Текст книги "Разум, религия, демократия"

Согласно нашей концепции, конституционное право защищает свободу отдельного лица предпринимать то или иное действие. Однако некоторые исследователи высказывают мнение, что группы тоже могут иметь конституционные права, причем эти права могут вступать в противоречие с правом отдельного гражданина и иметь перед ним преимущество. Сейчас мы рассмотрим групповые права с точки зрения нашей теории прав.

Доводы в пользу групповых прав основаны на том соображении, что индивидуальные идентичности формируются группами принадлежности, а индивидуальное благосостояние зависит от признания и уважения личной идентичности со стороны сообщества[531]531
  Margalit and Raz (1990), Taylor (1992), Gutmann (2003, pp. 1—37).


[Закрыть]. С этой точки зрения наиболее наглядным примером является культурная группа, обладающая свойственными ей языком, религией, традициями. Но в той или иной мере данная схема применима ко всем группам.

Гатманн (Gutmann, 2003) выделяет четыре типа групп, которые могут формировать личную идентичность и в последнее время играли активную роль в определении групповой принадлежности: добровольные, атрибуционные, культурные, религиозные. Атрибуционные группы отличаются от трех остальных тем, что формируются на основе характеристик, совершенно или почти совершенно не зависящих от индивидуального выбора – пола, этнической принадлежности или физического недостатка (например, слепоты). Тем самым индивидуальная особенность личной идентичности, скажем дефект зрения, делает человека членом определенной группы и может побудить его создать группу интересов (или присоединиться к уже существующей), чтобы защищать политические интересы незрячих. Здесь идентичность определяет интересы. На противоположном краю спектра находится чисто добровольная группа, и здесь интересы определяют идентичность. Фермеры, выращивающие сахарную свеклу, единодушно заинтересованы в высоких ценах на сахар и создают ассоциацию, чтобы лоббировать таможенные пошлины. У них есть общие параметры идентификации: все они фермеры определенной специализации и в этом качестве отличаются от остальных граждан тем, что ведут иной образ жизни и, вероятно, имеют иные ценности.

Между этими двумя крайностями располагаются культурные и религиозные группы. Никто не выбирает родителей и, следовательно, не выбирает родной язык. Религию в большинстве случаев, по крайней мере изначально, выбирают родители. Но поскольку любой человек волен выучить другие языки и сменить религию, пребывание в культурной или религиозной группе в известной мере есть дело личного выбора.

В плане причинно-следственного отношения между идентичностью и интересами добровольные и атрибуционные группы являются полярными противоположностями. Но когда речь заходит о том, должны ли эти группы иметь некие политические права, их положение сближается, поскольку в данном плане они являются одинаково добровольными. Никто не выбирает глухоту, но каждый глухой американец может выбрать, вступать ли ему в Национальную ассоциацию глухих (NAD), которая, в свою очередь, решает, стоит ли ей участвовать в политической деятельности.

Многие добровольные объединения создаются для того, чтобы обеспечивать своих членов определенными общественными благами. Пригородные футбольные лиги дают детям возможность заниматься спортом, NAD предоставляет глухим возможность учить американский язык жестов и тем самым встречаться и общаться с другими глухими людьми. Членство в таких добровольных объединениях может быть очень полезным, а потери сообщества от их деятельности, как правило, незначительны или вовсе отсутствуют. Ни одна конституция, принимающая в расчет интересы всех граждан, не будет запрещать подобные группы и, скорее всего, прямо зафиксирует право отдельных лиц создавать такие добровольные объединения и участвовать в них. Однако право по-прежнему будет сфокусировано не на групповых интересах, а на отдельном лице и его благополучии.

Индивидуалистическая перспектива конституционных прав может также объяснять конституционные запреты дискриминации по расовому и половому признакам, состоянию здоровья и прочим атрибуционным характеристикам. Из-за завесы неведения [532]532
  Термин, введенный американским политическим философом Джоном Ролзом (1921–2002). Он предложил гипотетическую модель, согласно которой при разработке принципов справедливости участники процесса должны отвлечься от всего постороннего – своего социального положения, образования, способностей, половой принадлежности и т. д., – закрыв его «завесой неведения». – Прим. перев.


