Текст книги "Разум, религия, демократия"

Чтобы обеспечить оптимальный объем общественного блага или перераспределения, необходимо знать предпочтения граждан. Главное преимущество демократии должно проявляться именно в определении этих предпочтений. Если государство нацелено на повышение благосостояния всех граждан – путем предоставления общественных благ и перераспределения богатства к выгоде и отдающих, и получающих, то для выявления предпочтений в принципе можно использовать правило единогласия. Все общественные блага и перераспределение пойдут на пользу каждому. Поэтому те, кто считает, что государство должно полностью посвятить себя деятельности на благо всех, в целом выступали в пользу правила единогласия[475]475
  См.: Wicksell ([1896] 1967), Buchanan and Tullock (1962).


[Закрыть].

К правилу единогласия обычно предъявляют следующую претензию: чтобы принять решение, требуется слишком много времени. Однако при выборе правила голосования необходимо принимать во внимание не только время, затрачиваемое на принятие решения. Если бы время было единственным значимым фактором, оптимальной формой правления была бы диктатура. Как подчеркивали Бьюкенен и Таллок (Buchanan and Tullock,1962, рр. 63–69), нужно учитывать внешние издержки коллективного принятия решений – издержки, возлагаемые на отдельное лицо в случае, если решение сообщества невыгодно для данного лица. Оптимальное правило голосования должно сводить к минимуму совокупность временных и внешних издержек[476]476
  См.: Buchanan and Tullock (1962, pp. 63–91), Mueller (2003, pp. 74–78).


[Закрыть]. Книга Бьюкенена и Таллока «Исчисление согласия» (The Calculus of Consent) в значительной мере посвящена обоснованию той мысли, что правило простого большинства не всегда и даже не в большинстве случаев является оптимальным правилом голосования (см. сноску 2). Приводились доводы и в пользу правила простого большинства. Мы рассмотрим два из них.

А. ТЕОРЕМА КОНДОРСЕ

Первым нашим доводом в пользу привлекательности правила простого большинства, да и самой демократии, мы во многом обязаны маркизу де Кондорсе, выдающемуся мыслителю эпохи Просвещения. По условиям теоремы сообщество должно принять одно из двух решений: ограбил Х банк или нет? У всех членов сообщества одна цель: установить виновность Х, если он ограбил банк, или невиновность, если он этого не делал. Вероятность того, что каждый отдельный гражданин примет правильное решение, составляет p, 0,5 < p < 1. Теорема суда присяжных гласит, что если решение о виновности Х принимается на основании правила простого большинства, то вероятность правильного решения тем ближе к единице, чем больше численность сообщества[477]477
  См.: Young (1997), Mueller (2003, pp. 128–133).


[Закрыть].

Непосредственная задача теоремы – защита правила простого большинства, но ее можно истолковать и в более широком смысле – как обоснование двухпартийной мажоритарной демократии. В этом последнем случае каждая посылка теоремы приобретает принципиально важное значение. Сообщество должно выбрать партию для управления государством. У всех членов сообщества одна цель – выбрать ту партию, которая способна сделать это наилучшим образом. Данная посылка подразумевает консенсус относительно задач государства: снижения преступности, строительства дорог, поддержания полной занятости. Вопрос только в том, какая из двух партий способна лучше решить эти общие задачи. Граждане не голосуют наобум; они достаточно сознательны, чтобы собрать нужную информацию и тем самым повысить вероятность правильного решения до более чем 0,5. При многочисленном электорате данная посылка подразумевает развитое сознание гражданской ответственности. Ведь если число избирателей велико, то влияние одного голоса на общий исход близко к нулю; следовательно, люди, исходящие из соображений собственного удобства, могут решить, что им незачем вникать в суть дела и даже вообще голосовать. Если же люди приходят и сознательно голосуют, значит, их чувство ответственности или преданности сообществу достаточно сильно, чтобы перевесить искушение вообще не участвовать в выборах.

