Текст книги "Люди земли Русской. Статьи о русской истории"

Лицо без грима

В седые библейские времена у странствовавших по пустыне евреев был прекрасный, высокогуманный обычай: когда в среде заблудшего в песках народа накоплялось уж слишком много грехов, и тащить их дальше было не по силам, то брали козла, переваливали все это бремя полностью на него, да и гнали прочь, в безводье, с глаз долой. А сами шли дальше уже налегке или, выражаясь современным языком, следовали по пути нормального прогрессивного развития. Козла выбирали, конечно, специалисты, без каких либо демократических процедур, но со знанием дела: самого шелудивого, чесоточного, которому все равно пора подыхать. Мудро жили тогда и воистину рационально.

Наши демократические времена, увы, отвергли библейскую мудрость. Но отзвуки древнего обычая живут среди нас и теперь. Потребность в козле отпущения, на которого можно было бы перевалить все свои грехи, еще крепка, однако, выливается в иные, созвучные демократическому веку формы. Теперь, когда общий грех нации превращается в непосильное для нее бремя и грозит раздавить ее всю полностью, тоже отыскивают козлов отпущения, но уже не мудрым библейским, а чисто демократическим порядком, на основах «общественной совести». Возьмем, как пример, свободнейшую из демократий – Францию, установившую в своей истории рекорд по числу революций и начертавшую на своем знамени великий лозунг свободы, равенства и братства. Грешила, грешила эта свободнейшая демократия и столько нагрешила, что пришел ей форменный капут: армия развалилась, правительство разбежалось и вековой враг занес над ней неумолимый карающий меч… Но Бог милостив и к грешным. Нашелся герой – маршал Петен, уже раз спасший ту же республику от того же врага. Спас он ее и во второй раз страшной ценою личного унижения, потери честно заслуженной им славы, жертвенного принесения всей своей жизни на алтарь отечества. Но все же спас. А накопленное бремя греха продолжало давить страну и, как только представилась возможность, по старому обычаю, но по новой демократической форме, был отыскан козел отпущения. Им оказался герой-спаситель, доблестный, безупречный патриот маршал Петен. Девяностолетний старик был покрыт позором, осужден, как изменник, и даже прах его не получил причитающегося каждому умершему человеку уважения: его останки были зарыты «без почестей бранных» где-то на задворках крепости-тюрьмы.

Свобода, равенство и братство, конечно, великие основы французской демократии, но, быть может, следовало бы к ним добавить еще немножко простого уважения к человеку, только к человеку, к личности, не более. Ни о каких формах благородства с «общественной совестью» демократии говорить, конечно, не приходится.

Теперь мы видим там же приблизительно такую же картину, хотя в значительно меньшем размере. Девятилетняя позорная для всей демократической нации война в Индокитае приведена к столь позорному концу: все еще считающая себя «великой» европейская держава начисто расколочена бандами голопузых полудикарей, получивших оружие

и инструктаж от тех, за кого подают свои голоса 35 % избирателей этой же нации. Единственным подвигом, совершенным французской армией на протяжении всех девяти лет, было двухмесячное сопротивление коммунистическим бандам войсковой группы полковника, а позднее генерала Де Кастри, и если уж нужно было бы дать за эту войну кому-нибудь венок национального героя, то этот венок, бесспорно, принадлежал бы ему. Но и «общественная совесть» свободнейшей демократии имеет своеобразное представление о справедливости.

Французская демократическая пресса, поднявшая сначала на щит доблестного генерала, теперь не только сбрасывает его с этого щита, но явно стремится превратить его в нового козла отпущения. Он, героически отстаивавший не им избранную невыгодную для боя позицию, оказывается неспособным к несению своих обязанностей и чуть ли не изменником родины. Разложенные подобной пропагандой офицеры французской армии, по сообщениям тех же газет, при встрече с генералом поворачивают обратно, чтобы не отдавать ему воинской чести. Куда же дальше?

