Текст книги "Собрание сочинений в 20 т. Том 14. Тайна трёх"
Автор книги: Дмитрий Мережковский
Жанр: Русская классика, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 39 (всего у книги 59 страниц)
Радуйся, Жених,
Свет Новый, радуйся!
Chaire nymphie,
Chaire neon phôs!
Так совершается «богосупружество»: плотски-кровно соединяется человек с богом, чтобы родить бога Человека.
XIII
Знак Дионисова пола в елевзинских корзинах-кошницах подобен змее[1218]1218
A. Dieterich, Eine Mithrasliturgie, 1903, p. 125.
[Закрыть]; что же с ним делают, кажется, можно отчасти судить по соответственному таинству фрако-фригийского бога Диониса-Сабазия, чей символ тоже Змей.
«Бог сквозь чресла, ho dia kolpon theos, есть главный в Сабазиевых таинствах символ, – сообщает св. Климент Александрийский. – Змей, drakôn, влечется сквозь чресла посвящаемых в память Зевсова блудодеяния» (кровосмешения Дия, отца, с Персефоной, дочерью)[1219]1219
Clemens Alex., Protrept. 16.
[Закрыть].
Очень вероятно влияние еврейских поселений в Малой Азии на почитание бога Сабазия. В тамошних молитвах-заклинаниях сближаются два имени: «Саваоф» – «Сабазий», так же как «Иагве» – «Иакх»[1220]1220
Fr. Cumont, Les religions orientales dans le paganisme romain, 1909, p. 96.
[Закрыть].
«Иао – неизреченное имя Диониса Иудейского, но этого не должны открывать непосвященным в совершенные таинства, – сообщает Плутарх. – Кущи – главный праздник иудеев, в дни виноградной жатвы в кущах, сплетенных из лоз и плюща, возлегают они за вечерю; наутро же, с ветвями и тирсами, входят в Иерусалимский храм, и что делают там, мы не знаем, но, должно быть, справляют Дионисовы оргии»[1221]1221
Plutarch., Sympos., 1, IV, с. VI, 1–2.
[Закрыть]. – Вот откуда Давид, пляшущий пред ковчегом Господним, как исступленный вакхант. Если где-либо могло произойти это раннее, повторившееся потом в христианстве, сближение двух столь противоположных миров, как иудейство и эллинство, то именно здесь, в «богосупружестве».
«Сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя». Медный и золотой, фаллический Змей, знак мужского пола, есть один из двух образов Саваофа-Сабазия, так же как Иагве-Иакха, а другой – жертвенный Бык, Телец: вспомним досинайского Иагве-Молоха под видом Тельца, в древнеханаанских (филистимских) святилищах Дана-Вефиля[1222]1222
I. Soury, Etudes historiques, 26.
[Закрыть] и бесчисленных жертвенных Тельцов, от Вавилона до Юкатана. Жертвенный Бог – символ «боговкушения»; фаллический Змей – символ «богосупружества».
Бык родил Змея,
Змей родил Быка.
Taurus draconem genuit
et taurum draco,
по загадке орфиков, так поразившей христианских учителей, что все они вспоминают ее и не могут ни разгадать, ни забыть[1223]1223
Clemens Alex., Protrept., II, 16. – Firm. Matern., 26, I. – Arnob., adv. nat., V, 21. – Fracassini, 86. – L. Frobenius, Die Atlantische Götterlehre, 1926, p. VI.
[Закрыть].
Это сочетание двух древнейших символов – Быка и Змея, судя по тому, что оно повторяется бесчисленно не только в Азии, Европе, Америке, но и у нынешних дикарей (или «одичалых») Западной Африки, восходит к первичному религиозному опыту – «перворелигии» всего человечества: Бог объемлет всего человека, – в тайне питания, личности – в Одном, и в тайне рождения, пола, – в Двух.
XIV
Змейка, литая из червонного золота, coluber aureus, «опускается посвящаемым за пазуху, и вынимается снизу, eximitur rursus ab inferioribus partibus», описывает Арнобий таинство бога Сабазия[1224]1224
Arnob., contra gent., V. 21.
[Закрыть]. Скользкая змейка скользит по голому телу, точно сама Смерть проводит по теплому телу холодным перстом. Надо быть о двух головах, чтобы с этим кощунствовать: узнают – убьют. Если же человек действительно верит, что в эту минуту соединяется с Богом, то лучше ему сойти с ума, умереть от ужаса, чем испытать нечистую похоть.
«Бог сквозь чрево»: «ядущий Меня жить будет Мною»; и «Бог сквозь чресла». – «Какие странные слова. Кто может это слушать?»