Исходные посылки теоремы скорее соответствуют небольшому однородному сообществу, чем большому и разнородному. Однородное сообщество с большей вероятностью достигнет согласия относительно задач государства. Главный вопрос – определить, какая партия будет лучше во главе правительства. Аналогичным образом, чувство самоидентификации сознания в однородном сообществе тоже будет сильнее, и присущая гражданам подсознательная племенная верность с большей вероятностью обратится на гражданское сообщество и побудит их активно участвовать в политической жизни.

Б. ТЕОРЕМА РЭЯ

Теорема Кондорсе постулирует согласие граждан по политическим целям: правильно устанавливать виновность или невиновность, правильно выбирать наиболее компетентную партию. Однако она оставляет открытым вопрос, какой именно выбор будет соответствовать этим целям. Правило простого большинства служит контрольным механизмом для получения правильного ответа. Бьюкенен и Таллок тоже допускают, что консенсус возможен, поскольку принимается такое коллективное решение, которое может пойти на пользу каждому. Дуглас Рэй (Rae, 1969) предлагает свое рассуждение: оно тоже поддерживает правило простого большинства, но структуру политического выбора рассматривает совершенно иначе. С точки зрения Рэя, политика – это столкновение интересов и решение конфликтных вопросов. Всеобщее согласие в ней принципиально невозможно[478]478
  Доказательство теоремы, общую схему которого я здесь привожу, несколько отличается от предложенного Тейлором (Taylor, 1969), но содержит те же основные элементы. Строгое доказательство см. в: Mueller (2001: 2003, ch. 26).


[Закрыть].

Предположим, сообщество работает над конституцией, и ему не ясно, какие вопросы возникнут в будущем и какие позиции займут его члены по этим вопросам. Как и Кондорсе, Рэй принимает, что все будущие коллективные решения будут бинарным выбором[479]479
  Сторонники правила простого большинства исходят из презумпции бинарного выбора прежде всего потому, что она позволяет им рассматривать нормативные ситуации применения данного правила голосования и не затруднять себя вопросом, что происходит, когда возникает цикл голосования, подразумевающий три и более варианта решения.


[Закрыть]. Чтобы сделать наше рассуждение максимально четким, допустим, что в будущем останутся два типа граждан – условно Синие и Красные. Все Синие, как и все Красные, имеют одинаковые предпочтения, но у групп они разные. В числе будущих коллективных решений предусмотрен запрет действий одной группы, скажем Синих, если они вызывают внешний эффект, неблагоприятный для Красных. На стадии разработки конституции все отдельные лица могут предположительно оценить выгоду (μ) от того или иного действия для члена группы Синих и ущерб от внешнего эффекта (ε) для члена группы Красных. Но они не знают, в какую из двух групп они войдут и какова будет численность этих групп. На предварительной стадии каждый отдельный человек предпочтет такое правило голосования для решения подобных вопросов, которое делает его личную ожидаемую выгоду максимальной.

E(U) = n_B μ – n_P ε, (10.1)

где n_B и n_P – количество Синих и Красных в будущем. Запрет действия Синих будет оптимален, если ожидаемая выгода в уравнении 10.1 является отрицательной. Это условие эквивалентно

n_B /n_P < ε/μ. (10.2)

Поскольку параметры ε и μ предположительно известны, неравенство 10.2 можно использовать для определения оптимального правила голосования. Если ε, т. е. ущерб Красных от действия Синих, составит, например, половину μ, то запрет действия будет оптимальным, если его поддержат по меньшей мере две трети голосующих. Таким образом, оптимальным избирательным правилом для вынесения запрета будет большинство в две трети голосов.

