Текст книги "Разум, религия, демократия"

Как я уже не раз подчеркивал, хорошо организованной демократии нужны граждане, серьезно относящиеся к своим обязанностям, сведущие в государственных вопросах и голосующие за те партии или тех политиков, от которых можно с наибольшей вероятностью ожидать действий на благо сообщества. В определение хорошего гражданина входит, естественно, и верность сообществу – если угодно, можно называть ее патриотизмом, побуждающая гражданина связывать личные интересы с интересами сообщества. В идеале граждане будут воспринимать государство как «свою группу» и переносить на политическое сообщество некоторые подсознательные узы групповой верности. Религия может нарушить демократический процесс, если верность религиозной группе превалирует над верностью политическому сообществу. В крайних случаях религиозная солидарность способна подтолкнуть к действиям, наносящим прямой вред сообществу.

Ислам и исламское государство – Халифат – возникли почти одновременно. Поэтому в мусульманском мире различие между религией и государством никогда не было столь заметным, как в христианских странах (во всяком случае с конца XVIII в.). Территориальные государства, конечно, существовали, но добрый мусульманин не отождествлял себя с ними настолько, насколько добрый француз или швед отождествляет себя со своим государством[659]659
  Lewis (2002, pp. 114–115).


[Закрыть]. Спросите любого в Париже или Стокгольме: «Кто вы?», и вам, скорее всего, ответят: «Я француз» или «Я швед», – если только вы не встретите мусульманина. В последнем случае вам, скорее всего, ответят: «Я мусульманин». «Во Франции для примерно трети школьников мусульманского происхождения основой самоидентификации служит не паспорт и не цвет кожи, а вера»[660]660
  Economist, June 24, 2006, рр. 29–34.


[Закрыть]. «По данным опроса мусульман, проведенного Фондом Пью по всему миру, 81 % английских мусульман заявили, что считают себя прежде всего мусульманами и только потом – английскими гражданами. Этот процент был превышен только в Пакистане»[661]661
  Mekhenet and Smale (2006, p. 3).


[Закрыть]. Восприятие себя сперва как мусульманина и лишь затем как английского гражданина не вредит демократии, если мусульманская ипостась означает пятничную молитву, а английская – воскресное голосование, причем голосование с мыслями о благополучии Англии. Но если первичное отождествление с исламом означает более тесное единомыслие с братьями по вере в других странах, чем сотрудничество с английскими согражданами, и два идентификатора вступают в конфликт, тогда добрый мусульманин пожертвует благом англичан ради блага мусульман.

Многие американцы, включая ведущих политиков, видят себя на войне с терроризмом. Многие мусульмане считают оккупацию Афганистана и Ирака, а также неуклонную поддержку, оказываемую Израилю, фактической войной Америки с исламом, а значит, со всеми мусульманами. Не меньшими врагами правоверных мусульман стали такие европейские страны, как Испания, Великобритания, Германия, Дания и другие, которые послали войска в Афганистан и Ирак или выразили неприкрытые симпатии к Израилю. Рьяный патриот готов убивать и, если нужно, умереть за свою страну. Многие ревностные христиане в прошлом были готовы убивать и умирать за свою религию, а кое-кто из них готов на это и сейчас. Мусульмане, совершившие террористические акты 11 сентября 2001 г., не были американскими гражданами. Но среди мусульманских террористов, устроивших взрывы в марте 2003 г. в Мадриде, в июле 2005 г. в Лондоне и готовивших теракты (к счастью, предотвращенные) на авиарейсах из Лондона в США в августе 2006 г., были граждане Испании и Англии. Эти примеры наглядно показывают, какой вред может нанести демократии конфликт между религиозными и гражданскими обязанностями.

