Текст книги "Культура и пространство. Моделирование географических образов"

Политико-географические образы (ПГО) отражают специфику политического развития определенных пространств; соответственно, в структуре таких образов преобладают политико-географические знаки и символы.

В методологическом плане под ПГО здесь понимаются целенаправленные и четко структурированные представления о географическом пространстве, включающие наиболее яркие и запоминающиеся символы, знаки, образы и характеристики определенных территорий, стран, регионов, маркирующие их с политической точки зрения. Фактически происходит сгущение политико-географического пространства с помощью различных пространственных знаков, символов и характеристик, преображающих или трансформирующих само пространство[463]463
  См. также: Замятин Д. Н. Политико-географические образы и геополитические картины мира (Представление географических знаний в моделях политического мышления) // Политические исследования. 1998. № 6. С. 80–92; Agnew J. and Corbridge S. Mastering space: hegemony, territory and and international political economy. London and New York, 1995; О Tuathail G. Critical Geopolitics. The Politics of Writing Global Space. London: Routledge, 1996; Parker G. Geopolitics: past, present and future. London and Washington: Pinter, 1998 и др.


[Закрыть]. Фактически, ПГО есть географические представления, структурированные на определенных политических основаниях. Отметим важную методологическую особенность: образы географического пространства трансформируют традиционные политические представления, и данный процесс способствует экономии как географической, так и политической мысли. ПГО в целом являет собой нерасчленимое единство политических и географических представлений, что позволяет добиться концептуального эффекта и на поле практической политики (внешней, внутренней, региональной), для лиц, принимающих решения (ЛПР), и в сфере сравнительно-политологических построений. Специфические ментальные пространства[464]464
  Лакофф Дж. Когнитивная семантика // Язык и интеллект. М.: Прогресс, 1996. С. 143–184; Он же. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. М.: Языки славянской культуры, 2004; Fauconnier G. Espaces mentaux: Aspects de la construction du sens dans les langues naturelles. Paris: Minuit, 1984.


[Закрыть], создаваемые «цепочками» связанных между собой ПГО, есть ментально-географические пространства, в которых политические события/явления образно-географически «упакованы».

ПГО, как правило, наиболее изменчивы и динамичны по сравнению с другими классами в данной классификации, поскольку политика в институциональном и ментальном планах наиболее динамичная сфера человеческой деятельности. ПГО могут включать в себя различные историко-культурные, социокультурные и экономические элементы, призванные закрепить ту или иную регионально-политическую тенденцию. Так, ПГО Юга России в 1990-х гг. включил в себя два совершенно ранее не сводимые вместе элемента – прокоммунистические настроения большой части электората и тщательно культивируемое возрождение традиций казачества[465]465
  Морозова Е. В. Современная политическая культура Юга России // Политические исследования. 1998. № 6. С. 113–132; Замятин Д. Н. Географические образы регионов и политическая культура общества // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России. М.: МОНФ, 1999. С. 116–125.


[Закрыть]. Несомненно, оба этих элемента восходят к архетипу национального и националистического консерватизма, характерного для данного региона в долговременной историко-культурной ретроспективе и связанного с историей его завоевания и освоения[466]466
  Замятин Д. Н. Стратегии интерпретации историко-географических образов России // Мир России. 2002. № 2. С. 105–139.


[Закрыть].

ГО регионов и политическая культура общества. Географические образы регионов должны занимать в политической культуре общества особую, специально культивируемую область, так или иначе связанную с геополитическими представлениями определенного общества. Речь идет о внутренней геополитике, которая как раз и продуцирует в весьма сильной степени политически заряженные пространственные образы[467]467
  Данная трактовка геополитики принадлежит В. Л. Цымбурскому: Цымбурский В. Л. Геополитика как мировидение и род занятий // Политические исследования. 1999. № 4.