Может быть, святые, знающие всю тайну небесно-земной любви, не соблазнились бы этим.
Богосупружество и Боговкушение, тайна Двух и тайна Одного, во втором эоне – Сына, расторгнуты; между ними и зазияли те исполинские пустоты, куда проваливается всё («Атлантида-Европа, Атлантида-Содом»); но, может быть, в третьем эоне – Духа-Матери, две эти тайны соединятся вновь.
XV
«Смех» тоже грубое, обнажающее слово. Будем же помнить, говоря о «смешном» в таинствах, что мы говорим о страшном.
Страшное – смешное, это сочетание в божеском и демоническом – одна из таинственнейших загадок нашего сердца. Только что начинают обнажаться глубины, – тоже своего рода «обнажение стыдов», – только что, хоть одним кончиком, входит, вклинивается тот мир в этот, как первая, сначала легкая, гамма впечатлений: «странно», «забавно», «смешно»; но тотчас гамма тяжелеет: «жутко», «стыдно», «страшно»; и вдруг – холодок нездешнего ужаса в лицо, и волосы дыбом встают. Это иногда и в самом маленьком.
«Черт любит смеяться», это знают все; но только святые и, может быть, посвященные в древние таинства знают, что иногда и Бог любит «смех» – опять грубое слово, неверное, но у нас другого нет. Знает ап. Павел «юродство», как бы смешной и страшный «соблазн Креста», scandalum Crucis; знает и Данте, что Божественная комедия выше трагедии; знают все великие художники, что не до конца прекрасно все, что без улыбки; знает друг, всю жизнь проживший с другом, что значит улыбка, когда он целует ее на мертвых устах. Но знают, увы, и обитатели ада, что самые мертвые, Стигийские воды ужаса отливают радугой смеха.
Это двойное жало смешного – страшного особенно язвительно в «обнажениях стыда». Но не побоялся Давид и его в Мелхолином смехе; не побоялся Авраам своего же собственного, самого страшного, смеха, когда, в святую ночь обрезания – «Богосупружества», тотчас после «великого мрака и ужаса», пал на лицо свое, пред лицом Господним, «рассмеялся и сказал: неужели от столетнего будет сын?»[1227]1227
Быт. 17, 17.
[Закрыть]. И, может быть, Богу этот человеческий смех, как первая улыбка младенца – матери. Тихая улыбка над священным ужасом – голубое небо над смерчем.
XVI
Этим-то смехом – божеским или демоническим, пусть каждый сам решает, – озарена вся последняя часть Елевзинских таинств. Но, кроме одного глухого, хотя и глубокого, намека в Гомеровом гимне Деметре, все языческие свидетели молчат о нем; говорят свидетели христианские; но в грубых и мимо идущих словах их – все та же «оглобля», раскрывающая лепестки ночного цветка или очи уснувшей Психеи.
Скорбную Деметру увеселяет «непристойною шуткою», propudiosa obscenitas, старая служанка елевзинского царя, Келея, Баубо (или Иамбо), «обнажая те части тела, которые естественное чувство стыда велит скрывать», возмущается Арнобий[1228]1228
Arnob., contra gent., V.
[Закрыть].
Множество глиняных женских изваяньиц, изображающих эти иератически-непристойные телодвижения Баубо, найдено в Египте Птолемеевых времен. В дни Озирисовых таинств, вспоминает Геродот, бубастийские жены («Баубо» – «Бубастис», может быть, один корень), «стоя в лодках, плывущих по Нилу, подымают одежды свои и обнажают чресла перед глядящими на них с берега мужчинами. Есть у них о том святое слово, hieros logos, но мне его не должно открывать»[1229]1229
Foucart, Les Mystères d’Eleusis, 1914, p. 467.
[Закрыть]. Слово это мы знаем: «воскресение». Мужа-брата своего, Озириса, воскрешает Изида, сочетаясь с ним в братски-брачной любви, живая – с мертвым.
XVII
Что значит смех Баубо, кажется, уже не помнит неизвестный певец Гомерова гимна. Можно бы передать не слова его, а смысл их так.
Много дней Деметра, скорбящая о гибели первой Земли, Персефоны, хлеба не ела, воды не пила, скитаясь по миру нищей странницей. Когда же елевзинские царевны, Келеевы дочери, приняли ее в свой дом, старая бабушка, Баубо, предложила ей чашу с кикеоном, человеческим нектаром, будущим питьем елевзинских причастников.
– Пей на здоровье, милая! Полно сердце крушить: было горе – будет радость.
Но гостья покачала головою молча, не захотела пить.
– Мать, не горюй, Сына родишь! – вдруг, наклонившись, шепнула ей на ухо Баубо.
