Текст книги "Разум, религия, демократия"

Проводя различие между моральными и юридическими правами, Дэвид Лайонс подчеркнул: «Чисто юридические права не имеют моральной силы»[558]558
  Lyons (1982, p. 113; курсив в оригинале).


[Закрыть]. Поскольку конституционное право – это форма юридического права, то, пожалуй, небесполезно будет сравнить конституционное и моральное право (в определении Лайонса).

Моральные права могут не иметь юридической силы – это безусловно верно. Допустим, отец обещает дочери новую машину, если она станет круглой отличницей; дочь выполняет условие, а отец не выполняет обещание. Тогда почти все, наверное, скажут, что дочь имеет на машину моральное право, но, конечно, не юридическое. Но если взять обратное соотношение понятий, то я полагаю, что юридические права могут иметь моральную силу. Выполнение обещания – часть большинства (если не всех) этических систем[559]559
  Лайонс (Lyons, 1982, p. 108) считает «выполнение обещания» моральным поступком.


[Закрыть]. Если человек держит слово из этических соображений, то он должен считать нравственно-правильным соблюдение конституционного договора, участником которого он является. Единогласие, в результате которого возникает этот договор, наделяет его статьи моральным весом, в значительной мере не зависящим от замыслов составителей договора[560]560
  Таким образом, индивидуализм является нормативным обоснованием многих теорий общественного договора; см., например: Buchanan and Tullock (1962), Rawls (1971).


[Закрыть]. Гоббс признавал важность верности слову в возвышении людей из естественного состояния до цивилизованного общества посредством создания общественного договора: «Из того естественного закона, в силу которого мы обязаны переносить на другого те права, сохранение которых мешает водворению мира среди людей, вытекает третий естественный закон, именно тот, что люди должны выполнять заключенные ими соглашения, без чего соглашения не имеют никакого значения и являются лишь пустыми звуками, а раз при этом остается право всех на все, то люди продолжают находиться в состоянии войны»[561]561
  Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Избранные произведения: в 2 т. Т. 2. С. 169. – Прим. перев.


[Закрыть] (Hobbes, [1651] 1939, p. 168; курсив в оригинале).

Моральные обязательства, присутствующие в единодушном согласии на конституционной стадии, также можно перенести на юридические права, созданные в постконституционный период. Если достигнута единогласная договоренность относительно метода избрания представителей и правила голосования в парламенте, тогда лица, присоединяющиеся к конституционному договору, принимают на себя обязанность уважать все юридические права, созданные парламентским действием, независимо от того, представлены ли их моральные позиции взглядами победившего большинства. Этическая легитимность юридических прав проистекает не из их поддержки парламентским большинством, а из единогласной договоренности всех участников, создавшей парламент и наделившей его властью определять юридические права[562]562
  Обзор вопроса см. в: Hart (1961, pp. 97—107).


[Закрыть]. Если на конституционной стадии участник одобрил политические институты, предназначенные для создания будущих законов, он тем самым согласился повиноваться этим законам. Невыполнение закона на том основании, что он, по мнению того или иного участника, аморален, само по себе будет аморальным действием, поскольку нарушает обещание, данное на конституционной стадии. Право, созданное простым большинством на постконституционной стадии, гарантировано в меньшей степени, чем право, защищенное конституцией, – потому именно, что может быть отменено парламентским большинством. Однако пока такой момент не наступит, признание подобных прав является своего рода моральной обязанностью граждан, проистекающей из утвержденного всеми договора, которым установлены процедуры определения прав.

Все эти выводы подчеркивают важность всеобщего согласия по поводу определения прав в конституции и других ее положений.

Если все граждане прямо и недвусмысленно одобряют конституцию, это согласие наделяет ее положения моральным весом и тем самым закрепляет обязанность отдельного лица их соблюдать[563]563
  Соблюдение конституционных норм – одна из важных целей, которой Ролз рассчитывал добиться путем всеобщего признания общественного договора на начальной стадии (Rawls, 1971, pp. 112 ff., 344–348).