[Закрыть] отдельных территорий государства или территорий, когда-либо входивших в определенный культурно-географический ареал. С этой точки зрения, наличие разработанной и глубоко дифференцированной системы географических образов регионов является, безусловно, индикатором высокого уровня развития политической культуры общества. Если рассматривать политическую культуру общества как систему устойчивых представлений о механизмах формирования политий в конкретных исторических условиях (например, в масштабе исторической эпохи), то географические образы регионов могут представлять собой наглядные результаты наращивания подобных представлений на микро– и мезоуровнях. Иными словами, политическая культура общества в определенную историческую эпоху может быть понята как некий синтез географических образов регионов, воспринятых через геополитические «очки», в геополитическом ракурсе.

Динамика географических образов регионов, в известной степени, «завязана» на динамику политической культуры общества. Географический образ конкретного региона органически включает в себя и элементы региональной политической культуры, которая эволюционирует, «дрейфует» вместе с самим образом. Географический образ региона можно рассматривать в связи с этим как факт и достижение региональной политической культуры, но одновременно этот же образ является элементом всей политической культуры общества, в рамках которой региональная политическая культура может быть воспринята как своего рода «подстилка», «политическая плазма», фон самого, ушедшего «наверх» образа. В свою очередь, политическая культура может менять в ходе своего развития координаты и место в ней определенных географических образов регионов, как бы тасуя их в зависимости от общеполитической ситуации данного общества. Одни образы могут «выплывать на поверхность», другие, наоборот, «тонуть». Однако динамика политической культуры общества влияет не только на конкретную конфигурацию, «размещение» географических образов регионов. В ходе ее развития, очевидно, меняются и основные характеристики самого политического и геополитического пространства, в котором она функционирует; изменяется как бы химический состав среды, которая воссоздается посредством географических образов регионов. Следовательно, могут «размываться» понятия определенных регионов, «коагулироваться» сгустки новых устойчивых географических образов регионов, что будет означать, по-видимому, переход самой политической культуры общества на новый этап развития. Здесь вполне очевидна связь ГО регионов с региональными идентичностями[468]468
  Крылов М. П. Понятие «регион» в культурном и историческом пространстве России // География и региональная политика. Материалы международной научной конференции в 2-х частях. Ч. 1. Смоленск: Изд-во СГУ, 1997. С. 32–37; Восточносибирский регионализм: социокультурный, экономический, политический и международный аспекты. М.: МОНФ, 2001; Кувенева Т. Н., Манаков А. Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе // Социологические исследования. 2003. № 7. С. 77–84; Центр и региональные идентичности в России / Под ред. В. Гельмана и Т. Хепфа. СПб.; М: Изд-во Европейского университета; Летний сад, 2003.


[Закрыть].

Актуализация проблемы конструирования и адекватного политического использования географических образов регионов связана с трансформацией структуры и, возможно, образа политической культуры общества. Географические образы регионов могут эффективно использоваться в политической культуре общества, которое организовано как бы по фасеточному принципу: каждый его элемент зафиксирован в определенной «ячейке» геопространства, а его свойства воспринимаются или анализируются непосредственно через его пространственную локализацию. Говоря по-другому, пространственно «укорененное» общество формирует такую политическую культуру, которая воспринимает сама себя посредством географических образов регионов. Образ политической культуры общества неизбежно, на наш взгляд, должен трансформироваться в сторону «опространствления», спатиализации. Сам «обзор» и возможности подобной, спатиализированной политической культуры общества с точки зрения стабилизации, устойчивого развития общества и его способности к саморазвитию должны, по нашему мнению, очень сильно расшириться.

Цивилизации, политические культуры и ГО регионов. Исходя из вышеизложенного, следует обратить особое внимание на механизмы воссоздания и развития пространственных представлений и, конкретнее, географических образов регионов в различных типах цивилизаций и культур. Здесь крайне интересной и важной, на наш взгляд, является предложенная И. Г. Яковенко и А. А. Пелипенко типология цивилизаций в зависимости от типа субъекта в культуре (индивид, паллиат и личность)[469]469
  См.: Системный взгляд на культуру – основа анализа цивилизационной специфики России // Рубежи. 1998. № 3–4. С. 107–127.


