Текст книги "Разум, религия, демократия"

Файнер (Finer, 1997, pp. 674–679) относит халифат вместе с китайским государством, Римской и Византийской империями к «государствам дворцового типа». В качестве главных отличительных черт он выделяет следующие четыре.

1. Власть халифа считалась даром Аллаха, что делало его «тенью Аллаха на земле». Многие халифы утверждали, что они потомки Мухаммеда[202]202
  Van Creveld (1999, p. 38).


[Закрыть]. Поскольку в большинстве случаев проверить подобные заявления было трудно, их могли делать и другие. В результате после естественной или насильственной смерти халифа, как правило, начиналась борьба за власть над халифатом.

2. Все государственные решения принимались во дворце халифа. Однако решение о том, кто будет следующим халифом, принималось не во дворце, в отличие от того, как, скажем, это происходит, если есть законный наследник. В этом отношении халифат не походил на большинство дворцовых государств. Решения о преемнике принимались вне дворца и были постоянной причиной восстаний и политической смуты.

3. Политические решения проводились в жизнь государственной бюрократией, а само государство защищала армия. Чиновники, управлявшие той или иной территорией, по большей части были местными уроженцами, которые сохраняли свои посты после завоевания данной территории халифатом. Поэтому значительную часть правящей бюрократии составляли не мусульмане, а христиане, византийцы и персы.

4. После реформы аль-Махди, а в известной степени и до нее государственные решения халифа официально не связывались никакими юридическими или процедурными ограничениями, что делало его абсолютным деспотом. Однако на практике халиф должен был считаться с авторитетом шариата и добиваться верности и сотрудничества от местных элит.

В организационном плане халифат представлял собой довольно рыхлую федерацию провинций. Скажем, такая область, как Египет, имела собственного правителя, свою бюрократию и армию. Местные власти должны были собирать налоги на покрытие собственных нужд и выплачивать определенную сумму центральному правительству.

Основная часть богатства халифата, которое в период расцвета было огромным, добывалась путем захватов и грабежей. Но при этом халифат представлял собой гигантский единый рынок, благоприятствовавший торговле и накоплению богатства. Как только империя перестала расширяться, первый источник богатства иссяк. Чтобы содержать многочисленные дворцы и обеспечивать роскошный образ жизни халифа и его окружения, приходилось постоянно повышать налоги, что неизменно приводило к росту неудовольствия.

В халифате отсутствовало какое-либо представление об общественных задачах. Он расширялся путем завоеваний и паразитировал на захваченных землях, т. е. всегда брал у местного населения больше, чем давал[203]203
  Finer (1997, p. 675).


[Закрыть]. Сбор налогов напоминал вымогательство. Сборщики приходили в деревни и требовали бесплатного питания и жилья. Для уплаты налогов крестьян часто заставляли продавать свои продукты как можно быстрее, и они не могли получить за них справедливую цену. А тех, кто не мог заплатить, наказывали – иногда очень сурово[204]204
  Finer (1997, pp. 722–723).


[Закрыть].

Коррупция, возможно, ровесница государства, но халифат вывел ее на новый уровень. Более того, институционализацию коррупции можно, наверное, считать главным (если не единственным) политическим новшеством халифата. После халифа самой важной фигурой в империи был визирь. В числе прочего он должен был следить, чтобы налоги повсюду исправно собирались, а доходы поступали в дворцовую казну. Претендентам на эту должность приходилось участвовать в аукционе. Они привлекали средства, обещая лицам, обеспечившим финансовую поддержку, выгодные должности откупщиков налогов, и заключали сделки с теми, кто уже достиг высокого положения. Когда визирь вступал в должность, все члены «команды-победителя» возмещали свои издержки, снимая сливки с собираемых налогов на их пути в казну. Каждое новое назначение визиря сопровождалось свежим притоком взяток в личный кошелек халифа. Поэтому нормой стала частая смена визирей. Новый визирь штрафовал или заключал в тюрьму предыдущего со всеми его назначенцами и нередко выколачивал из них деньги под угрозой пыток. Однако если члены прежней правящей клики исправно платили, они получали шанс претендовать на новые должности: «Перед нами открывается поистине необычная картина. Это не просто насквозь коррумпированная фискальная система – такие совершенно обычны для многих стран третьего мира в наши дни.

