлению полицейского государства в странах Западной Европы. В полицейском государстве общественный порядок поддерживается силой государственного принуждения и ценой тотального закрепощения людей. Установленные законом рамки поведения снабжены суровыми санкциями. Человек не нарушает закон не по велениям совести, а из-за страха перед наказанием. Сама идея полицейской государственности вырастает на культе государственного насилия и закона, забывая о необходимости в первую очередь заботиться о душе человека. Соблюдение человеком внешних правил приличного поведения – самых элементарных правил поведения, число которых постоянно растет, считается верхом добродетели. Душевный склад и жертвенные поступки ради других не вписываются в эту систему координат. Государство требует минимального порядка, тогда как церковная община и совесть ждут от человека высших проявлений духа и добрых дел.

Парадоксально то, что государство как механическое, вынужденное объединение людей превращается в фетиш и признается пределом общественного развития. Тогда как роль и возможности государства по природе своей весьма ограничены и были всегда связаны с борьбой против внешнего агрессора и обеспечением порядка внутри общества. Постепенная этатизация общества, начиная с эпохи Нового Времени, выливается в ничем не обоснованный рост государственного аппарата и расширение функции властных органов. Так, в современной России государственный аппарат вместе с армией превысил по численности советскую бюрократическую систему и составляет около 7 млн человек. Однако, эффективность государства крайне низка и, на наш взгляд, во многом это объясняется выполнением государством не свойственных ему функций, которые следовало бы предоставить общественному самоуправлению.

Именно против языческого культа государственности, этатизации общества и фетишизации государства выступали почвенники, подчеркивая переходный, низший характер государственных институтов по отношению к идеальному земному строю – общине верующих.

В «Братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевский раскрывает христианский идеал общественного устройства в беседе Ивана Карамазова с отцом Паисием: «– Вся мысль моей статьи, – говорит Иван Карамазов, – в том, что в древние времена, первых трех веков христианства, христианство на земле являлось лишь церковью и было лишь церковью. Когда же римское языческое государство возжелало быть христианским, то непременно случилось так, что став христианским, оно лишь включило в себя церковь, но само продолжало оставаться государством языческим по-прежнему, в чрезвычайно многих своих отправлениях. В сущности, так несомненно и должно было произойти. Но в Риме как в государстве слишком многое осталось от цивилизации и мудрости языческой, как например самые даже цели и основы государства. Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения, не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало быть, и все древнее языческое государство в церковь. Таким образом (то есть в целях будущего), не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как “всякий общественный союз" или как “союз людей для религиозных целей", а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне и стать ничем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели. Все же это ничем не унизит его, не отнимет его чести, ни славы его как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным целям…

– То есть в двух словах, – упирая на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, – по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как некоторый лишь угол, да и то под надзором, – и это повсеместно в наше время, в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди!»[352]352
  Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. – М.: Эксмо, 2003. С. 64–65.


[Закрыть].

Государственная организация общества хотя и необходима в земной, грешной жизни, но ни коем случае не может быть пределом общественного совершенства и приводит в итоге к созданию тоталитарных, полицейских режимов – тюрьмы для народов. По сути дела, и к государству относятся слова Ф.М. Достоевского из «Записок из мертвого дома»: «Впоследствии я понял, что кроме лишения свободы, кроме вынужденной работы в каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это: вынужденное общее сожительство. Общее сожительство, конечно, есть и в других местах; но в острог-то приходят такие люди, что не всякому хотелось бы сживаться с ними, и я уверен, что всякий каторжный чувствовал эту муку, хотя, конечно, большею частью бессознательно»[353]353
  Достоевский Ф.М. Село Степанчиково и его обитатели. – М.: ACT, 2004. С. 227–228.


[Закрыть].

На наш взгляд ошибочно Н.А. Бердяев охарактеризовал идеал земного устройства человечества для Ф.М. Достоевского как теократическую утопию – правление на земле церкви как социального института, соединение светской и духовной властей в руках церковных иерархов. Н.А. Бердяев пишет: «Достоевский был провозвестником своеобразной православно-русской теократической идеи, религиозного света с Востока… В теократической идеологии Достоевского нет ничего особенно оригинального и есть много противоречащего его основным и действительно оригинальным религиозным идеям… В ней остается ложное, юдаистически-римское притязание церкви быть царством в мире сем, остается роковая идея бл. Августина, которая должна вести к царству Великого Инквизитора»[354]354
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. – М.: ACT, 2006. С. 177–178.


[Закрыть].

Однако Н.А. Бердяев превратно истолковал взгляды писателя, сведя его убеждения к рассуждениям Великого Инквизитора. В действительности Федор Михайлович вскрыл ложный характер идеи превращения церкви в государственный институт – теократию, что неоднократно ранее было показано выдержками из романов и публицистических статей писателя. Более того, Ф.М. Достоевский имел в виду не теократию как идеал земного устройства, а постепенное свободное развитие принудительного единства в соборную общину верующих, которая наступит только в конце света – апокалипсисе. Речи и нет в произведениях писателя о том, что возможен земной рай, который не раз им отвергался как увлечение материализмом или идеей римского, языческого государства.

