Текст книги "Люди земли Русской. Статьи о русской истории"

РЕЦЕНЗИИ

Непризнанный пророк
[Н. Я. Данилевский]

В этом году исполняется 130 лет со дня рождения замечательного русского историка-философа Николая Яковлевича Данилевского, труд которого «Россия и Европа» не был признан его современниками. В прогрессивных русских кругах имя Данилевского замалчивают и теперь. В истории русской философии прот. В. В. Зеньковского, выпущенной в Париже издательством ИМКА, о нем не сказано ни слова и даже не упомянуто в указателе имен, куда включены столь мало относящиеся к русской философии, как Гурвич, Зандер, Спир[184]184
  «История русской философии», основой которой стали лекции прот. Василия Зеньковского, в Свято-Сергиевском богословском институте, вышла в 1948 г. Упомянутые Б. Ширяевым имена: Георгий Давидович Гурвич (1894–1965), франко-русский социолог; Лев Александрович Зандер (1893–1964), франко-русский философ; Африкан Александрович Спир, иначе Шпир (1837–1890), немецко-русский философ.


[Закрыть].

Н. Я. Данилевский родился 28 ноября 1822 г. в имении матери Оберец в Орловской губернии. Окончив Царскосельский лицей в 20 лет, он поступил на естественный факультет Петербургского университета, который также закончил со званием кандидата, а через два года был удостоен ученого звания магистра ботаники. Перед молодым ученым открывалась широкая возможность сделать блестящую карьеру, но по своей натуре Н. Я. Данилевский был вполне созвучен наступавшей эпохе великих реформ и, в силу этого, отверг кабинетный труд, отдавшись живой творческой работе. В течение дальнейшей жизни, выполняя поручения министерства, он детально обследовал все основные районы рыболовства в России, начиная от Белого моря и кончая высокогорным озером Гокча. Именно им был составлен всесторонний широкий обзор рыболовного хозяйства России, этого исключительного ее богатства, а на основе этого обзора им же были выработаны мероприятия для правильной эксплуатации и охраны этих ресурсов. Памятником биологической работы Н. Я. Данилевского осталась также его небольшая книга «Дарвинизм», в которой он подвергает критике поднятую тогда на щит теорию, базируясь на позициях, созвучных современным взглядам на теорию Дарвина. В этом он также опередил свой век.

Я пишу «также», потому что главным трудом жизни Н. Я. Данилевского была его работа над книгой «Россия и Европа». Эта работа велась им под свежим впечатлением европейской агрессии, направленной против России в 1853–1855 гг. То время – период от Севастопольской кампании до Берлинского конгресса – было особенно показательно для отношения к России всей семьи европейских государств. Жизненные интересы нашей Родины неизменно встречали дружный отпор с их стороны и в этом отпоре объединялись даже враждебные друг другу государства Европы, как это было, например, на Берлинском конгрессе.

Углубленный взгляд на современную ему политическую ситуацию определил начальную, исходную часть историко-философского труда Н. Я. Данилевского. Кто же мы? – ставит он в ней вопрос. – Европейцы или азиаты, как это пытаются доказать витии народов Европы?

– Но что же такое азиат и что такое Азия? – спрашивает он дальше. – Ведь разделение двух материков Уральским хребтом чисто условное и лишь географическое понятие. Отказавшись от этой условности, пришлось бы признать, что Европа лишь разветвленный полуостров величайшего на земном шаре континента. Следовательно, для объяснения термина «азиат» нужно найти какие-то иные, не географические предпосылки. Приходится искать их в самом населении материка, искать этот обобщенный тип азиата, но конгломерат азиатских народов и их культур крайне разнохарактерен. Мышление, культура и история Индии глубоко отличны от равной ей по возрасту культуры Китая. Культура и государственность Японии не имеют ничего общего с культурой народов ислама и, вместе с тем, все эти народы принято именовать одной и той же кличкой – азиаты.