Речь идет о приватизации государственного управления путем систематической коррупции»[205]205
  Finer (1997, p. 723; курсив в оригинале). Этот раздел основан на материалах Файнера (Finer, 1997, pp. 723–724).


[Закрыть]. В наши дни коррупция является главным препятствием для экономического роста в странах третьего мира. Точно так же масштабная коррупция в халифате во многом способствовала его экономическому упадку. Вот один пример.

В Средние века на Ближнем и Среднем Востоке почти совершенно исчезли колесные повозки: они были признаком зажиточности и привлекали нездоровое внимание местных властей[206]206
  Lewis (2002, pp. 175–176).


[Закрыть].

Подданных халифата трудно назвать гражданами, поскольку они не имели никаких прав. От отсутствия прав они особенно страдали, когда дело касалось налогов и доходило до конфискации имущества; но и в других сферах власть халифа могла обернуться и оборачивалась полным произволом[207]207
  Finer (1997, p. 720).


[Закрыть]. Со временем недовольство халифатом нарастало. Империя была огромной, и армии порой требовались месяцы, чтобы дойти до отдаленной провинции и подавить там восстание. А поскольку провинции имели собственные армии и органы управления, идея восстания их соблазняла. Желание восстать крепло с усилением налогового гнета и еще больше подогревалось религиозными различиями, разделявшими мусульман и не-мусульман, а также расколами внутри самого ислама. В середине Х в. исламская империя окончательно распалась[208]208
  Lewis (2000, pp. 80–82).


[Закрыть].

Исламская империя впитала в себя многие культуры. Смешение разных народов, языков и религий способствовало расцвету исламской культуры. Огромный общий рынок империи создавал богатство; поэтому мусульманские ученые располагали досугом для интеллектуальных занятий[209]209
  McNeill (1963, p. 434; Goldstein (1995, ch. 4).


[Закрыть]. Кроме того, важная роль коммерции в империи во многом определила направление развития арабской науки.

«Если западная наука усвоила ярко выраженную технологическую ориентацию североевропейских народов, то исламская наука окрашена прежде всего социальными и коммерческими интересами. Если западная наука… изначально развивалась в строгих рамках теоретического мышления, то для исламской науки по преимуществу характерно ни к чему не обязывающее разнообразие философских позиций, в котором отразилась пестрота ее культурных компонентов.

Исламская наука… производит такое впечатление, словно у нее не было потребности в стройной системе интеллектуальных координат, той насущной потребности, которую западная наука переняла у многих поколений средневековых философов. В мусульманском мире наука вдохновлялась досужим созерцанием природного разнообразия и использованием богатств природы для улучшения жизни. Она не стремилась подчинить природу власти разума с помощью строгих философских теорий или продемонстрировать способности человека путем безостановочного технологического преобразования природной среды…» (Goldstein, 1995, p. 99.)

Коран предписывает изучать природу и стараться понять ее, а также «прислушиваться к слову ученых». Поэтому с самых первых времен империи исламские ученые изучали все разделы науки и философии. Исламская наука тогда во многом напоминала тот «гуманизм», который возник в Европе много столетий спустя и занимался раскрытием и постижением древнегреческой мудрости. Исламские ученые переводили научные трактаты древних греков на арабский язык. Многие из этих переводов попали в библиотеки арабов в Испании и были найдены испанцами, когда арабам пришлось уйти. Эти тексты стали важным подспорьем для европейского Возрождения[210]210
  McNeill (1963, pp. 437–438); Goldstein (1995, ch. 4).


[Закрыть].

«В конце IX века… ученые начали создавать оригинальные труды преимущественно в духе древней эллинистической традиции. Сплав индийских и, возможно, вавилонских идей с греческими привел к новым открытиям и изобретению ряда важных научных приборов, в частности точных весов, астролябии и дистилляционного аппарата» (McNeill, 1963, p. 438; сноски опущены).

