Текст книги "Бытие"

49
Суровые рассказчики

Для Пэня Сянбина это были напряженные часы.

Все в маленькой исследовательской группе, казалось, были на грани срыва. И весь мир тоже – с тех пор как десять миллиардов человек наконец услышали всю историю, рассказанную чужаками в Вашингтоне. Их веселую рекламу, приглашающую некоторое количество индивидов присоединиться к их долгому межзвездному круизу. Не лично, конечно, не как существа из плоти и крови, но как цифровые копии, летящие в межзвездном пространстве на борту миллионов крошечных кораблей, сделанных из хрусталя и мысли.

Естественно (добавляли чужаки), придется привлечь все ресурсы промышленной цивилизации, чтобы произвести в достаточном количестве галактические спасательные шлюпки и сделать это вовремя. Потому что у человечества, вероятно, осталось совсем немного времени.

Вот именно: время.

Эта вторая часть их сообщения, добавленная как бы вдогонку, не вполне всерьез, и взволновала мир, породив по всему земному шару волну мятежей и самоубийств.

– И все же я сомневаюсь, – размышлял палауанский исследователь Пол Менелауа. – Действительно ли их предупреждение так вредно?

– Что вы имеете в виду, Пол? – спросил престарелый ученый из Пекина Ян Шэнсю.

– Я хочу сказать, что это привлекло внимание людей к множеству проблем, от которых они до настоящего времени отмахивались или не воспринимали всерьез. Возможно, у этого предупреждения будет в целом положительный результат и человечество сможет преодолеть кризис. Начнет серьезно относиться к своей ответственности! Обретет решимость наконец вырасти. Сосредоточиться на решении…

Анна Арройо прервала его, насмешливо фыркнув:

– Вы понимаете, к чему они призывают? К обнаружению тысяч различных ловушек и западней из длинного перечня опасностей, которые возникают на пути любой разумной расы, и поискам выхода из них. До самой последней! Вы ведь видели новости. Существа из Гаванского артефакта утверждают, что это вообще невозможно.

– Да, но где же здесь логика? Я хочу сказать, что их собственные цивилизации существовали, когда выпускали волну этих…

Пол замолчал, покачав головой. Все вспомнили, что произошло с планетой существ-нетопырей, как раз когда запускали этот зонд. Все на Земле понимали: то, что Гаванский артефакт едва избежал гибели в ядерной катастрофе, никак не счастливый исход.

В недели, минувшие после показа этой сцены по телевидению, множество радио– и оптических телескопов отыскивали следы планеты-источника. Пока они ничего не обнаружили – даже шума статики, какой могла бы порождать скромная промышленность, – хотя были разработаны и торопливо производились новые модели сенсоров и космических приборов, которые дали бы возможность смотреть внимательнее.

– Для технологической цивилизации выжить – все равно что перейти обширное минное поле, – продолжала Анна. – В пути поджидает слишком много ошибок и провалов – неудачный выбор места и времени или неизбежное самоуничтожение. Говорят, технологическая цивилизация редко живет больше тысячи лет. Этого едва довольно, чтобы научиться делать вот такое, – она указала на мировой камень, – и разослать много копий «писем счастья»!

«Что ж, – думал Бин, – даже тысяча лет не помешала бы. Мы, люди, живем при высоких технологиях всего одно или два столетия и, кажется, уже запутались».

Анна покачала головой; говорила она покорно и как-то отчужденно.

– Если все так безнадежно, может, стоит принять их предложение. Пусть научат нас, как делать миллионы сосудов для бегства, и мы отправимся в путешествие среди звезд.

После долгого общего молчания Бин решился заговорить.

– Посланник Осторожности – посланец из нашего мирового камня – утверждает, что чужаки в Вашингтоне лгут.

– Совершенно верно! – воскликнул Пол, не выпуская из рук свой аниматронный крест. В последнее время он стал охотнее обращаться с Бином как с членом команды, иногда даже коротко кивал, признавая его присутствие. – Они могут не говорить нам правды. Вдруг они используют эту историю, чтобы подтолкнуть нас к отчаянию и саморазрушению? Именно о таком сценарии предупреждает наш посол.

