Текст книги "Люди земли Русской. Статьи о русской истории"

Подсоветская интеллигенция

При любезном посредстве Н. Н. Чухнова я получил от г. Белкина заманчивое предложение прочесть на ферме РООВА[224]224
  Русское объединенное Общество взаимопомощи в Америке, основанное в 1926 г. и имевшее своим центром ферму-поселок в Нью-Джерси.


[Закрыть] доклад о постановке образования в СССР, но, к сожалению, Атлантический океан мешает мне принять это предложение. Однако, видя интерес к этому действительно актуальному для русских в США вопросу, я спешу поделиться с ними моим опытом преподавания в высших и средних учебных заведениях подсоветской России.

Вопрос, заданный мне представителем просветительного кружка при ферме РООВА очень глубок. По существу, его следовало бы формулировать так: существует ли в современной России интеллигенция, и какова она количественно и качественно? Иначе говоря, предлагаемая вниманию читателя моя статья должка быть не чем иным, как фактической справкой к уже идущему нескончаемому спору о «морлоках и кроликах».

Я начну с цифр. По переписи 1939 г. в СССР числилось 14 миллионов человек с высшим и средним образованием. Из этого числа 10 миллионов получили образование уже при господстве советов. В прошлом году в СССР функционировало 864 высших учебных заведения, в которых обучалось 1.128.000 человек. В средних учебных заведениях обучалось 34.000.000.

Учебная программа советской десятилетки, по сравнению с прежней гимназией, несколько расширена. Математика проходится в объеме прежних реальных училищ. Физика дополнена краткими сведениями по атомной теории и радио. Русская литература, заканчивавшаяся прежде на Тургеневе и Некрасове, доведена до Чехова и символистов. Кратко проходятся иностранные классики – Гете, Шиллер, Байрон и некоторые советские писатели – Н. Островский, Шолохов, Маяковский, Багрицкий. Русская грамматика проходится вплоть до седьмого класса включительно и повторяется в выпускном классе. Требования грамотности очень суровы: четвертая ошибка в диктанте безусловно влечет неудовлетворительный балл, и учитель не может в этом случае слиберальничать, т. к. он контролируется завучем (инспектором). Иностранный язык проходится только один, обычно немецкий. В прошлом году введена латынь. Учебная дисциплина в школе с половины тридцатых годов сильно окрепла. Школьные комсомольская и пионерская организации обязаны следить за ней, и выполняют это задание партии.

Самым трудным местом преподавания в средней школе является до сих пор история. Беспрерывные зигзаги генеральной линии партии не дают возможности издания стандартного учебника по этому предмету. Подготовленных учителей мало, т. к. преподавание истории введено лишь в конце тридцатых годов. Несомненно, что преподавание этого предмета служит основным средством коммунистической пропаганды в средней школе, однако, современный «патриотический» зигзаг генеральной линии служит правдивому освещению славного прошлого России, и современный подсоветский учитель истории не посмеет позволить себе того скептического, а подчас даже саркастического отношения к истории русского народа и деяний его государей, которое, к сожалению, нередко допускали «прогрессивные» преподаватели прежних гимназий.

Большинство высших учебных заведений страны советов технические, узких специальностей. В этом случае они мало отличаются от европейских вузов. Таковы требования нашей эпохи. В связи с этим изменился и типаж студенчества. Советские вузы готовят деловых специалистов, а не универсальных интеллигентов, как это делали университеты былых времен. Учебная дисциплина значительно повышена: студент обязан неуклонно посещать лекции и практикумы, посещаемость контролируется тем же комсомолом, и пропуск учебного дня без представления врачебного удостоверения влечет за собой очень неприятные последствия, вплоть до лишения стипендии. С хаосом введенной после 1905 г. предметной системы покончено. Студент обязан сдавать экзамены и зачеты в установленные дни, и несдача влечет за собой оставление на второй год. Загрузка советского студента очень велика. Помимо специальных предметов, он проходит также пропагандные дисциплины, диамат, историю партии и проч. Проходит военную подготовку и выполняет ряд «общественных нагрузок». Ему приходится работать не менее 14 часов в день. Добавим к этому тяжелые бытовые условия, крайнюю скудность средств к жизни, вынуждающую каким-то способом подрабатывать на питание себе, т. к. семья обычно не в силах ему помогать, и мы увидим, что окончить советский вуз не так-то просто, как это было в двадцатых годах. Нужно иметь много силы воли, упорства и желания учиться. Эти стимулы есть у советского студента, т. к. он знает, что лишь окончание высшего учебного заведения даст ему возможность сколь либо сносно устроить свою жизнь.