Чтобы оптимальным стало правило простого большинства, необходимо равенство ε = μ, т. е. ущерб Красных от действия Синих должен быть равновелик выгоде Синих[480]480
  Важность равновесности последствий для обеих сторон конфликта отмечена также в: Kendall (1941, p. 117), Buchanan and Tullock (1962, pp. 128–130). Рэй (Raqe, 1969, p. 41, n. 6) тоже отмечает ее. Это условие неявно содержится в теореме Мэя (May, 1952), поскольку нормативное обоснование его аксиом анонимности и нейтральности требует постулирования равновесных последствий решения проблемы для обеих сторон. Обзор вопроса см. в: Mueller (2003, pp. 133–136).


[Закрыть]. Иными словами, если правило простого большинства применяется, чтобы запретить курение в общественных местах, это должно подразумевать, что ущерб курильщика от запрета равновелик выгоде некурящего. Но если запрет курения в определенных местах, возможно, и будет в достаточной степени соответствовать условию равновесия, то для многих коллективных решений это недостижимо. В частности, этому условию никогда не будут соответствовать решения о перераспределении, принятые по альтруистическим мотивам или страховым основаниям. Подобные решения подразумевают, что ущерб богатого или трудоустроенного лица от передачи одного евро бедному или безработному меньше, чем выгода последних от его получения. Если потеря дающего равна выгоде получающего, какой смысл это делать?

Если бы Синие и Красные были этническими или религиозными группами с устоявшейся идентичностью, посылка, вводящая на начальной конституционной стадии функцию неопределенности будущего, была бы вообще не нужна. Синие знали бы, что они Синие, всегда будут Синими и дети их будут такими же. Неопределенность же будущего положения подразумевает, что состав обеих групп со временем меняется. В одной ситуации человек является активным действующим лицом, в другой – терпит ущерб от действия другого. С течением времени он где-то выигрывает, а где-то проигрывает. Если в конечном счете вероятность быть в числе выигравших сравнивается с вероятностью быть в числе проигравших – а именно это допущение открыто принимает Рэй, – то такой итог вкупе с допущением равновесия положительных и отрицательных результатов означает, что чистый выигрыш от коллективных решений равен нулю. Политика – игра с нулевой суммой. Но если так, зачем в нее играть? Допущения, принятые для доказательства того, что правило простого большинства – наилучшее правило принятия коллективных решений в конфликтных ситуациях, на деле оказываются аргументами против принятия любых коллективных решений в подобных ситуациях.

Виксель, Бьюкенен и Таллок считали, что государство полностью посвящает себя деятельности, которая идет на пользу всем гражданам, и, соответственно, высказывались в пользу правила единогласия. Рэй полагал, что основная задача государства – разрешение конфликтов, и отдавал первенство правилу простого большинства. В реальной жизни государство, естественно, занимается обеими задачами и для их решения обычно использует правило простого большинства. Следует иметь в виду, что многие действия государства таковы, что, будь они поставлены на голосование, получили бы единогласное (или близкое к нему) одобрение. Если сейчас провести в США и во Франции референдумы, скажем, на тот предмет, нужно ли прекратить содержание полиции или страхование по безработице, подавляющее большинство выскажется за сохранение этих программ. Пока мы будем исходить из допущения, что все действия государства именно таковы.

В исследованиях по теории общественного выбора, как правило, предполагается, что отдельно взятые избиратели голосуют в соответствии со своими узкоэгоистическими предпочтениями. Избиратель А голосует за партию Х лишь в том случае, если рассчитывает, что при ее правлении выиграет материально. Однако данные многочисленных опросов склоняют к выводу, что большинство граждан руководствуются отнюдь не такими мотивами. Они благосклонны к партиям, если те добиваются хороших макроэкономических результатов, скажем, снижения инфляции и безработицы, и выказывают им неудовольствие, если видят провалы на этом поприще. В ряде исследований представлены данные, свидетельствующие, что решения избирателей мотивированы не столько тем, пострадали ли лично они от инфляции и безработицы в период правления той или иной партии, сколько заботой о благосостоянии страны в целом[481]481
  Kinder and Kiewiet (1979; 1981), Hibbing (1987), Lewis-Beck (1988), Markus (1988).