[Закрыть]составители конституции с равной легкостью могут представить себя и мужчинами, и женщинами, а потому выскажутся за запрещение дискриминации по половому признаку. Однако, несмотря на все запреты дискриминации, среднестатистические члены некоторых групп могут находиться в худшем положении, чем среднестатистический член общества. Если невыгоды выражаются в низком доходе, это обстоятельство тоже можно учесть в конституции путем введения для бедных права на пособие. Но воспользоваться этим правом человек может лишь на том основании, что лично он беден, а не потому, что он относится к группе, члены которой в среднем бедны. Что касается групп с физическими недостатками, то необходимая государственная поддержка часто осуществляется не в форме прямых выплат, а, скажем, в виде сооружения пандусов для людей, пользующихся инвалидными колясками. Подобные меры безусловно достойны одобрения, но настолько разнообразны, что предусмотреть их в конституции вряд ли возможно.

Бывает, что действия добровольных объединений все же причиняют сообществу значительный ущерб; в таких случаях право на свободное объединение должно быть ограничено.

Прежде всего это относится к террористическим организациям и картелям. Отношение западных демократий к картелям было весьма непоследовательным: фермеры и рабочие могли их создавать, а налоговые консультанты и переработчики нефти не могли. Историческая подоплека этой непоследовательности понятна, но в наши дни подобные запреты уже не имеют экономического смысла.

Культурные и религиозные права во многих отношениях схожи и отличаются более проблемным характером. Поэтому мы рассмотрим их особо и начнем с языка.

А. ЯЗЫКОВЫЕ ПРАВА

Язык – важный компонент культуры, к которой принадлежит человек, и, как следствие, важный элемент личной идентичности. Поэтому неудивительно, что возникли претензии на групповые права на язык, а в странах с двумя и более значительными языковыми сообществами начались дискуссии по этой проблеме.

Если все говорят на одном языке, это создает целый ряд преимуществ. Важное политическое преимущество в том, что политики могут конкурировать за голоса по всей стране, используя один язык. Выступления и дебаты могут проходить только на одном языке, поэтому если их нужно переводить, эффективность и динамика политической кампании снижается. В Бельгии, Испании, Канаде, Швейцарии язык определяет политическую идентичность и «чрезвычайно важен при построении демократических сообществ»[533]533
  Kymlicka (2001, p. 215).


[Закрыть]. Те страны, где существуют значительные языковые сообщества, либо приняли четкое федеративное устройство (Швейцария и Канада), либо имеют похожую децентрализованную политическую структуру (Бельгия и Испания). Для многоязычных стран характерны сецессионистские движения. Сегодня, по-видимому, раскол по языковому вопросу поставил на грань распада Бельгию.

Прочие издержки многоязычия (публикация официальных документов на нескольких языках, затраты на перевод, расходы на обучение граждан двум или более языкам и т. д.) менее существенны, но тоже чувствительны. Тем не менее вполне возможно, что граждане решат терпеть эти издержки ради выгод, которые приносит сохранение языка сообщества и связанной с ним культурной идентичности. Они могут принять это решение, максимально отвлекаясь от всех прочих соображений, из-за «завесы неведения» или, напротив, исходя из доступного им полного знания об их языковой группе. Если языковая группа очень мала, то под завесой неведения все граждане могут согласиться, что доминирующий язык страны должен быть единственным языком в официальной сфере и сфере государственного образования. Такое решение не лишит меньшинство возможности говорить на своем языке и обучать на нем детей, но чревато постепенным исчезновением этого языка, если будущие поколения предпочтут не изучать язык, который мало где находит применение. Именно эта опасность волнует защитников прав языковых групп. По их мнению, «способность человека планировать свою жизнь, выбирать задачи и цели есть то, что придает ценность человеческой жизни… Планирование собственной жизни обладает ценностью не потому, что ставит некую достойную стремления цель, а потому, что само является благом. Оно ценно не потому, что служит средством для достижения другой цели; напротив, оно само придает ценность индивидуальной жизни… Самоуправляемая жизнь по сути своей является благом»[534]534
  Réaume (2000, p. 246) и ссылки на литературу в этом месте.


[Закрыть].

В плане защиты целых культур этот довод, наверное, приемлем, но в отношении языков не слишком убедителен. Отдельный человек может выступать как автономное действующее лицо и принимать решения и планы на любом языке. Если все языки равно хороши для создания такой автономии, тогда сообщество может выбрать любой из них. Если же в этом отношении один язык предпочтительнее остальных, сообщество должно выбрать именно его, поскольку язык – это главное средство, обеспечивающее коммуникацию и все приносимые ею выгоды. Выбор языка до известной степени напоминает выбор между право– и левосторонним движением. Неважно, на каком языке говорят все – на испанском или на итальянском; важно, чтобы все говорили на одном и том же языке.