Широко известного в прошлом и даже окутанного некоторым романтическим ореолом типа «вечного студента» больше не существует. Не существует также «белоподкладочников» и «маменькиных сынков», но, одновременно с этим, исчез и долгогривый студиозус, занятый решением «мировых вопросов», а не прохождением программы своего факультета.

Современное подсоветское русское студенчество различно по своему культурному уровню, как было различно и в дореволюционную эпоху. И тогда московский студент, безусловно, стоял культурно выше казанского или иркутского. Первый пользовался лекциями лучших профессоров, светил науки, воспитывался в Императорских и Московском Художественном театрах, пользовался книгами огромной Румянцевской библиотеки. Ничего этого не было, конечно, у провинциального студента. Так и теперь.

Стремится ли к науке советская молодежь? Безусловно, стремится. К этому толкает ее и неизживаемая в юности жажда знаний и… голод. И студент, и ученик средней школы знает и беспрерывно видит, какой тяжелой обузой ложится его учение на семью. Он знает, что каждый потерянный им год учения – семейная катастрофа, и он учится порою буквально из последних сил. В вечерней школе, где я преподавал, нередко я видел учеников, засыпавших на уроках. Этого нельзя было ставить в вину ни им, ни мне: они начинали работать с шести-семи утра – кто по дому, кто в очередях, кто на производстве.

Сообщу еще несколько цифр. В 1948 г. в высшей советской школе числилось 80 тысяч преподавателей и проходило подготовку к ученому званию 13.000 аспирантов. В том же году в Академии Наук числилось 436 академиков и членов-корреспондентов, работало же в ее институтах 4350 научных сотрудников и 1050 аспирантов.

Да, в современной России нет и не может быть ученых масштаба Менделеева, Сеченова, Ключевского. Для столь высокого уровня научной мысли необходима ее свободное развитие. Но ведь не одни же

Менделеевы и Ключевские заполняли кафедры дореволюционных университетов. Они были блестящими звездами, блиставшими на небосклоне науки. Но огромную повседневную черновую работу по обучению и воспитанию студенчества вела рядовая профессура, от которой современная подсоветская профессура мало чем отличается по качеству, но значительно превосходит прошлое количественно.

Подтвердим сказанное практическим жизненным примером. Было бы бессмысленно отрицать огромный рост советской индустрии, а раз так, то надо допустить и то, что кто-то руководит этими огромными заводами, кто-то преподает в массе школ, кто-то лечит в сотнях тысяч амбулаторий и больниц… Кто? Ответ может быть только один: современная русская подсоветская интеллигенция, большинство которой дали современные же подсоветские русские (преподавание в вузах всего Союза ведется только на русском языке) учебные заведения. Времена «михрюток» прошли. Кончился и период «рабфаков», наборов в вузы «от станка», «комплексных систем» и прочей чуши. С 1934 г. советская средняя и высшая школа вступила на путь постепенной нормализации и при помощи жесточайшей учебной дисциплины готовит, быть может, не широкого по своему умственному кругозору, но дельного, работоспособного, усидчивого и дисциплинированного русского интеллигента.

* * *

Произведем простой опыт. Спросим рядового американского или европейского интеллигента о географии России. В большинстве случаев он ответит чушь. В Европе, по крайней мере, я наблюдал это не раз. Потом спросим точно так же рядового русского интеллигента из числа новых эмигрантов о географии Америки или Европы. В большинстве случаев он ответит в общих чертах правильно, если он окончил десятилетку.