Близки ли они нам по своему духу, своим понятиям, своим верованиям и мышлению? Нет. Ни одна из этих культур не родственна нашей. Следовательно, мы не примыкаем к культурам Азии, но встречаем антагонизм в народах, объединенных романо-германской культурой Европы. Вывод: мы, русские, своеобразный и самобытный культурноисторический тип, наиболее чисто выражающий тип общеславянский.

Таким путем подходит Н. Я. Данилевский к созданию теории обособленных культурно-исторических типов, которых он насчитывает семь. Но он далек от современного расизма. Биологический и этнографический факторы его мало интересуют. Он рассматривает духовный склад каждого народа в отдельности, внутренний двигатель его культуры, сравнивает их и на основе этих сравнений и сопоставлений составляет свои культурно-типовые группы.

Одновременно с этим он подвергает убийственной критике условное деление всемирной истории на древнюю, среднюю, новую и новейшую, отрицая непрерывность и преемственность прогрессивного развития человечества. Рассматривая это прогрессивное движение, Данилевский не ограничивает свой взгляд бассейном Средиземного моря и не берет этот бассейн в центр внимания, как это делало большинство, современных ему историков, но стремится охватить все эволюционное прогрессивное движение народов всего мира, поскольку оно нам известно.

Характеризуя отдельные культуры и выделяя из них славянскую (русскую) культуру, Н. Я. Данилевский сближается с некоторыми тенденциями славянофильства, но не современных ему мыслителей этого направления – Хомякова и Аксакова. Ему ближе И. Киреевский.

Многочисленные противники Н. Я. Данилевского спешат водворить его в лагерь славянофилов, а, следовательно, и «реакционеров», как полагалось тогда думать в «прогрессивных» кругах. Это было в корне ошибочным. По меткому замечанию единственного тогда историка, оценившего революционность и подлинную прогрессивность взглядов Н. Я. Данилевского, К. Н. Бестужева-Рюмина[185]185
  Константин Николаевич Бестужев-Рюмин (1829–1897) – историк, редактор «Записок Императорского Географического общества», крупнейший специалист по источниковедению. Разделял взгляды славянофилов.


[Закрыть], не Данилевский со своей теорией входит в славянофильство, но некоторые концепции славянофилов входят составными элементами в созданную им историческую теорию.

Вышедшая отдельным изданием в начале семидесятых годов книга «Россия и Европа» была встречена ожесточенным протестом и с «правой» и с «левой» стороны. Высказанные в ней мысли намного опередили научное и общественное мышление своего века. Покричав, критики замолкли, и до широкого читателя книга не дошла. Незначительный даже по тому времени ее тираж (1.200 экз.) не был распродан. Потом о ней забыли.

Но шли годы, и концепции, выраженные непризнанным пророком, получали подтверждение в реальной жизни. В ближайшие за окончанием Первой мировой войны годы немецкий историко-философ Освальд Шпенглер выступил со своей замечательной книгой «Закат Европы». В этом труде он развивал, уточнял и дополнял систему культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского. О. Шпенглер не только определил и исторически обосновал развитие каждого историко-культурного типа в отдельности, но установил его морфологическую жизненную форму, указав возрастные периоды для каждой культуры: юность, зрелость, старость и одряхление, за которым неминуемо следует ее смерть. Так, культуру Средиземноморья он разбил на три отдельных цикла: античный, готический и «фаустовский», как он его назвал, распад которого мы переживаем в настоящее время. Другой немецкий философ Кайзерлинг[186]186
  Герман Кайзерлинг (1880–1946) – философ и писатель.


[Закрыть] еще более углубил теорию Данилевского и теснее увязал ее с показателями нашей современности и, наконец, перед Второй мировой войной еще один немецкий же историко-философ Вальтер Шубарт[187]187
  Вальтер Шубарт (1897–1942) – философ-русофил; русский перевод его книги «Европа и душа Востока» вышел в издательстве «Посев» в 1945 г.


