Текст книги "Люди земли Русской. Статьи о русской истории"

Учреждение Русского Патриархата

Идея учреждения патриаршего престола на Руси зародилась в мышлении передовых русских людей еще во времена княжения Ивана III. Москва – незначительный удел в среде других уделов раздробленной этой системой Руси ушла в далекое прошлое, она стала первопрестольным градом оформлявшего себя Великороссийского государства и великий князь московский Иоанн III в дипломатической переписке с некоторыми иностранными державами уже именовал себя не великим князем, но царем и самодержцем, т. е. властителем, равным по значению византийским кесарям и германо-римским императорам, также носившим титул цезаря.

Религиозные устремления, побуждавшие к полному обособлению Русской Церкви и возведению ее на ступень, равную другим православным восточным Церквям, сливались в этом случае с государственно-политическими интересами. Во-первых, учреждение Московского Патриархата открывало Русской Церкви возможности совершенно свободного развития: во-вторых, оно давало ей, а вместе с нею и всей юго-восточной Руси, включавшей в себя к тому времени полностью всю великороссийскую ветвь русского народа, бесспорное моральное преимущество над Русью юго-западной, литовской, подчиненной иноверцу, польскому королю, подвластным которому, в свою очередь, являлся митрополит киевский и, в-третьих, укрепляло авторитет великого князя московского, как носителя и хранителя общерусского вероисповедания, как его главный и бесспорный оплот. Москва – Третий Рим, единственное в то время независимое православное государство – не мог не иметь своего, ни от кого не зависимого религиозного возглавления.

Дальнейшие события, как международные, так и внутрирусские, укрепляли и развивали эту идею. Константинополь был взят турками, и Византийская Империя прекратила свое существование. Константинопольский патриарх стал подданным неверного мусульманина, турецкого султана. Флорентийская уния, которая была принята значительною частью византийских иерархов, вселяла в религиозное сознание московских людей недоверие по отношению к Греческой Церкви и, наконец, принятие Иоанном IV царского титула, возводившее и всю Московскую Русь на ступень уже не княжества, но царства, т. е. первоклассной исторической державы, все это вместе требовало скорейшего разрешения вопроса об учреждении патриархата на Руси.

Но дело подвигалось медленно. Первые попытки к согласованию вопроса о русском Патриархате с восточными патриархами не давали сколь-либо значительных результатов, пока за дело не взялись одновременно проникнутый глубоким благочестием и религиозным духом смиреннейший из царей Феодор Иоаннович, с одной стороны, и фактический правитель царства, выдающийся государственный деятель и дипломат боярин Борис Федорович Годунов – с другой.

К этому времени возглавляемая митрополитом московским Русская Православная Церковь была фактически уже самостоятельна и сознавала это, что характерно подтверждает такой эпизод. В 1586 г. антиохийский патриарх Иоаким приехал за милостыней в Москву, где митрополитом был в то время Дионисий. Когда патриарх вошел в Успенский собор, то митрополит вышел ему навстречу и первым, вопреки чину, благословил его, после чего и сам принял благословение от греческого патриарха. Иоаким пытался протестовать против этого нарушения чина, но принужден был умолкнуть. Именно во время этого пребывания антиохийского патриарха в Москве вопрос об учреждении русского патриаршества был поставлен решительно.

«По воле Божией, в наказание наше, восточные патриархи и прочие святители только имя святителей носят, власти едва ли не всякой лишены; наша же страна благодатию Божией во многорасширение приходит, и поэтому я хочу, если Богу угодно, и писания Божественные не запрещают, устроить в Москве превысший престол патриарший», – сказал царь Феодор Иоаннович совместно боярской Думе и Освященному Собору. В этой речи смиренного и немногоречивого царя явно чувствуется государственная мысль и властность Бориса Годунова. Патриарху антиохийскому Иоакиму вместе с богатой милостыней было официально поручено поставить это предложение русского царя на обсуждение собора Греческой Церкви. Но дело продолжало тянуться. Восточные патриархи явно не хотели утверждать равного себе на Руси. Они обещали дать ответ через патриарха иерусалимского, но этого ответа в Москву не приходило.