Таким образом, если в многоязычной стране существующее поколение более всего озабочено благополучием будущих поколений, оно под завесой Ролза выскажется за один официальный язык. При хорошей системе государственного школьного образования полный переход с одного языка на другой произойдет в течение трех поколений. Тем самым все издержки выбора одного языка приходятся на первое и отчасти второе поколение, для которых этот язык не родной. Уже начиная с третьего поколения все будут в выигрыше от пользования только одним языком. Элементы индивидуальной идентичности, связанные с языком меньшинства, будут, конечно, утрачены, но это не значит, что представители третьего поколения останутся без идентичности. Просто их идентичность будет связана с оставшимся языком, и им не придет в голову, что они чего-то лишились.

В странах, где есть доминирующий язык и хотя бы один язык меньшинства, люди, говорящие на последнем, как правило, находятся в невыгодном положении. Если они не владеют доминирующим языком так, как его носители, им сложнее поступить в ведущие университеты и учиться, сложнее найти работу и избежать многих других неудобств. Именно в этой плоскости столкновение групповых и индивидуальных прав становится наиболее очевидным. Языковые права защищают текущее поколение от издержек, связанных с переходом на другой язык. Вместе с тем они лишают будущие поколения равного доступа к образованию и тех карьерных возможностей, которые открывает свободное владение доминирующим языком. Тем самым они лишают представителей будущих поколений выбора, который те могли бы сделать сейчас под покровом завесы неведения, если бы имели такую возможность.

Б. ПРАВА РЕЛИГИОЗНЫХ И КУЛЬТУРНЫХ ГРУПП

Групповые права часто связаны с религией, но могут выходить за ее пределы. В обществе, где все принадлежат к одной группе, предоставление группе конституционных прав не вызывает проблем. Например, в конституции можно предусмотреть, что определенные сферы семейного права – заключение брака, бракоразводный процесс, раздел имущества после развода – находятся в компетенции религиозных властей. Но если в обществе более одной культурной или религиозной группы, возникают сложности. Допустим, существуют две религиозные группы А и В. Конституция закрепляет компетенцию религиозных властей каждой группы в сфере семейного права. Обе группы постановляют, что брак члена группы с представителем другой религии недействителен, а вступивший в него член группы подлежит отлучению от религии и теряет все связанные с нею права (скажем, на наследство или похороны). Представим теперь, что член группы А хочет вступить в брак с членом группы В. Как им узаконить брак? Какой статус будут иметь их дети? Что будет с правами наследования? Для решения подобных вопросов – и, возможно, других, которые затрагивают людей, не принадлежащих ни к одной из групп, – общество должно установить собственные законы, регулирующие семейные отношения (даже если наделяет группы А и В властью над их членами в этих делах). Но тогда гражданские законы и права могут вступать в противоречие с решениями религиозных групп.

Такие ситуации отнюдь не гипотетичны. Гатманн (Gutmann, 2003, pp. 45–53) приводит случай индианки из племени пуэбло Джулии Мартинес, которая вышла замуж за представителя племени навахо. Согласно обычаям пуэбло, дети женщин (но не мужчин), вступивших в брак с чужеземцами, теряют многие права пуэбло: постоянно жить на племенной территории, голосовать, пользоваться землей. Г-жа Мартинес подала иск в федеральный суд на том основании, что не получила равной защиты, предусмотренной законом согласно Акту о гражданских правах индейцев 1968 г. Она проиграла. Окружной суд постановил, что «отмена решений племени, особенно в такой деликатной области, как членство», приведет «к разрушению культурной идентичности»[535]535
  Gutmann (2003, p. 46).


[Закрыть]. Верховный суд согласился с этим мнением. В этой связи можно вспомнить случай, когда немецкая судья отклонила иск мусульманки, желавшей быстро развестись с мужем-мусульманином, который ее избивал. Судья вынесла заключение, что поскольку Коран разрешает мужьям бить жен, немецкий суд в данном вопросе должен считаться с обычаями мусульманской религии[536]536
  См.: <http://www.foxnwes.com/story/0,2933,260580,00.html>. Судью тут же отстранили от дела.


[Закрыть]. В обоих случаях индивидуальные права были признаны недостаточно важными по сравнению с правом группы на поддержание культурной идентичности.

В самом начале книги мы провели различие между обществами современного типа и обществами традиционными. Первые прогрессивны, они делают упор на использование науки и новых технологий с целью повышения уровня жизни. Мудрость прошлого сохраняется в той мере, в какой способна давать точные описания текущих явлений. Если она не выполняет эту задачу, от нее отказываются в пользу новых теорий, предлагающих более приемлемые объяснения. Общества современного типа настроены оптимистично и устремлены в будущее. Они либеральны в том смысле, какой это понятие приобрело в Европе XIX в.