[Закрыть] выпустил свой небольшой труд «Европа и душа Востока», в котором дополняет О. Шпенглера четвертым средиземноморским культурно-историческим типом – «иоанническим» человеком грядущего, в котором он видит окончательное выражение столь загадочной для европейца «русской души». Взгляды В. Шубарта в значительной мере обусловлены влиянием на него Ф. М. Достоевского и не будет парадоксом сказать, что они гораздо ближе к славянофильству, чем исторические концепции Н. Я. Данилевского, который требовал для своего славянского культурно-исторического типа лишь признания его равноправия с прочими, но не приоритета, не превосходства над ними. Он боролся тогда с современными ему сторонниками теории унтерменшей и морлоков[188]188
  Теория о недочеловеках (нем.: Untermensch), низших расах, и о морлоках (по фантастическим персонажам из романа Г. Уэллса «Машина времени», гуманоидах-канибалах, «постпролетариях»).


[Закрыть], «прогрессистами», принимавшими романо-германскую культуру за абсолютный образец и отрицавшими право русского народа на его культурную и государственную самобытность.

Но Н. Я. Данилевский не был ни в какой мере агрессивен и не выдвигал славянство на ведущую в мировой истории роль. Шубарт же предвидит именно его превосходство, водительство в предстоящей человечеству эпохе дальнейшего прогрессивного развития. Следует отметить, что Шубарт ни в какой мере не обобщает свой тип «иоаннического» человека с коммунистическим идеалом человекообразного робота, но, наоборот, предугадывает черты этого типа в отталкивании от коммунизма, в преодолении его и в возвращении человеческого духа к обновленной вере, учению Христа.

«Несть пророка в отечестве своем», и мало бывает пророков, слова и мысли которых поняты и оценены по достоинству современниками. Н. Я. Данилевский, выдвинул свои концепции в период развития рационализма. Это направление мысли было упоено тогда иллюзией своей полной победы и не допускало возможности своего крушения в недалеком будущем. Реальная жизнь сказала иное, и исторические взгляды Данилевского, осмеянные и замолчанные тогда, выступают теперь в освещении фактов с необычайной силой и убедительностью.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 18 окт. 1952 г.,

№ 144, с. 4.

Корабль Одиссея
[Арнольд Тойнби]

Если бы я был поэтом, то написал бы не газетную статью, но цикл стихов, посвященных борьбе этой идеи за свою жизнь, за свою правду.

Это началось так. Почти сто лет тому назад, в те годы, когда вся Россия трагически переживала и, напрягая все силы, залечивала севастопольскую рану, нанесенную ей злобным, завистливым западным агрессором, в севастопольских водах работал скромный исследователь промышленного рыболовства Н. Я. Данилевский. Почти рыбак. Он подсчитывал уловы скумбрии и кефальки и в то же время думал о судьбах своей родины, о ее бытии, прошлом, настоящем и грядущем. Он мыслил… И в его сознании родилась идея, ярко осветившая не только жизнь его родины, но бросившая свои отблески во тьму бытия всего человечества. Так создалась его книга «Россия и Европа», о которой я писал несколько месяцев тому назад. В этой книге заключались основы совершенно новой историко-философской системы. Но при своем рождении она была заплевана, охаяна «прогрессивными» филистерами того времени, задушена «заговором молчания» – излюбленным средством этих господчиков.

Казалось бы, все кончено. Едва спущенный на воду корабль-идея пошел ко дну, погрузился в океан небытия. Но через 50 лет доскональный немец Отто Шпенглер прочел эту затерянную книгу, укрепил, оснастил и снова пустил в плавание корабль-идею, назвав его «Закат Европы». За ним, как это бывает у немцев, повел ту же работу другой ученый – Кейзерлинг, за ним третий, четвертый, пятый… И, наконец, оснащенные корабли доплыли даже до того туманного берега, откуда почти сто лет тому назад выплывали к Севастопольским водам вещественные корабли западного агрессора – до Англии.

Вот об этой Одиссее корабля-идеи я написал бы поэму, если бы был поэтом. Но я журналист. Поэтому возвращаюсь к своему ремеслу, репортажу, фиксации факта.