[Закрыть]. Другие исследователи пришли к выводу, что выбор гражданина определяется его опытом и общими соображениями о благополучии страны[482]482
  См.: Fiorina (1978; 1981), Kiewiet (1981; 1983), Kirchgässner (1985). Иное мнение см. в: Kramer (1983). Обзор данных – Fiorina (1997, pp. 407–409).


[Закрыть]. В той мере, в какой граждане голосуют таким социотропическим образом, их поведение соответствует посылкам теоремы Кондорсе, а от мажоритарной демократии можно ожидать проведения политики, отвечающей интересам всех граждан.

Теорема суда присяжных исходит не только из допущения, что граждане одинаково понимают задачи государства. Она подразумевает, что граждане изучают подлежащий решению вопрос и оценивают программы соперничающих партий. Избиратели формально голосуют за партии, а не за программы; но если они хотят правильно выбрать партию, они должны разбираться и в программах. Мы живем в сложную эпоху. Насколько серьезна угроза глобального потепления? Что следует предпринять в связи с этим? Способствует ли поддержка, оказываемая США Израилю, успешной борьбе с терроризмом или, напротив, лишь порождает террористов? Даже экспертам нелегко ответить на эти вопросы, а рядовому избирателю – и подавно. Однако по условиям теоремы Кондорсе от гражданина требуется не способность правильно ответить на любой вопрос, а разумная осведомленность, позволяющая судить, у какой партии, скорее всего, найдутся лучшие ответы на важные вопросы. Конечно, такая осведомленность тоже требует усилий, но они не выходят за пределы возможностей большинства граждан в богатых демократиях.

Таким образом, из теоремы Кондорсе допустимо вывести следующее заключение: мажоритарная демократия способна действовать в интересах всех граждан, если у них есть принципиальное согласие относительно задач государства и если они достаточно образованны и мотивированы, чтобы осознанно выполнять свои гражданские обязанности.

Мы пришли к выводу, что мажоритарная демократия может способствовать интересам всех граждан, если государство нацелено на действия, приносящие пользу всем гражданам. Но государство не выполняет эту задачу, если граждане требуют от него большего. А они требуют действий в интересах крохотных подгрупп населения. Групповые же интересы по определению эксклюзивны. Если бы интересы группы не были свойственны именно и только ей, не вставала бы и необходимость воздействовать на государство ради их удовлетворения. Все общие интересы государство будет удовлетворять в силу общего наказа избирателей, а особые – лишь в том случае, если группа даст той или иной партии дополнительные голоса или деньги для победы на выборах. Может возникнуть ситуация, когда конкуренция между партиями развернется не вокруг программ защиты интересов всех граждан, а вокруг того, какая партия больше пообещает «группам интересов».

За последние полвека во всех развитых демократиях сложился широкий спектр подобных групп. Еще пятьдесят с небольшим лет назад основные группы интересов были чисто экономическими – профсоюзы, деловые и профессиональные ассоциации, а избирателей заботили прежде всего экономическая безопасность и процветание. С подъемом постматериальных ценностей в политическую повестку дня добавились самые разнообразные пункты, и с течением времени отдельные лица получили возможность создать группы давления, лоббирующие их особые интересы[483]483
  Dalton (2000).