[Закрыть]. Граждане могут активно участвовать в составлении или исправлении конституции либо путем выбора представителей в периодические конституционные собрания[564]564
  Этот способ может показаться многим читателям довольно необычным, но именно с таким предложением в свое время выступил Томас Джефферсон (Jefferson, [1816] 1944).


[Закрыть], либо путем прямого голосования по поправкам. Отказ от периодического обновления конституционного соглашения в перспективе может привести к ослаблению гражданской ответственности перед конституцией, поскольку она будет все меньше связана с общественной и экономической структурой государства. Отдельный гражданин будет чувствовать себя уже не столь обязанным одобрять конституцию и сохранять верность ей, поскольку (1) она не содержит положений, с которыми люди в текущий момент могли бы согласиться (если бы получили возможность), и, таким образом, не располагает их поддержкой, будучи лишена адекватности и действенности; и поскольку (2) соглашение, лежащее в ее основе, принадлежит настолько далекому прошлому, что гражданин не ощущает никакой значимой сопричастности (например, через деятельность его предков) к ее созданию[565]565
  См.: Buchanan (1975).


[Закрыть].

Похожее отчуждение может возникнуть, если со временем конституция изменяется решениями суда и граждане подозревают, что суд не учел их пожеланий, или вообще выступают против того, чтобы суд имел конституционное право на такие изменения. В подобных ситуациях конституция перестает выполнять свою главную задачу – сводить к минимуму трансакционные издержки достижения соглашений и разрешения конфликтов в постконституционном обществе. Существующие политические институты, безусловно, во многом определяют ход текущих политических процессов, а существующие определения прав очерчивают границы юридического и законодательного торга. Но если эти институты и границы явно не соответствуют потребностям и реалиям сегодняшнего дня, они не смогут вызывать уважение у граждан и снискать их признание. Следовательно, они не смогут свести к минимуму затраты на разрешение конфликтов и достижение взаимовыгодных коллективных решений.

Но можно ли вообще достичь согласия по конкретному набору прав? И что происходит, если такого согласия нет? Я приведу три соображения, каждое из которых является частью ответа на вопрос. Во-первых, конституционные нормы принимаются на долгосрочную перспективу; исходная неопределенность их действия в будущем способствует устранению разногласий между гражданами на стадии принятия конституции[566]566
  См.: Buchanan and Tullock (1962, pp. 77–80. Ролз (Rawls, 1971) считает, что консенсус по поводу деталей общественного договора будет достигнут благодаря «добровольному неведению» о будущем положении участников; это происходит, когда они под покровом завесы неведения представляют себя в гипотетически равном положении.


[Закрыть].

Во-вторых, исходный текст конституции – это свод положений, а не одно потенциально делимое положение. Поэтому конституция предоставляет большие возможности для компромисса и консенсуса. Если некоторые граждане не согласны с отдельными частями конституции, тогда нужно внести поправки, чтобы получить их поддержку; именно в такой ситуации к Конституции США был добавлен Билль о правах. Перспектива отсутствия системы политических институтов для достижения коллективных целей сообщества – достаточно веская причина, чтобы искать соглашения на почве компромиссного подхода к конституционным положениям. Отметим, что с точки зрения последнего соображения предпочтительно периодически проводить новые конституционные собрания и на них вносить изменения в конституцию. Согласовать целый новый пакет конституционных положений будет, видимо, удобнее, чем рассматривать их по одиночке, поскольку набор положений открывает больше возможностей для компромисса.

Наконец, необходимо подчеркнуть, что в отличие от беременности консенсус не следует рассматривать как переменную 0/1. Общественная поддержка конституции может быть больше или меньше. Конечно, если конституция вводится в действие вопреки протестам части сообщества, возникает возможность того, что несогласные вновь подвергнутся дискриминации. Кроме того, они вряд ли будут питать уважение к конституционным нормам, которые не одобрили, что создаст угрозу раскола в сообществе. И если дискриминация коснется 49 % членов сообщества, она, естественно, приведет к значительно большим издержкам, чем дискриминация 10 %. 49 % несогласных с конституционными нормами представляют гораздо большую угрозу самому существованию сообщества, чем 1 % или даже 10 %. Поэтому чем более значительное большинство требуется для принятия конституции или ее изменения, тем меньше конфликтов и меньше издержек при принятии решений можно ожидать в будущем. Продуктивность общего согласия не изменится, если один гражданин выступит против.