Одной из самых важных находок, заимствованных из Индии и Вавилона, была числовая система. Впервые ее использовал математик аль-Хорезми в начале IX в., а у нас она известна как арабская система чисел. Оперировать арабскими числами гораздо проще, чем римскими; поэтому их введение принесло большую пользу коммерции и науке. Кроме того, аль-Хорезми ввел в математику уравнения[211]211
  Goldstein (1995, pp. 123–124).


[Закрыть].

В числе многих выдающихся достижений древних греков была медицина: «Если в первобытных культурах болезнь считалась непостижимым несчастьем, делом злых духов, то древние греки поняли, что болезнь – это естественный процесс, неотъемлемая часть физиологических свойств человеческого тела…»[212]212
  Goldstein (1995, p. 102).


[Закрыть] Когда арабы обнаружили и перевели главные греческие труды по медицине, они тоже стали рассматривать болезнь как естественный процесс и разрабатывать методы лечения. Они изобрели различные хирургические инструменты и могут считаться изобретателями больницы, еще одного новшества, воспринятого на Западе[213]213
  Goldstein (1995, p. 99).


[Закрыть]. Исламское государство не обеспечивало своих подданных общественными благами в виде больниц и школ. Они создавались благодаря частной благотворительности, предписанной Кораном. Сирийский врач XIII в. Ибн ан-Нафиз написал трактат о кровообращении, во многом предвосхитивший труд Уильяма Гарвея, созданный четырьмя столетиями позже. Однако трактат сирийца не пользовался известностью и не оказал влияния на исследования Гарвея.

После того как арабы перевели труды Аристотеля и Птолемея по астрономии, они тоже начали заниматься этой наукой. Арабы не добились важных теоретических достижений, сравнимых с теми открытиями, которые впоследствии сделают Коперник, Кеплер и Ньютон. Зато они многого достигли в области оптики и измерительных инструментов, что позволило создавать более точные схемы движения планет и звезд. Астрономические наблюдения арабов во многом способствовали революционным открытиям в астрономии, впоследствии сделанным в Западной Европе[214]214
  Goldstein (1995, p. 103).


[Закрыть].

Таким образом, основные научные достижения арабов базировались на том, что мы назвали причинно-следственными умозаключением первого уровня, а не на построении теоретических моделей, характерном для второго уровня науки. Исламская наука была «обращена к эмпирическому, частному, подчеркнуто конкретному», и эта ее склонность привела к целому ряду изобретений практической значимости. Многие из них послужили подспорьем для теоретических успехов, впоследствии достигнутых в Европе.

Кроме древнегреческих научных трудов, арабы, конечно, знали и философские сочинения древних греков. «Значение, которое древние греки – будь то язычники или христиане – придавали логической аргументации и силлогистическому рассуждению, неизменно вступало в противоречие с верой, покоившейся исключительно на Коране и традиции»[215]215
  McNeill (1963, p. 435).


[Закрыть]. Тем не менее при Аббасидах в IX в., особенно после реформы, когда халиф передал улемам ведение делами религии, некоторым ученым было позволено использовать рациональные философские методы. Вплоть до распада империи такие ученые присутствовали при дворе халифа и в окружавших его слоях высшего общества. Выдающейся фигурой среди них был «эрудит аль-Фараби (ум. 952), который открыто отвергал все формы религии откровения и посвятил свою жизнь согласованию учений Платона и Аристотеля»[216]216
  McNeill (1963, p. 438).


[Закрыть].

Можно было бы предположить, что распад империи положит конец культурному и научному развитию на ее территориях. Однако поначалу этот распад, напротив, пошел на пользу науке и культуре. Если раньше критически настроенный ученый мог иметь пристанище только в одном центре власти и богатства, то теперь таких центров стало много, и возможности найти покровительство существенно возросли[217]217
  McNeill (1963, p. 440).