[Закрыть]. Сейчас группы интересов действуют по таким направлениям, как проблемы окружающей среды, права животных, права детей, права нетрадиционных меньшинств, права женщин, права еще не родившихся детей и права женщин на аборт, права потребителей, иммигрантов, пенсионеров, религиозных групп, этнических меньшинств, и это только малая часть списка. Если государство удовлетворяет требования одной группы, это, как правило, ущемляет интересы других. Резервирование университетских мест для чернокожих отнимает их у белых и представителей других этнических групп. Победы противников абортов ставят в трудное положение защитников права женщин на аборт. В результате у многих складывается впечатление, что государство не заботится об их нуждах. Бывший сенатор от штата Нью-Джерси Билл Брэдли сформулировал проблему с исчерпывающей полнотой: «Они [группы интересов] стремятся убедить нас не в том, что некоторые наши интересы и мнения вступают в конфликт друг с другом, и не в том, что некоторые наши идеалы нуждаются в компромиссе, а исключительно в том, что мы не получаем от правительства того, чего хотим, поскольку само правительство коррумпировано, непорядочно, бесконтрольно, подчинено корпоративным интересам или подчинено тем, кто живет за счет системы социального обеспечения, управляется либералами или управляется консерваторами. Они нисколько не хотят, чтобы мы сознавали себя гражданами, участвующими в демократическом диалоге, или считали правительство чем-то таким, в чем мы участвуем и что можем изменить. А больше всего они не хотят, чтобы мы сознавали себя гражданами, которых заботит общее благо… В результате наша демократия теряет свой стержень: готовность граждан принять итоги демократического процесса как такового даже в том случае, если они не во всем от них выигрывают» (Bradley, 1999, p. XIX)[484]484
  Цит. по: Dalton (2004, p. 196); курсив в оригинале.


[Закрыть].

Удивительно, что Брэдли поднял ту же самую проблему, которая волновала Руссо: «Давайте представим теперь государство, в котором социальные узы начали истончаться. Оно, как мы предполагаем, вступило в период упадка; в нем начали заявлять о себе частные интересы, а узкие объединения начали влиять на решения широких масс. В таком государстве общий интерес теряет отчетливость и встречает противодействие; голоса перестают быть единодушными, общая воля больше не является волей каждого»[485]485
  Rousseau ([1762] 1954, p. 164); курсив в оригинале.


[Закрыть].

Подмена общественных интересов групповыми – прямое следствие как влиятельности и разнообразия групп интересов, так и использования правила простого большинства в принятии коллективных решений. Теорема суда присяжных подразумевает, что правило большинства приносит желаемые результаты, если у всех голосующих общая цель. Но у групп интересов разные цели, не имеющие общей основы. Если одна группа добивается своего, остальное население проигрывает.

В США роль таких групп особенно значительна в силу сочетания системы географического представительства с низкой партийной лояльностью и дисциплиной. Каждый член Конгресса сам организует свою кампанию по переизбранию. Ограниченный размер взносов со стороны отдельных лиц и групп интересов заставляет кандидатов искать поддержку у большого числа групп. О важности этой задачи свидетельствуют многочисленные законопроекты по субсидиям. Целевые субсидии – это ассигнования на специальные проекты в округе или штате конгрессмена. Недавний пример – федеральный грант в 300 тыс. долларов на реконструкцию театра в Буффало, округ Пауни, штат Оклахома. Дала ли что-нибудь эта реконструкция всем американцам, их большинству или даже одному проценту? Целевые субсидии составляют значительную и постоянно растущую статью федерального бюджета. В 2005 г. общий объем 16 072 целевых субсидий превысил 52 млрд долларов, тогда как в 1994 г. были выделены 4203 субсидии, которые стоили американцам чуть больше 27 млрд долларов. Только одни «Ассигнования на развитие энергетических и водных ресурсов» в 2005 г. включали 2313 позиций, что составило 17,3 % всех ассигнований[486]486
  По данным Исследовательской службы Конгресса от 26 января 2006 г. <http://www.fas.org/sgp/crs/misc/m01206.pdf>.


[Закрыть].

Помимо проведения законопроектов, выгодных тем или иным группам интересов и местным избирателям, члены Конгресса посвящают большое время функциям омбудсмена – обращаются в государственные учреждения от лица своих избирателей. В результате «Конгресс стал состоять из профессиональных должностных лиц, не обращающих внимания на изменение политических настроений в стране»[487]487
  Fiorina (1977, p. 14); курсив в оригинале.