Если с момента принятия конституции прошло уже много времени, то можно, конечно, сказать, что она уже не в силах служить обязывающим общественным договором для ныне живущих граждан. Эти граждане не участвовали в написании конституции, но знают о ее существовании. Если они не согласны с какими-то статьями, они могут попробовать изменить их, а если им сильно не нравится вся конституция – уехать в другую страну. Переезд, разумеется, дело не дешевое, но и не запредельно дорогое; каждый год миллионы людей переезжают в другие страны. А тот, кто остается в стране (при отсутствии каких-либо юридических ограничений на выезд), тем самым подтверждает, что конституция его устраивает. Перед гражданином, живущим в стране с действующей конституцией, стоит примерно такой же выбор, как перед человеком, которому предстоит принять или отвергнуть конституцию, созданную в состоянии анархии. Данный человек может не считать предложенную конституцию шедевром, но если из всех вариантов, по которым можно достичь согласия, это наилучший, ему следует голосовать за нее, поскольку при конституции жить удобнее, чем в состоянии анархии. Равным образом, если действующая конституция страны далека от желаемого совершенства и нет никакой другой страны с более приемлемой конституцией, гражданину разумнее остаться, пытаться изменить конституцию и мириться с ней до тех пор, пока она не будет изменена, что, собственно, и произошло бы, если бы он участвовал в ее ратификации.

Важнейшее отличие человека от других живых существ – способность мыслить и обмениваться информацией с себе подобными. Но это свойство не дает людям никаких особых прав на собственные действия и не возлагает на них никаких обязательств в отношении действий других лиц. Способность мыслить и обмениваться информацией просто позволяет людям заключать соглашения, определяющие права и обязанности. Все без исключения права, которыми мы обладаем, вытекают из таких соглашений. Я не могу заключить договор с медведем; поэтому я и медведь не имеем никаких прав по отношению друг к другу. Но с другими людьми я могу заключить договор. Поэтому принадлежность к роду человеческому есть необходимое условие обладания правами, хотя и не достаточное. Права появляются лишь там и тогда, где и когда люди реализуют свою способность заключить соглашение, определяющее эти права. Согласие заключить конституционный договор позволяет надеяться, что другие члены сообщества будут уважать мои права, и обязывает меня уважать их права. Кроме того, поскольку конституционные права точно определены, каждый член сообщества знает, каковы его права, и это способствует согласию. Нет оснований полагать, что кто-то откажется от участия в соглашении, которое будет уважать мои права, как четко прописанные в конституции, так и принадлежащие мне неявно. А вот если мы не договорились о содержании наших прав, то я не буду даже знать, соответствует ли представление другого человека о правах (если оно вообще у него есть) моему. При отсутствии четкого соглашения ни у меня, ни у него нет оснований ожидать, что другие будут уважать наши права, даже если мы с ним случайно договоримся насчет этих прав.

Представление о том, что отдельное лицо обладает правами, тесно связано с идеей общественного договора. Общественный договор приводит к созданию государства; государство защищает личность и ее права на собственность. Эта концепция государства рождена мыслью Возрождения и продолжена Гроцием, Гоббсом и Локком. В эпоху Просвещения список прав был расширен: в него вошли свобода слова, свобода совести и многие другие свободы, которые мы связываем с либеральной демократией. Вопрос о включении прав в общественный договор очень важен; об этом наглядно свидетельствует полемика между федералистами и антифедералистами по поводу того, нужно ли явно определять индивидуальные права в Конституции США. Если человек от рождения наделен естественными правами, нет необходимости явно их прописывать, поскольку они обеспечиваются конституционной защитой личности по умолчанию. Антифедералисты мудро отвергли этот довод и сумели настоять на добавлении в конституцию перечня прав. Присутствие Билля о правах в Конституции США объясняет, почему в течение последних двух столетий индивидуальные свободы были защищены в Соединенных Штатах лучше, чем где бы то ни было.