– Нет, стара, где мне родить! – отвечала богиня.
Тут-то и сделала мудрая бабушка то, что делали бубастийские жены, в святые дни Озирисовых таинств: подняла одежды свои и обнажила иссохшие, как у девяностолетней Сарры, ложесна. Это значит: «Я хоть и старее твоего, а если захочет Мать, – рожу».
И рассмеялась так весело, что невольно улыбнулась и богиня; светом озарилось скорбное лицо, как туча – молнией. Чашу приняла и утолила жажду человеческим нектаром; причастилась человеческой скорби и радости.
XVIII
Смех Баубо, повторялся, конечно, и на сцене Елевзинского театра, как «божественная комедия» в трагедии. Смертному воплю нисходящей в ад Персефоны – гибнущей первой Земли, Атлантиды, – отвечал как громоподобное эхо эхейона, медного била, этот тихий смех Баубо – радость людей, «ужас богов», по слову орфиков о грядущем Дионисе – Иакхе[1230]1230
Hymn. Orphic., XXXIX.
[Закрыть].
Вечер мглистый и ненастный.
Чу! не жаворонка ль глас?..
Как безумья смех ужасный,
Он всю душу мне потряс…
Слишком «легко живущие», rheia zontes, боги Гомера и слишком «любящие играть», philopaismones, боги Платона не знают, что значит этот смех; но, может быть, знают смеющийся пред лицом Господним Авраам и Давид, Мелхолой осмеянный; знают и древние, ждущие смерти богов, титаны.
Именно здесь, под смехом, как темные воды глубин – под солнечной рябью, скрыта священнейшая тайна таинств: Елевзис – Пришествие.
Именно в этой, наиболее затаенно-стыдливой точке – «неизреченности» таинств, arrhêton, – их глубочайший смысл: рождение Бога Человека. В гибели первого мира Мать Земля утешилась только тем, что родит Спасителя второго мира.
XIX
Чем ближе к цели своей – теофании, «богоявлению», чем святее таинства, тем затаеннее, и тем непроницаемей для нас густеющий над ними мрак. Мы уже не видим в нем почти ничего – слышим только, как сердце их бьется от священного ужаса.
Трудно сказать с точностью, в какую минуту, но кажется, в ту самую, когда совершается внутри святилища, в сонме лицезрите-лей, то, что в Сабазиевых таинствах называется «бог сквозь чресла», – извне, у замкнутых дверей, где вышедшая из храма толпа ожидает богоявления, совершается другое, столь же великое таинство – брак Неба с Землей, бога Отца с богиней Матерью, под именем смиреннейшим – «Глиняные Кружки», plemochoai[1231]1231
Hippol., Refut. omn. haeres., V, 7. – A. Dieterich, Mutter Erde, 45.
[Закрыть].
Свято лить из племохоев
Будем воду в щель земли, —
намекает на это Еврипид, в уцелевших стихах «Пирифоя»[1232]1232
Новосадский, Елевзинские мистерии, 135.
[Закрыть]. То ли в самой ограде, у святого Деметрина гумна, где вымолочен первый сноп, или у святого Дионисова точила, где выжата первая гроздь, то ли поодаль, на Рарийском поле, роют заступом яму, как бы могилу, и льют в нее чистую, как слеза, воду Каллихорского источника, приговаривая часто и быстро, все одно и то же, как в заклинаниях: «Лей – зачинай! Лей – зачинай! Нуе – kуе! – Лей!» глядя на небо; «зачинай!» глядя на землю[1233]1233
Procl., in. Plat. Tim., ap. A. Dieterich, Eine Mithrasliturgie, 214.
[Закрыть].
Что это? Может быть, очень древняя, «земледельческая магия», «чара плодородья». Но не только это: ведь дело происходит осенью, когда жатва снята. Кажется, смысл возлияния двойной: льют «воду жизни» мертвым и семя Отца Небесного – в лоно Матери Земли, чтобы взошла двойная жатва – колосьев и мертвых, ибо «смерть есть рождение», как учит Гераклит[1234]1234
Heracl., fr. 21.
[Закрыть]: колос выйдет из семени, мертвый из гроба, и хлеб Деметры будет плотью, вино Диониса – кровью воскресших.
«Богорождение» в Отце, «боговкушение» в Сыне, воскресение в Духе-Матери: три тайны – одна. На этой-то Живой воде Каллихорского – «Сладко поющего» – источника и зиждется весь Елевзис.