Ян Шэнсю согласился, перейдя с разговорного китайского, которым все пользовались, на английский.

– Это выше наших сил. Нам следует свести эти ужасные камни. Пусть поспорят перед всем миром!

Все посмотрели на доктора Нгуена, ученого из Аннама, который все последние дни был задумчив и молчалив. Сейчас он оперся локтями на стол из тика, переплел пальцы, теряясь в догадках, и, наконец, покачал головой.

– Я отвечаю перед консорциумом, – сказал он наконец, вернув разговор к безупречному языку мандаринов лишь с легким налетом меконгского выговора. – Мне предложили для начала выслушать рассказ и определить, насколько этот рассказ отличается от того, о чем говорит Гаванский артефакт. Обе эти цели достигнуты.

Увы, второе по важности задание не вызывало сомнений: любой ценой раздобыть технологии, дающие преимущество. С помощью вопросов. Или рассечения. А также выяснить, есть ли ценная информация, которую от нас утаивают.

Пол Менелауа, мрачно поджав губы, кивнул. Тем временем Бин и остальные испытали потрясение разной степени.

– «Дающие преимущество», – возразила Анна, – предполагает, что мы обнаружим нечто такое, что неизвестно исследователям в Вашингтоне, – технологии, которые дадут преимущество нашему консорциуму.

Но мы уже видели, что наша цель та же, что у гостей. Более того, все предпосылки истории, рассказанной существами из Гаванского артефакта – все их повествование вращается вокруг обещания дать человечеству возможность делать больше таких камней. Вот причина того, что они пролетели столько световых лет! Какой мотив они могут утаивать? Это, несомненно, означает, что мы ничего не выиграем, разрушив…

– Не обязательно, – не согласился Пол. – Если Посланец прав, у них может быть тайная программа. В этом случае они могут утаивать многое. Конечно, они научат человечество делать хрустальные копии. Но что они предлагают на самом деле? Возможности этих посланцев из камня как будто не намного опережают наши современные возможности. Теперь, когда мы видели, как работают их ир и какова технология копирования, вероятно, сможем дублировать все, кроме их суперлазеров-двигателей, – и без всякой помощи – через тридцать лет. Или даже раньше.

Нет, нас должна беспокоить та возможность, что у них помимо того, о чем они нам говорят, есть еще очень многое. Только, поскольку Гаванский артефакт – достояние общественности и показан публике, его никогда не подвергнут допросу с пристрастием.

– А наш камень мы можем расспросить настойчивее, потому что за нами не следит общественность? – В голосе Анны звучало откровенное недоверие. – Вы слышите себя? Если Посланец говорит правду, только он может разоблачить ложь первого камня. Однако поскольку мы ему верим и имеем возможность и дальше действовать втайне, то начнем вытягивать из него сведения с помощью лазеров и сверл?

– Эй, послушайте, я просто сказал…

Она обернулась.

– Вы, Сянбин, несколько дней назад сказали, что какая-то группа или группы уже завладели такими штуками. Либо целыми, либо их частично действующими фрагментами. Они тоже могли услышать какой-то вариант того, что рассказал Гаванский артефакт…

– Надеюсь, нет никаких камней, которые скрывают, – перебил ее Пол. – Не могу представить себе большего преступления, чем когда эгоисты замалчивают такую загадку, не делясь ею с миром.

– Быть может, не рассказывать миру и было лучше всего. Милосерднее и мудрее, – сказал Ян Шэнсю. – Лучше пусть люди и дальше живут в блаженном неведении, если все наши усилия окажутся тщетными. Если человечество просто обречено на окончательную неудачу…

Пол Менелауа бил кулаком по столу. Его крест вздрагивал в такт ударам.

– Я не принимаю этого! Мы можем действовать, чтобы спастись. Гаванские чужаки могут лгать! Тот камень надо разобрать, а не этот.