Мы привыкли говорить о демократии, об ее «общественной совести» и прочих социально-политических понятиях, как об отвлеченностях, не имеющих в нашей реальной жизни своего определенного, ясного, обыденного лица. Но ведь демократический, равно как и каждый другой, общественный порядок, осуществляется в нашей повседневности конгломератом, суммою личностей, т. е. людей, с которыми мы, и вы, и я, читатель, соприкасаемся постоянно на улице, в ресторане, в магазине, в трамвае – всюду и всегда. Ведь эта «общественная совесть» и эти «святые основы демократии» – их совесть, их основы, сущность каждого из них, каждого в отдельности и всех вместе.

Каково же лицо не какого-то отвлеченного, иллюзорного, почерпнутого из умных книг демократа, но реального, повседневно соприкасающегося с нами?

Отбросим древние мифы о жертвенном благородстве братьев Гракхов, мы знаем на опыте, как приукрашены все подобные сказки. Придется отбросить и сравнительно недавнее, например, трагические жесты «великого» демократа Гамбетты, наговорившего много прекрасных слов и ровным счетом ничего не сделавшего для спасения своей родины. Вместе с ним по тому же пути пойдет и другой его «великий» демократ, его современник, безупречный Гладстон. Современные ирландцы, хотя бы в лице их премьера, вряд ли согласятся с безупречностью его гуманности. Откажемся от театральности, от гримировки прошлого, к чему мы, к сожалению, приучены нашими историками, а при взгляде на настоящее – оно само предстанет пред нами без грима, с полной и вполне реальной ясностью, показав нам подлинное лицо реального, живущего среди нас, вокруг нас, повсюду, вместе с нами, демократа.

Каков же он? Вот он перед нами. По вечерам, заперев свою мелочную или овощную лавочку, он идет в кафе, садится за столик с четырьмя другими такими же лавочниками и ведет политические разговоры на темы дня. Если бы эти разговоры оканчивались там же в кафе, беды большой не было бы, но эти разговоры формируют там его совесть и его дальнейшие гражданские действия. В установленные сроки он идет на то или иное голосование, вотирует того или иного депутата и, следовательно, действительно управляет государством.

Но не все же – лавочники, тупорылые мещане, как привыкли мы их называть в добрые старые интеллигентские времена. Конечно, не все. Есть, например, еще демократические чиновники, так сказать, – демо-бюрократы. У них тоже есть своя общественная и у каждого своя личная совесть, которая направляет их реальные действия. Именно эта демократическая совесть повелевает им примыкать к той партии, которая предоставит каждому из них в отдельности наиболее теплое, хлебное местечко, возможность повышения по службе, а быть может и другие, не подлежащие оглашению жизненные блага, вне зависимости от пользы или вреда, которые приносит эта партия их отечеству и их народу.

Английскому лавочнику, например, нужно торговать, следовательно, нужно и голосовать за тех, кто расширяет его торговлю, а если приходится торговать оружием, при помощи которого будут убивать собственных детей этого лавочника, то это уже вопрос второстепенный, вне зрения демократической совести. Поэтому, например, вождь рабочей демократической партии Эттли едет в красную Москву и красный Пекин для расширения торговых связей, хотя как будто бы идейная направленность рабочих не включает в свои цели поклонения финансовому Ваалу. Не стоит приводить дальнейших примеров. Пусть читатель лучше возьмет любую из газет за любой текущий или истекший год нашей демократической эпохи. На любой ее странице он увидит подлинное лицо подлинного демократа, управляющего ныне государствами свободного мира, увидит это лицо без грима и подрисовки.