В настоящее время можно слышать еженедельно передающиеся по лондонскому радио лекции крупнейшего английского ученого проф. Арнольда Тойнби, автора шеститомного труда «Исследование истории», нашумевшей книги «Цивилизация на испытании» и других трудов, получивших широкую известность в англосаксонском мире. Тойнби рассматривает всю историю человечества не как конгломерат разрозненных фактов, но как единый всемирный процесс жизни различных циклически развивающихся и сменяющих одна другую культур (цивилизаций, как называет их он), соответствующих историческим типам их носителей. Точно так же рассматривал всемирный исторический процесс Н. Я. Данилевский, применивший первым к исследованию истории этот метод. Разница лишь в том, что Данилевский насчитывал девять исторических культурных типов, а Тойнби, обогащенный результатом исторических работ истекших 80 лет, насчитывает их 27. Оба они кладут в основу характеризуемых ими культурных типов их религиозное сознание, и разница здесь лишь в том, что Тойнби, развивая мысль Данилевского, рассматривает все формы религиозного сознания не как разрозненные элементы, но как постепенные этапы его развития, ступени лестницы от человека к Богу.

И Тойнби, и Данилевский выделяют нас, русских, в особый культурный тип и утверждают нашу тысячелетнюю историю, как самостоятельный, самобытный культурно-исторический цикл, который Данилевский называет славянским, а Тойнби – восточно-христианским. Эта часть общности их учений особенно интересна и ценна для нас, т. к. именно ее отрицали в свое время (да и теперь тоже) «прогрессивные» западники, требующие от нас, русских, рабского копирования чуждых нашей культуре образцов.

При анализе исторических взаимоотношений Запада и Востока (России и Европы) тезисы Тойнби и Данилевского вполне совпадают. Оба они считают Запад агрессивной, нападающей стороной в этой культурноисторической борьбе. Запад, но не Восток, который лишь обороняется. Тойнби идет в этом разделе даже далее Данилевского, утверждая не только военную агрессию Запада, но и его мирное, идейное и экономическое наступление на Восток, кульминационным пунктом чего считает в русской истории эпоху Петра I. Тойнби признает, что Европа вела наступательную политику на Россию, начиная с XIII в., и продолжает ее по наши дни.

* * *

Переходя к анализу настоящего времени, Тойнби продолжает развитие идеи Данилевского, тех их моментов, которые Данилевский мог заметить лишь в их эмбриональном состоянии. Речь идет о коммунизме-марксизме, о зачатках которого Данилевский в его время мог говорить лишь вскользь.

«В русской традиции, – говорит Тойнби, – не было ничего, что могло бы побудить русских выдумать для себя коммунизм. Он, несомненно, никогда и не приснился бы им, если бы не лежал уже здесь на Западе вполне готовый для применения его в России» (выделено мною. – Б. Ш.). По утверждению Тойнби, рожденный Западом коммунизм был для него, для самого Запада методом критики несостоятельности своей культуры, но одновременно был и оружием, направленным против Востока. Восток же в своей обороне против агрессора принял это его оружие и нанес им ответный удар, защищая свою самобытность. Эта часть историко-философского мировоззрения Тойнби необычайно глубока. В ней он, как в фокусе, концентрирует все многообразие идейного, политического и экономического спектра современности.

Переходя к прогнозам будущности, Арнольд Тойнби высказывает ряд оптимистических предположений. Он находит, что марксизм, как историческая система, построен слишком грубо и неумело, что он полон внутренних противоречий и в силу этого не может рассчитывать на победу, на возглавление собой нового, долженствующего придти в жизнь человечества культурного цикла. Тойнби утверждает, что конец каждой цивилизации наступает под действием двух основных факторов: во-первых, ударов извне, со стороны новых народов, и, во-вторых, вследствие внутреннего кризиса развития внутри самой культуры ее «внутреннего пролетариата», в среде которого рождаются носители новой религиозной идеи. Такой идеи марксизм в себе не содержит.