Я внимательно слежу за заметками о различных анкетах института Галлупа и подчас поражаюсь результатам его анкет, обнаруживающих крайнее невежество опрашиваемых. Так, например, при одном из его опросов, 60 % ответивших не знало, что такое Формоза.

Но, вероятно, эти корреспонденты института Галлупа великолепно выполняют работу по своей специальности. Замыкание в узкий круг специальных знаний и навыков – характерная черта мышления нашей эпохи. Советский интеллигент не является исключением из этого закона. Он, безусловно, уже по кругозору своей мысли, чем был «всесветный и всеобъемлющий» интеллигент предреволюционной эпохи. Не берусь решать, является ли это положительным или отрицательным качеством, но факт остается фактом, и с ним приходится считаться.

Советская политическая пропаганда, давящая на современного русского человека буквально со всех сторон, конечно, сужает его кругозор и направляет его мышление по определенному руслу. Но не то же ли самое делает в свободных странах «пропаганда доллара», замыкающая мышление интеллигента так же в узких рамках своего бытового благополучия? Близорукий эгоизм, отсутствие представлений о высших, над-материальных ценностях, политическая беспринципность и ряд других явлений, наблюдаемых нами в свободных государствах, – разве это не показатели катастрофического снижения культуры? То же самое мы наблюдаем и в СССР. В большей или меньшей степени – решить трудно, но там есть достаточное оправдание для этого снижения – тяжелые жизненные условия, порожденные тираническим режимом, неизвестные Западу. Позволю сделать себе вывод отсюда. Мы имеем право надеяться на расширение кругозора культуры в русской, подсоветской среде при возможном повышении уровня ее материальной жизни, но на Западе надеяться, пожалуй, не на что…

Большинство сторонников «теории кроликов и морлоков» обвиняют современную русскую интеллигенцию в отсутствии критической мысли… Некоторые показатели, как, например, характер задавленной ждановщиной подсоветской литературы, страницы пропагандной прессы и проч., как будто бы подтверждают эти заверения. Но наряду с этим мы имеем целую гамму показателей обратного порядка. Я назову лишь некоторые из них. Во-первых, необычайное развитие советского, вернее, антисоветского анекдота. Он сатирически отражает буквально каждое значительное явление подсоветской жизни. Он живет, несмотря на репрессии. Разве это не показатель критического отношения к советской системе?

Советские, а в частности и наши журналы не раз сообщали нам интересный факт театральной жизни Союза. Репертуар всех театров там должен обязательно включать в себя не менее 50 % советских агитационных пьес. Вторая половина отводится классической драматургии. Советские театральные журналы беспрерывно негодуют по поводу того, что театры увеличивают классическую часть своего репертуара за счет пропагандной. Они вынуждены это делать потому, что публика не желает смотреть пропагандных пьес, и на втором-третьем их представлении зал пустует, в то время, как пьесы старого репертуара выдерживают по 20–30 постановок в сезоне. Театры, находящиеся на самоокупке, вынуждены ставить даже такие посредственные пьесы, как «Дети Ванюшина», «Каширская старина», «Девичий переполох» и т. д. Из театральных объявлений тоже можно сделать свой вывод, и разве он не показателен?

Совершенно ясно, что советская литература не может быть не пропагандной. «Вторая цензура», о которой мечтали, но могли проводить ее лишь частично «прогрессисты» XIX в., выросла в ждановщину. Но вот небольшое число русских подсоветских интеллигентов вырвалось за время войны из тисков советской цензуры, и возникли «Грани», новые авторы написали такие книги, как «Мнимые величины», «Невидимая Россия», «Письма к неизвестному другу», «Девушка из бункера»… Написали бы и еще больше, если бы было, где печатать, но, к сожалению, наши издательства почти всецело в руках тех же самых «прогрессистов», продолжающих проводить и здесь столь любезную им «вторую цензуру». Однако и то немногое, что написано новыми авторами, совершенно ясно говорит о том, что критическая мысль в СССР подспудно живет и что современный русский подсоветский интеллигент не утратил способности и стремления к критическому мышлению, но лишь вынужден молчать о нем.