Много, очень много сказано и написано умного и неумного о пресловутой «русской душе». Меньше, но все же сказано что-то и о русской совести, совести рядового, обыкновенного русского человека: крестьянина, врача, священника, офицера и даже того же самого лавочника. Совпадают ли черты этой русской совести, запечатленные хотя бы нашей литературой в целом и личной памятью каждого из нас с чертами «общественной совести» современных демократий? О личной совести наших царей и укрепленной этой совестью исторической доминанте русской политики я уже не говорю, но лишь о простом русском человеке, его совести, ее чертах…

Просмотрев хотя бы наскоро и лучшие, правдивейшие страницы наших писателей, и копилку своей личной памяти, мы можем с уверенностью сказать:

– Нет, черты нашей русской совести не совпадают с лицом современней общественной демократической совести. Нет, они отличны от нее. А, следовательно, иным должен стать и наш русский взгляд на тот или иной государственный порядок и прежде всего на тот порядок, который мы хотим установить на нашей освобожденной родине. Тупорылый мещанин, которым без грима оказывается современней демократ, всегда был презираем высшими по интеллектуальной иерархии слоями русского народа, а под именем мироеда и сквалыги он был столь же презираем и основными, почвенными его пластами. Этого презрения требовала русская совесть, которая теперь снова пробуждается в российском народе, признаки чего становятся с каждым днем все яснее и яснее.

Итак? Итак, будем стремиться к тому, чтобы грядущая Россия не погребала на задворках и не бойкотировала бы своих национальных героев, чтобы не изыскивала козлов отпущения для несения бремени своих грехов, но искупала бы их сама, как велит ей ее национальная, а не демократическая совесть.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 4 ноября 1954 г.,

№ 251, с. 2–3.

Вотум недоверия

Президент южной половины разорванной демократиями Запада Кореи Сингман-Ри[173]173
  Сингман Ри (Ли Сын Май) (1875–1965) – корейский политик, первый президент Республики (Южная) Корея.


[Закрыть], вопреки заключенному этими демократиями через его голову сговору, освободил из концлагарей этих же демократий 27.000 антикоммунистов корейцев и заявил, что будет продолжать борьбу за единство своей страны, разорванной снова надвое решением тех же демократий. Этот акт он подтвердил поголовной мобилизацией младших возрастов, а корейский народ ответил ему полной безоговорочной поддержкой. Выборный президент поднялся на ступень подлинного народного вождя.

Можно ли рассматривать последние корейские события, как локальный, местного значения акт? Не аналогичны ли им по своему духу свержение демократического правительства генералом Нагибом[174]174
  Мохаммед Нагиб (1901–1984) – египетский военный и государственный деятель, первый президент Египетской республики после революции 1952 г.


[Закрыть] в Египте, отказ Сиамского короля сотрудничать с демократией Франции в той чисто колониальной форме, какой требует от него эта демократия, борьба с нею же народных националистов Марокко и Туниса, военные перевороты в Сирии и других арабских государствах, и ряд других событий меньшего масштаба? Что это, пробуждение «дряхлого Востока»?

Пробуждение – лишь внешняя сторона этих актов. Но главная общая для всех этих событий причина скрыта глубже. Это протест национального чувства против навязываемых ему извне чуждых его духу принципов. Это – осознание нациями самих себя, своей самобытности, права на свою собственную, самими ими организованную жизнь. Это протест против навязанных им извне универсальных образцов государственного и социального устройства. Это вотум недоверия пресловутым демократическим основам, причем голосуют против демократий не пережитки феодализма и не обеспеченные классы, а низы – народы. Египет – яркий тому пример: в лагере демократий там оказались феодальные последыши и финансовые аферисты, запутавшие в свои сети самого короля. Против них встали неимущие классы, нищее крестьянство, на которое оперся генерал Нагиб.

Недоверие народов к современным формам демократической государственности характерно не для одного лишь Востока. Возникновение множества диктатур и жизненность некоторых из них показывают, что это движение всемирно; повсеместные же проявления коррупции демократических правительств свидетельствуют о том же негативно. Так, например, 19 правительств четвертой республики свободнейшей из демократий – Франции, их чехарда явно показывает, что ни одному из этих правительств народ не доверял и что самым жизненным из них было наиболее близкое к диктатуре правительство генерала Де Голля, продержавшееся все же около полутора лет.