Летом 1589 г. в Смоленске неожиданно появился старший из восточных патриархов Иеремий византийский в сопровождении митрополита мальвазийского и архиепископа эллассонского. Москва о его приезде заранее не была извещена и поэтому отнеслась к нему с предельной осторожностью: смоленский воевода получил выговор за то, что безвестно для царя впустил иноземного патриарха на русскую территорию. Одновременно ему, а вместе с тем и епископу смоленскому было предписано изолировать патриарха, в особенности от сношения его со всеми иноземцами, допуская его лишь в церковь при оказании ему должного почета. Те же меры предосторожности были применены к византийскому патриарху и в Москве, где его также поместили с большим почетом в доме рязанского владыки, но изолированного даже от приехавших с ним вместе греческих купцов. Царь принял его так, как принимал иностранных послов, без оказания особых почестей, после чего Годунов повел с ним длительные переговоры, большая часть которых осталась тайной. В результате этих переговоров было достигнуто согласие старшего из восточных патриархов на утверждение патриархата в Москве, но грек все же потребовал, чтобы всероссийский патриарший престол был предоставлен ему самому. Годунов, а под его влиянием и царь, приняли это требование, но с условием, чтобы патриарший престол находился во Владимире, а не в самой Москве, следовательно грек-патриарх отстранялся бы от фактического руководства Русскою Церковью, которую возглавлял тогда высокочтимый всею Русью митрополит Иов и также от возможности влиять на государственные дела. Греческий патриарх понял этот дипломатический маневр Годунова и продолжал настаивать на своем требовании. Тогда с необычайной, казалось бы, для него решимостью ему ответил сам царь Феодор Иоаннович в своей речи к боярам и Освященному Собору:

«Патриарх Иеремия вселенский на Владимирском и всея Руси патриаршестве быть не хочет; а если бы мы позволили ему быть в своем государстве на Москве, на патриаршестве, где теперь отец наш и богомолец Иов митрополит, то он согласен. Но это дело нестаточное: как нам такого сопрестольника великих чудотворцев и достохвального жития мужа, святого и преподобного нашего отца и богомольца Иова митрополита от Пречистой Богородицы и великих чудотворцев изгнать, а сделать греческого закона патриарха».

«Вследствие подозрительности, ясные следы которой видны повсюду, иметь патриархом иностранца, грека, должно было казаться крайне неудобным», пишет по этому поводу С. М. Соловьев.

Переговоры тянулись еще полгода, и лишь в 1589 г. был учрежден в Москве патриарший престол и первым всея Руси патриархом избран был митрополит Иов. Вместе с ним владыки новгородский, казанский и крутицкий были возведены в митропиты, а еще шесть епископов русских – в архиепископы, после чего богато одаренный патриарх Иеремия был отпущен обратно в Константинополь с грамотою к султану Мураду и поручением достигнуть согласия на учреждение патриаршего престола в Москве от других восточных патриархов. Это последнее поручение выполнить ему было, очевидно, нелегко, т. к. лишь только через два года митрополит терновский привез в Москву грамоту с их согласием, а одновременно и просьбу к Годунову о присылке шести тысяч золотых. Речь об этом даре велась, очевидно, еще в Москве, потому что точно указанная константинопольским патриархом сумма, очень значительная по тому времени, была ему тотчас же отправлена в венгерской и португальской монете, – русской золотой валюты тогда еще не существовало. Кроме того, как сообщает один из лучших исследователей вопроса об учреждении патриаршества на Руси Зернин, патриарху было послано от царя сорок сороков соболей, тридцать сороков куниц, десятеры цки¹ горностайные, пятнадцать пудов рыбьего (моржового) зуба и множество ценной церковной утвари. Патриарх Иов и Борис Годунов также отправили ему ценные дары, а торговому представителю Руси в Царьграде было предписано выдать патриарху еще собольих, куньих и других мехов, а также и шестьсот венгерских золотых.

Религиозная и одновременно государственно-политическая цель, поставленная перед собой окрепшей национально-великороссийской Русью, была достигнута, о чем Годунов поспешил тотчас же известить юго-западную литовскую Русь в специальном наказе послам в Литву Салтыкову и Татищеву. Но и восточные патриархи применили все силы, чтобы отстоять свой приоритет над Москвою. Патриарху всея Руси было предоставлено лишь пятое последнее место, после Константинопольского, Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского патриархов.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 16 мая 1957 г.,

№ 382, с. 5.