Снова напряженное молчание. Ян Шэнсю как будто не был уверен, чем счесть крик Пола: проявлением неуважения или только культурных и личных различий. Наконец ученый пожал плечами.

– Давайте вернемся к теме.

– Конечно, – сказала Анна. – Сомневаюсь, что какая-нибудь группа будет скрывать активный камень из чистого альтруизма. Люди всегда ищут выгоды, доказывая себе при этом, что желают всеобщего блага. – Она говорила иронически, не глядя на доктора Нгуена. – Если у любой другой группы уже есть такой камень, разве они уже не увидели новые технологии, аналогичные… аналогичные…

Она замолчала, словно поняв, что будет дальше.

Пол закончил за нее:

– Аналогичные преимуществам, которые вы извлекали в последние сто лет из индустрии игр и развлечений? Как я сказал, мы и без того активно используем эти возможности. Даже военные проекты не развивались с такой быстротой, как симуляционная техника Голливуда. Методы продвинутой визуализации, реалистичные роботы-аватары, способные выдержать тест Тьюринга…

– …и все это может стать нарастающим процессом, подгоняемым рынком, поп-культурой и человеческой изобретательностью, – заметил доктор Нгуен. – Вы можете назвать в стремительной, но естественной череде изобретений и желаний хоть один прорыв, который не наступил бы сразу за другими? Разве не надоевший штамп утверждать, будто все наши собственные умные изобретения объясняются вмешательством извне, как египетские пирамиды якобы могли построить только НЛО? Неужели надо вернуться к тем мрачным россказням о тайных лабораториях, где орды безликих технических специалистов анализируют трупы инопланетян и «летающие тарелки», ничего не сообщая общественности? Я думал, мы переросли подобный вздор.

Все посмотрели на руководителя, и Бин видел, что они думают об одном и том же.

Разве мы в этой комнате не делаем то же самое?

«Во всяком случае, – добавил он мысленно, – если кто-нибудь знает о другом, тайном камне, то только он».

– Но, конечно, – добавил доктор Нгуен, с мягкой улыбкой разводя руками, – согласно гипотезе Сянбина мы должны внимательно следить за теми, кому такие технологии приносят наибольшую выгоду. За болливудскими магнатами. За владельцами «Биливуорлд» и «Ауэр-верс». За «Ир Хавейт» и «Фабрикой Заир».

Бин с удовольствием услышал, что его соображения называют гипотезой. Он знал, что его гуаньси, или доверительное отношение, в последнее время возросло. Но все равно у него было тревожное ощущение, что добра не жди.

– Но это лишь делает наши усилия еще более настоятельными и необходимыми, – продолжал Нгуен. – Если существуют группы людей, уже обладающие этим преимуществом – допуском к технологиям чужаков, – они могут пойти на отчаянные меры, чтобы помешать Международной комиссии завершить изучение Гаванского артефакта. Хуже того, мы сами не можем сказать, сколько времени способны сохранить свою тайну. Почти все, что мы делаем – любое кодирование, любую защиту, – могут преодолеть те, у кого уже какое-то время есть эти методы.

Нет, наш единственный ресурс безопасности в том, чтобы как можно быстрей все узнать от этого мирового камня и догнать остальных.

Глядя, как Нгуен сплетает свои логические доводы, а остальные согласно кивают, Бин кое-что понял.

Он излагает все это, чтобы оправдать уже принятое решение – принятое через наши головы.

Ян Шэнсю предпринял последнюю попытку:

– Если даже раньше скрытых камней не было, то теперь по всему миру обнаруживают их куски и фрагменты. Посланцы из артефактов привлекают к себе внимание, жертвуя своими частями.

– Но вы же видели сообщения, – возразила Анна. – Многие из них слишком сильно разбиты или оплавлены, чтобы в них осталось что-нибудь разумное.

