Текст книги "Люди земли Русской. Статьи о русской истории"

Они живы

Моя статья «Человек и эпоха», помещенная на страницах «Знамени России», вызвала много откликов – личных писем ко мне. Следовательно, ее тема, – современный подсоветский русский человек, его культурный и моральный уровень, – затронула читателей. Данная тема, быть может, самый актуальный вопрос современности не только для нас, русских, но для нас особенно.

Самым ярким, глубоким и снабженным обширным материалом письмом оказалось снова письмо того же автора, в ответ которому я писал статью «Человек и эпоха», г. М. Бачманова, не дилетанта в публицистике, но автора нескольких трудов, вышедших на других языках, как я узнал из его слов. Это мне особенно ценно.

К сожалению, не могу привести здесь дословно письмо г. Бачманова, хотя это было бы очень интересно читателям, но оно заняло бы не менее восьми страниц «Знамени России», а с моим ответом – почти весь номер, что, конечно, невозможно. Поэтому мне приходится ограничиться лишь пересказом некоторых приведенных им фактов и общим анализом их.

Прежде всего, ни одного из рассказанных мне моим уважаемым оппонентом случаев я не оспариваю. Даже чисто анекдотические, смехотворные факты о поведении некоторых современных подсоветских людей, попавших в западный мир, могли иметь место. Это не только возможно, но вполне понятно: мир западный и подсоветский во всех отношениях настолько несходны, что не только подсоветские люди, попав в Европу, нередко становятся темой для анекдота, но столь же яркими анекдотическими персонажами становятся те люди Запада, которые попадают в советский мир. Пример – хотя бы милые чудачки, вроде пастора Нимеллера[227]227
  Мартин Нимеллер (1892–1984) – немецкий пастор, богослов, антифашист, пацифист; в 1952 г. посетил СССР по приглашению советского правительства, лауреат Ленинской премии «За укрепление мира между народами» (1967).
  Борис Петрович Кадомцев (1887–1969) – экономист, литератор, публицист.


[Закрыть], которые пытаются всерьез, с полной уверенностью во взаимном понимании, говорить с советско-социалистическими администраторами на морально-религиозные темы. Подсоветские русские люди от всей души смеются над дурачками этого вида. Нет, ни одного из приведенных г. Бачмановым примера, я отрицать не собираюсь, но возражаю против общего вывода, который он делает из этих фактов, сливая воедино подсоветского русского человека и поработившее его тираническое советско-социалистическое правительство со всеми разветвлениями его гигантской системы. Беру несколько примеров из его письма и рассматриваю каждый в отдельности.

Мой уважаемый оппонент рассказывает о трех подсоветских агрономах, закупавших в 1936 г. в Латвии породистых телят. В разговоре с ним эти агрономы всячески выхваливали советские порядки, повторяли пропагандную ложь о рекордах животноводства и т. д. Но позже один из них шепнул ему: «Брехать – один из родов нашей служебной деятельности. Не верьте тому, что мы говорили. Наше сельское хозяйство в общесоюзном масштабе – это прыжок лет на сто назад. Ваших чудных телят через месяц вы не узнаете. Они станут худыми с лихорадочно горящими глазами…»

Г. Бачманов рассказывает мне этот факт в подтверждение низкого профессионального уровня подсоветских русских агрономов, но я вижу в нем другое: достаточную квалификацию этих агрономов и, главное, глубокую честность, русскую совесть одного из них. Ведь я-то знаю, что эти агрономы были действительно обязаны врать, что в Латвии за ними шла усиленная слежка и со стороны своих конвоиров и со стороны подсылаемых к ним латвийских коммунистов, и все-таки, несмотря на безусловный и большой риск годами пятнадцатью-двадцатью концлагеря, один из них нашел в себе духовную силу шепнуть правду случайно встреченному соотечественнику. В этом – совесть. О квалификации же говорить, конечно, трудно, но из того, что они понимали ценность закупленных телят и ясно видели, что эти телята погибнут от колхозной бескормицы, уже сказывается их понимание в животноводстве.