«Профсоюзы» Московской Руси

– …Так, нынешние Тверские-Ямские населяли тогда почтари и ямщики, Большие и Малые Каменщики – штукатуры, печники и каменщики, Хамовники…

– Хамы, – подсказываю я.

– Ширяев, уходите из класса! Вы не достойны называть себя москвичом и учиться в Московской гимназии, – вскипает Сергей Константинович.

Мы, гимназисты, наградили его тогда кличкой «Суслик», но внешне он совсем не походил на этого зверька, Значение этого прозвания было иное. Как только тема урока, хотя бы очень отдаленно касалась Московской, до-Петровской Руси, а тем более самой Москвы, Сергей Константинович

Цка (устар.) – мех.

впадал в какой то транс: он зажмуривал глаза и медленно, сам упиваясь звуком, цедил, смаковал, именно «суслил», древние, пахнущие ладаном и кипарисом эпитеты, названия, уже забытые, но яркие и красочные термины того языка, которому Пушкин учился у московских просвирен.

Сам он учитель истории, Сергей Константинович Богоявленский[9]9
  Сергей Константинович Богоявленский (1871–1947) – русский историк, археолог, московед. Ученик В. О. Ключевского, член-корреспондент Академии наук СССР.


[Закрыть]происходил из древней семьи московских священников, династии, восходившей к временам Грозного, чем очень гордился.

– Не многие из современной знати превосходят древностью и чистотой «породы» нас, коренное московское духовенство. Род священников Зверевых, например, к самому Калите восходит, – говорил он нам, но, увы, мы не понимали и не разделяли его московской гордости. Москву он любил безмерно и изумительно знал ее…

По окончании гимназии я позабыл о «Суслике». Позабыл и его рассказы о нашей общей родине – Белокаменной Москве. Их вытеснил из моей памяти тяжелый балласт сведений о развитии английских тредюнионов, философии Гегеля и Ницше, «Великой» французский революции и прочем, обильно внедрявшемся в наши, уже студенческие тогда головы…

Но недавно, здесь, на берегу Тирренского моря[10]10
  Автор писал эту статью в лагере для «перемещенных лиц» в г. Пагани, близ Неаполя.


[Закрыть], «Суслик» снова заговорил со мною. Ко мне, случайно, через Югославию, попала пачка русских книг, выпущенных в Москве в 1946—49 г. г., по случаю празднования ее 800-летия. Автором некоторых из них значился член-корреспондент Академии Наук СССР С. К. Богоявленский. «Суслик».

И снова зазвучали древние, полноценные и полновесные слова. И снова «засуслились» его рассказы, отцеживая добротную гущу подлинной правды от жидкой сыворотки залившей ее лжи. Теперь я понял их и поделюсь одним из них с читателями. Речь будет идти, говоря нашим несклепистым, корявым нерусским языком, об организации демократических профсоюзов в до-Петровской Руси при активном содействии Великих Князей и Царей Московских. Невероятно, но факт. Что же поделаешь…

* * *

Упорным, кряжистым мужиком-скопидомом был Великий Князь Иван Данилович. Деляну за деляной, кусок за куском приращивал он к своей Московской вотчине земли прогоревших княжат, платя за них из своей «калиты», кожаной поясной сумы. Но не только земли прикапливал он. Еще жаднее копил Калита «животы» – людскую, человечью казну – работного, «дельного» труженика, хребтового строителя нарождавшегося Царства, грядущего «Третьего Рима». Для приобретения этой «казны», он не жалел золотой, что скупо стерег в своих кованных рундуках. Всякого звания люди были ему нужны: и пахарь со своим «оралом», и кузнец, ковавший «орало»; и латник для «бережения» тогда еще деревянных стен Кремля, и искусный каменного дела «художник», чтобы воздвигнуть вместо них нерушимую твердыню и храмы во Славу Господню; и «кадаш» – бондарь, и «розмисл» – инженер, и «хамовник» – ткач: все были ему надобны для «государского дела» и для них он не жался, «тряс» – тратил золотые «ефимки» и серебряные «теньги» из своей калиты-мошны. То одиночками, то целыми ватагами переманивал он на Москва-реку, Яузу и Клязьму нужных людей и из Твери, и из Рязани и из гордого богатого Господина Великого Новгорода и даже из далекой Литвы, тысячами скупал у татар полонянников и всех селил в своей Москве и вокруг нее.