Многие считают, что религиозные убеждения служат основой нравственности и побуждают людей к добрым поступкам, а потому представляют собой своего рода общественное благо. Однако религиозные убеждения заставляют христиан выступать против контрацептивов и абортов. Христиане, стоящие на этой позиции, фактически утверждают, что если запретить противозачаточные средства и аборты, Соединенные Штаты и Африка будут жить лучше. В энциклике «Humanae Vitae» 1968 г. папа Павел VI недвусмысленно заявил, что зачать ребенка и не дать ему родиться – это смертный грех. Таким образом, добрые католики, которые желают иметь интимные отношения, но не хотят заводить детей или заражаться СПИДом, должны выбирать между смертным грехом и рождением нежеланного ребенка или угрозой СПИДа. Запретительная позиция Католической церкви сказалась на экономическом развитии бедных католических стран, поскольку мешала сдерживать рост населения и способствовала распространению СПИДа. Трудно понять, как эта позиция совместима с любой моральной системой, имеющей в виду благополучие человека в земной жизни. То же самое можно сказать и об американской программе борьбы со СПИДом в Африке, которая повлекла за собой ненужные страдания и смерти. Террористические акты во имя ислама очевидным образом противоречат общепринятым моральным представлениям. Тем не менее убеждение, что в основе нравственности лежат религиозные верования, настолько распространено, что заслуживает более подробного рассмотрения.

А. РЕЛИГИЯ И ВОЙНА

У всех местных религий есть свои мифы, духи и боги. Поэтому ни одно племя не находит странным, что у соседей религиозные обычаи какие-то другие. У каждого племени свои предки и шаманы, своя история. Этим племенам не нужна общая религия, а непохожесть верований они воспринимают как должное. Каждое племя заботится о благополучии своих членов, молится своим предкам и духам и вступает с ними в отношения обмена. В прошлом племена воевали из-за скота, женщин, территории, но не из-за религии.

По мере того как племенные общества сменялись городскими и возникали государства, на смену многочисленным местным религиям приходили единые государственные. Правда, первые государственные религии имели немало общих черт с местными, например пантеизм и жертвы богам (в виде живых существ или съестных продуктов). Как и прежде, животные (и даже люди), принесенные в жертву на религиозных церемониях, отдавались на съедение толпе зрителей; такие раздачи пищи и напитков помогали правителям ранних государств поддерживать верность подданных. На смену убивающим религиям впоследствии пришли великие неубивающие, или мировые религии, которые запрещали убивать людей и приносить в жертву животных и людей[662]662
  Дихотомия убивающих и неубивающих религий заимствована из: Harris (1989).


[Закрыть].

Поскольку религии этого последнего типа запрещали убийство, можно было бы предположить, что они положат конец войнам между государствами. Однако очень скоро они были поставлены на службу государству. Для правящих классов они оказались полезны потому, что заменяли земное благополучие наградой на небесах и делали ненужными грандиозные празднества с кормлением больших толп. Хотя эти религии запрещали убийство, они оставляли исключение для войн. Воинственные цари-буддисты появились уже в II в. до н. э.[663]663
  Harris (1989, p. 449).


[Закрыть] Вэнь-ди, основатель династии Суй (589–618), первого буддийского царства в Китае, заметил: «Буддисты дали превосходных солдат, ибо они верят, что смерть в битве только приближает их к блаженству»[664]664
  Harris (1989, p. 450).


[Закрыть]. То же самое верно в отношении ислама. Мухаммед призывал своих сторонников распространять ислам, и мученичество ради великой цели, как считалось, вело прямо на Небеса[665]665
  Esposito (2002, p. 33).


[Закрыть]. Эта вера вкупе с убежденностью в близости Судного дня как ничто другое побуждала воинов убивать и умирать за ислам (см. главу 6). Таким образом, неубивающие религии на самом деле лишь разожгли воинственный пыл: верующие сражались лучше, ибо, надеясь на небесную награду, не страшились смерти в битве: «Можно сказать, что сейчас не осталось бы никаких мировых религий, если бы они не обладали способностью поддерживать и поощрять воинственность и строгие меры государственного контроля»[666]666
  Harris (1989, p. 448).


[Закрыть].