Это недоверие имеет крепкие корни в недавнем, прошедшем на наших глазах отрезке мировой истории, начатом полной победой демократий над монархиями, Версальским миром. Что произошло дальше? Европа была перемежевана на самых безупречных демократических основах. Традиционно сложившиеся государственные образования были раздроблены, и в результате настал хаос, приведший к трагедии Второй мировой войны. В течение ее и вслед за нею народы польский, латвийский, литовский, эстонский, финляндский, румынский, болгарский, сербский, хорватский, албанский, чешский, словацкий и другие были выданы на растерзание сначала социализму гитлеровского образца, потом социализму сталинскому. Последние события в Восточной Германии, Чехии и Польше достаточно ясно характеризуют отношение этих народов к социалистической государственности и истинное направление их воли. Приведенный краткий перечень судеб этих народов вполне оправдывает вотум недоверия к демократическим образцам, выраженный корейцами.

Вопрос о доверии демократическим правительствам западного, пока еще свободного (хотя и не вполне) от социалистического тоталитаризма мира стоит перед нами, российскими национально мыслящими эмигрантами, не только остро, но глубоко трагично. Шекспировская формула «быть или не быть» полностью применима не только к нам, горсти эмигрантов, но ко всей России. Не мы, но она, ее двухсотмиллионный народ, имеет целый ряд причин голосовать «против». Предательство национальной России на Версальском майдане, бесстыдное использование демократиями ее трагедии в своих узко эгоистических интересах; смертный приговор Белому движению – первому акту борьбы русского народа с большевизмом, – вынесенный вождями западных демократий; «торговля с людоедами», не только укрепившая властвование социалистических хищников над российским народом, но в некоторых случая буквально спасавшая их власть; спасение сталинской тирании при помощи лэндлиза; выдача на смерть участников Русского Освободительного Движения…

Ведь не только мы, горсть эмигрантов, но и он, двухсотмиллионный российский народ, в липе его антикоммунистического актива, все это знает и в достаточной мере оценивает.

А что говорит ему современность? «Там» умеют находить правильную оценку ее даже между строк передовиц «Правды» и «Известий». Современный русский подсоветский антикоммунист узнает из этих крупиц о стремлении Черчилля во что бы то ни стало укрепить дружбу демократий со сталинскими последышами, иначе говоря, урвать свою долю барышей с торговли потом и кровью российского народа; узнает о полном бессилии демократических правительств Франции и Италии в их борьбе даже с собственными коммунистами, бессилии, обусловленном именно основами демократического порядка; узнает о националистических и вместе с тем антидемократических движениях народов Востока. Узнает и о провалах попыток организации антикоммунистической борьбы, предпринятых из-за океана, как например, водотолчение в создании

Европейской армии, Европейского парламента, Европейского экономического соглашения о стали и угле… Все это он знает. Может ли он испытывать доверие к демократическим принципам?

Берега Северной Америки для него, так же как и для нас, покрыты густым туманом. Родилась ли там твердая, непреклонная воля к борьбе с агрессией социалистического тоталитаризма или там так же, как и при Трумэне, топчутся на месте? Этого он не знает, как не знаем этого и мы. А ведь наличие этой воли имеет для него основное значение для решения вопроса, с кем стать, с кем идти по своему историческому пути. Не знает он и другого, чрезвычайно важного для него условия предстоящей борьбы: поведет ли эта борьба к подлинному его раскрепощению, к утверждению его исторически выраженной воли, воли к Всероссийскому народному единству или к расчленительному эксперименту, проведенному уже на его глазах в Европе, результаты которого ему ясны. Не знает и еще одного: даст ли ему освобождение от социалистической тирании возможность самобытного государственного строительства – Всенародное Всероссийское Самодержавие или ему придется лишь сменить ортодоксально социалистические оковы на коррупционно демократический хаос и экономическое порабощение.