Современное либеральное демократическое государство выросло из Просвещения. Все различие между модернизмом и традиционализмом с полной наглядностью проявляется при сопоставлении индивидуальных возможностей, доступных в либеральных демократиях и традиционных обществах. Если говорить о последних, то жизненный выбор человека там почти полностью детерминирован обычаями и традициями. Сыновья идут по стопам отцов, дочери выходят за тех, кто выбран родителями, женщины подчиняются мужчинам и все подчиняются местным священнослужителям и вождям, а в более сложных традиционных обществах – фараонам или царям, которые считаются представителями бога, а возможно, и самим богом.

В наши дни одни общества выглядят суперсовременными, а другие – архитрадиционными. Различия не создают проблем до тех пор, пока эти два типа обществ не взаимодействуют. Но в нынешних условиях такая изоляция нереальна, и обществам по преимуществу традиционным приходится отвечать на вызовы модернизма, а обществам современного типа – на вызовы традиционализма. Важнейшим оплотом традиционализма, вероятно, является религия. Защищая религию, все современные либеральные демократии смиряются с тем, что в них продолжают существовать элементы традиционализма. Но традиционализм и модернизм неизбежно должны столкнуться. Ярким примером такого столкновения стал конфликт между властями и общиной амишей в Висконсине. Амиши хотели, чтобы их дети и впредь жили по традиционным обычаям и установлениям их сообщества. Для этого нужно было лишить детей тех знаний, которые необходимы для выбора иного жизненного пути. Привлекательность традиционализма в США настолько велика, что Верховный суд принял решение в пользу родителей-амишей. Конфликт между амишами, желающими сохранить традиционный уклад жизни, и интересами современного государства, заинтересованного в образованных гражданах, позволяет понять, насколько резко расходятся эти два образа жизни и насколько важны конституционно закрепленные права для защиты индивидуальных свобод. Верховный суд защитил меньшинство от большинства, но в ущерб другому меньшинству – детям амишей. Со времен древних греков, через Возрождение и Просвещение вплоть до наших дней люди боролись, чтобы освободить себя и других от суеверий и невежества, чтобы сполна использовать силу разума. Верховный суд лишил детей амишей этой свободы.

Ввести демократические процедуры несложно: достаточно зарегистрировать избирателей, поставить кабинки для голосования и подсчитать голоса. Поэтому в последнюю четверть прошлого века демократии появлялись в изобилии – в республиках бывшего СССР и его сателлитах, в странах Латинской Америки, Азии и Африки. Но гораздо труднее ввести и защитить от тиранического большинства независимые суды, имеющие полномочия и власть защищать индивидуальные свободы путем соблюдения конституционных прав. Поэтому многие новоявленные демократии, вроде России при Путине и Венесуэле при Чавесе, так и не стали либеральными демократиями. Более того, даже в зрелых демократиях Европы и Северной Америки парламентское большинство всегда готово попрать индивидуальные свободы в угоду возбужденным массам.

Глава 12
Образование, гражданство, иммиграция и демократия

Поэтому, дорогие американцы, не спрашивайте, что страна может сделать для вас, – спросите, что вы можете сделать для своей страны.

Джон Кеннеди. Инаугурационная речь, 20 января 1961 г.[567]567
  Инаугурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789–2001 гг.) с историческим комментарием. С. 432.


[Закрыть]

Для исправного функционирования либеральной демократии требуются политические институты, которые преобразуют выраженные предпочтения граждан в меры социально-экономической политики, повышающие благосостояние сообщества; нужны свод конституционных прав и независимые суды, защищающие индивидуальные свободы от государства; нужны хорошо информированные и сознательные граждане, которые разделяют ценности либеральной демократии и ответственно выполняют свои гражданские обязанности. В двух предыдущих главах мы обсудили первые два условия, а в этой главе рассмотрим третье. Задача первая – добиться того, чтобы все урожденные граждане страны стали хорошо информированными, сознательными и преданными ценностям либеральной демократии; это задача образовательной системы. Задача вторая: добиться того, чтобы все въезжающие в страну на жительство обладали вышеперечисленными качествами; это задача иммиграционной системы. В данной главе мы рассмотрим оба вопроса.