Таким образом, вместо прекращения войн неубивающие религии принесли новый вид войны – войну религиозную. Как заметил Гоббс, античный мир не знал войн, подобных гражданской войне в Англии; чтобы развязать гражданскую войну по поводу религии, нужно было христианство, нужны были подстрекатели в виде пресвитерианских проповедников[667]667
  См.: Hobbes ([1682] 1990, p. 63–64), а также обзор вопроса и литературу в: Holmes (1995, pp. 88–89).


[Закрыть]. И христианство не составляло здесь исключения. Внутри ислама шли свои религиозные войны, индусы убивали индусов, чтобы решить, «кто является верховным богом – Шива или Вишну»[668]668
  Dennett (2006, p. 97).


[Закрыть]. В более общем смысле мировые религии, утверждавшие, что лишь их последователи попадут на Небеса, оказались эффективным средством племенной идентификации: они возбуждали инстинкты верности и враждебности, связанные с племенной принадлежностью.

В Европе значительная часть второго тысячелетия прошла под знаком религиозных войн. Начало им положил первый Крестовый поход в конце XI в. Следует отметить, что Крестовые походы по сути дела были нападением миролюбивых, как считалось, христиан на якобы более воинственных мусульман. Более того, инициатором первого Крестового похода выступил папа Урбан II, энергично и успешно призывавший отвоевать Святую землю[669]669
  Pagden (2008, pp. 183–186).


[Закрыть]. За Крестовыми походами последовали другие войны между мусульманами и христианами, особенно после того, как турки-оттоманы проникли в Европу. Хороший повод повоевать друг с другом европейским христианам дала Реформация, и полтора столетия они предавались этому занятию с большим рвением. Крупнейшая война завершилась в 1648 г. подписанием так называемого Вестфальского мира. Можно было ожидать, что наместник Христа на земле с удовлетворением встретит окончание военных действий, но вышло наоборот: папа Иннокентий Х выразил свое крайнее разочарование Вестфальским миром[670]670
  Pagden (2008, pp. 250–251).


[Закрыть].

Несовпадение взглядов на природу Бога, конечно, может приводить к войнам – это более или менее понятно. Но тогда столь же логично предположить, что свойственное мировым религиям неприятие насилия превратит их последователей в ревностных и решительных противников войн, не имеющих религиозных причин. Однако этого мы, как правило, не наблюдаем. Вероятно, ни одна война в истории не была столь мало оправданной, как «война за прекращение всех войн», спровоцированная безумным убийцей в Сараево. Австро-Венгрией, объявившей войну Сербии, двигали, видимо, соображения национальной чести и желание расширить владения на Балканах. Другие основные участники вступили в войну из чувства верности своим союзническим обязательствам. В глазах духовенства подобные мотивы не должны были бы служить моральным оправданием убийств во имя отчизны. Но и здесь вышло не так: высшее духовенство всех стран пылко встало на сторону войны.

Как победа в битве убеждала сторонников Мухаммеда в том, что Бог на их стороне, точно так же победа Пруссии над Францией в войне 1870–1871 гг. убедила немцев-протестантов, что Бог был на их стороне и, в частности, превознес протестантизм над католицизмом «безбожной Франции»[671]671
  Burleigh (2005, p. 415).


[Закрыть]. Первые победы в Первой мировой войне укрепили веру немцев в то, что Бог на их стороне. По словам теолога Альфреда Укля, «Бог – это Бог немцев. Наши битвы – битвы Божьи. Наше дело святое, поистине святое. Мы избраны Богом среди всех народов. Религиозные и моральные устои мира – несомненный залог того, что наши молитвы о победе будут услышаны»[672]672
  Burleigh (2005, p. 445).


[Закрыть].

В Германии было широко распространено представление, что франко-прусская война представляла собой войну протестантизма и католицизма. Неудивительно поэтому, что католическое духовенство весьма сдержанно высказывалось о ее итогах. Но ничто не мешало ему безоговорочно поддерживать Германию в Первой мировой войне: «Как сказал в апреле 1915 г. один католический военный капеллан, немецкий патриотический идеализм воевал с “варварством русских, безбожием французов, ненасытной алчностью и меркантильным духом англичан”»[673]673
  Burleigh (2005, p. 446).