– Пока да. Но ведь прошло всего несколько недель. И не забудьте о вспышках, которые люди разглядели в космосе! Несомненно, это другие камни привлекают к себе внимание. Они не повреждены, и, несомненно…

– …их нельзя будет изучить еще по меньшей мере два года, – снова перебила Анна, заставив Бина неодобрительно нахмуриться. – Столько времени потребуется для осуществления космических программ отправки сначала автоматических, а потом управляемых людьми исследовательских и поисковых экспедиций, даже если подготовка будет идти с головокружительной скоростью.

– Совершенно верно! – воскликнул Пол. – Сейчас эти штуки редкость. Через несколько лет их может быть столько же, сколько обычных камней. Те, у кого есть преимущество, начнут действовать раньше.

И он заморгал, не зная, какую из сторон поддержал в споре.

– Ничего из этого не меняет нашей главной задачи. – Доктор Нгуен решительным тоном обозначил конец обсуждения. – Сянбин, я хочу расспросить наконец Посланца о действительно полезных вещах. Больше никаких историй или тоскливых картин его родины. Никакого осуждения камня из Вашингтона. Нам нужны технологии и методологии, как можно скорее, и самые практичные. Дайте ясно понять, что многое зависит от…

Он замолчал – в десяти метрах от них в роскошном помещении открылась дверь. В тот же миг стол окружила завеса – ослепительный полог из бессчетных искорок, которые мешали вошедшему увидеть мировой камень.

Плохо, что одновременно воздух заполнил резкий запах озона. Бин сморщил нос. Он не понимал, как «лазерная ионизация молекул воздуха» создает «завесу невидимости», и думал, что простая черная плотная ткань сделает это не хуже. Или просто нужно было запереть дверь изнутри.

Вошла служанка в ливрее – молодая женщина с малиновыми волосами. Бин несколько раз говорил с нею; она была из Новой Зеландии и общалась на ломаном китайском, но ее присутствие придавало этому месту целомудренное красочное очарование.

– Я просил не беспокоить нас ни в коем… – начал Нгуен.

– Сэр, простите, сэр. – Она низко поклонилась, словно они были в Японии, где все еще пеклись о таких тонкостях. – Контролер Чен послал меня к вам со срочным сообщением. Он хочет, чтобы вы пришли на командный пункт. Немедленно.

Нгуен, как всегда вежливый, встал.

– Не знаете, в чем дело?

– Сэр, мне кажется… – Молодая женщина сглотнула и снова поклонилась. – Контролер Чен встревожен нарушением в нашей системе безопасности.

СКАНАЛИЗАТОР

В свете охватившей весь мир самой настоящей истерии из-за этих ненормальных космических посланцев из Артефакта я решила вспомнить и снова представить одно из популярных интервью десятилетней давности, из той благословенной эпохи, когда мы не знали, что не одни во Вселенной.

Позвольте сказать иначе. До того как мы узнали, что действительно одни во Вселенной. Забавно, какая отчаянная ирония заключена в том, что оба эти утверждения верны. В любом случае пора вновь просмотреть это пророческое интервью. Прошу вас взглянуть на ключевые слова «Судный день – усталость». Соберем все комментарии и дадим этому явлению воистину талмудическое толкование.

МАРТИН РЕЙМЕР (Би-би-си). Мы здесь с Джонамином бат-Амиттаи, составителем «Рога изобилия Пандоры», эпикниги, которая после Дня ужаса многих из нас испугала и повергла в уныние, перечислив великое множество возможностей, которые приготовила для нас Вселенная, ибо все эти пути ведут к прекращению существования человечества. Или к концу нашим мечтаниям.

В любом случае это была бурная скачка по долине потенциальных неудач и возможной смерти. Джонамин, как вы объясните популярность ваших серий?

ДЖОНАМИН БАТ-АМИТТАИ. Мужчин и женщин всегда притягивали рассказы о конце света, начиная от Книги Даниила и Откровения до Рагнарека, от майянских циклов до Нострадамуса, от «Доктора Стрейнджлава» до «Жизни после людей»[25]25
   «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу» – кинофильм 1964 г. режиссера Стэнли Кубрика; «Жизнь после людей» – научно-популярный фильм, снятый для канала «Хистори», в котором ученые рассуждают о том, что произойдет с нашей планетой, с животными и растениями на ней, если человек исчезнет, а также о том, долго ли после исчезновения
  человечества будут существовать созданные им памятники и артефакты. Фильм был впервые показан 21 января 2008 г.