[Закрыть]. Тот факт, что конгрессмены обслуживают заинтересованные группы и удовлетворяют пожелания избирателей, игнорируя национальные интересы, объясняет, почему избиратели того или иного округа оценивают работу своих представителей высоко, а Конгресса в целом – очень низко.

В Европе группы интересов даже более влиятельны, чем в США. Чтобы купить закон в США, группа интересов должна приобрести голоса как минимум 218 членов Палаты представителей и 51 сенатора; если она хочет избежать президентского вето, нужно что-то дать и на президентскую кампанию. В большинстве стран континентальной Европы группе интересов достаточно купить голоса двух-трех партий. Хотя голос конгрессмена, разумеется, дешевле, чем голоса европейской партии, в США в целом нужно потратить больше, чем в Европе. Поскольку американцы голосуют за конкретных лиц, а европейцы за партии, у европейских групп интересов есть дополнительное преимущество. Члены Конгресса умирают, выходят на пенсию, а иногда даже терпят поражения на выборах. Если конгрессмен покидает свое место, пропадает все, что вложила в него группа интересов, и ей приходится идти на новые расходы, чтобы обеспечить достойную замену. Европейские же партии умирают редко. Конечно, потеря мест на выборах обычно рассматривается как поражение, но большинство партий продолжают жить и имеют возможность вступить в коалицию, чтобы сформировать правительство. Если группа интересов установила прочные связи с партией, она может поддерживать их бесконечно долго.

В США, Западной Европе и других развитых демократиях результаты политического процесса искажаются, когда отдельные группы используют его в своих узких интересах за счет остального сообщества. В других странах демократия может быть подорвана группировками, основанными на кровных связях. Кэтлин Коллинз (Collins, 2006, pp. 175–192) приводит показательный пример Киргизии, где многообещающий переход к демократии в начале 1990-х годов был сорван влиятельными кланами: «Клан – неформальная организация, состоящая из людей, связанных реальным или воображаемым родством»[488]488
  Collins (2006, p. 17).


[Закрыть]. Там, где государственные и рыночные институты работают плохо, как это было в Киргизии во времена Советской власти, недостающие функции выполняют лидеры кланов – регулируют соглашения, решают конфликты, достают кредиты для членов клана, устраивают их на работу и т. д. В Киргизии создание демократического государства дало кланам широкие возможности обогащать своих членов. Патронаж, клиентела, кумовство и неприкрытая коррупция расцвели пышным цветом, и юная киргизская демократия пала их жертвой[489]489
  Collins (2006, pp. 224–250).


[Закрыть]. Даже в такой развитой демократии, как Италия, клановые отношения, особенно на юге, привели к похожим результатам – патронажу, клиентеле, семейственности и коррупции[490]490
  Chubb (1982; 1989), Putnam (1993), Collins (2006, pp. 320–329).


[Закрыть].

В основе расцвета многих демократий лежало событие, концентрировавшее коллективные решения на политике, выгодной для всего сообщества. В Афинах таким событием была конституция Клисфена, в Англии эту роль сыграла Славная революция. До революции в английской политике преобладали местные интересы, сводившиеся преимущественно к погоне за рентой. Революция укрепила влияние парламента и тем самым сосредоточила политический контроль в Лондоне[491]491
  North and Weingast (1989).


[Закрыть].

«…в среднесрочной перспективе централизация привела к перемещению погони за рентой от разрозненных, но весьма многочисленных местных структур к общенациональной системе, в которой патронаж местных интересов осуществляли члены парламента. В долгосрочной перспективе та же самая система позволила заменить прямой местный патронаж борьбой за ресурсы, которая уже гораздо больше ориентировалась на общегосударственные нужды. Иными словами, долгосрочные институциональные преобразования в Англии между Славной революцией и парламентской реформой 1867 г. имели отчетливо выраженный стадиальный характер. Сначала произошла смена позиций, а затем, когда укоренилась новая идеология и возникли новые властные структуры, был ограничена и сама погоня за рентой» (Mokyr and Nye, 2007, p. 61)[492]492
  Реформа 1867 г. ввела всеобщее избирательное право для взрослых мужчин.