То же самое я скажу в ответ на сообщение г. Бачманова о том, что советские учителя в русско-латвийской школе сняли портрет Достоевского. Конечно, сняли. Обязаны были снять. Это было, безусловно, предписано им. Ведь из Достоевского – религиозного мыслителя и монархиста – большевикам никак не удается сделать своего предтечу. «Бесы» и «Дневник писателя» изъяты из общественных библиотек. С влиянием Достоевского на русскую подсоветскую молодежь ведется усиленная борьба, и если бы социалистическое начальство увидело в школе его портрет, то крепко бы нагорело и дирекции и преподавателям литературы. Как же могли они поступить иначе?

Но вместе с тем в наших зарубежных газетах не раз сообщалось, что офицеры и солдаты советской оккупационной армии, попадая в западный Берлин, раскупают там в книжных магазинах не только Достоевского и Лескова, но Шмелева и даже Краснова. В сопоставлении этих двух фактов и кроется наше разногласие с Бачмановым: портреты Достоевского снимают, а книги его раскупают. В чем же дело?

Дело в том, что, оценивая явные, действительные факты, г. Бачманов впал в ту же ошибку, которую в грандиозном масштабе совершает сейчас весь западный мир, сливающий воедино подсоветского русского человека, порабощенную массу и поработившую его советско-социалистическую систему, в лице ее проводников от кремлевской «верхушки» до провинциально-колхозных «низов»: активистов, сексотов, профсоюзных держиморд и т. д., не говоря уж о самой партии и МВД.

К сожалению, мой уважаемый оппонент не одинок даже в среде самой русской эмиграции. Я мог бы в ответ привести ему много примеров предвзятого отношения к нам, бывшим подсоветским людям, рассказать о многом, испытанным мною самим лично, но о личном говорить не стоит. Вернее и точнее будет сослаться на ту обширную, захватившую многих, горячую и страстную дискуссию, которая проходит на страницах почти всех наших зарубежных эмигрантских газет по вопросу о населяющих ныне подсоветскую Россию «кроликах и морлоках». Незнакомым с этой дискуссией, но желающим быстро и конкретно ознакомиться с ее ходом рекомендую книгу Б. Башилова «Унтерменши, морлоки или русские», а кстати, и те статьи Кадомцева¹, о которых презрительно отзывается г. Бачманов, но которые, вместе с тем, блестяще вскрывают дефективность самой советско-социалистической хозяйственной системы в целом и неразрывное с нею обнищание населения и упадок всего сельского хозяйства, чему виною именно эта система, только она, но не трудящиеся на колхозных полях люди.

Прекрасные подтверждения к этому дает сам г. Бачманов. Он рассказывает, например, что Сталин, обещал «освобожденной» Латвии две тысячи новых тракторов, а едва набрал сотню подержанных. Что же это показывает? То, что русский колхозник мало и плохо работает? Нет, только то, что вся социалистическая система в целом лжива и ошибочна в своих теоретических построениях, не говоря об их практическом осуществлении. При чем же здесь неполноценность труда самого колхозника или недостаточная квалификация агронома? Врет социалистическая система, а не агроном в его руководстве.

Но позволю себе и я привести несколько фактов. Недавно некто «А.», на страницах «Нашей страны» № 190, приводил ряд отзывов компетентнейших американских специальных журналов о статьях по химии, помещенных в советских журналах. Оказалось, что процент достойных благоприятной рецензии русских статей в этой области знания очень высок, следовательно, работа рядовых инженеров в этой области (не Менделеевы же писали все эти статьи!) очень значительна в мировом масштабе, а если так, то можно ли говорить о низком уровне русских подсоветских химиков? Подтверждение того же факта – взрывы атомных и водородных бомб. Ведь для создания этих сложнейших конструкций мало украсть их формулы и чертежи, нужно еще технически осуществить эти формулы, что в условиях социалистического хозяйства намного труднее, чем в Соединенных Штатах. Кто же это делает? Не те ли же рядовые подсоветско-русские специалисты, о которых г. Бачманов столь низкого мнения?

Вторая ошибка г. Бачманова состоит в том, что он ставит в центр советской социалистической системы какого-то «бедняка», «дорвавшегося до власти», но ведь ни Ленин, ни Троцкий и их «гвардия», ни Сталин, ни Вышинский, а теперь и Маленков с его приспешниками никогда бедняками не были, а принадлежали к революционной интеллигенции, которая и дорвалась до власти. «Бедняк» же просачивался к аппарату управления лишь в первые годы революции в виде нескольких сотен или может быть тысяч пропойц, занявших места в низовке сельсоветах, профкомах и других незначительных учреждениях. Но дорвавшаяся до власти социалистическая и частью «прогрессивная» интеллигенция проявила большую трудоспособность и сумела создать во втором поколении послушное ей социалистическое чиновничество, снабженное административными и профессиональными навыками, подчиненное железной дисциплине террора и достаточно культурное для выполнения всех видов потребных для государства работ.