Зачем государству финансировать образование? Школьные двери можно закрыть, как двери кинотеатров, и брать плату за вход. Иными словами, образование можно легко перевести в разряд исключительно частного блага. Поставленный вопрос может показаться нелепым: ведь практически повсюду государство либо субсидирует образование, либо, в большинстве случаев, предоставляет его непосредственно. Однако, если подумать, смысл предоставления образования обнаруживается далеко не сразу. Читатели этой книги, по всей вероятности, получили бесплатное образование (хотя бы на одном этапе своей жизни). Полагают ли эти читатели, что родители заплатили бы за их образование, если бы государство не предоставило его бесплатно? Ведь здесь существенно вот что: если бы государство не предоставляло образования, родителям пришлось бы тратить на него дополнительную часть своего дохода после уплаты налогов. Читатели этой книги, по-видимому, в большинстве своем происходят из групп с доходом средним или выше среднего, и их родители, следовательно, должны были понимать значение образования. Действительно, в богатых развитых странах таковы, насколько можно судить, 90 % родителей и даже больше. Значит, в этих странах 90 % детей получат образование, даже если государство не предоставит его бесплатно. Но если всеобщее бесплатное образование существует лишь для того, чтобы охватить примерно 10 % детей, которые могли бы образования не получить, тогда это весьма расточительное решение проблемы. Если некоторые родители не могут оплатить обучение детей по причине бедности, то проблему решат государственные образовательные ваучеры для бедных семей. Состоятельные родители, в свою очередь, получат свободу выбирать для своих детей такие школы и такие программы, какие захотят. Образование станет частным благом, а конкуренция между школами принесет те же выгоды, что и любая конкуренция, – более качественное образование при меньших совокупных расходах[568]568
  Свидетельства в пользу того, что образование в частных школах более эффективно, см. в: Chubb and Moe (1990).


[Закрыть].

Но если подумать о том, что образование служит потенциальным источником положительных или отрицательных внешних эффектов, смысл государственной заботы начнет проясняться. Выбирая школу для детей, родители редко учитывают, как повлияет их выбор на остальное сообщество. Если государство берет образование на себя и тем самым контролирует учебные программы, то оно может разрабатывать эти программы с учетом внешних эффектов.

Положительные внешние эффекты могут быть трех типов. Во-первых, некоторые виды образования делают людей более продуктивными работниками. Все сообщество выигрывает, если в нем есть высокопродуктивные работники: высокие доходы позволяют им оплачивать значительную часть расходов на общественные услуги и тем самым снижать налоговую нагрузку на каждого члена сообщества. Высокая продуктивность также снижает стоимость частных благ и, соответственно, повышает уровень жизни. Однако больше всего от повышения продуктивности выигрывает сам работник, который может, например, просить увеличения заработной платы. Таким образом, большинство родителей, скорее всего, оплатят учебу детей, чтобы они стали продуктивными работниками, и первый внешний эффект не приведет к недостаточному финансированию образования. Этот первый довод в пользу обязательного начального образования за государственный счет имел большое значение в XIX в. и в начале ХХ в., когда доходы были гораздо ниже, а рабочий класс не вполне осознавал важность образования. В богатых странах, где ценность образования признается почти всеми родителями, в настоящее время этот довод не имеет веса.

Во-вторых, в демократическом государстве каждый может выиграть от образованности соотечественников, если эта образованность делает их более достойными гражданами, более достойными в том смысле, что они становятся более вдумчивыми и осведомленными избирателями. Информированные граждане с большей вероятностью примут правильные решения по общественным проблемам или выберут представителей, принимающих правильные решения. Кроме способности взвешивать и рассуждать, хорошему гражданину нужна еще внутренняя готовность быть в курсе общественных дел и активно участвовать в политическом процессе. Школьные программы могут воспитывать эту готовность и тем самым более достойных граждан, если объясняют детям важность демократических институтов и внушают им чувство гражданского долга. Таким образом, в демократическом обществе каждый гражданин заинтересован в том, чтобы система образования создавала хороших граждан. Родители, которые должны оплачивать учебу своих детей, не всегда вкладывают в воспитание хороших граждан столько, сколько оптимально с точки зрения сообщества.