[Закрыть]. Со своей стороны, французы считали войну крестовым походом ради спасения христианской цивилизации от немецкого варварства. Английское духовенство столь же безоговорочно поддерживало войну. В сентябрьской проповеди 1914 г. епископ Лондонский Артур Уиннингтон-Ингрэм напутствовал слушавших его солдат такими вдохновляющими словами: «Теперь нам уже понятно, что это Святая война. Мы стоим на стороне христианства против антихриста. Мы на стороне Нового Завета, который учит оберегать слабых, хранить верность слову, умирать за друзей и смотреть на войну как прискорбную необходимость… Это Святая война, и сражаться в ней почетно… Я уже увидел огонь в глазах людей, которых никогда раньше не встречал» (Burleigh, 2005, p. 450). Выходило, что Бог был на стороне сразу всех участников Первой мировой войны.

Английское духовенство поддерживало войну не только словом, но и делом. 30 % офицерских должностей заняли сыновья священников, теологические семинарии в изобилии поставляли солдат для армии. Некоторые епископы, стараясь увеличить количество призывников, отказывались посвящать в духовный сан мужчин, годных для военной службы. Французские священники действовали еще активнее, так как, в отличие от своих английских и немецких коллег, принимали непосредственное участие в боевых действиях[674]674
  Burleigh (2005, p. 447–454).


[Закрыть].

Если в XVI–XVII вв. важным ориентиром групповой аффилиации была религия, то начавшийся в XIX в. подъем национального самосознания к ХХ в. сделал мощным центром притяжения национальную идентичность. И когда разразилась Первая мировая война, даже тех, кому положено было проповедовать слово Божье, не смогли сдержать ни вера в Бога, ни Его запрет убивать. По все стороны духовенство объединилось с соотечественниками в стремлении очернить моральные качества врагов и возвысить собственное моральное превосходство в защите правого дела. На всем протяжении истории религия не только не противостояла войнам и не предотвращала их, но, как правило, служила им.

Б. РЕЛИГИЯ И СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

Воровство, драки, убийства дорого обходились в племенном обществе. Чтобы повысить свои шансы на выживание, племя должно было карать такие проступки быстро и сурово, и, скорее всего, так и делало. Если в наше время родственники убитого чувствуют неудержимое желание отомстить, это, возможно, генетически запрограммированное явление[675]675
  Pinker (1997, pp. 413–419).


[Закрыть]. Поэтому все общества наказывают преступления, причем многие очень сурово, чтобы предотвратить будущие преступления. Вероятно, для усиления эффекта устрашения наказание – будь то побивание камнями, распинание, повешение или приковывание к позорному столбу на городской площади – по традиции осуществлялось публично.

В наши дни к преступникам обычно не привлекают такого внимания. Более того, в некоторых странах не разглашаются даже имена подозреваемых в преступлении. Соответственно, устрашающий эффект наказания ослаб, да и сама необходимость устрашения попала под сомнение. Для наглядности рассмотрим такой пример. Х не употреблял ни капли алкоголя до тех пор, пока не оказался на свадьбе лучшего друга. По дороге домой Х сбил пожилую женщину, у которой не было ни родственников, ни близких друзей. Женщина умерла. Х полон раскаяния и клянется никогда не прикасаться к алкоголю. О случившемся знает только полиция и сам Х. Должен ли Х заплатить за жизнь женщины своей жизнью? Или хотя бы провести десять лет в тюрьме? От того, что он будет наказан тем или иным образом, никто не выиграет, а сам Х безусловно пострадает. С утилитаристской точки зрения Х следует отпустить. В целом же утилитаристский подход оправдает смертную казнь лишь в том случае, если она действительно спасла жизни, предотвратив убийства.