[Закрыть].

Происходившее в Англии XVIII в. переключение с узконаправленной и географически ограниченной погони за рентой на политику, отвечавшую интересам всех граждан, во многом объяснялось влиянием идей Просвещения, особенно шотландского. Соответственно, в Англии в ходе XVIII в. меркантилизм уступил место открытым рынкам и свободной торговле[493]493
  Mokyr and Nye (2007, pp. 63–69).


[Закрыть].

После Второй мировой войны Европа нуждалась в восстановлении, а США и Канада ощущали товарный дефицит, вызванный Великой депрессией и войной. Европейцы были счастливы приняться за восстановление своих стран, а американцы – насладиться потребительским бумом. Послевоенное возрождение экономики стало своего рода экономическим золотым веком, а правительства Америки и Европы снискали должную признательность за процветание. В 1958 г. почти 70 % американцев считали, что могут быть уверены в разумности государственной политики. В 1980 г. уровень доверия упал до 25 %, и хотя потом несколько повысился, вплоть до 11 сентября 2001 г. не превышал 40 %. После событий 11 сентября уровень доверия резко вырос, но вскоре опять упал и уже в президентство Буша-мл. вернулся к прежним значениям[494]494
  Dalton (2004, pp. 25–26).


[Закрыть]. Как отмечалось в главе 1, похожий, хотя и не столь резкий, спад происходил в других западных демократиях[495]495
  Видимо, единственное исключение составляют Нидерланды. См.: Putnam, Pharr and Dalton (2000), Dalton (2004, pp. 27–31).


[Закрыть]. Это явление объясняется, конечно, не одной причиной, но, насколько можно судить, весьма существенным фактором стало разъедающее воздействие групповых действий с нулевой суммой[496]496
  Dalton (2004, ch. 9), Zakaria (2003, ch. 5).


[Закрыть]. Например, Ньютон и Норрис (Newton and Norris, 2000, pp. 55–58) отмечают, что доверие граждан к полиции снизилось незначительно, а доверие к образовательным учреждениям вообще не изменилось; между тем эти две сферы деятельности государства отвечают определению общественного блага. Зато резко упало доверие к парламентам, надо думать, потому, что граждане возлагали на них ответственность за все остальные действия правительств, которые не шли на пользу всем гражданам. В этом отношении показателен всплеск доверия к государству в США после терактов 11 сентября: на некоторое время американцы почувствовали, что правительство занялось делом, полезным для всех, – охотой на террористов.

Жизненный цикл страны после таких событий, как Великая депрессия или Вторая мировая война, можно уподобить жизненному циклу супружеской пары. Когда молодые люди почувствуют взаимную симпатию, им нужно принять важные решения – вступить в брак или нет, жить рядом с работой мужа или работой жены, заводить детей или пока нет, а если да, то сколько. Через 25 лет, если они по-прежнему живут вместе, приоритеты меняются: идти ли в кино сегодня вечером, что съесть на ужин, не пора ли сменить машину?