В-третьих, образование может достигать положительного внешнего эффекта, отучая детей от асоциального поведения и внушая им правила общественно ориентированного поведения. Например, знание проблем окружающей среды побуждает граждан бережно относиться к ней и с большей охотой вступать в организации, занимающиеся ее защитой. Правильное обучение способно привить детям терпимость к другим этническим и религиозным группам и тем самым ослабить вредные для общества межгрупповые трения. Государственные школы способствуют терпимости уже тем, что объединяют детей, происходящих из разных религиозных, этнических и социальных кругов[569]569
  Материалы по этому вопросу см. в: Spinner-Halev (2000).


[Закрыть]. Образование способно снижать преступность, поскольку, во-первых, объясняет порочность преступного поведения и, во-вторых, способствует повышению среднего дохода, что снижает привлекательность криминальной деятельности.

Таким образом, потенциальные внешние эффекты образования способствуют заинтересованности каждого члена сообщества в образованности других его членов. Однако образование может поощрять и такие формы поведения, которые приводят к негативным внешним эффектам. Религиозное образование традиционно дает наиболее наглядные примеры формирования убеждений, которые вредят другим членам сообщества. Христиане учат ненавидеть евреев, поскольку те распяли Христа; мусульмане учат ненавидеть неверных (всех немусульман); христиане и мусульмане единодушны в своем неприятии гомосексуальной ориентации.

Чтобы образование приносило положительные эффекты и было свободно от отрицательных, государству необходимо контролировать хотя бы часть учебных программ. Ученики должны иметь представление о демократических институтах своей страны, о ее истории, об истории и культуре других стран, о том, какие религии распространены в их стране и в других странах. Они должны иметь представление об этических системах, не основанных на религии, а также о науках, как общественных, так и естественных. Это позволит им стать хорошо информированными, сознательными гражданами, ответственно выполняющими свои обязанности.

После Второй мировой войны для многих слово «патриотизм» стало почти неприличным, особенно в таких бывших нацистских странах, как Германия и Австрия. За патриотическими размышлениями быстро следуют националистические, а там недалеко и до ностальгии по развевающимся знаменам и марширующим солдатам. Однако вполне возможно хранить верность стране и даже любить ее, не помышляя при этом о завоевании мира. В развитых демократиях люди идут голосовать в первую очередь по велению гражданского долга. Но откуда возникает это чувство долга? Разумеется, не из церковных служб, не из фильмов ужасов или изучения алгебры. Отчасти его могут формировать фильмы или литературные произведения, посвященные истории и культуре страны, но они нередко либо приукрашивают историю, либо, напротив, очерняют ее. Задача государственных школ – дать юным гражданам непредвзятое представление об истории страны, объяснить ее успехи и неудачи, достоинства и недостатки.

Каждые четыре года футбольные болельщики всего мира испытывают прилив патриотизма, когда национальные команды встречаются в борьбе за мировое первенство. Давая выход эмоциям, фанаты раскрашивают себя в национальные цвета, размахивают флагами, распевают песни и скандируют лозунги в поддержку своих команд. Накал страстей приводит иногда к битью окон или потасовкам, но для большинства болельщиков чемпионат – источник положительных переживаний. Подобные спортивные события, как мало что иное, способствуют пробуждению племенных инстинктов. Вид полуобнаженных, раскрашенных, машущих флагами и поющих людей живо напоминает ритуальные пляски, сулящие удачу на охоте или в сражении. Спортивные мероприятия – пример того, как можно пробудить инстинкты и вместе с тем удержать их в определенных рамках. В демократической стране образование должно преобразовывать племенные инстинкты в чувство солидарности с согражданами; это побуждает граждан конструктивно выполнять свои обязанности.