Но действительно ли смертная казнь удерживает от убийств – это вопрос эмпирический, и в США он вызывает большие разногласия. Для наших целей неважно, какой ответ на него дают – положительный или отрицательный. Важно другое: ответ гражданина должен быть основан не на его религиозных убеждениях, а на объективных фактах. В 2002 г. Форум Пью по вопросам религии и общественной жизни провел опрос и выяснил следующее: только 17 % американских белых евангелистов отвергали смертную казнь (по сравнению с 13 % в 1996 г.), в то время как ее отвергали 32 % не принадлежащих ни к какому вероисповеданию (по сравнению с 17 % в 1996 г.)[676]676
  См.: <http://pewforum.org/docs/print.php?DoelID=29>.


[Закрыть]. Если предположить, что позиция неверующих основана на оценках профилактической действенности смертной казни, тогда евангелисты, по-видимому, использовали другой критерий – скорее всего, тот или иной вариант принципа «око за око». С утилитаристской точки зрения их позицию трудно защищать.

В. РЕЛИГИЯ И РАБСТВО

Антиутилитаристы любят ставить перед утилитаристами задачки, в которых выгода рабовладельца больше потерь рабов и, таким образом, итоговая сумма полезности при наличии рабства положительна. Поскольку аморальность рабства считается самоочевидной, этот аргумент полагают серьезным аргументом против утилитаризма. Однако на протяжении без малого двух тысячелетий после рождества Христова христианство прекрасно уживалось с рабством. Св. Августин даже считал, что рабское положение – это, несомненно, наказание за какой-нибудь грех[677]677
  Pagden (2008, p. 113).


[Закрыть].

Неприятие рабства было важным пунктом программы Просвещения, и в XIX в. рабство в Западном мире исчезло. В мусульманском мире этот процесс шел медленнее. В Персии и Оттоманской империи владение рабами оставалось законным до начала ХХ в., а в Йемене и Саудовской Аравии – вплоть до 1962 г. Долговечность рабства в исламском мире, по-видимому, в значительной мере объясняется тем, что оно разрешено Кораном. Таким образом, «с традиционной мусульманской точки зрения полное запрещение рабства едва ли было возможно. Запрет того, что разрешил Бог, – деяние почти столь же нечестивое, как разрешение того, что Он запретил… Поэтому неудивительно, что сильнейшее противодействие запрещению рабства исходило из святых городов Мекка и Медина. По убеждению ортодоксов, они поддерживали институт, одобренный святым текстом и законом и, кроме того, необходимый для сохранения традиционной структуры семейной жизни»[678]678
  Lewis (2002, p. 95). В XIX в. в мусульманских странах рабы использовались преимущественно в домашнем хозяйстве; отсюда связь между сохранением рабства и семейной жизнью.


[Закрыть].

Пример рабства наглядно иллюстрирует внутреннюю консервативность религиозных верований. Если Библия и Коран выражают волю Божью, а добрый христианин или мусульманин должен буквально ее выполнять, тогда все определения справедливого и несправедливого, нравственного и безнравственного будут лишь вариациями моральных представлений (включая и представление о моральности рабства) двухтысячелетней или четырнадцативековой давности.

Г. РЕЛИГИЯ И ФЕМИНИЗМ

По христианским представлениям, женщины и мужчины равны в том отношении, что представители того и другого пола ответственны за свое личное спасение. Но поскольку христианство считает произведение потомства единственной целью брачного сожительства, женщине по сложившейся традиции фактически отведена роль родительницы и воспитательницы детей. Феминизм – еще одно проявление модернизма, вызвавшее резко отрицательную реакцию Католической церкви. Именно из-за ее позиции, например, женщины в Германии получили формальное равенство с мужчинами лишь в 1956 г.[679]679
  Klausen (2005, p. 187).