Иначе говоря, к настоящему времени в СССР создана рабская, полностью зависимая от власти, но достаточного уровня интеллигенция, и всесторонние факты показывают нам, что эта интеллигенция далеко не безграмотна и не бездарна. Произошло приблизительно то же, что и за сотню лет до нас, когда крупные крепостники формировали из своих крепостных рабов домашние театры, кадры собственных рабов-художников, рабов-архитекторов и высоко квалифицированных техников всех нужных им видов: столяров, поваров, ткачей и т. д.

Но ведь и тогда из этой среды рабов-интеллигентов выходили столь крупные величины, как Кипренский, Тропинин, Щепкин, Семенова и Жемчугова (Шереметева), потому что в самой среде крепостных рабов жило множество высоко одаренных личностей, не оставивших нам своих имен, но зафиксированных, например, И. С. Тургеневым в образах мудрого Хоря, поэтического Калиныча, моралиста Касьяна с Красивой Мечи, проникновенных «певцов», подвижниц «живых мощей». Эти высоко одаренные личности живы и теперь в среде русских социалистических рабов, ибо неисчерпаема талантливость народа русского и неистребима его великая душа!

Размеры статьи не позволяют мне привести подтверждающие примеры. Тех, кто их захочет, прошу прочесть мою недавно вышедшую книгу рассказов «Я – человек русский»[228]228
  Эти рассказы включены нами в сборники «Италия без Колизея» (СПб.: Алетейя, 2014) и «Никола Русский» (СПб.: Алетейя, 2016).


[Закрыть]. Эти рассказы я писал с натуры.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 30 ноября 1953 г.,

№ 98, с. 5–8.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Владимир Рудинский

Владимир Рудинский (настоящее имя Даниил Федорович Петров; также псевдонимы: Аркадий Рахманов, Геннадий Криваго, Виктор Штремлер, Савва Юрченко, Елизавета Веденеева, Вадим Барбарухин, Гамид Садыкбаев) (3 мая 1918, Царское Село – 19 июня 2011, Париж) – филолог, журналист, писатель. Родился в семье врача. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Во время Второй мировой войны оказался в оккупации, поступил в Вермахт переводчиком, воевал в испанской «Голубой дивизии», затем работал журналистом в газетах на оккупированной части СССР. Работал в Тосно под Ленинградом, в Двинске (Латвия), в конце войны в Берлине, откуда перебрался во Францию, где прошел три лагеря Ди-Пи. Выйдя из лагерей, поселился в Париже; работал в библиотеке Школы Восточных языков. Публиковался во многих журналах Ди-Пи – в Германии, Италии. Участвовал в общественной жизни, выступал на собраниях монархистов, делал доклады. В Париже проучился два года в Св. – Сергиевском Богословском институте, затем окончил Школу Восточных языков. Знал многие европейские и малайско-полинезийские языки. Был представителем в Париже Высшего Монархического Совета и монархической подпольной организации «Русские революционные силы». Публиковался в журналах «Возрождение» (Париж), «Знамя России» (Нью-Йорк), «Мосты» (Франкфурт-на-Майне), «Русское воскресение» (Париж), «Новыйжурнал» (Нью-Йорк), «Современник» (Торонто), «Голос зарубежья» (Мюнхен), «Вестник» (Буэнос-Айрес), «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне); газетах «Русская жизнь» (Сан-Франциско), «Новое русское слово» (Нью-Йорк). Автор книги «Страшный Париж» (Иерусалим, 1992; Москва, 1995). Был сотрудником газеты «Наша страна» с начала ее основания (1948) на протяжении 63 лет, до своей кончины.