XX
Кажется, во время Племохоев, внутри святилища, все еще тихого и темного, иерофант увлекает иерофантиду в подземный брачный покой, – «похищает» ее, как Аидоней – Персефону. Что они делают там, мы не знаем, но знают христианские обличители. «Не совершается ли сошествие во мрак и хваленое наедине свидание великого жреца со жрицею? Не гасятся ли тогда все огни, и бесчисленное множество людей не почитает ли «спасением» своим творимое двумя во мраке?» – спрашивает св. Астерий, современник Юлиана Отступника[1235]1235
Aster. Encom. Martyr., p. 113. – Harrison, Prolegom., 550.
[Закрыть].
Тайна не «секрет», не то, что можно скрыть, а то, чего сокрыть нельзя; тайна сама открывается только тогда и тому, когда и кому должна открыться; тайна, как сердце в человеке, знает, что открыть себя, кому не должно, значит себя убить.
«Богорождение» – святейшую тайну сердца своего – утаила древность от всех непосвященных. Ключ к ней был бы навсегда для нас потерян, если бы не боги Атлантиды.
XXI
Раннею весною, в феврале – марте, совершались в Афинах родственные Елевзинским, Дионисовы таинства, Анфестерии, anthesteria, может быть, от глагола anathessasthai – «заклинать», «вызывать» души мертвых[1236]1236
Harrison, 1. c., 29, 43, 48.
[Закрыть].
В этот день, верховная жрица Афин, basilinna, «Царица», в сонме четырнадцати младших жриц, «стариц», герэр, gerairai, входила в запертое с прошлого года, Дионисово святилище, где в четырнадцати таких же простых, сельских корзинах-кошницах, как Елевзинские, хранились четырнадцать членов растерзанного Дионисова тела, по одному – в каждой (тело Озириса тоже на четырнадцать частей растерзано). Жрицы ставили себе на головы эти корзины и, подходя к четырнадцати жертвенникам, повторяли, вслед за Елевзинским «священным глашатаем», иерокериксом, слова заклинаний. Каждая вынимала из корзины один из членов, кадила ему фимиамом, умащала его благовоньями, возглашала молитву и заколала жертву. После того все четырнадцать членов приносились Царице, и та соединяла их, образуя тело бога, так же точно, как делали это дельфийские жрецы, Гозии; потом брала еще бездыханное тело на руки, уносила его во святое святых, куда никто не мог за нею следовать, и там «воскрешала», – как, мы не знаем; знаем только, что воскресший бог выходил из святилища и в торжественном шествии следовал в Буколион, Стойло Быка-Жертвы, где Царица проводила с ним брачную ночь, чтобы кого-то зачать и родить от него, – кажется, здесь, в Анфестериях, еще не знают, кого, – знают только в Елевзинских таинствах[1237]1237
Foucart, Le culte de Dionysos en Attique, 1893, II, p. 129, 139, 142, 146. – Lanzani, Religione Dionysiaka, 71–73.
[Закрыть].
XXII
Как же воскрешает смертная мертвого бога? «Там, в Буколионе, еще и доныне совершается брачное соединение, symmeixis, супруги Царя (базилинны) с Дионисом», – сообщает Аристотель[1238]1238
Aristotel., de republic. Athen., III, 5.
[Закрыть]. Вспомним египетские изображения в Абидосском некрополе и Дендерахском святилище: мумия бога лежит на смертном ложе, окутанная саваном, – уже воскресающий, но еще не воскресший, мертвец, а богиня Изида-Ястребиха, парящая в воздухе, слетает на него, живая – на мертвого.
…Лицо Изиды светом озарилось,
обвеяла крылами Озириса
и вопль плачевный подняла о брате;
воздвигла члены бездыханного,
чье сердце биться перестало,
и семя извлекла из мертвого…
…«Приди в твой дом, приди в твой дом,
Возлюбленный!
О, первенец из мертвых!..
Взгляни на меня: я – сестра твоя…
я – сестра твоя, на земле тебя любившая, —
никто не любил тебя больше, чем я!»[1239]1239
См. выше: Распятый Эрос, XIX.
[Закрыть]
Так Изида воскрешает Озириса, Иштар – Таммуза, Кибела – Аттиса, Афродита – Адониса, Анагита – Митру, и Деметра – Диониса; все невесты-сестры-матери – всех женихов-братьев-сыновей; все живые боги – всех мертвых богов Атлантиды.
В брачной, земной, безличной любви рождение значит смерть – уничтожение; в братски-брачной, небесно-земной, личной любви рождение, значит смерть – воскресение.
Тайна воскресения есть тайна Богосупружества: «Будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю о Христе и о Церкви, to mystêrion touto mega estin, egô de legô eis Christon kai eis tên ekklesian»[1240]1240
Еф. 5, 31–32.