[Закрыть]

Различные средства для предупреждения беременности существовали задолго до эпохи Христа, но, как правило, были сложны в использовании или ненадежны либо отличались обоими недостатками. Поэтому до появления удобных и эффективных противозачаточных средств добрая жена-христианка была вынуждена производить на свет многочисленное потомство. Изобретение противозачаточных таблеток стало, пожалуй, самым важным историческим событием в деле освобождения женщин. Оно позволило семейным парам контролировать количество и время появления детей; у женщин появилась возможность планировать образование и карьеру почти с такой же свободой, как у мужчин. Католическая церковь быстро распознала несовместимость таблеток со своим учением о предназначении брака и роли женщины в семье. Вскоре после появления таблеток папа Павел VI выпустил известную энциклику «Humane Vitae», осуждавшую все формы предупреждения беременности, кроме воздержания от интимных отношений. К этому осуждению присоединились многие протестантские конфессии, и оно, естественно, стало идеологической основой неудачной программы США по борьбе с ВИЧ/СПИДом. Христианская догма и моральные принципы, требующие свободы женщин, находятся в очевидном противоречии друг с другом.

Основанием для запрета противозачаточных средств считаются места из Библии, называющие детей «наградой от Господа» (Пс 126, 3) и обязывающие человека «плодиться и размножаться» (Быт 1, 28). Большое значение придается рассказу об Онане, которому отец его, Иуда, приказал сойтись с Фамарью, женой покойного брата Онана. Согласно Книге Бытия (38, 8), Иуда повелел Онану: «Войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему». По иудейскому обычаю того времени следовало жениться на вдове брата и дать ей детей. Отказ был чреват общественным порицанием. (Такой обычай до сих пор существует у афганских пуштунов, которых, кстати, иногда считают потомками одного из потерянных племен израильских[680]680
  Economist, December 19, 2006.


[Закрыть].) Онан «излил свое семя на землю» (38,9), чтобы Фамарь не зачала ребенка, с которым потом пришлось бы делить наследство. За этот эгоизм Бог покарал его смертью.

Установки «чем больше, тем лучше» и «плодитесь и размножайтесь» должны были повышать шансы племени на выживание в трудных условиях. Найти мужей вдовам обычно было труднее, чем женщинам, которые никогда не были замужем. Поэтому обычай жениться на вдове брата и заводить от нее детей тоже помогал поддерживать численность племени. Население Швеции сейчас, возможно, больше, чем все население земли в предполагаемые времена Онана. В нынешнем мире, который насчитывает почти 7 млрд, прежние темпы воспроизводства уже не нужны. Многие традиции и обычаи, адекватные для еврейских племен тысячи лет тому назад, сегодня неприемлемы. Те, кто считает предупреждение беременности аморальным на фоне библейских предписаний, не хотят видеть, что современный мир отличается от ветхозаветного и что поведение, полезное для сообщества тысячи лет назад, сейчас не принесет ему пользы.

Моральным обоснованием подчиненного положения женщин в исламе, как и обоснованием рабства, служили предписания Корана. В обоих случаях «правила, регламентирующие статус рабов и женщин, рассматривались как часть закона о персональном статусе, занимавшего центральное место в священном законе»[681]681
  Lewis (2002, p. 93).


[Закрыть]. Идеи Просвещения о правах женщин, подобно просветительским представлениям о рабстве и религиозной терпимости, тоже проникали на Ближний Восток. В середине XIX в. Оттоманская империя начала реформы, которые облегчали положение рабов и немусульман. Страх перед дальнейшими нововведениями побудил верховного улема Мекки шейха Джамаля выпустить фетву против турок: «Запрет иметь рабов противоречит священному шариату. Если к этому добавятся замена благородного призыва на молитву пушечным выстрелом, разрешение женщинам ходить с неприкрытым лицом, дозволение разводиться по желанию женщин и т. п., все это будет противно чистому священному закону… Такими замыслами турки приравняли себя к неверным. Их кровь стала низкой, и теперь законно обращать их детей в рабство» (Lewis, 2002, p. 103).

Турки подавили восстание, вызванное фетвой, но поняли, что многие их подданные еще не готовы в полном объеме принять программу Просвещения. Была издана прокламация, опровергавшая «злокозненные слухи» о том, что женщины получат упомянутые права.