Интересно отметить также, что свои культурные циклы (цивилизации) Тойнби не отождествляет с хронологически соответствующими им в истории государственными образованиями, но признает включение в них многих других народов. Таким образом, во взгляде на Россию, как на семью объединенных общей цивилизацией, но различных по племенам народов, Данилевский и Тойнби точно так же совпадают.

Радиолекции Тойнби пользуются большой популярностью в Соединенных Штатах. Многие газеты дают о них пространные отчеты. Под парусом английского ученого корабль-идея, заложенный русским историком-мыслителем, переплывает океан, преодолевая угрозы страшилищ, минуя острова сладкопевных нимф. Одиссей приближается к Итаке. Когда он достигнет ее, мы не знаем и не беремся предсказывать сроков.

Но достигнет[189]189
  Полные переводы трудов А. Тойнби на русский появились в начале XXI в.


[Закрыть].

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 25 апреля 1953 г.,

№ 171, с. 3.

Внук Мазепы – дед Василакия
[Н. И. Костомаров]

В рядах русской эмиграции существует небольшая группа лиц – яростных защитников и поборников буквы «ять». Они искренне верят, что наличие этого злосчастного знака в русском алфавите является какой-то гарантией сохранения русской традиции, своего рода национальным символом, и что все, что напечатано «по старорежимному», т. е. с буквой «ять», выражает русское национальное мышление. Следовательно, и наоборот: с упразднением «ятя» упраздняется и русскость[190]190
  См. также в книге Б. Н. Ширяева «Ди-Пи в Италии», гл. 20 «О букве “ять” и прочем подобном».


[Закрыть].

Только таким убеждением можно объяснить себе появление на страницах безусловно стремящегося к сохранению русской национальной традиции журнала хвалебного очерка «известнейшему и популярнейшему нашему историку (выделено мною. – Б.Ш.) Николаю Ивановичу Костомарову, создавшему у нас особое направление в изучении истории и оставившему после себя целый ряд замечательных трудов, одинаково ценных как в научном, так и в художественно-литературном отношении». Этот журнал – «Жар-Птица», напечатавшая в апрельском номере с. г. редакционную статью в честь семидесятилетия со дня смерти Н. И. Костомарова.

Увы, далеко не все, напечатанное с буквой «ять», выражает национальное мышление русского народа, к которому литературно-исторические работы Н. И. Костомарова ни в какой мере не могут быть причислены. Ученым же историком его совсем нельзя назвать, к числу таковых Н. И. Костомаров не был причислен и в дореволюционные годы. Его современник, действительно глубочайший работник исторической науки и подлинно русский, чисто православный мыслитель С. М. Соловьев беспрерывно полемизировал в свое время с Костомаровым, разбивал его наголову в этих спорах и обоснованно опровергал его псевдонаучные изыскания. Знаменитый ученик С. М. Соловьева – Василий Осипович Ключевский – вообще не считал Костомарова ученым историком, но лишь бойким и своеобразно талантливым историческим писателем; о писателях же этого жанра В. О. Ключевский говорил студентам так:

– Все исторические писатели, к сожалению, плохо знают русскую историю, за исключением гр. Салиаса… тот совсем ее не знает[191]191
  Граф Евгений Андреевич Салиас-де-Турнемир (1842–1908), – автор популярных исторических романов (Б. Ширяев слушал лекции В. Ключевского в Московском университете).


[Закрыть].

Но чисто литературные качества исторических очерков Костомарова В. О. Ключевский признавал и считал их очень вредными для развития исторического мышления молодежи, о чем предостерегал своих слушателей. Эта вредоносность бойких исторические характеристик, данных Н. И. Костомаровым, предусмотренная В. О. Ключевским, была подтверждена в дальнейшем в русской литературе… Максимом Горьким. В рассказе «Коновалов», включенном теперь большевиками в программу средней школы, М. Горький описывает колоссальное впечатление, произведенное очерком Костомарова о Стеньке Разине на полуграмотного «сознательного пролетария» – пекаря Коновалова, когда сам Горький прочел этот эскиз ему вслух. Горький отмечает при этом, что в Коновалове вспыхнули яростные революционные чувства против Российской монархии. Литературно-исторические очерки Н. И. Костомарова печатались во второй половине XIX в. во многих либеральных и радикальных журналах, а позже были собраны им в целый свод, озаглавленный «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», и именно они создали автору широкую популярность в среде нигилистически и либерально, а позже социалистически, настроенной русской интеллигенции. Оба обширных тома вышли несколькими изданиями (при помощи либерала Стасюлевича) и имели широкое распространение.