Для того, чтобы понимать, что из себя представляет интеллигенция в СССР, надо помнить, что весьма разнородную массу населения Союза можно в общем разбить в культурном отношении на следующие три группы:

1) Высшая интеллигенция. Эту элиту составляют остатки старой квалифицированной интеллигенции: профессора, врачи, инженеры и т. д., а затем их дети, в большинстве также получившие высшее образование. Даже если эти последние не проходят высшей школы, они остаются в общеобразовательном отношении на уровне старой интеллигенции, т. к. к средней школе – десятилетке (которая вовсе не так уж плохо поставлена, как здесь думают) присоединяются, как правило, обильное чтение и влияние домашних.

Кроме того, к тому же классу принадлежит ряд людей, выбившихся из низов, но одаренных большими способностями и искусством ассимиляции. На них вовсе или почти незаметно бывает их происхождение.

Эта подлинная интеллигенция немногочисленна, хотя, может быть, количественно немногим уступает интеллигенции царского времени; но теперь она тонет в массе прослойки № 2, прежде не существовавшей.

2) Это – интеллигенция, так сказать, ремесленная, массового и ускоренного производства. Дети крестьян и рабочих, они оканчивали среднюю школу или рабфак, не получая ничего из дома и из той среды, где вращались. Здесь притом большую роль играет и время окончания школы; первый момент после революции она была в страшно запущенном состоянии, на ней производились опыты различных нововведений, и оттуда даже самый одаренный ребенок мало что мог вывести. Затем они проходили какой-нибудь вуз и делались подчас неплохими специалистами. Во всяком случае, они удовлетворяют потребностям страны. Но в отношении общего развития баланс у них весьма печальный. Они могли лишь весьма некритически воспринять в большинстве совершенно неверные политически и философские воззрение, поднесенные им в школе и институте. Их образовательный багаж слишком мал, чтобы они могли самостоятельно его увеличить. В результате мы имеем врачей, которые по своему образованию соответствуют фельдшерам старого времени; инженеров, стоящих на уровне развития европейского мастера; офицеров, которые в другой армии были бы, на хороший конец, фельдфебелями, и т. д.

Причем повторяю, что в своей ремесленной области они часто стоят на высоте; но разговор о литературе или искусстве сразу свидетельствует о их внутреннем убожестве. Это – масса очень многочисленная и распространенная. Встречи с ней и приводят ко всякого рода недоразумениям.

– «Помилуйте», – говорит мне эмигрантская дама, которой случилось наблюдать советскую армию, – «даже их офицеры – совершенно некультурные люди».

В ее представлении офицер – синоним блестящего воспитания. Мне же ее слова приводят на память фразу одной советской студентки. В разговоре со мной эта последняя хотела похвалиться своим умением обращаться с простыми людьми, и сказала: «Знаете, однажды мне пришлось вращаться среди младших лейтенантов (дело было в каком-то доме отдыха), и, представьте себе, я всегда находила, о чем с ними говорить».

Мне было вполне понятно, насколько это в самом деле нелегкая задача. Потому что где-где, а меньше всего в Красной Армии приходится искать культурных людей.

3) То, что раньше принято было называть «народом» – крестьянство, рабочий класс.

Вся эта масса все же значительно поднялась в своем культурном уровне по сравнению со старым временем, но, конечно, в основном осталась потрясающее невежественной. Впрочем, почти все грамотны.

Конечно, 3-я и 2-я группы многочисленнее и чаще попадаются на глаза. Но можно ли говорить об упадке культуры в России на основе того, что подлинная интеллигенция немногочисленна? Так оно, в сущности, и повсюду, да так оно и быть должно. Ждать же чудес не приходится; чтобы гигантская страна поднялась на следующую ступень культуры, нужны не десятки, а сотни лет.

Эмигрантов сбивает с толку то, что они судят по привычным им нормам, сравнивая положение в СССР или с Западом, где нет такой пропасти между интеллигенций и простым народом, или с царской Россией, где не было промежуточной, полуинтеллигентной прослойки. Пропасть осталась, но она проходит между прослойками 1 и 2, а не между 2 и 3.

На советском языке первая группа, особенно две первые категории, ее составляющие, носит техническое название «недобитков». Настроение ее в основном резко антиправительственное, но необходимость принуждает лгать и приспосабливаться; это приводить к тому, что ее наиболее левое крыло начинает обманывать само себя и даже в душе не решается роптать против большевиков.

То же оппозиционное настроение, хотя и по другим мотивам, разделяет основная масса интеллигенции рабочей; здесь, конечно, есть, тем не менее, многие, преданные власти не за страх, а за совесть – главным образом лица крайне ограниченного интеллекта.