[Закрыть]. Согласно этим исследователям, Византия и позднее Россия представляют собой ярко выраженную цивилизацию паллиата (или манихейскую), для которой характерна глубокая сублимация родовых принципов в ментальности субъекта. Всякий внешний феномен рассматривается единичным субъектом как изначально отчужденный объект, а сама цивилизация подобного типа «…ассимилирует локальные архаические миры и загоняет индивида в государство… Паллиат, то есть государственный человек, – доминирующий социокультурный тип»[470]470
  Там же. С. 113–114.


[Закрыть]. В такого рода цивилизации географические образы регионов, по-видимому, неизбежно должны быть генетическими неоднородными: с одной стороны, в них изначально закладываются представления центральной власти об определенном регионе, а сам регион как бы стремится соответствовать этому образу; с другой стороны, в образе конкретного региона с большой вероятностью должны присутствовать черты архаики, «седой старины» (скорее всего, идеализированной) – иными словами, сам географический образ региона будет «размываться» его краеведческим подобием. Следовательно, цивилизационно-паллиативные установки, или, цивилизационно-паллиативная среда, способствуют созданию как бы разорванных в субъектно-объектном отношении географических образов регионов: в них проникают как обильная краеведческая фактура, которая его насыщает, так и достаточно простые политико-географические региональные «конструкции», которые спускаются «сверху», из центра.

Формированию подобного рода образов содействует и сама, довольно рыхлая и синкретическая по сути, современная российская политическая система. Историк и политолог А. Г. Володин отмечает, что в России именно регионы, а не партии, выступают главными политическими субъектами, а сам по себе «региональный фактор» «…частично компенсирует незавершенность институционализации партийной системы, структурную рыхлость и «формационную» незавершенность общества в смысле выделения крупных общностей (классов, социально-профессиональных групп и т. д.), способных самостоятельно артикулировать свои экономические и политические интересы»[471]471
  Володин А. Г. Гражданское общество и политика в России: смена парадигмы // Политические исследования. 1998. № 6. С. 99.


[Закрыть]. В этой ситуации регионы выступают своего рода эрзацем «всего и вся» в политической жизни общества, а само слово «регионы» приобретает необычайно богатую смысловую нагрузку.

Однако, на наш взгляд, данная ситуация чревата не только подменой и «заигрыванием» краеугольных понятий политической культуры общества, но и как бы раз-географизацией самих образов регионов; политический контекст географического образа того или иного региона может расплываться до пределов всей страны, а сама политическая жизнь региона может до смешного актуализироваться или артикулироваться на общегосударственных «подмостках» (что и произошло, на наш взгляд, с внутриполитическими перипетиями Приморского края на Дальнем Востоке в конце 1990-х гг.). Получается тиражирование достаточно однообразных и схематических географических образов, как бы слепленных по одному шаблону, по одной примитивной «политической выкладке»; понятие России как государства может выступать чуть ли не синонимом того или иного региона. Другими словами, единый географический образ России «растаскивается» географическими образами ее регионов, теряет свою целостность и «эластичность».

Сами политические культуры, вполне очевидно, в зависимости от своего типа, могут регулировать структуры функционирования и взаимодействия географических образов регионов. В силу того, что в истории России соседствовали и продолжают соседствовать все основные выделяемые в настоящее время типы политической культуры (патриархальная, подданическая и активистская[472]472
  См.: Филиппова Т. Покой и воля (Политическая культура консерватизма: природа реагирования) // Рубежи. 1998. № 3–4. С. 71–72.


[Закрыть]), сама страна представляет собой, по сути, совершенно «отличный от европейского политико-культурный мир»[473]473
  Там же. С. 72.


[Закрыть], хотя «кирпичики» этого мира вполне узнаваемы. Поэтому наиболее адекватным определением для политической культуры России в длительной ретроспективе оказывается традиционалистский консерватизм, который на уровне сознательной рефлексии артикулируется как политический консерватизм[474]474
  Там же. С. 77–78.


[Закрыть].