[Закрыть]. Тем не менее к началу XIV в. наука в мусульманском мире вступила в период упадка. Историки расходятся во мнениях относительно причин; скорее всего, их было несколько, но результат очевиден: упадок начался, и исламский мир уже так и не оправится от него. Одной из причин, несомненно, была принципиальная несовместимость религии и науки – веры и рационального исследования. Хотя Коран призывает использовать возможности разума, ислам учит, что сам Коран – откровенное слово Божье, не подлежащее сомнению. Истину можно познать либо изучением природы, либо изучением Корана. Исламский мир, в общем и целом, предпочел второе. Поэтому в наши дни исламские ученые ищут на страницах Корана основы таких научных достижений, как «теория относительности, квантовая механика, теория Большого взрыва, эмбриология и современная геология; все это сейчас “обнаруживается” в Коране»[218]218
  Sardar (2007, p. 133).


[Закрыть].

Файнер суммирует достижения и неудачи халифата так: «Великие исторические достижения халифата состояли, во-первых, в том, что он работал как своего рода фабрика, обращавшая в ислам своих подданных и восточных варваров-язычников, а именно турок. Далее, он поддерживал огромный общий рынок, который сверх того контролировал “Шелковый путь” в Центральную Азию и далекий Китай. Наконец, в пределах своих владений халифат насаждал единообразную общественную структуру и одинаковый образ жизни для своих подданных. Тем самым создавалась общая культурная ойкумена, где, как в средневековой Европе, ученые и паломники могли путешествовать и чувствовать себя как дома повсюду между Атлантическим океаном, Амударьей и Индом в едином стилистическом пространстве искусства, науки и литературы. В перечисленных отношениях халифат был важным и непреходящим кульминационным пунктом мировой истории, тем более примечательным, что возник он неожиданно и стремительно. Но в таких сферах, как практика управления, политическая мысль, индивидуальные свободы, благополучие крестьянства и, наконец, просто реальная жизнеспособность, халифат был очевидным провалом» (Finer, 1997, p. 725).

Нас интересуют связи между рациональным мышлением, религией, ориентированностью на улучшение земной жизни и демократией. В этом контексте халифат и подкреплявшая его исламская религия представляют собой до известной степени аномальное явление. С одной стороны, в отличие от христианства, где главное внимание обращено к сущности религиозных верований человека, ислам сосредоточен на поведении человека. И если средневековых христианских ученых занимали споры по поводу мелких деталей жизни в раю, то Мухаммед и его последователи были поглощены изменением поведения людей в земной жизни. Голдстейн (Goldstein, 1995, ch. 4) особо подчеркивает роль, которую эта земная ориентированность ислама сыграла во многих его значительных достижениях в искусстве и науке. Тем не менее главная задача контроля над поведением человека в этой жизни состояла в том, чтобы обеспечить ему наслаждение будущей жизнью.

В Шумере государство и религия были объединены, и религия цементировала лояльность подданных государству. То же самое можно сказать о халифате Омейядов. Так, например, чтобы символически продемонстрировать христианам и иудеям торжество ислама как религии и халифата как государства, Абдул-Малик (685–705) повелел воздвигнуть на Храмовой горе в Иерусалиме Купол Скалы. Суть послания поясняют многочисленные надписи в этом святилище. Одна из них предостерегает иудеев: «Свидетельствует Аллах, что нет божества, кроме Него, и ангелы, и обладающие знанием, которые стойки в справедливости: нет божества, кроме Него, великого, мудрого! Поистине, религия пред Аллахом – ислам… А если кто не верует в знамения Аллаха, то ведь Аллах быстр в расчете!» (Коран 3, 18–19)[219]219
  Коран. C. 62–63. – Прим. перев.


[Закрыть].

Приведя эти строки из Корана, Льюис замечает: «Данный акт имел и политическое, и религиозное измерение. Только религия может быть опорой империи. Только империя может быть опорой религии. Бог дал миру новые заповеди и новый порядок через своего посланника, Мухаммеда, и своего наместника, халифа. В этом первом значительном религиозном сооружении, посвященном новой вере, земной властитель, халиф Абдул-Малик выразил связь ислама с предшествующими религиями и в то же время со всей ясностью дал понять, что новая религия призвана заменить прежние и исправить их ошибки» (Lewis, 2000, p. 70).