Красной чертой через все эти бойко и забористо написанные очерки проходит ненависть озлобленного южнорусса Н. Костомарова к северной ветви российского народа – к Москве. Младшая сестра кипит завистью по отношению к более мощной и более одаренной старшей своей сестре. Эту ненависть Н. Костомаров изливает на московскую государственность, в лице решительно всех ее возглавителей, начиная с Ивана Калиты, стремится всеми силами умалить и затушевать их бесспорно великие и прогрессивные по тому времени действия и, наоборот, подчеркивает, выпячивает на первый план все мрачные эпизоды их правления, без которых не обходилась ни одна государственная власть в нашем грешном мире.

Такие эпизоды, как казни, ошибочные или несправедливые в силу политических причин суды, тайная дипломатия, связанная с подкупами и интригами, Н. Костомаров буквально смакует в своих литературно-исторических очерках, возбуждав не без успеха в читателе моральный протест против всего развития Московской Руси вообще и выработанной ею самодержавно-монархической государственной системы, в частности, главным же образом, конечно, против возглавлявших эту систему великих князей и царей Московских, а также и их ближайших сотрудников, которые в кривом зеркале Н. Костомарова вырисовываются в образах хищных и злобных царедворцев, себялюбцев, казнокрадов, а иногда и попросту мошенников. Не лучшее мнение внушал своим читателям тот же «историк» и по отношению к русскому народу, к его великороссийской ветви. Этот народ в самом широком понимании во всех своих слоях, по утверждению Костомарова, темен, некультурен, дик, злобен, во вред самому себе до косности консервативен и единственные светлые лучи, проникающие в это темное царство, – веяние с Запада, проповедником которых Н. Костомаров считает южнорусскую ветвь, в лице ее интеллигенции и верхнего панского слоя – казачьей старшины времен воссоединения России с Малороссией.

Эти его тенденции необычайно ярко выражены в очерках «Киевский митрополит Петр Могила», «Царь Алексей Михайлович», «Малороссийский гетман Зиновий-Богдан Хмельницкий», «Преемники Богдана Хмельницкого», «Стенька Разин», в его характеристиках Епифания Славинецкого, Симеона Полоцкого, Галятовского, Радзивилловского, Барановича, Юрия Крижанича и др. Даже Русскую Православную Церковь, возглавлявшуюся митрополитами Московскими и потом патриархами всея Руси, пытается грязнить Н. Костомаров. По его мнению, и она была темной, едва ли не неграмотной в вопросах богословия и свет понимания Слова Христова внесли в нее лишь воспитанные в большинстве случаев в иезуитских школах южнорусские церковники, приглашенные в качестве преподавателей латинского языка в организованную царем Алексеем Михайловичем и его боярином Ржевским высшую духовную школу, Славяно-греко-латинскую Академию.

Для выяснения неправильности этой тенденции Костомарова вспомним, что московские иерархи того времени и ядро верующего православного народа относились с большим недоверием к этим пробравшимся к власти пришельцам, в результате чего свершилась жесточайшая трагедия в среде подлинно русского православия – раскол и последовавшие за ним несправедливые гонения на хранителей традиционной русской обрядности… только обрядности, т. к. догматических расхождений с официальным православием русские раскольники не имели и не имеют. Следует вспомнить также, что и в отношении неприкосновенности обряда раскол был выразителем чисто русского самоутверждающего духа. Так, например, в спорах о двуперстии и троеперстии («щепоти») раскольники защищали двуперстие, которым крестилась Русь при св. Владимире, так же, как крестилась тогда и Византия. Троеперстие же было принято ею (Византией) лишь через пятьсот лет, в XIV в., когда Московская митрополия была фактически совершенно самостоятельна и представляла собой Русскую Православную Церковь, независимую от Константинопольского патриарха и возглавлявшуюся Великими Митрополитами, Чудотворцами Московскими.