Традиционные общества, напротив, обращены в прошлое: древняя мудрость столь же актуальна сейчас, как и многие века тому назад, когда она возникла. Они убеждены, что понесут большие потери, если откажутся от своих традиций. Традиционные общества по определению консервативны и пессимистичны в видах на будущее. Кульминация мировой истории приходилась на те времена, когда люди воочию видели Будду, Авраама, Мухаммеда или Христа. Мудрость Талмуда, Библии или Корана столь же неоспорима сейчас, как и тогда, когда вдохновленные Богом люди записывали ее.

Все общества представляют собой смесь традиционалистских и модернистских элементов; все они привержены тем или иным ошибочным убеждениям и все пользуются новыми открытиями и технологиями. Но принципиальное деление остается в силе, поскольку общества отчетливо различаются по соотносительному весу тех и других элементов.

Даже для обществ современного типа многие традиции безусловно полезны или, как минимум, безвредны. Американцы итальянского происхождения 12 октября устраивают шествия в честь «открытия Америки Колумбом», пьют вино, едят пасту и поют итальянские песни. Американцы ирландского происхождения 17 марта устраивают шествия в честь дня Св. Патрика, пьют пиво, едят ирландское рагу и поют ирландские песни. Каждая группа получает удовольствие от соблюдения своих культурных традиций, и никого это не смущает. Но на следующий день каждая группа возвращается в современный мир, где трудно даже мечтать о сохранении стиля жизни Италии XV в. или Ирландии V в.

Другие традиции связаны с проблемами. В западных демократиях культурные конфликты почти всегда происходят между современной культурой и ее традиционалистскими альтернативами, очень часто коренящимися в религии. Известный случай произошел в штате Висконсин, где амиши[537]537
  Ультраконсервативное направление меннонитства, возникшее в конце XVII в. Живут преимущественно в США и Канаде (общая численность достигает 200 тысяч человек); в основном это потомки немецкоязычных выходцев из Эльзаса. – Прим. перев.


[Закрыть] запретили своим детям посещать среднюю школу (вопреки закону Висконсина), утверждая, что учеба в школе подорвет их веру и образ жизни. Столкновение культур наглядно описано председателем Верховного суда США Бергером; его вердикт выражал мнение большинства членов суда и разрешал амишам не отдавать детей в школу: «В общем и целом, религия амишей старого обряда пронизывает и формирует весь образ жизни ее приверженцев. Их поведение вплоть до деталей регулируется так называемым Ordnung, или правилами церковного сообщества… Амиши отвергают официальное обучение после восьмого класса, потому что оно противоречит этим религиозным воззрениям. Они не признают ни средней школы, ни высшего образования, поскольку внушаемые ими ценности очевидным образом противоречат ценностям амишей и их образу жизни. Среднее образование они считают совершенно недопустимой вещью, поскольку оно делает детей беззащитными перед “мирским” влиянием, опасным для их верований. Средняя школа пропагандирует интеллектуальные и научные достижения, индивидуализацию, состязательность, мирской успех и общение с другими учениками. У амишей принципиально иные ценности: неформальное “обучение делом” и жизнь в “добродетельности” вместо опоры на разум, мудрость вместо специальных знаний, благополучие сообщества вместо конкуренции и отделение от современного мирского общества вместо объединения с ним»[538]538
  Дело «Висконсин против Йодера» (1972) <http://supreme.justia.com/ us/406/205/case.html.>; сноски опущены.


[Закрыть].

Совершенно очевидно, что система воспитания амишей полностью формирует личности и жизненные планы членов общины. Вынося вердикт в пользу амишей, Верховный суд поставил родительскую власть выше права детей самостоятельно строить свою жизнь. И если, например, юноша или девушка в возрасте 20 лет захотят, чтобы в их жизнь вошли интеллектуальные и научные достижения, индивидуализация, состязательность, мирской успех и общение с людьми, не принадлежащими к общине, этот путь будет для них закрыт, потому что родители не позволили им получить образование, необходимое при таких жизненных планах.

Амиши представляют особую проблему для современного общества, поскольку физически находятся в нем, а культурно – вне него. Проблема несколько смягчается тем, что амиши живут общинами, в значительной мере отрезанными от остального общества. Похожая политика изоляции была использована (с неоднозначными результатами) в США и Канаде для сохранения традиционной культуры местных индейцев, а в Австралии – местных аборигенов. Если бы члены этих культурных групп сто лет назад смогли получили возможность полностью встроиться в современное общество, которое появилось на их землях, сейчас они наверняка жили бы гораздо лучше.