[Закрыть]. Возможно, в этом есть доля злорадства или абстрактного удовольствия от чужих несчастий – даже если речь о ваших потомках. Или же кто-то получает возможность наслаждаться тем, что имеет, драгоценным здесь-и-сейчас, особенно если оказывается, что наша жизнь и удовольствия даны нам Вселенной взаймы. Миллионы людей испытывают ностальгию по прежним временам: для них прошлое всегда лучше и предпочтительней настоящего.

Мне хочется думать, что свой интерес к таким темам мы унаследовали от тех, кто решал практические проблемы. Любопытство, которое влекло наших предков к опасностям ради возможности преодолеть их.

МАРТИН РЕЙМЕР. Но ваш перечень такой длинный, такой исчерпывающий и такой угнетающе подробный. Даже если предположить, что со временем мы выявим некоторые ловушки и будем вести себя благоразумно, чтобы избежать их…

ДЖОНАМИН БАТ-АМИТТАИ. Мы уже это сделали. Избежали некоторых.

МАРТИН РЕЙМЕР. Но если уклониться от одной пули, тебя подкараулит другая.

ДЖОНАМИН БАТ-АМИТТАИ. Это вопрос, мистер Реймер? Или вы только сообщаете очевидное?

50
Гадание

Искусство, которое я практикую, – единственное подлинное обличье волшебства.

Хэмишу потребовались годы, чтобы сознательно сформулировать это, хотя он, пожалуй, подозревал это еще в детстве, поглощая фантастические романы и играя в сложную игру, которую предлагал сюжет. Позже, в университете, когда он, студентом, а потом аспирантом, усердно изучал затейливые законы и заклинания науки, что-то во всем этом казалось ему неправильным.

Нет, «неправильным» неподходящее слово. Бесплодным. Или сухим, или мертвенно-бескровным… скорее так, если сопоставлять миры вымысла и веру.

Но однажды, прогуливая биомедицинские исследования, сбежав от них в просторный мир маленького романа, он нашел ключ к своей дилемме – в абзаце, написанном автором книги Томом Роббинсом.

Наука дает человеку то, в чем он нуждается.

Но волшебство дает ему то, чего он хочет.

Сверхупрощение? Конечно. Однако Хэмиш сразу распознал важное различие, которое искал ощупью.

Несмотря на всю свою красоту, честность и успешное улучшение условий жизни человека, наука требует страшную цену – мы должны признать то, что наука говорит нам о Вселенной, нравится нам это или нет. Наука – это стремление к консенсусу, это коллективная работа и уважительные споры, познание законов природы и использование их. Она требует, чтобы мы часто произносили ненавистное: «Возможно, я ошибался».

С другой стороны, волшебство – это то, что происходит, когда мы убедим себя в его существовании, хотя его не существует. Субъективная Истина, побеждающая объективный факт. Воля, торжествующая над всем прочим. Неудивительно, что даже после того как рог изобилия науки наделил нас богатством и знаниями, волшебство по-прежнему более популярно, глубже укоренилось в человеческих сердцах.

Как это ни называй: вера, самообман, фантазия или откровенная ложь, – Хэмиш узнавал величайший талант вида, призвание, свойственное всем культурам и племенам, объявляющееся гораздо чаще и в большем количестве племен, чем бесстрастный разум! Соедините его с горячим желанием, и это сочетание проведет вас через труднейшие времена, даже через полосы крайнего отчаяния.

Вот что давали Хэмишу лучшие истории, сочиненные искусными рассказчиками. Ненадолго он начинал верить, что может жить в другом мире, подчиняющемся другим правилам. Лучшим, чем сухие точные ритмы мира этого.