Будучи ненавистником всей Великороссии и ее народа в целом, Костомаров стремится представить происходившие на Руси бунты и восстания, как народные действия прогрессивного характера. Так, например, свой (упомянутый М. Горьким) очерк «Стенька Разин» Костомаров начинает словами «В жизнеописании царя Алексея Михайловича мы уже показали, что его царствование было чрезвычайно тяжелым временем для России (выделяю, подчеркивая этим тезис Костомарова, диаметрально противоположный взглядам И. Л. Солоневича. – Б. Ш). Кроме тягостей, налагаемых правительством, кроме произвола всякого рода начальствующих и обирающих народ лиц» и т. д., и заканчивает характеристикой разбойничьего бунта, как «попыткой ниспровергнуть правление бояр и приказных со всяким тяглом, с поборами и службами и заменить старый порядок иным – казацким, вольным, для всех равным, выборным, общенародным», иначе говоря, республиканским в духе польско-панской Речи Посполитой, феодальное хищничество которой и рабство «быдла» – крестьян – под ярмом польско-русской шляхты Костомаров именует «казачьей вольностью», спекулируя на настроениях современной ему молодежи.

У этой, современной ему, нигилистически настроенной молодежи Костомаров, действительно, имел большой успех, как сообщает автор статьи, помещенной о нем в «Жар-Птице», который считает, что Костомаров «положил начало совершенно новому течению в истории», что «это значение громадно…», что «его идея давно уже вошла в жизнь» и т. д.

Вошла в жизнь… Увы, и в этом прав автор статьи. А в результате этого ее вхождения русский народ попал во всероссийский концлагерь и колхозное рабство. Таковы плоды «трудов» целого ряда «историков», подобных напечатанному через букву «ять» и в силу этого почитаемому чуть ли не национальным гением до сих пор Н. Костомарову. Таких было немало. Даже и похлеще, побульварнее Костомарова, например, близкий к нему по духу и по бойкости пера поляк Валишевский[192]192
  Казимир Феликсович Валишевский (1849–1935) – польский историк, писатель и публицист, автор серии романов про русский XVIII век.


[Закрыть], сводивший всю одиннадцативековую историю государства Российского к амурным эпизодам дворцовых альковов, но тоже имевший «большой успех» у явных и тайных врагов национальной России.

Есть версия о том, что Ф. М. Достоевский принял Н. Костомарова прототипом для того не названного по имени полупьяного субъекта, который, забравшись на кафедру благотворительного губернского вечера (в романе «Бесы»), начал ни с того, ни с сего чуть ли не площадными словами поносить Россию и все русское. Этот субъект тоже имел тогда бурный успех, который подчеркнул Ф. М. Достоевский, связав его с характеристиками составлявших аудиторию явных и тайных «бесов».

Неужели мы уподобимся им? Неужели трагедия русской революции нас ничему не научила и прежде всего не научила отличать подлинно русское подлинно национальное от квасных имитаций, от пошлого либерализма, прикрытого дырявым фиговым листком «любви к народу».

В заголовке к этой статье я назвал Костомарова «дедом Василакия», ибо он был безусловно одним из родоначальников современных оголтелых украинских самостийников, в результате, подобно Грушевскому, Винниченко, а теперь Василакию[193]193
  Михаил Сергеевич Грушевский (1866–1934) – украинский историк; Владимир Кириллович Винниченко (1880–1951), украинский публицист и общественный деятель; Владимир Петрович Василакий (1904-?), в конце Второй мировой войны в эмиграции, один из организаторов Украинского Освободительного Движения; в 1955 г. добровольно вернулся в СССР.


[Закрыть], переходящих на должности советско-социалистических лакеев.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 14 июля 1955 г.,

№ 286, с. 7.