Я далек от мысли отрицать притупляющее и замыкающее умственный кругозор действие социалистической пропаганды, но нельзя оставить без внимания и негативную реакцию на эту пропаганду, естественное для каждого организма отталкивание от насильственно навязываемого ему мышления. Факты этого отталкивания можно наблюдать в СССР в массовом порядке. Рядовой советский обыватель читает советскую газету «от обратного», т. е. трактуя и истолковывая ее сообщения в противоположном смысле: если говорят о мире – значит, близко война; пишут об улучшении жизненного уровня – значит, предвидится новое его снижение; сообщают об увеличении зарплаты – значит, близок какой-нибудь экстраординарный заем или иной принудительно-добровольный способ урезки жалкого подсоветского заработка. Разве это не служит также показателем критического мышления, на этот раз уже не интеллигента, а простого обывателя, вплоть до полуграмотного колхозника?

Я мог бы привести множество таких же бытовых повседневных факторов внутреннего, загнанного в глубины сознания критического мышления. Вряд ли «кролики и морлоки» способны к нему. Но подсоветский человек вынужден принимать сейчас внешнюю защитную окраску, чтобы спасти свою жизнь, чтобы сколь либо расширить свое жалкое место под солнцем. Было бы непоправимой ошибкой судить о нем по этой вынужденной внешней окраске. К сожалению, свободный мир до сих пор еще не сумел взглянуть глубже. Да и не одни лишь иностранцы. К еще большему сожалению, многие русские смотрят до сих пор на подсоветских людей, как, во-первых, на активных или потенциальных большевиков и, во-вторых, как на безграмотных, узколобых «михрюток», тех, каких они видели, покидая родину в 1920 г. Это прошлое. Неужели можно предположить, что насилие организованной, но количественно небольшой группы злодеев и мерзавцев могло оборвать, прекратить внутреннюю жизнедеятельность и развитие великого двухсотмиллионного народа?

Не одну, страшную, потрясающую катастрофу пережил русский народ в своей одиннадцативековой жизни. Пережил, преодолел и после каждого падения поднимался еще выше в своих духовных устремлениях. Линия развития подлинной, почвенной российской интеллигенции шла, не прерываясь, от первого полноценного русского интеллигента – Владимира Мономаха до наших времен. Не угасла она и теперь, но лишь приглушена, загнана внутрь социалистическим насилием и трудно различима извне.

Жива Невидимая Россия и светится в ее глубинах Неугасимая Лампада Духа.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 16 марта 1953 г.,

№ 82, с. 2–5;

5 апреля 1953 г.,

№ 83, с. 12–14.

Человек и эпоха

Моя статья о подсоветской интеллигенции[225]225
  «Знамя России», №№ 82–83. Прим. ред. газеты.


[Закрыть] вызвала много откликов читателей. Часть их подтверждает мои выводы и приведенные мною факты, другая часть оспаривает, и среди этих оппонентов особенно интересным является глубоко продуманное, лишенное полемического задора, оснащенное многими фактами письмо М. П. Бачманова[226]226
  Михаил Петрович Бачманов, иначе Бочманов (f Линц, 1972), морской офицер, с 1920 г. в эмиграции; во время Второй мировой войны один из организаторов русских «белых батальонов» в Латвии.


[Закрыть] из Австрии. Этот глубоко уважаемый мною оппонент рассказывает о своих впечатлениях, вынесенных из встреч с интеллигенцией «новой» эмиграции и приводит ряд примеров, показывающих дефекты советского образования, примитивизм и односторонность мышления этих его личных знакомых, говорит и о снижении морального уровня, базируясь на этот раз не на лично виденных им фактах, но на пресловутом Павлике Морозове.

Все это так. Подобные примеры встречал каждый из нас, и было бы бессмысленно их оспаривать. Но мой уважаемый оппонент грешит в своей исходной точке. Он сравнивает современную подсоветскую русскую интеллигенцию с русской же интеллигенцией дореволюционного времени.