Своих новых московских людей Князь сажал на землю не как-нибудь, где было свободное место, но расселял их, зорко вглядываясь своими острыми глазами в еще туманное будущее столицы молодого Царства. В плотно облегавшем ее бору места хватало, и широкими стрелками просек раскидывал Князь слободы новоселов, подбирая их «по дельному ряду» – профессиональному признаку, как говорим мы теперь. Так, вдоль главной дороги на торговый Запад, к Твери и Новгороду, потянулась Ямская слобода, а на другой стороне Москвы, на лугах, за Крымским Бродом, куда при гоняли продажные табуны ногаи и подходили караваны восточных купцов, там сели на землю «ордынцы» – выкупленные полонянники, знакомые с языком и обычаями своих бывших господ; рядом с ними, с Ордынками, разместилась Толмачевка – поселок переводчиков; а в буераках за Неглинкой выделили место драчам, на полянах, близ Пресенских Прудов доставили свои избы переманенные из Новгорода и Твери ткачи – хамовники. Таковы были первые ремесленные слободы Москвы, о которых упомянуто еще в завещании Ивана Калиты.

«Слобода была растительною клеточкой Москвы», писал ее историк Забелин.

Дети и внуки первого Московского Великого Князя следовали его мудрой политике привлечения лучших работников в свой центр и их профессиональной организации на его территории. Ей же следовал Московский митрополит, монастыри и крупнейшие феодалы. Москва заселялась и разрасталась, подчиняясь этой постепенно выработанной в деталях системе, о чем до сих пор рассказывают еще живущие в народной памяти имена Московских улиц и переулков: Каменщики, Кожевники, Хамовники, Ямские, Рогожские, Лубянки, Ордынки…

* * *

– Ты – Калита! (Мошна с деньгами). Ты у Бога в раю хочешь себе место закупить! – кричал Князю юродивый, публицист того времени.

И внешняя и внутренняя политика формировавшейся Московской монархии, в противоположность своему республиканцу-соседу Великому Новгороду, была основана не на порабощении и насилии, но на привлечении и вовлечении в орбиту общих государственных и личных интересов – «закупе». Деньги – их было мало тогда в ходу – играли в этом второстепенную роль, первая же – принадлежала гарантии развития собственных творческих возможностей привлекаемых, защите их имущества и предоставления им личной свободы. Да, свободы, от чего и пошло название этих производственных ячеек – слободы.

Кремлевские и монастырские архивы сохранили для нас множество «жалованных грамот» слободам, что в переводе на наш язык значит: коллективных договоров слобод-профсоюзов с центральной властью.

Эти грамоты, прежде всего, утверждали за слободчанами полную свободу демократического самоуправления. Верховным органом его был общий сход всех «тяглецов» – налогоплательщиков. На нем избирались слободской староста и его помощники: сотские, десятские, целовальники (целовавшие крест в поруку своей честности), ведавшие экономически-финансовую жизнь слободы, «окладчики» – фининспекторы, разверстывавшие налоги и повинности, – вся слободская администрация, даже дьяк-канцелярист. Правительство назначало контролера взаимных расчетов и полицейского порядка – «объезжего голову», не имевшего голоса в «братской избе» – слободском совете.

Кроме того, государство предоставляло слободам различных форм привилегии, порой даже монополии. Так, например, Хамовная (текстильная) слобода имела право на беспошлинную торговлю с Персией, что фактически делало ее монополисткой продажи шелка. Эти экономические выгоды профессиональных слободских коллективов подтверждаются тем, что, несмотря на явную заинтересованность государства в их росте, вступление новых членов ими строго контролировалось: требовались «поручные записи» (рекомендации) и каждый вступающий принимался лишь общим собранием.

Государство требовало взамен выполнения натурповинности – «государева дела» и общих гражданских обязанностей – «тягла», не вмешиваясь во внутреннюю жизнь слободы. Выборный староста был посредником между обеими сторонами и отвечал перед ними своим личным имуществом.

Так слагалась в течение трех веков подлинная демократия Московской монархии, ибо примеру Москвы следовали и другие города.

* * *

Что же давало народу развитие этих демократических форм в гармоничном сочетании с монархической властью, что получал от него «тяглец» – налогоплательщик?

Ответ на этот вопрос дают нам сохранившиеся полноценные сведения о другой текстильной слободе Москвы – Кадашевской, работавшей «по тяглу» на «белую казну» Царицы, т. е. изготовлявшей из казенного сырья все виды льняных тканей для огромного дворцового хозяйства.