Однако после реформы, при Аббасидах, религия и государство фактически перестали зависеть друг от друга. Государство предохраняло себя лишь страхом наказания, и этот страх был весьма действенным средством, поскольку подданные не имели никакой законной защиты перед государством.

Разумеется, халифы продолжали использовать религию для укрепления своего положения: они заявляли, что власть им даровал Аллах или что они происходят от Мухаммеда. Однако эти заявления не имели достаточного подтверждения, а потому властителям империи не хватало легитимности. В этом причина яростной борьбы, сопровождавшей каждое возведение на трон нового халифа.

«Вакуум легитимности был важнейшим изначальным пороком империи. Ислам совместим лишь с теократическим правителем или теократической правящей коллегией. Поэтому на недоброжелательное или откровенно враждебное поведение части населения халифы отвечали мерами, не слишком далекими от военной оккупации» (Finer, 1997, p. 726).

Отделение религии от государства в результате реформы помогает объяснить, почему во времена позднего халифата коррупция приобрела такие масштабы. Коран скрупулезно расписывает повседневные обязанности мусульманина. Если халиф, визирь или сборщик налогов молится пять раз в день, не ест свинину, не употребляет алкоголь и постится в Рамадан, он с полным основанием может решить, что место в раю ему обеспечено и он волен давать или брать взятки и мучить тех, кто не заплатил налог.

Как отмечает Файнер, ислам совместим лишь с теократией. Коран регламентирует жизнь настолько детально, что трудно представить, какой предмет выбора вообще остается у граждан. Однако нужно строить мосты, прокладывать дороги, выполнять прочие общественные работы. Поэтому даже в исламском государстве можно было бы найти место для демократии. Но при халифате ни один сколько-нибудь заметный мыслитель, по всей видимости, не помышлял об этом, хотя мусульманские ученые знали сочинения древних греков и должны были иметь представление о свойствах демократического государства.

Сквозной нитью наших рассуждений в предыдущих главах было различение прогрессивных и традиционных обществ. Прогрессивные общества устремлены в будущее и нацелены на улучшение своего благосостояния в этой жизни. Традиционные обращены к прошлому, в котором ищут путеводные ориентиры, и почитают древнюю мудрость. Коран сыграл ключевую роль в формировании культуры халифата и продолжает играть ее во всех ныне существующих исламских обществах; поэтому последние ничуть не менее традиционны, чем халифат. Процитировав «отца-основателя нынешнего революционного ислама Сайида Кутба», призывавшего мусульман обратиться к своим корням, Эспозито замечает: «Заявление Сайида Кутба показывает, до какой степени мусульмане полагаются на прошлое, чтобы осмыслить свои действия в настоящем. Многие немусульмане, наверное, поймут желание верующего искать путеводные начала в Коране и Сунне пророка Мухаммеда. Но они сильно удивятся, когда узнают, до какой степени идеи средневековых и более поздних теологов и движений непосредственно влияют на исламский мир в наши дни. Чтобы оправдать свои джихады, священные и жуткие войны, современные реформаторы ислама, как и исламские экстремисты, обращаются (каждый по своему усмотрению) к учениям и примерам прежних теоретиков возрождения ислама и активистов этого движения» (Esposito, 2002, pp. 43–44).

Трудно представить более точное описание традиционалистского общества.

Сейчас много рассуждают о том, почему мусульманские общества настолько отстали от Запада и уступили даже таким еще недавно бедным странам, как Южная Корея и Тайвань. Первое очевидное обстоятельство – отсутствие демократии в подавляющем большинстве мусульманских стран. У них отсутствуют и другие необходимые атрибуты государств современного типа: высокие доходы, рыночная экономика, научная ориентация и светский режим; по доходам единственное исключение составляют богатые страны – экспортеры нефти. Трудно отрицать, что именно ислам предопределил эти свойства мусульманского мира. С самого возникновения ислама церковь и государство были тесно переплетены, и такое положение по сей день сохраняется во многих мусульманских странах. Их образовательные системы, основанные на механическом запоминании и преимущественном изучении Корана, не способны формировать научный образ мышления – творческий и свободный от предрассудков. Даже ритуал ежедневных молитв постоянно заставляет мусульманина обращать ум к древним истокам веры, напоминая о многих вещах, которые нельзя ставить под сомнение.