Вскоре после того как его хозяева открыли клетку, головоногое медленно и осторожно вышло из своего жилища. Два из ее восьми щупалец исследовали край, а сама Тарсус между тем подняла большую круглую голову и позволила одному глазу, в котором горел хищный интеллект, осмотреть остальную часть бассейна. На песчаном дне камни и водоросли. Тарсус быстро проследила за движением нескольких рыб, мелькнувших над ее головой. Но они были слишком проворны, чтобы она пробовала их схватить. А медленных и неосторожных она давно съела.

Не видя никаких опасностей или возможностей, Тарсус, выбросив воду из своего сифона, толкнулась в сторону единственного предмета, представлявшего интерес: изготовленного человеком ящика с двумя крышками наверху.

Когда ее выпускают, это значит, что ей нужно выполнить задание – задание, которое Тарсус уже много раз выполняла.

Нет, конечно, наука бывает полезна. Хэмиш знал, что и сейчас в лабораториях идет большая работа: ученые изучают природу, раскрывают ее новые тайны. Исследования – часто благородное дело, он по-прежнему так считает, хотя в них нередко вкрадываются ошибки.

Однако еще в университете Хэмиш каждый вечер слышал зов своего старомодного лэптопа и образов, живших в нем. В его голове возникали драматические коллизии. Они бросали вызов ежедневным занятиям и скучной лабораторной работе. И большая часть сюжетов, стекавших с его пальцев, вращалась вокруг одной центральной тревоги.

Да, эксперимент увлекательный. Новый прибор кажется замечательным. Он может способствовать прогрессу и многим облегчит жизнь.

Но что, если дела будут развиваться ужасно, катастрофически неправильно?

Предположим, на этот раз мы зайдем слишком далеко?

И он представлял себе, как новый тип плесени вырывается из чашек Петри, пожирает вопящих сотрудников, потом выплескивается наружу, чтобы поглотить весь город. У некоторых новых перспективных лекарств могут впоследствии обнаружиться ужасные побочные действия, из-за которых ваши близкие превратятся в наводящих ужас незнакомцев. Мысленно он видел роботов с отказавшими программами защиты и предохранителями: вот начинают бойню, а потом пускают своих бывших хозяев-людей на запасные части. Очередная древняя могила, раскопанная наивными археологами, выпускает на волю ядовитые споры или призраков. Новое средство контроля над рождаемостью, напротив, высвобождает Детей Ночи, которым в их неистовстве и ярости помогают абортированные зародыши. Или желающие добра защитники окружающей среды выводят из строя всю промышленность и тем самым погружают человечество в новый каменный век. Он воображал, как новейшие аппараты СЕТИ в своих поисках внеземного разума подхватывают коварные компьютерные вирусы и те гипнотизируют человечество, приводя его к рабству. Конечно, все это мрачные картины, но тем легче и забавнее их писать!

И, конечно, всегда есть главный герой, который – голосом самого Хэмиша – начинает каждую книгу, грозя пальцем и предостерегая от надвигающейся Большой Ошибки. А сам этот главный герой потом может сказать: «Я вас предупреждал!»

Выбрасывая толчками струю воды из сифона, Тарсус добралась до ящика и повисла над ним, а потом, пустив в ход все восемь ног, ощупала полированную деревянную поверхность. Приблизив вначале один глаз, потом второй, она осматривала новые украшения на крышках с засовами.

Она знала, что ей позволят открыть всего одно отделение. Как только она выберет, какую крышку открыть, вторая закроется. Но это не важно. Награду – сочного краба – она получает всегда, какую бы дверь ни избрала. И тем не менее она никогда не выбирала наобум.

Приблизились лица – лица людей, которые через стекло смотрели с обсервационной площадки. Их глаза – единственное, что придавало им сходство с осьминогами, – следили за каждым ее движением. У Тарсус возникло ощущение, что ее выбор важен для них. И поэтому она послушно изучала картинки на каждой крышке – и визуально, и прикосновением щупалец.