В эпоху Просвещения права женщин защищали прежде всего сами женщины. В XIX в. под влиянием Французской революции реформистское движение возникло и на Ближнем Востоке. И здесь ведущую роль в борьбе за женские права играли женщины. Куррат-уль-Айн, старшая дочь видного шиитского богослова, обладала достаточной смелостью, чтобы проповедовать без чадры. Она выступала против многоженства и в 1852 г. претерпела мученическую смерть за свои убеждения.

Распространение идей Просвещения на Западе привело к почти полному равенству женщин и мужчин во всех областях экономической и общественной жизни. В странах Запада мальчики и девочки получают одинаковое обязательное образование; во многих странах количество женщин среди студентов выше, чем количество мужчин. Тем не менее даже в развитых странах сохранились анклавы религиозного традиционализма, навязывающие женщинам свою волю. Подобно другим экстремистским религиозным группам, евангельские христиане в США имеют гораздо более многодетные семьи, чем остальные американцы. В ультраортодоксальной общине Харедим, составляющей 10 % населения Израиля, женщинам положено не только иметь много детей, но и работать полный рабочий день вне дома, поскольку их заработок часто является основным источником семейного дохода. Мужчины же по традиции посвящают почти все свое время изучению Торы[682]682
  McGirk (2008).


[Закрыть].

В традиционных мусульманских обществах значительная часть женского населения вынуждена заниматься домом и воспитывать детей. Численность населения остается стабильной при коэффициенте рождаемости 2,1. Но почти во всех мусульманских странах этот уровень выше (см. табл. 13.3). Высокая рождаемость заставляет значительную часть женщин посвящать многие годы жизни заботе о маленьких детях. У этих женщин нет выбора между семьей и карьерой; лучшую часть взрослой жизни они должны отдавать семье.

Таблица 13.3

Уровни рождаемости и грамотности в мусульманских странах

^а Данные об уровне рождаемости на 2004 г. по информации Всемирного банка (http://www.worldbank.org).

^b Данные об уровне грамотности по информации Института статистики ЮНЕСКО (UIC) на сентябрь 2006 г. Временной диапазон 2000–2005 гг.

Многие мусульманские женщины, даже не имея детей, лишены возможности строить хоть какую-нибудь карьеру, поскольку не имеют достаточного образования. Только в Кувейте уровень грамотности взрослого женского населения превышает 90 %; только в Кувейте и Катаре доля грамотных женщин и мужчин почти одинакова (см. табл. 13.3). В большинстве мусульманских стран нерушимость семейных уз отчасти поддерживается тем, что женщины лишены образования, которое помогло бы им выйти из традиционного и однообразного круга забот матери и жены.

В этом разделе я привел примеры религиозных верований и стереотипов, порождающих аморальную, несовместимую с убеждениями многих практику. Можно, конечно, возразить, что проблема прав женщин – пример неудачный: ведь это противозачаточные средства аморальны, а истинное предназначение женщины – сидеть дома и нянчиться с детьми. Но такая позиция противоречит идеям и ценностям Просвещения, а именно: религиозное большинство не имеет права преследовать членов религиозного меньшинства; человек не имеет права владеть другим человеком; муж не может быть господином жены и указывать ей, во что одеваться, куда ходить, с кем общаться. Впервые провозглашенные в XVII–XVIII вв. идеи Просвещения столкнулись с многовековыми пластами традиции. И до сих пор они сталкиваются с моральными стереотипами христиан и мусульман, которыми руководят предписания незапамятной давности.

Д. МОРАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ НА МИКРОУРОВНЕ

Первобытные племена вступали в отношения обмена с предками, чтобы получить лучшую жизнь на земле. Точно так же адепты мировых религий вступают в отношения обмена со своими богами, чтобы получить лучшую жизнь в загробном мире. Они жертвуют деньги церкви, посещают религиозные церемонии и регулярно молятся в обмен на обещание нирваны или райской жизни. У каждой мировой религии свой рецепт обретения вечного блаженства, и праведные верующие скрупулезно следуют этому рецепту. Как замечает Деннетт (Dennett, 2006, pp. 305–306), набожного человека, посвятившего всю жизнь обретению Царства небесного или нирваны, хвалить не за что. Буддийский монах, заполняющий день утонченной медитацией и молитвами, не менее эгоистичен, чем приземленный обыватель, проводящий время за телевизором и пивом: действия обоих выгодны только им самим.