После Второй мировой войны в Европе нужно было восстанавливать дороги и школы, а в Америке – строить новые, чтобы справиться с растущим притоком людей в города и облегчить перемещение американцев в эру автомобилизации. По обе стороны Атлантики правительства откликнулись на эти потребности. Но после того как сети скоростных дорог и школы построены, остается одна задача: поддерживать их в надлежащем состоянии. При наличии широкого согласия относительно структуры и уровня расходов, необходимых для содержания дорог, школ, полиции и прочих общественных благ, хорошее управление сводится к простому удовлетворению перечисленных нужд – не столь уж воодушевляющая задача. Когда в хорошо организованной зрелой демократии оппозиция спрашивает, что сделало правительство за последние четыре года, ответ, устраивающий избирателей, должен быть следующим: не так уж много, потому что дела шли хорошо и ничего особенного не нужно было предпринимать. Если оппозиция с этим согласна, она должна признать, что на месте правительства вела бы себя примерно так же. Однако подобная электоральная ситуация отбивает у многих граждан желание голосовать. Поэтому если в стране решены те важные задачи, которые, по всеобщему единодушному мнению, следовало решить, мажоритарная политика переключается на другие вопросы. Консенсуса по этим вопросам нет, но некоторые группы придают им большое значение именно потому, что они могут побудить людей пойти на выборы и добавить голоса политическим партиям[497]497
  См.: Alesina and Wacziarg (2000). Мансур Олсон (Olson, 1982) высказал мнение, что проигравшие во Второй мировой войне – Германия, Италия и Япония – продемонстрировали более успешное экономическое развитие по сравнению с победителями, США и Великобританией, именно потому, что война разрушила группы интересов в побежденных странах, а в странах-победительницах они сохранили влияние и активно участвовали в замедляющей развитие охоте за рентой. Сложившуюся за последние тридцать лет обратную динамику экономических показателей следовало бы, по логике Олсона, объяснить тем, что группы интересов в Германии, Италии и Японии восстановили свое влияние, тогда как реформы Рейгана и Тэтчер сильно ослабили позиции этих групп в США и Англии. Олсон имеет в виду прежде всего экономические группы – торгово-промышленные ассоциации и профсоюзы. Мои соображения относятся ко всем видам групп интересов.


[Закрыть].

Опросы общественного мнения в США свидетельствуют, что граждане доверяют местным властям больше, чем властям штатов, а этим последним больше, чем федеральным[498]498
  Matsusaka (2004, ch. 4).


[Закрыть]. Одной из причин является, вероятно, бóльшая однородность локальных сообществ: им легче привести местную политику в соответствие с пожеланиями избирателей. К тому же местные сообщества уделяют главное внимание таким предметам, как образование, работа полиции и пожарная безопасность, а также другим общественным благам, важным для всех граждан. Принципиально спорных проблем, которые часто доминируют на федеральном уровне, они стараются избегать. Параллелью к данным американских опросов может служить недоверие европейских граждан к центральным органам Евросоюза и низкая их поддержка.

Мы подчеркнули важность групповой солидарности. Когда она распространяется на все политическое сообщество (как это было в Англии во время и сразу после Второй мировой войны), она может укрепить политические узы, связывающие граждан, и демократические институты сообщества. Многие участники движения против войны во Вьетнаме и студенческих протестов 1960-х годов испытывали похожее, пусть и менее сильное, чувство единения со своими единомышленниками. То же самое можно сказать об участниках маршей за гражданские права в 1960-х годах, и, вероятно, это в известной мере верно для большинства групп интересов, которые требуют от своих членов активного участия. Если, однако, цель группы узка и входит в противоречие с предпочтениями значительной части сообщества, чувство групповой солидарности, подогретое действиями группы, может подорвать политические связи, которые объединяют или должны объединять всех граждан. В последние десятилетия нечто подобное, насколько можно судить, происходило почти во всех западных демократиях.

В связи с этим вновь встает вопрос о том, во что может вылиться демократии неоднородность населения. Этнические группы интересов не возникают в стране с однородным населением, а религиозные – в стране, исповедующей только одну религию. Самые резкие конфликты последних лет – по поводу абортов, прав нетрадиционных меньшинств, эвтаназии, исследования стволовых клеток – имели религиозные корни или религиозный подтекст. Почти любое различие между людьми может стать причиной создания группы интересов и источником конфликта, было бы только желание. Конкурентный демократический процесс побуждает политиков, всегда заинтересованных в дополнительных голосах, выявлять эти разнонаправленные интересы и угождать им.