[Закрыть]. Можно ли, не кощунствуя, вспомнить эти слова, говоря об Елевзинских таинствах? Пусть каждый сам решает, но решив: «нельзя», знает, что это один из тех бесчисленных ударов ножа, которым отсекается прошлое от настоящего и будущего, Первый Завет – от Второго и Третьего, Отец – от Сына и Духа Матери. Мы, можно сказать, только это и делаем, а хорошо ли нам от этого, пусть опять каждый решает сам.
XXIII
«Сына родила Владычица, Сильная – Сильного! Hieron eteke potnia ischyra, ischyron!» – возглашал иерофант из подземной глубины святилища, как бы из сердца земли[1241]1241
Hippolyt., Philosoph., V, 1. – Foucart, Les Mystères d’Eleusis, 1893, p. 49.
[Закрыть]. В этом Елевзинском возгласе – вопль о спасении двух человечеств – первого, погибшего, и второго, погибающего: «Из преисподней вопию к Тебе, Господи!»
Мать родила Сына в вечности – родит в веках: это знают только здесь, в Елевзисе, и там, в Самофракии – на этих двух вершинах всей дохристианской древности – остриях двух пирамид, озаренных первым лучом восходящего солнца – Сына.
XXIV
Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, в темном святилище начинают бегать огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, – и засиял, в бесчисленных огнях, весь храм, как солнце в ночи:
«Елевзинские ночи прекраснее солнца сияют».
В ту же минуту, открываются двери святилища, и ожидавшая извне толпа входит в него. Иерофант, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе «сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения» – «Свет Великий» – «Срезанный Колос».
Радуйся, Жених,
Свет Новый, радуйся! —
восклицает толпа, в священном ужасе, падая ниц.
XXV
Кто этот новорожденный бог? Будущий, последний, смотря по двум возможным счетам, третий или четвертый Дионис-Иакх – «первенец, рожденный в браке несказанном» arrhêtois lektrois, по слову орфиков[1242]1242
Hymn. Orph., XXX, 2. – Арх. Хризанф, Религия Древнего мира, 463.
[Закрыть], а по нашему, в узле «кровосмешений», так сложно и туго затянутом, что распутать его почти невозможно.
«Кровосмешение» – грубое, кощунственное слово, не древнее, а наше. У древних для этого нет слова: это для них «несказанно-святое» в таинствах, arrhêton. Слишком, однако, не будем пугаться слова. Все наши слова о Боге грубы, слабы и невольно-кощунственны; не то говорят, и даже обратное тому, что хотят сказать; проклиная, благословляют и, кощунствуя, молятся. Если бы не глухота привычки, мы никогда не забывали бы, – и это к нашему благу, – что для «непосвященных» Крест, слава наша и спасение, – только «позорный столб», а приношение Сына Отцом в жертву – только «сыноубийство». Так же трудно не знающим, так же легко «посвященным» понять и этот, как будто кощунственный, символ «божественных кровосмешений».
Здесь, в «несказанном браке», человеческий Эрос как бы на самого себя восстает, преодолевает себя, чтобы кончить «дурную бесконечность» рождений-смертей; воля к обрекающему личность на смерть, безличному роду становится волей к вознесенной над родом, бессмертной личности. Тем, что сын зачинает от матери, дочь – от отца, как бы обращается назад нисходящая во времени, естественная чреда поколений: рожденное рождает оттуда, откуда само родилось, как бы поворачивает время назад – заставляет реку течь вспять. Вечно вертящееся колесо рождений-смертей вдруг останавливается и начинает вертеться назад. Это беззаконно-чудовищно, в порядке человеческом, но в божественном – не может быть иначе, потому что здесь «Сын и Отец – одно». Если рождение Сына не пустая отвлеченность, чем уничтожался бы самый догмат Боговоплощения, то Сын в Отце рождает Себя от Духа-Матери. Или, говоря нашим грубым и слабым человеческим языком, все три Лица Божественной Троицы соединяются, рождая друг друга и друг от друга рождаясь, в Матерне-Отче-Сыновней, несказанно-брачной любви.
XXVI
Вот почему Эрос-Фанес орфиков тот же Иакх-Дионис есть «Мать и Отец самому себе»[1243]1243
G. Wobbermin. Religiongeschichtliche Studien, 1896.
[Закрыть]. «Я – самим собою беременный; я – самого себя рождающий», – говорит умерший – воскресающий, в египетской Книге Мертвых. Вот почему у гностиков Дух-Мать есть Дочь и Возлюбленная Отца Своего, Бога Всевышнего[1244]1244
W. Bousset. Hauptprobleme der Gnosis, 1907, p. 337.
[Закрыть].