Это одна сторона. Сторона, побуждающая голосовать «против». Но есть и другая, требующая голосования «за». Это понимание того, что западные демократии являются для него единственным в конечном счете неизбежным союзником в борьбе против социалистической тирании, это он знает так же, как и мы, но так же, как и мы, он далеко не уверен в реальном существовании этого союзника. Туманная пелена, скрывающая от него заатлантический берег, не только не дает ему ответа, но при помощи советской пропаганды и ее вольных и невольных, случайных и постоянных пособников на западной стороне мира, все гуще и гуще окрашивается в кровавые тона атомного истребления подсоветских «морлоков» и разрушения единой всероссийской государственности.

Теперь предположим, что, наконец-то туман рассеется, и из него прозвучит голос, призывающий к подлинному, активному союзу подневольных и свободных народов в их борьбе с тоталитарно-социалистической тиранией и агрессией. Поверит ли русский народ этому голосу, исходящему из лагеря западных демократий, коррупция которых ему известна? Не потребует ли он каких-то дополнительных гарантий, обеспечивающих ему право на российское национальное единство и на самобытное строительство своей государственности? Думается, что, безусловно, потребует и в данном случае единственно возможными гарантиями могут быть лишь те, которые дадут ему зарубежные русские национально-мыслящие антикоммунисты. Русские голоса и никакие иные.

В тумане, окутывающем отношение правительства генерала Эйзенхауэра к «русскому вопросу», пока ничего ясного не видно, активность же некоторых кругов американской общественности проявляется как раз в обратном направлении, в попытках подменить национальные права русского народа коррупционно-демократическими формами «самоопределения вплоть до отделения» и т. д. Эти попытки в неуклонной последовательности проваливаются, в лице сонров, кцабов, сбонров и прочих неудобных для произношения наименований. Эти провалы характеризуют реакцию российского национально-мыслящего зарубежья на предлагаемые ему фальшивки. Как будет реагировать двухсотмиллионный российский народ на те же фальшивки, предложенные ему, мы, пока, конечно, не знаем, но что если его реакция выразится формулой:

– Не было бы хуже?.. Как-никак, под Советами мы живем, плохо, но все-таки живы, сохраняем свое государственное единство и даже выросли в грозную для всего мира силу. Сталин протянул ноги. Большевизм не вечен и, как будто, слабеет. Может, Бог даст и получшеет, полегчает… Так не лучше ли нам…

Это «не лучше ли» в переводе на политико-стратегический язык означает получение сталинскими последышами 30–40 миллионов прекрасно тренированных и одухотворенных осознанной ими идеей национального единства бойцов. Можно быть вполне уверенным, что сталинцы не пропустят возможности стать в глазах этих, осознавших свое родство Иванов, их национальным руководящим центром. Поражение же этой, объединенной идейно и организационно, силы разрозненными «вплоть до отделения» силенками западных демократий более чем сомнительно.

Но может ли русская национально-мыслящая политическая эмиграция в какой-либо мере способствовать сближению демократических правительств Запада с массивом русского народа, пока эти демократические правительства протежируют и субсидируют всех видов фальшивки, подменяющие национально-российские интересы международными демократическими трафаретами, а быть может и чем-либо худшим для России. Имеет ли право российская национально-мыслящая эмиграция вотировать доверие этим правительствам (как, например, Англии) или частным анонимным организациям (как, например, Американский Комитет), пока они работают в тесном контакте с управляемыми нью-йоркскими марксистами антирусскими марионетками? Можно ли при данной ситуации голосовать «за» доверие?

Нет. Глубоко-патриотический, чисто-народный и гуманный без оговорок акт освобождения заключенных в демократических лагерях сынов корейского народа, произведенный Сингман-Ри, должен послужить нам примером выполнения национально-патриотического долга.

Не в силе Бог, а в правде!

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 18 июля 1953 г.,

№ 183, с. 2–3.