Надо также учесть, что советскому строю удалось выковать известную, не слишком большую, группу, являющуюся советской не по убеждениям, а по самому своему характеру и воспитанию. Это, главным образом, элементы того «актива», о котором говорит Солоневич, люди, растленные прежде всего морально. Самое трагическое то, что сейчас они часто оказываются врагами советской власти, но не могут изменить своей сущности, и потому «носят эту власть в самих себе».

Так, например, многие из них искренно перекинулись на сторону немцев. Говорю «искренно» в той степени, в какой это возможно для представителей «актива». Идейных соображений у них быть не может, но они уверовали в победу Германии и связали с ней свою судьбу, легко перенеся в свою новую деятельность старые приемы грубости и наглости по отношению к народу, лживости и интриганства, беспардонного подхалимажа перед своим новым начальством и т. д. Такие субъекты вызывают у нас двойственное отношение: их вражда к большевизму есть явление положительное, но они слишком ярко выражают собою этот ненавистный нам строй. Этих личностей пришлось бы в случае нужды классифицировать с большой осторожностью и с индивидуальным подходом к каждому.

Можно подумать, что именно интеллигенция второго сорта должна бы являться наиболее надежной опорой советской власти. Однако, действительность показывает другое.

Конечно, эта интеллигенция лишена традиций, играющих важную роль для старой интеллигенции; гораздо более удалена от Европы и хуже понимает западную жизнь (здесь играет роль и ее незнание иностранных языков). Конечно, она не имеет особых оснований с сожалением оглядываться назад; на первых этапах советской власти она, пожалуй, и в самом деле ее активно поддерживала, но в дальнейшем на сцену выступили другие мотивы.

С одной стороны, наиболее прогрессивный слой новой интеллигенции убеждается в невозможности независимо мыслить и заниматься научной деятельностью в советских условиях. Это, однако, ощущает только самый цвет этой интеллигенции второго призыва. Зато гораздо более широкие ее слои страдают от отсутствия свободы слова и печати и болезненно переживают все прелести террора единой партии.

Кроме того, эта интеллигенция по своему происхождению теснее связана с крестьянством и рабочими и острее переживает тяжесть положения этих слоев. И, пожалуй, самое главное, что жизненный уровень самой интеллигенции все же очень невысок, и она не может быть удовлетворена своим существованием. Положение рядового русского врача, инженера или учителя, особенно когда он связан семьей, неблестяще. На фоне тусклой, полной повседневных забот жизни, встречаются волны ненависти, идущей сверху, от настоящей интеллигенции, и снизу, из массы народа. Им может противостоять только заученная, казенная большевистская идеология. Но эта идеология стоит в потрясающем противоречии с жизнью. В результате, те, кто искренно в нее поверили, неизбежно переживают внутренний кризис и приходят к разочарованию. Очень часто то, во что верил студент, рушится в мышлении молодого врача или агронома, увидевшего вблизи жизнь советской деревни, или инженера, столкнувшегося с бытом и чувствами рабочих. Впрочем, искренних энтузиастов коммунизма удивительно мало. Для большинства официальная идеология – просто набор пустых фраз, который необходимо повторять и слушать с серьезным видом. Для некоторых это – орудие карьеры, способ продвинуться выше, чем на то дают право их знания и способности. Те, кто воспринимал большевизм всерьез, за немногими исключениями, свернули себе шею на различных уклонах. Для того, чтобы искренно оставаться верным «генеральной линии партии» в ее невероятных зигзагах, надо иметь чересчур гибкую совесть… более гибкую, чем у большинства русских людей. Нельзя не видеть, что советская власть ничего хорошего не дала народу.

Люди стараются уйти в личную жизнь, подальше от политики. Это бегство объясняет многие бытовые черты советской России; иные – большинство – ищут забвения в семье, и потому любовь в России глубже и острее, чем на Западе; другие – в тех немногих удовольствиях, какие им доступны. Что до пути борьбы – он всегда ведет к гибели, но многие идут и по нему, о чем свидетельствует множество процессов, среди участников которых новая интеллигенция составляла весьма значительный процент.

«Россия»,

Нью-Йорк, 4 января 1947 г.,

№ 3535, с. 2, 4.