В своей земной жизни человек должен всемерно продвигаться по пути к соборному единству, которое возможно в своем завершенном виде только на небесах – в конце земной истории. Земной град должен приближаться ко своему идеалу – общине верующих без государства и закона. И не должна церковь использовать в достижении любви, добра и милосердия государственных средств – насилия, армии, суровых законов и т. п., принудительные механизмы и институты бессильны в воздействии на душу человека, его духовную свободу Внешне человек может и покориться, но внутри таить злые и греховные помыслы, которые рано или поздно при ослаблении контроля государства прорвутся и выльются в агрессивные преступления против других людей.

До тех пор пока общество не стало церковью необходимо государство как средство охранения людей от внешних врагов и нарушений порядка. Почвенники не раз подчеркивали неизбежность возникновения государства в России для сопротивления агрессивной внешней среде с Востока и Запада. Более того, они подчеркивали мощь русского государства, но не возводили его в конечный итог общественного развития. Н.Н. Страхов в статье «Роковой вопрос» отмечал: «Наши мысли обращаются к единому видимому и ясному проявлению народного духа, к нашему государству. Одно у нас есть: мы создали, защитили и укрепили нашу государственную целость, мы образуем огромное и крепкое государство, имеем возможность своей, независимой жизни. Немало было для нас в этом отношении опасностей и испытаний, но мы выдержали их; мы крепко стояли за идею самостоятельности и независимости…»[355]355
  Страхов Н.Н. Борьба с Западом. – М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 40.


[Закрыть].

Независимость, «самодержавие», суверенность России – итог бесчисленного множества войн. Мощь русского государства не в размерах и функциях государственного аппарата, а в той силе духа, который обеспечивает русскую самостоятельность. Роль и функции русского государства прямо пропорциональны силе внешней агрессии. Но на большее – создание идеальной, нравственной жизни русское государство не претендует. Оно выполняло исторически лишь охранительную функцию, но монополизировало сферу сострадания людям, экономического производства и т. п., осуществляемого обществом самостоятельно. Поэтому нынешние функции государства в социальной и экономической сферах не являются безусловно необходимыми, а по своей природе должны быть возвращены общественному самоуправлению.

Единственно возможной формой правления в России, по мысли почвенников, может быть самодержавие, основанное на православной вере и тесной связи народа с царем. В немногочисленных работах почвенников по вопросам формы государства можно обнаружить ряд традиционных черт русского самодержавия, признаваемых всеми консервативными мыслителями России от Карамзина до Тихомирова и Солоневича:

1) патриархальность взаимоотношений царя и народа, при которой царь подобен отцу большой семьи и заботится о своих детях – народе;

2) органическое единство народа и царя, выражающееся в их взаимном доверии и любви;

3) самодержец выступает силой соединяющей и укрепляющей дух народный;

4) самодержавие вместе с тем обеспечивает подлинную свободу духовной жизни и сочетается с широкими правами местного самоуправления.

Существо и значение русского самодержавия Ф.М. Достоевский очень точно выразил в следующих словах: «Это дети царевы, дети заправские, настоящие, родные, а Царь их отец. Разве это у нас только слово, только звук, только наименование, что «Царь им отец»? Кто думает так, тот ничего не понимает в России! Нет, тут идея, глубокая и оригинальнейшая, тут организм, живой и могучий, организм народа, слиянного с своим царем воедино. Идея же эта есть сила. Создавалась эта сила веками, особенно последними, страшными для народа двумя веками, которые мы столь восхваляем за европейское просвещение наше, забыв, что это просвещение обеспечено было нам два века назад крепостной кабалой и крепостным страданием народа русского, нам служившего. Вот и ждал народ Освободителя своего и дождался, – ну так как же они не настоящие, на заправские дети его? Царь для народа – не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя, а всенародная, всеединящая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, которую возлюбил, за которую претерпел, потому что от нее только одной ждал исхода своего из Египта. Для народа Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований… Да ведь это отношение народа к Царю, как к отцу, и есть у нас то настоящее, адамантовое основание, на котором всякая реформа у нас может зиждиться и созиждется. Если хотите, у нас в России и нет никакой другой силы, зиждущей, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая, живая связь народа с Царем своим, и из нее у нас все и исходит»[356]356
  Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: вЭт. Т. 9. В2кн. Кн. 2.: Дневник писателя. – М.: ООО «Издательство Астрель», 2004. С. 463–464.


[Закрыть].

Н.А. Бердяев недоумевает по поводу этих строк и видит в них смешение веры в будущую вселенскую церковь с империализмом: «Легенда о Великом Инквизиторе – самое анархическое и самое революционное из всего, что было написано людьми. Никогда еще не был произнесен такой суровый и уничтожающий суд над соблазном государственности, над империализмом, никогда еще не была с такой силой раскрыта антихристианская природа земного царства и не было еще такой хвалы свободе, такого обнаружения божественности свободы, свободности Христова духа. Но это анархизм на религиозной почве, не «мистический анархизм», а теократический анархизм, это творческая революция духа, а не революционно-анархическое разрушение и распадение. Это отрицание всякого человековластия, всякого обоготворения человеческой воли, всякого устроения земли во имя Боговластия, соединения земли с небом. И остается непонятным, как мог автор «Великого Инквизитора» защищать самодержавие, соблазниться византийской государственностью»[357]357
  Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. – М.: ACT, 2006. С. 199.


[Закрыть].

Во-первых, будущий идеал соборного братства людей возможен при условии нравственного совершенства людей, а до той поры существование государства неизбежно. Здесь важно увидеть в мировоззрении Ф.М. Достоевского то, что идеальное общественное устройство не нуждается во власти, поскольку любой авторитет будет покушением на чистую свободу людей.