Западная культура доказала свое превосходство над традиционными культурами по таким параметрам, как уровень жизни, средняя продолжительность жизни и другие объективно измеримые показатели человеческого благополучия. Но это не означает автоматически, что она выше и в других сопоставимых плоскостях. Необразованная арабская женщина в своем стабильном положении матери, жены, невестки может чувствовать себя более счастливой, чем замужняя западная женщина с дипломом, вынужденная разрываться между карьерой и семьей. «Благородные дикари», добывающие дичь или собирающие плоды для трапезы, могут быть благороднее и счастливее, чем их западные подобия, подыскивающие себе ужин в пригородном супермаркете. Пока столь разные цивилизации не пересекаются, они не вступают в конфликт, и вопрос, какая из них лучше, вообще не имеет смысла. Он встает лишь тогда, когда араб или дикарь решает переехать на Запад или человек Запада пытается прижиться в традиционном обществе.

Эпилепсия необычна тем, что у здорового с виду человека внезапно начинается припадок, а затем он возвращается в нормальное состояние. В традиционных обществах эпилептикам часто приписывали одержимость духом – злым или добрым. Благодаря предполагаемой способности вступать в общение с миром духов эпилептики часто становились знахарями. Согласно Евангелию от Марка (9, 14–29), один человек привел к Христу своего сына, у которого были признаки эпилепсии, и сказал, что тот одержим злым духом. Христос исцелил его. В Европе в XVXVI вв. эпилептиков, как и ведьм, прилюдно сжигали.

Культурный конфликт по поводу эпилепсии не так давно произошел в США. Дочь иммигрантов из Лаоса, принадлежавших к народности хмонг, страдала эпилепсией. Родители считали, что это знак божественного вдохновения. Однако американские врачи, у которых наблюдалась девочка, поставили ей свой диагноз и назначили лечение. Непонимание и недоверие между родителями и врачами привело к тому, что ребенок умер. Конечно, то же самое могло случиться, если бы семья осталась в Лаосе. В традиционных обществах суеверия служат причиной многих смертей; такова часть платы за архаизм. Но если люди из традиционных обществ переселяются на Запад, им приходится расставаться с ложными верованиями. Для иммигрантов первого поколения это достаточно болезненный процесс, но зато их потомки чувствуют себя гораздо комфортнее[539]539
  Fadiman (1999), Gutmann (2003, pp. 67–60).


[Закрыть].

Рабство существовало на протяжении почти всей человеческой истории, и многие считали его естественным для общества. Если Мухаммед мог иметь рабов в свое время, то почему бы доброму мусульманину не иметь их сегодня? Отмена рабства была центральным пунктом программы Просвещения, и почти во всем мире его отменили. В США никто не станет претендовать на владение рабами под тем предлогом, что такое право было у Томаса Джефферсона и Джорджа Вашингтона: они ведь жили в другое время и в иных культурных обстоятельствах. А сегодня идентичность представителя западной демократии определяется далеко не тем же самым культурным наследием, каким располагал XVIII век.

Исторически общества, как правило, были патриархальными. Роль женщины состояла в рождении и воспитании детей. Такой же она по сей день остается в традиционных обществах. В этих обществах самосознание мужчины и женщины определено столь же четко, как и их жизненные планы, а вот возможности выбирать себе план жизни у них, по-видимому, одинаково малы.

Хотя в христианстве мужчины и женщины всегда были равны перед Богом, борьба за политическое равенство полов получила реальный импульс лишь в эпоху Просвещения. Однако по срокам реализации это был один из последних пунктов программы, и многие, пожалуй, скажут, что он до сих пор не полностью выполнен даже в западных демократиях. И все же мы близки к завершению. В большинстве западных демократий женщин в университетах сейчас больше, чем мужчин. Женское самосознание сформировано культурой, которая сильно отличается от существовавшей на Западе два столетия тому назад или существующей сейчас в традиционных обществах. Возможности западной женщины строить разнообразные жизненные планы гораздо шире, чем у женщин в традиционных патриархальных обществах. У многих иммигрантов из традиционных обществ принципиально иное положение женщины на Западе вызывает настоящий культурный шок. Но их дочери уже не будут испытывать никакого шока, если получат светское образование и усвоят западную культуру. Кроме того, они всегда могут отказаться от карьеры и западного образа жизни ради привычной роли жены и матери. Если они сознательно склоняются к этому решению, значит, они реально выбирают свой путь в жизни. Отгораживать девушек из традиционных обществ от влияния западной культуры и образования под предлогом уважения их традиционных ценностей значит лишать их прав, за которые женщины на Западе боролись больше двух столетий.