Когда он начал преуспевать на своем поприще – книги, фильмы, яркие видеопогружения, – ревнивые соперники и критики подняли шум. Он вольно обращается с научными фактами, говорили они. Его исследования сводятся к тому, что он собирает научный жаргон, чтобы его сюжеты казались правдивыми.

Хуже того (утверждали критики), Хэмиш Брукман игнорирует все современные предохранители и меры ответственности, созданные людьми, чтобы предотвратить именно те ошибки, какие он описывает в своих произведениях. Один обозреватель даже утверждал, что нашел нечто более глубинное – все катастрофы и несчастья, описанные Хэмишем, возникали из-за того, что его высокомерный злодей ученый настаивал на сохранении тайны. Без этой составляющей большую часть сценариев катастроф в его рассказах мудрые головы исправили бы. Не хочет ли Хэмиш сказать, что правильнее совершать смелые поступки в темноте? Старым добрым волшебным образом?

Возможно, все его предостережения потеряли бы смысл, если бы мир становился более, а не менее открытым?

Вначале такие толки обижали его, но со временем Хэмиш научился не обращать внимания на критиков, даже на тех, кто называл его предателем науки. Достиг он этого очень просто: вставлял критиков в следующую книгу, едва замаскировав имена, так что их легко было расшифровать. Такого удовлетворения ему хватало. Как ни смешно, это позволяло ему оставаться вежливым и любезным почти со всеми в реальном мире.

Тарсус не нашла смысла ни в одном из символов.

В тех редких случаях, когда она узнавала один или оба символа, это были фигуры, похожие на знакомые ей вещи. Рыба, или простой осьминог, или изображение человека. Гораздо чаще среди них встречался примитивнейший символизм – фигуры чистого, однородного, статичного цвета, из тех, что больше нравятся людям… тех, что так отличаются от тонких оттенков и теней, которые быстрее мысли рябью пробегают под светочувствительной кожей каждого головоногого и позволяют Тарсус сливаться почти с любым фоном.

Эти символы, как всегда, лежали тусклые и не вдохновляли. Но на этот раз один из них был необычным. Вытянутые черты дышащего воздухом существа с конечностями для передвижения по суше.

Но это не был человек.

Итак, на некоторое время, особенно на годы, проведенные с Кэролайн, Хэмиш обрел счастье, создавая один космос за другим: здесь он бог, здесь он определяет наказание амбициозному тщеславию, справедливо оценивает грех гордыни и технического высокомерия.

И разве цивилизация не ценит его как сочинителя рассказов гораздо выше, чем раньше ценила как исследователя?

А кто я такой, чтобы спорить с цивилизацией?

И однако, пока годы шли, пока его голос звучал все громче, а сам Хэмиш становился одним из предводителей поднимающегося Движения отречения, он начал испытывать необычную тоску, похожую на сожаление.

Так, сделав полный круг, он вернулся к тому, что старался выбросить из головы. К посланию существ-чужаков, живущих в виртуальном пространстве Гаванского артефакта.

«Никто не выживает, – заверяли они. – Органические существа, живущие на хрупкой, тонкой поверхности планет, подверженные неисчислимым опасностям сверху, снизу и со всех сторон. Такой тип жизни слишком хрупок и не защищен от бесчисленных ошибок и неверных шагов. Молодые планеты вроде вашей Земли, хороши для выращивания новых разумных рас. Но затем вы должны перейти на более высокие уровни существования, пока не стало слишком поздно».

Это поставило Хэмиша в затруднительное положение. Малая часть его существа чувствовала, что оправдана опустошающим сообщением чужаков. Та часть, которая всегда считала цивилизацию – и ее напыщенную, самоуверенную ярость – тщетой. Та, которая всегда знала, насколько неадекватны люди. Вид, изначально обреченный – Богом, судьбой или собственной дурной природой – на исчезновение.