Каждая мировая религия что-то запрещает, что-то предписывает и тем самым формирует поведение людей. Недавнее исследование свидетельствует, что культурные различия, связанные с религиозной и этнической принадлежностью, в значительной мере определяют индивидуальное поведение даже в тех сферах, где, насколько можно судить, господствуют экономические соображения[683]683
  Guiso, Sapienza and Zingales (2006); эти авторы приводят результаты не только своего, но и других исследований.


[Закрыть]. В частности, авторы исследования связывают религию, доверие, бережливость и отношение к перераспределению. Религиозные люди в целом значительно больше склонны доверять другим, чем люди «без религиозной принадлежности». С другой стороны, индуисты значительно меньше склонны доверять другим.

Авторы исследования также выявили связь между религией и бережливостью. «Католики на 3,8 %, а протестанты на 2,7 % более, чем нерелигиозные люди, склонны считать важным достоинством внушение бережливости своим детям»[684]684
  Различия статистически значимы при уровнях 1 и 5 % соответственно (Guiso, Sapienza and Zingales, 2006, р. 38).


[Закрыть]. Отношение к бережливости прямо пропорционально национальным нормам сбережения, а последние, в свою очередь, прямо пропорциональны темпам экономического роста[685]685
  Guiso, Sapienza and Zingales (2006, р. 38–40).


[Закрыть]. Уровень доверия в обществе, как установлено, тоже прямо пропорционален темпам экономического роста[686]686
  Knack and Keefer (1997); Zak and Knack (2001).


[Закрыть]. Эти данные свидетельствуют о том, что влияние культуры и в особенности религии на поведение людей может вызывать существенные экономические последствия.

В колледже наш профессор рассказывал нам, что когда его дети были еще совсем маленькие, он ставил их на стул, протягивал руки и говорил: «Прыгайте к папочке». А когда они прыгали, убирал руки, и дети падали на пол. Таким методом он учил детей не верить никому, даже отцу. Если наука дала плоды, то его дети, по всей видимости, росли менее доверчивыми, чем другие, даже если это было в сообществе с высоким средним уровнем доверия. Доверяет ли один человек другому в конкретной ситуации, зависит от многих факторов: от личного опыта общения с людьми, от того, внушает ли данный человек доверие и чего можно ожидать, если он его не внушает. Если, взвесив все «за» и «против», человек решает не верить другому, его нельзя назвать аморальным, хотя он, возможно, совершил ошибку (если другой на самом деле заслуживал доверия). Неверная оценка другого человека не является аморальным поступком. Если бы это было так, тогда доверие к тому, кто его не заслуживает, тоже было бы аморальным. Более того, все чистосердечные заблуждения стали бы аморальными.

То же самое относится к бережливости. Объем личных сбережений зависит от многих факторов, в том числе от того, чему учили человека родители, учителя и, возможно, проповедники, а также от оценки предполагаемых доходов и расходов. Если человек, узнав, что ему осталось жить всего год, прекратит копить и потратит все сбережения, его поведение не будет аморальным, несмотря на то, что от родителей и священника он знает, что достойный человек обязан кое-что скопить, и несмотря на то, что, снижая национальный уровень сбережений, он оказывает негативное (пусть и микроскопическое) воздействие на национальный экономический рост. Положительная связь между протестантизмом и католицизмом, с одной стороны, и чувством доверия и склонностью к бережливости – с другой, подразумевает, что эти религии могут способствовать экономической эффективности, поскольку уменьшают дефицит доверия и экономности в сообществе. Но если на этом основании заключить, что упомянутые религии способствуют моральному поведению, то неизбежен вывод, что индуизм способствует аморальному поведению, поскольку отрицательно связан с доверием. Каждый, разумеется, вправе характеризовать те или иные действия по своему усмотрению, но такая вольная трактовка моральности вряд ли продуктивна.