О, Мать моя! Жена моя! – скажет видению Сольвейг, возлюбленной своей, умирающий – «посвящаемый в великие таинства» – Пэр Гюнт. Это и значит: все еще до наших дней, «в браке несказанном», рождается Иакх.
XXVII
Человеческий Эрос восстает на себя самого и рушит закон естества своего – безличных рождений-смертей, в категории времени, кровосмешением, а в категории пространства, – двуполостью.
«Пребывать в половой раздельности, значит пребывать на пути к смерти… Кто поддерживает корень смерти, тот вкусит и плода ее… Бессмертным может быть только целый человек» (Вл. Соловьев). – «Личность есть равноденствие полов». – «Бессмертен только первый, полный Адам», Адамо-Ева, Мужеженщина (В. Розанов). – «Некогда был третий пол, состоявший из двух, мужского и женского… Эрос возвращает нас к этой первоначальной природе, делая все, чтобы соединить обе половины и восстановить их в древнем совершенстве» (Платон).
Сын-Отец соединяется с Дочерью-Матерью, Дионис-Дий – с Персефеной-Деметрой, чтобы рушить закон рождающего – умирающего естества во времени, а чтобы рушить тот же закон в пространстве, Отрок-Дева соединяется с Девою-Отроком, Дионис-Персефона – с Персефоной-Дионисом, Андрогин – с Андрогином.
Тайна воскресения совершается в тайне личности, восстановляемой в первоначальной целости, двуполости, и тем замыкающей врата смерти – половой расщеп, распад на мужское и женское. Древняя заповедь: «Да будут двое одна плоть», получает только здесь свой окончательный смысл. Как бы, сближаясь и входя одна в другую, падают, рушатся стены пространства, отделяющие пол от пола – две половины одной, некогда целостной, Личности, «да будет новая тварь kainê ktisis, новый Человек, который есть Мужеженщина, arsenothêlys», – как учат гностики Офиты[1245]1245
Hippol., Philosoph., V, 7.
[Закрыть].
Вот почему все божества Елевзинского цикла – Дий-Урания, Персефона-Загрей, Деметра-Дионис, Кора-Иакх – двуполы: «двуестественны», diphyes. В иератических изображениях, младенца Иакха кормит грудью Персефона-Андрогин[1246]1246
Новосадский, 1. с., 170.
[Закрыть].
«Вакх тройной… первородный… Сын-Отец… Бог-Дева»… – «Мужа-Деву призываю, двуестественного Иакха Освободителя», – молятся орфики[1247]1247
Hymn. Orph., XLIX, XLI, ap. Fr. Lenormant, Monographie de la voie Eleusinienne, 380.
[Закрыть]. Бог Фанес-Эрикапей – тот же Иакх – выходящий из первичного яйца (может быть, андрогинной «сферы» Платона), «златокрылый, вологлавый, змеевенчанный», Мужеженщина, есть Всевышний Бог гностиков Валентиниан – Mêtropator, «Матереотец»[1248]1248
Greuzer, 305.
[Закрыть].
XXVIII
В иератических росписях ваз Иакх, так же как Дионис-Загрей, изображается крылатым Отроком-Девою, едва отличимым от наших ангелов.
Что такое ангел? Существо бесполое, ни мужчина, ни женщина? Нет, сыны чертога брачного – не скопцы и скопчихи, а женихи и невесты. Это знают святые, знает и последний посвященный в Елевзинские таинства, Гёте.
Мефистофель, во главе сатанинского воинства, борется с ангельским – за душу умершего Фауста. Рдеющие угли-розы неясной любви, попаляя бесов, обращают их в бегство.
Как режут ухо, визгливо-звонки,
Мне ваши с неба голоса,
Полумальчишки, полудевчонки,
Ханжам любезная краса!
Постыднейшим, что есть в душе и в теле,
Чем род людской мы погубить хотели,
Вы их умеете пленять…
…И нас хотя за то клянете,
Вы – мастера соблазном плоти
Мужчин и женщин соблазнять! —
все еще смеется Мефистофель и борется, но уже слабеет, разжигаемый содомскою похотью к мужеженской прелести Ангелов и, отступая, выпускает из когтей добычу – душу Фауста, возносимую ангельским хором к Матереотцу, Мэтропатору[1249]1249
Faust, II, Th., V, Act., Grablegung.
[Закрыть].
Здесь небывалому
Сказано: будь!
Вечная Женственность —
К этому путь!
Нет, Мужеженственность вечная.