В этом его ошибка. Нельзя рассматривать человека вне его эпохи. Сравнению могут подлежать лишь личности или человеческие общества, выросшие в сходных по своему психическому строю сферах, и в данной случае будет много правильнее провести сравнение современного русского человека не с русским же человеком, выросшим в эпоху свободной мысли, но с человеком современного Запада, воспитанным хотя и в более свободных условиях, но все же проникнутым тем же духом материализма, меркантилизма и безверия, каким характерна переживаемая нами эпоха.

Бросим беглый взгляд на «век нынешний и век минувший». Господствующий на Западе демократический материализм воздействовал на человеческую личность слабее, но в том же направлении, как и поработивший Россию социалистический материализм. В политике болтливый торгаш сменил Питта и Бисмарка, в литературе – уголовно-авантюрный роман стал на место Гете и Байрона, в музыке – джаз заглушил Бетховена, в театре (в кино) место Гаррика и Барная занял кривляка Чарли Чаплин. Таков дух эпохи.

Как же реагировала на него человеческая личность на Востоке и на Западе?

Начнем с народного образования. Мой уважаемый оппонент сам говорит о выпущенном там замечательном учебнике русской грамматики и сомневается лишь в том, что ученики средней школы могут его освоить. Он сообщает также об очень дельно составленных технических справочниках для средней руки мастеров, которыми очень интересовались, принимая за образцы, немецкие инженеры. Следовательно, кто-то составляет подобные руководства. Кто же? Ответ может быть только один: современный подсоветский, но русский интеллигент. А таких руководств и учебников тысячи по всем видам знания.

М. П. Бачманов в своем письме ко мне приводит также случаи явных пробелов в образовании подсоветских интеллигентов, особенно в области гуманитарных наук, и даже просто безграмотности.

Верно. Бывает. Но просмотрим данные института Галлупа в Америке и увидим, что, например, из десяти «средних американцев» шестеро не знают, что такое Формоза. В речах Трумана в американской прессе, не говоря уже о кино, было и есть достаточно нелепых представлений о России. То же самое наблюдаем мы и в Европе, за исключением Германии. В южной Италии, где я живу сейчас, неумение даже подписать свое имя не редкость среди лиц, по внешности вполне интеллигентных, особенно женщин. А для сравнения знаний русской грамматики, глянем на страницы «Нового русского слова» – цитадели современной «левой» интеллигенции, и мы найдем на каждой странице не менее двадцати грамматических ошибок, – не опечаток, а именно ошибок, плюс к тому полное пренебрежение к русскому языку. Таков дух эпохи.

Обращаемся к искусству. Подсоветские русские скрипачи и пианисты выиграли ряд европейских конкурсов. Балетные выступления имели огромный успех на сценах Европы. В области музыки заметны попытки свободного творчества, на что ясно указывают репрессии по отношению к Шостаковичу, Прокофьеву и другим композиторам. Живопись предельно стеснена цензурой, лишена свободного рынка, но пикассовщины в ней все же нет. Еще крепче скована литература, но, несмотря на эти оковы, все же появляются произведения, подобные «Тихому Дону» Шолохова, «Двенадцати стульям» Ильфа и Петрова, морским повестям Паустовского, а как только подсоветский литератор вырвался в сравнительно свободную сферу западных демократий, то, несмотря на тягчайшие материально-бытовые условия, он выдвинул из своей среды таких значительных в нашем эмигрантском масштабе писателей, как Л. Ржевский, Б. Башилов, Л. Норд, Г. Андреев, Н. Нароков, поэты Кленовский и Коваленко и др. Работая в самых тяжелых условиях, не избавившись даже от угрозы жизни, новый русский интеллигент сумел проявить себя, уже заняв почетное место в центре и на «правом» крыле нашей прессы. Отсутствие их на «левом» ее крыле, говорит, пожалуй, только о сохранении им своего политического здоровья.