На этом общем фоне заметным исключением является Турция – но исключением, лишь подтверждающим правило. После Первой мировой войны Ататюрк понял, что Турция сможет стать современной страной лишь при одном условии: если вырвется из мусульманского мира. Поэтому арабское письмо было заменено латиницей, в школах отменили преподавание религии, хиджабы и фески запретили, государство получило новую конституцию и стало совершенно светским. Все эти меры, в общем и целом, принесли результат. В последние десятилетия турецкая экономика развивалась такими темпами, которые свойственны «азиатским тиграм». Новые частные университеты учат по программам, вполне сопоставимым с учебными процессами в США и богатых странах Европы. В области демократии Турция, конечно, уступает, скажем, Канаде и Швеции, но она на голову выше своих ближне– и средневосточных соседей. Успехи в развитии экономики и демократии позволяют ей обоснованно претендовать на членство в Евросоюзе.

Вместе с тем для Турции характерен конфликт между модернизмом и традиционализмом. Политический ислам там на подъеме, несмотря на усилия военных (действующих порой довольно жесткими методами) не допустить исламские партии к власти и обращения времени вспять. Сейчас, когда я пишу эти строки (июль 2008 г.), у власти находится исламская партия. Существование партии, определяющей себя через принадлежность к религии, само по себе свидетельствует о напряженных отношениях между либеральной демократией и религией. Но чем мусульмане отличаются от немусульман в подходе, скажем, к строительству мостов или к ассигнованиям на пожарную безопасность? Побуждают ли религиозные убеждения голосовать за увеличение бюджетного дефицита или повышение налогов?

Смысл существования религиозной партии в том, чтобы проводить политику, отвечающую интересам ее верующих сторонников. Нынешнее турецкое правительство попыталось пойти именно таким путем: приняло закон, разрешающий женщинам носить хиджаб в университетах, и этим актом продемонстрировало символический отказ от светскости, утвердившейся в Турции со времен Ататюрка. И хотя Верховный суд отменил этот закон, конфликт между антиклерикалами и мусульманами в Турции далек от разрешения. От того, как он будет развиваться, во многом зависит ответ на вопрос, могут ли ислам и либеральная демократия успешно сосуществовать. Способен ли подъем ислама отменить реформы Ататюрка и вернуть страну в мусульманский мир или же привлекательность модернизма, сулящего процветание и свободу личности, окажется достаточно сильной, чтобы удержать Турцию на пути, которым ее повел Ататюрк?

В Турции немало людей, желающих видеть ее такой, какой она была в позапрошлом столетии. Но в Иране и других странах мусульманского мира изобилуют представители еще более радикальных взглядов, стремящиеся вернуться к совсем уж далеким временам. Они видят корень всех проблем в чрезмерной модернизации, в «отказе от божественного наследия ислама» и призывают «вернуться в реальное или воображаемое прошлое»[220]220
  Lewis (2002, pp. 176–177).


[Закрыть]. Усама бен Ладен призывает даже к восстановлению халифата. Но стоит только представить историю халифата, как возникает вопрос: что же именно собираются восстанавливать бен Ладен и его сподвижники? Экономическое благополучие, принесенное огромным общим рынком, и временный расцвет искусства и науки на почве этого благополучия или жестокое угнетение рядовых подданных и тотальную коррумпированность властей?

Два с лишним столетия прошли с тех пор, как Кондорсе (Condorcet, [1795], 1955, p. 45) посетовал, что открытая казнью Сократа война между философией и суеверием «до сих пор идет среди нас между той же философией и угнетателями человечности». Но и сейчас мы видим, что угнетатели человечности еще не побеждены и война далека от завершения.