А сейчас? После того как стало известно, что все другие цивилизованные расы совершают те же пагубные ошибки из длинного перечня? Казалось, это только подтверждает вывод. Ни одно событие не давало такой энергии Движению отречения, как это. Новообращенные и доноры стекались к Пророку и присоединялись к Движению. Несомненно, привлеченные рекламным выступлением чужаков.

«Чужаки не сказали, что гибнут все виды… – говорил в своей проповеди Тенскватава. – Они утверждают только, что такие виды перестают выделяться как амбициозные, высокотехнологические цивилизации.

А значит, выход есть, – продолжал Пророк. – Есть возможность избежать многих ошибок и неверных ходов, описанных чужаками. Возможность победить в игре!

Другие – возможно, очень многие – предпочли отойти от края пропасти высоких технологий. Они решили не ходить по минному полю, по зыбучим пескам, чтобы избегнуть самоуничтожения самыми простыми из возможных средств.

Они возвращаются к прежним, более мудрым обычаям.

И перестают двигаться вперед».

Тарсус обдумывала сочетание цветов. Один символ симметричный, с острыми выступами, как морская звезда. Цвета и текстура, однако, необычны и находятся в острой синестезии. Они намекают на вкус моллюска с марганцовыми вкраплениями в раковине.

Второй символ, внешне более округлый, напоминал (на взгляд Тарсус) медузу. Но, поглаживая символ щупальцами, Тарсус ощущала шероховатые бугорки, которые пахли временем… огромным временем, сжатым и затхлым.

Равнодушная к обоим фигурам, Тарсус знала, что за ограниченное время должна сделать выбор, показать, какой символ ей нравится больше, иначе крышки не откроются. Поэтому она щупала бумажное покрытие, смотрела на рисунки, с помощью клюва брала образцы, гладила их «языком» и гадала, что скрывается под древесиной и водонепроницаемой пастой…

…и делала выбор.

Возбужденный гул оторвал Хэмиша от размышлений и вернул в настоящее. Большинство зрителей в Центре Дельфийского осьминога склонились к обсервационному окну, отделявшему их от большого аквариума, в котором знаменитый осьминог-пророк сделал свой выбор, открыв одну из двух дверей, представляющих альтернативные варианты возможного будущего.

Добравшись до содержимого, Тарсус с наслаждением рвала на куски краба, не обращая внимания на его щелкающие клешни. Доктор Нолан, хранитель Тарсус, явно довольный, объявил итоговое пророчество:

– Тарсус сказала свое слово. Основываясь на этом выборе, наш инвесторский кооператив купил десять тысяч акций на Чикагской бирже предсказаний, поставив на то, что Международная комиссия по контактам еще по меньшей мере неделю будет в тупике и не даст никаких рекомендаций, как поступить с артефактом чужаков.

Принимая во внимание, что из двенадцати предсказаний, сделанных Тарсус, десять оправдались – это намного превышает среднестатистические показатели, – мы ожидаем, что остальные инвесторы последуют нашему примеру. А сейчас, если вы пройдете за мной в приемную, вам будут предложены прохладительные напитки, а я отвечу на ваши вопросы.

Хэмиш отстал; его раздражала толпа, окружавшая доктора Нолана. Предполагалось, что это его утро с Тарсус. Но его просьбу о частной встрече с восьмирукой пророчицей отклонили, чтобы хранитель смог задать осьминогу очередной глупый вопрос о Гаванском артефакте.

Раньше они не посмели бы так обойтись со знаменитым Хэмишем Брукманом. Еще каких-то две недели назад.

В конце концов кому какое дело до шумной группы ученых и политиков, спорящих в Виргинии из-за своего отчета? Какое значение может иметь какое бы то ни было политическое заявление, когда мир по спирали погружается в беспорядок, смятение и отчаяние?

Хэмиш направил запрос на встречу с Тарсус несколько месяцев назад, прежде чем хоть кто-то узнал о существовании эрзац-чужаков. Тогда главным предметом его поисков был Баскская Химера, маленький сын Агурне Арришаки Бидарте. А сейчас этот поиск казался вторичным, даже несущественным.