Постараемся проанализировать главное – моральный уровень людей Запада и Востока, подвергнутых растлевающему влиянию материализма. Оправдывать поступок Павлика Морозова, конечно, ни в какой мере нельзя. Но будучи христианином, можно ли оправдать действия Рузвельта и Черчилля, убивших разом в Дрездене 350 тысяч женщин и детей, столько же – в Гамбурге, 30 тысяч ни в чем неповинных сербов в Белграде за один день 17 апреля 1944 г.

Можно ли оправдать выдачу власовцев, Дражи Михайловича и, наконец, повешение немецких генералов, виновных лишь в том, что они выполняли свой воинский долг? Не забудем и того, что весь западный мир, вся его пресса аплодировала этим виселицам, и не прозвучало ни одного голоса осуждения. Каков моральный уровень этих людей? Чем отличаются они от Павлика Морозова? Разница лишь в том, что преступление Павлика все же факт единичный, а не массовый, и что сам Павлик был не больше как задуренный, обманутый мальчишка, а на материалистическом Западе мы видим подобные же действия в массовом порядке и в качестве действующих лиц… властителей мира.

Мой уважаемый оппонент грешит и еще в одной своей установке. Он базируется всецело на своих личных впечатлениях, т. е. на единичных фактах. Это очень опасный путь в силу того, что он неизбежно приводит к субъективности. Попытаемся лучше рассмотреть массовые явления того же порядка.

Сохранил ли свои боевые качества русский солдат? Его борьба с таким мощным врагом, каким была лучшая в мире немецкая армия, показывает, что все же сохранил, несмотря ни на политруков, ни на чистки комсостава, ни на стратегическую безграмотность партийного руководства армией.

Сохранил ли русский крестьянин свою работоспособность? Современный подсоветский колхозник живет исключительно за счет своего жалкого приусадебного участка и ухитряется извлекать из него доход, работая на нем после дня тяжелой колхозной барщины. Выдержал бы человек Запада такую нагрузку?

Мой уважаемый оппонент привел в своем письме несколько фактов неумелого обращения подсоветских инженеров с неизвестными им машинами, поломки их и т. д. Он совершенно прав. И я наблюдал много таких фактов. Они вполне понятны. Но работа колоссальной советской промышленности тоже факт. Ведь кто-то снабжает оружием, продуктами и товарами Китай, Индокитай и содержит на своих плечах всю мировую революцию? Следовательно, машина в целом работает. А кто руководит ею? Подсоветский русский интеллигент. Больше некому.

Недооценка противника – скверная вещь. Эта истина известна с древнейших времен, но очень многие из среды эмиграции, в особенности ее «левого» крыла, склонны к этой «скверной вещи». Они живут вчерашним днем. Но не забудем того, что в современной, порабощенной советами, России выросли уже новые поколения, вызревшие в условиях страшной борьбы за существование. Их психический строй, их интеллектуальная направленность очень далеки от того, что видела старая эмиграция, покидая родину в февральско-октябрьскую эпоху. Те поколения уже вымерли, и на смену им пришли новые. Каковы они – трудно сказать. Подсоветский человек вынужден бронировать свою душу защитным панцирем лжи, но ряд фактов указывает нам на его оздоровление, по сравнению с поколением, делавшим революцию. Возьмем лишь один из них несомненный религиозный подъем, который отмечают даже побывавшие в советской России иностранные верхогляды, и который мы, жившие в зоне оккупации, видели воочию. О чем говорит он?

Недавно мне пришлось разговаривать с одним католическим священником, обвинявшим русский народ в атеизме и приводившим для примера сравнение с Италией.

– Легко верить в Бога у вас в Италии, – сказал я ему, – где на каждом шагу открытая церковь, и с утра до вечера слышен звон колоколов, а вы попробуйте сохранить в себе веру там, где на протяжении десятков километров не увидите церкви, и на всей огромной территории государства не услышите колокольного звона. А мы все же сохранили ее, сохранили Бога в своей душе, потому что мы – русские.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 15 июля 1953 г.,

№ 89 с. 9–10.