Сегодня в США консерваторы постоянно причитают, что государство только создает проблемы, а не решает их. Все консерваторы и даже многие либералы настроены против Вашингтона, и Вашингтон, олицетворяемый Конгрессом, вызывает у подавляющего большинства американцев мало положительных эмоций. Но ведь при демократии над государством стоят его граждане. Если государство функционирует откровенно плохо, часть вины за это ложится на граждан, и одна из причин недееспособности государства, вероятно, заключается в том, что они не выполняют свои обязанности достаточно сознательно или плохо к этому подготовлены. Именно в таком смысле нужно понимать слова Кеннеди, которые я сделал эпиграфом к данной главе. Чтобы государство исправно служило гражданам, они должны быть хорошими хозяевами государства, а хороших граждан должна готовить образовательная система[570]570
  См.: Pinker (2002).


[Закрыть].

Весьма соблазнительно предположить, что демократия будет исправно функционировать и в том случае, если только часть хорошо информирована и голосует рассудительно. Ошибки неосведомленных и легкомысленных избирателей нейтрализуют друг друга, и итоговый коллективный выбор отражает предпочтения осведомленных и вдумчивых. В подтверждение этого Джеймс Суровецкий (Surowiecki, 2004) приводит многочисленные примеры фондовых бирж и всевозможных тотализаторов. Миллионы людей с разным уровнем информированности о будущих прибылях компании покупают и продают ее акции, делая ставку на свое знание. Итоговая взвешенная цена, как правило, точно соответствует текущей стоимости будущих прибылей компании. Но для того, чтобы массовое взаимодействие привело к выражению этой собирательной мудрости, ошибки в оценке стоимости акций не должны зависеть от предубеждений. Акционеры не должны переплачивать за акции потому, что им нравится логотип компании. Если речь идет о крупных суммах, такие ошибки, скорее всего, исключены.

Но при голосовании они, к сожалению, далеко не исключены. Ничтожная вероятность того, что голос одного гражданина скажется на общем итоге выборов, устраняет стимулы собирать информацию о проблемах, кандидатах и партиях. Поэтому гражданин подтверждает свою значимость самим актом участия в голосовании, а не ожидаемым воздействием одного голоса на общий результат. Достойный гражданин голосует из чувства гражданского долга. Но при выборе партии или кандидата он руководствуется не одними лишь абстрактными представлениями о благе страны; роль играют и эмоциональные факторы, доставляющие ему удовлетворение при голосовании. Если предпочтения гражданина опосредованы глубинными убеждениями и предрассудками, его выбор может быть настолько предвзятым, что окажется неверным[571]571
  Анализ проблемы аффективного голосования см. в: Brennan and Lomasky (1993), Brennan and Hamlin (2000).


[Закрыть].

Брайан Каплан (Caplan, 2007) приводит примеры массовых экономических предубеждений, повлекших за собой неверные экономические решения. Скажем, многие избиратели считают, что свобода торговли вредит стране, и с подозрением относятся к другим странам. Поэтому они единодушно голосуют за высокие ввозные пошлины, думая защитить страну от так называемого дешевого иностранного труда и социального демпинга. Между тем высокие пошлины вредят как их собственной стране, так и стране-экспортеру.

Еще один источник предвзятости – религиозные убеждения. Именно они нередко формируют отношение к глобальному потеплению или способам борьбы со СПИДом. Граждане со стойкими религиозными взглядами будут смотреть и на религиозные позиции кандидатов, а не только на то, чем они себя проявили или могут проявить в сфере управления. Голосуя за кандидатов-евангелистов, избиратели-евангелисты выражают солидарность с их религиозными убеждениями: «Проголосовать за кандидата одной с вами евангельской веры – все равно что проголосовать за себя»[572]572
  Lindsay (2007, p. 210).


[Закрыть]. Степень влияния религии обратно пропорциональна уровню образования[573]573
  Анализ и данные см. в: Caplan (2007), Lindsay (2007, pp. 210–211).


[Закрыть]. Среди ведущих ученых США лишь полтора процента относят себя к евангелистам, тогда как для всего населения эта цифра составляет 25–47 %[574]574
  Lindsay (2007, p. 209).


[Закрыть].

Завершая тему образования, следует отметить, что связанные с ним внешние эффекты сами по себе не требуют, чтобы образование предоставлялось непосредственно государством. Его можно отдать в ведение частных школ, но учебные программы будут утверждаться государственными наблюдательными советами.