«В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще продающихся по сходной цене, что ей не приходится завидовать никакой другой стране в мире», – писал Цесарский (Имперский) посол Мейерберг в 1661–1662 гг., т. е. меньше, чем через полвека после полного разгрома Москвы польскими интервентами. Это поразившее европейца изобилие и высококачественность товаров было создано в столь короткий срок свободным трудом ремесленников-слобожан, работавших под охраной молодой монархии первых Романовых.

Возвращаемся к принятому нами примеру – Кадашевской слободе. Извлекало ли ведавшее ею дворцовое ведомство какие либо торговые выгоды из труда слобожан, «добавочную стоимость» их продукции?

Нет. Даже враг династии, эмигрант того времени, Котошихин, в изданной им в Стокгольме книге, свидетельствует, что «доходов (от слободы) нет никаких, а идут полотна, и скатерти, и убрусы, на царский обиход». Только на потребность дворца из выданного им же сырья, – это все «тягло». Не более. А слобода огромна: ею демократически управляют 2 старосты, 4 целовальника, 16 сотских и в канцелярии работают 6 дьяков-бухгалтеров. Все они – выборные.

От дворца назначена только вдова-боярыня Татьяна Шилова, по-видимому, большой «спец» своего дела, как узнаем дальше. Управления она не касается, а следит за расходом казенного сырья и качеством продукции.

А качество Кадашевских товаров очень высоко. Кроме девяти сортов полотна, убрусов и ширинок, Кадаши изготовляют какие-то «посольские скатерти», самое имя которых говорит за себя. О количестве же выпуска продукции повествует тот факт, что Петр, упразднив ведомство Московских дворцов и переведя Кадашевское производство на изготовление грубой парусины, смог не только оснастить ею весь свой флот, но и экспортировать излишки… в Англию!

Дворцовое «тягло» было единственным налогом на производство

Кадашей, вся же остальная их продукция шла на рынок «безданнобеспошлинно». Позавидовали бы Кадашанам современные промышленники «тяглецы» США, если бы знали о них.

Более того, государство оказывало своим «тяглецам» и непосредственную финансовую помощь. Когда развитие техники потребовало перенесение станков из тесных изб в просторные помещения, Приказ Царицы отпустил 5.000 рублей (огромная по тому времени сумма) на постройку «Хамовного двора». Этот двор, возведенный в 1658–1661 гг., под непосредственным наблюдением той же Татьяны Шиловой (на сметах стоят ее подписи), был не только обширен, но даже «роскошен». На постройку его потребовалось 800.000 кирпичей, 2.600 бочек извести, 5.000 штук «аршинного камня»; внешняя стена двухэтажного здания тянулась на 157 сажен, а в главном помещении стояло 90 станков и 5 печей, четыре белые, а пятая «киевская мурмленая», т. е. из цветных изразцов.

Каков же был материальный уровень этих «оброчников купленных»? «Закупил» их Великий Князь Иван Третий около 1500 г., а через 170 лет, пережив страшный разгром начала века, когда Кадаши были сожжены дотла, в 1677 г. из 413 дворов этой слободы 140 были «переписаны в Гостинную и Суконную сотни», т. е. в первый разряд купечества, а в 1682 – 50 дворов из их числа были еще повышены в «гостей», т. е. миллионеров того времени. Воздвигнутый ими в Кадашах храм Вознесения цел до сих пор и свидетельствует своими размерами и украшениями о богатстве его строителей – «тяглецов» Царства Московского.

* * *

Таков один из примеров, одна из деталей широкого, всеохватывающего процесса развития русской национальной демократии под скипетром Царей-Самодержцев. Этот живой органический процесс был прерван вторжением западных форм в начале XVIII в., и в дальнейшем память о нем была вытравлена из народного сознания «прогрессивною» ложью всех видов. Немного было «сусликов» среди тех, кто воспитывал «февральское поколение». Результаты налицо.

Спорить о прошлом не стоит. Но мыслить о будущем нужно. Неужели же «на основе завоеваний Февраля» идти снова к «февральскому» провалу и позору, разрухе, нищете и рабству?

Или поищем других путей, от других исходных точек?

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 15 декабря 1951 г.

№ 100, с. 7.