XXIX
Человеческий Эрос тает в божественном, как снег под вешним солнцем. Все более бесплодные, все менее рождающие, соединения двух Андрогинов – Дия с Уранией, Загрея с Хтонией, Диониса с Персефоною, Иакха с Корою – стремятся к совершенной двуполости, «двуестественности», освобождающей от колеса «дурной бесконечности» – рождения-смерти. В этой цепи двуполых браков, убывающих рождений, последнее звено – уже как будто нерожденный, невоплощенный Иакх – острие пирамиды – всего дохристианского человечества; высшая точка, как будто не-сущая, а на самом деле, единственно-сущая, потому что вся пирамида только для нее и строится, только и стремится к ней.
Здесь величайшая радость и ужас таинства, слепое касание, осязание грядущего Сына, – как бы Его самого, еще во мраке незримого, живое дыхание в лицо.
XXX
Царство Божие наступит тогда, когда два будут одно… мужское будет, как женское, и не будет ни мужского, ни женского,
это «незаписанное слово» Господне, agraphon, это «неизреченное», arrhêton, столь непонятное для нас, поняли бы здесь, в Елевзисе, пред лицом Мужа-Девы, Иакха. Вот куда привел нас великий Средиземно-Атлантический путь двух Двуострых Секир, двух двуполых божеств – Сына и Матери.
XXXI
Св. Иоанн Дамаскин, ссылаясь на древние, для своего, VIII века, значит, вероятно, первохристианские свидетельства, говорит о Христе, как будто незначительно, а на самом деле очень глубоко: «Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы». Это значит: лицо у Него было простое, обыкновенное, – лицо, как у всех. И прибавляет только одну, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших это лицо, вероятно, подлинную черту: «Он был похож на Матерь Свою». Ту же черту, теми же почти словами, через шесть веков, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «Было лицо Его похоже на лицо Матери»; и повторяет, настаивает, видимо, тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «Был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери»[1250]1250
G. A. Müller, Die leibliche Destalt Jesu Christi, 1909, p. 44–46.
[Закрыть].
Вот почему, глядя на Сына, нельзя не вспомнить о Матери: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Он – в Ней, Она – в Нем: вечная Женственность сквозь Мужественность вечную.
Здесь, в Елевзинских таинствах, люди как будто уже видят это лицо Иисуса Неизвестного.
XXXII
Будущий Дионис, Иакх, – еще не тело, не образ, а только тень, звук, клик в безмолвии ночи: Iakchôs от iakchô, «кличу», «зову»; клик и зов всего дохристианского человечества к Сыну.
В хоре Софокла, Иакх – «хоровожатый небесных светил», choragos astrôn. Вечною пляскою, уносящею души, солнца и атомы, предводительствует он. В хоре Аристофана, Иакх – «Звезда Светоносная», phosphoros astêr[1251]1251
Fr. Lenormant, 1. c., 383.
[Закрыть]. – «Радостный Иакх, ужас богов, приди, Блаженный!» – кличут орфики. Боги умрут – звезды потухнут, и только одна загорится, на ровно светлеющем небе, утренняя звезда, вестница солнца, – Иакх.
В росписи одной аттической вазы новорожденный Иакх изображен со светочем в руке и с надписью:
Свет Божий, Dios phôs.
Это и значит: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». – «Я есмь свет миру».
XXXIII
Люди ничего не знают о нем; знают только, что вот-вот родится. «Иакх есть Дионис Младенец, у груди Матери», epi tô mastô[1252]1252
Suidas, s. v. Jacchos, ap. Harrison, Proleg., 543. – Lanzani, 1. c., 95.
[Закрыть]. Это последний, к христианству ближайший, из бесчисленных, рассеянных по всему Средиземно-Атлантическому пути в Европе, Азии, Африке, от неолитиской древности идущих образов: Матерь с Младенцем.
Иакх – вечное «Дитя», Pais, так же, как последний Самофракийский Кабир – Кадмил. Имя Иисуса, Мужа в совершенном возрасте, столь необычное и непонятное для нас, в «Постановлении Двенадцати Апостолов», – тоже «Дитя», Pais. Сын подобен Отцу, Ветхому деньми: «волосы Его белы, как белое руно, как снег»[1253]1253
Откр. 1, 14.
[Закрыть]. Имя же Его – «Дитя», «Младенец», потому что Он не только однажды родился, но и вечно рождается в мир.
Parvus puer, «маленький Мальчик», называет Его и «первый из нас, христиан», nostrorum primus, Маrо[1254]1254
Lactant., Divin, instit., ap. S. Reinach, 1. c., 83.
[Закрыть], Виргилий, в IV эклоге, столь обвеянной елевзино-орфическим веяньем. Самые маленькие грудные дети, узнавая издали мать, вдруг начинают смеяться.
Incipe, parve puer, risu cognoscere matrem.
Матерь начни узнавать, засмейся, маленький Мальчик! —
как будто глазами увидел Виргилий то, что будет в Вифлееме. Может быть, прав был Константин Равноапостольный, когда в речи к отцам первого Никейского собора, переведя на греческий язык IV эклогу Виргилия, поставил его наравне с Исаией[1255]1255
Jeremias, 1. c., 225.
[Закрыть].
XXXIV
Я возвещаю Всевышнего Бога – Иао, —
сообщает Макробий стих будто бы самого Орфея[1256]1256
W. Baudissin, Studien zur semitischen Religionsgeschichte, 1876, p. 213.
[Закрыть].
Иао-Иагве – Иакх: в смысле не филологическом, а более глубоком и действительном: эти два имени, может быть, недаром созвучны: Иакх – чужой Сын; Иагве – родной Отец, наш иудео-христианский Бог.
Искра молния, соединяющая два полюса – иудейство и эллинство, вспыхнула «Великим Светом» в христианстве.
Иао – Иакх – радостный Клич – Свет, —
сказано в надписи на одном послехристианском магическом камне-талисмане, с изображением змея древнеегипетского бога
Хнубиса – одного из вечных и всемирных символов, идущих, может быть, от «перворелигии» всего человечества[1257]1257
Baudissin, 215.
[Закрыть].
Иудео-христианская книга «Pistis Sophia» так объясняет три звука этого «неизреченного» имени
IAÔ
«Йота – мир исходит, exiit mundus; альфа – все к себе возвращается, revertuntur intus; омега – будет конец концов, erit finis finium»[1258]1258
Baudissin, 243.
[Закрыть].
Так, в имени Божием, заключены имена трех миров – Отца, Сына и Духа-Матери – первого, второго и третьего человечества.
XXXV
Чаяние царства всемирного и вечного – царства Божьего, принадлежащего еще не рожденному Богу Младенцу, слышится, за всю языческую древность, только в Елевзинских и Самофракийских таинствах. Главная новизна их, небывалость, единственность, в том, что здесь Дионис-Иакх не в мифе, позади, а впереди, в истории; не в прошлом, как все остальные боги Атлантиды – Кветцалькоатль, Озирис, Таммуз, Аттис, Адонис, Митра, – а в будущем, как Мессия пророков израильских. «Был», – говорили о нем во всех древних таинствах; только здесь сказали: «Будет».
Вот почему имя того единственного на земле, святого места, где люди впервые узнали, что Он будет, придет, «Елевзис» – «Пришествие».
XXXVI
В ночь на 20-е месяца боэдромиона (начало октября), в конце святой Елевзинской недели, совершалось торжественное шествие. Юноши-эфебы, в белых одеждах и миртовых венках, с круглыми щитами и копьями, сопровождали колесницу с изваяньем новорожденного Иакха. Медленно влачилась за ней, на паре волов, простая, сельская, с деревянными, сплошными, пронзительно-скрипучими колесами, телега, подобная тем, в каких возили пшеницу на гумна и виноград на точила. Круглые, с плоскими крышками, перевязанные шерстяными пурпурными лентами, плетеные корзины и кошницы, с «ненареченными святынями», стояли на этой смиренной телеге. Следом за нею шли иерофант, иерофантида, жрецы и жрицы, факелоносцы, глашатаи и весь афинский народ. Шествие двигалось в блеске бесчисленных факелов, как будто с неба на землю сошел «Хоровожатый пламенеющих звезд»[1259]1259
Foucart, 1. c., p. 302, 325. – Demetrios Philos., Eleusis, p. 21.
[Закрыть]. Тихая земля, тихое небо, тихое море – все оглашалось таинственным кликом:
Люди радовались, в эту Елевзинскую ночь, что Бог Человек вот-вот родится, так же как в ту, Вифлеемскую, что Он уже родился. Ангелы как будто уже пели на небесах:
Слава в вышних Богу
и на земле мир!
«Мир» – величайшее слово земли – повторяло небо и сходило на землю, как будто на земле все уже исполнилось – готово к Царству Божьему.
XXXVII
Две колеи – след колесничных колес, проложенный Иакховым шествием, в течение многих веков, на Елевзинской Священной дороге, via sacra, там, где она проходит по камню, сохранился до наших дней[1261]1261
Foucart., 302.
[Закрыть].
Мы, новые язычники, хуже древних, – те, еще не видя, верили, а мы не верим, уже видя, – может быть, не обратимся в христианство, как следует, пока не поцелуем смиренно, в святой пыли Елевзинской дороги, этот первый след, проложенный шествием человечества к Царству Божьему.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