Как это определение может влиять на географические образы российских регионов? Характерно, что 1990-е гг. не породили ни одного достаточно целостного с точки зрения политической культуры общества географического образа региона. Региональные, или местные самосознания (если можно говорить о них во множественном числе) оказались расщепленными, «шизофреническими», как бы мечущимися в поисках целостного регионального образа. Те эволюционные прирастания, которые вообще характерны для консерватизма как типа культуры, оказались почти обессмысленными в «мутной воде» нового государственного строительства. Парадоксальным образом, традиционный консерватизм регионального самосознания (региональной идентичности) оказался наложенным на инородные ему политические инновации, связанные с совсем иным типом политической культуры.

Географические образы регионов стали как бы полураспавшимися, двоящимися, с причудливыми сочетаниями «почвеннической» и ультрадемократической фразеологии. Но такое наложение активизировало или катализировало быстрое «всплывание», казалось бы, совсем утерянных региональных историко-, культурно– и политико-географических образов. Например, образ донского и кубанского казачества (консервативный, по сути) стал сочетаться с совершенно «красной», коммунистической идеологией (скорее, активистской по типу) в ряде южных регионов России. Эти образы как бы потеряли сами себя, а сцепление совершенно разнородных географических образов может служить отличным индикатором мучительной мутации самой политической культуры общества.

ГО регионов и региональные политические процессы. Географические образы регионов, естественно, хорошо «пропитываются» в краткосрочной ретро– и перспективе местной политической «аурой». Формируется целый пласт кратковременной, «короткой» (в смысле «коротких денег»), как бы спекулятивной региональной политической культуры, которая «подпитывает» сам образ. Характерно, что эта подпитка идет на уровне сильно обобщенных, генерализированных политических моделей и представлений, которые лишь в незначительной степени адаптируются исходя из местной специфики. Речь идет, например, о политических структурах авторитарного, маргинального и гражданского типов, которые вычленяются в различных регионах[475]475
  Чернышов А. Г. Политическое самоопределение регионов: типы и тенденции // Политические исследования. 1998. № 2. С. 93–94.


[Закрыть]; подыскиваются «суммирующие» определения политической ситуации в регионе – например, демократическая олигархия в Калининградской области[476]476
  Абрамов В. Н. Сложный дрейф балтийской провинции // Там же. С. 101.


[Закрыть]; казачье движение «вписывается» в этнократическую модель политического развития[477]477
  Маркедонов С. М. Возрождение казачества и государство // Там же. С. 103.


[Закрыть]. Недолговременность и непрочность этих краткосрочных региональных ПГО связана именно с отсутствием разработанных механизмов, которые бы, говоря условно, их «регионализировали», приземляли – на базе каких-либо местных, локальных политических моделей.

Совсем по-другому могут представать те же самые геополитические региональные образы, «привязанные» к масштабным политико-географическим представлениям, однако «привязанные» исходя из местных реалий, или благодаря им. Таким, на наш взгляд, был ПГО Сибири, созданный сибирскими областниками. Один из них, Г. Н. Потанин, очень умело отождествил, оправдывая и обосновывая областническую тенденцию, местный патриотизм («сибирефильство») с патриотизмом вообще: «Термин «местный патриотизм» упразднился бы только в том случае, если б Сибирь стала независимым государством; но перестал бы существовать термин, а тенденция осталась бы. Отпал бы только эпитет «местный»; стали бы вместо «местный патриотизм» говорить просто «патриотизм», вместо «областническая тенденция» стали бы говорить «государственная тенденция»[478]478
  Потанин Г. Н. Областническая тенденция в Сибири // Отечество. Краеведческий альманах. Сибирский краеведческий выпуск. Вып. 6. М.: Отечество, 1995. С. 95–96.


[Закрыть]. Образ Сибири, созданный областниками, был настолько «крупным», соразмерным поставленным ими политическим задачам, что он до сих пор, по-видимому, является более прочным и практичным, нежели большинство современных геополитических образов Сибири, слишком явно ориентированных на природно-ресурсную (нефть, газ, лес, металлы и т. д.) составляющую.

Географические образы регионов выглядят более устойчивыми, если они структурированы представлениями об их внутреннем геополитическом и геокультурном пространстве. Региональные политические процессы в этом случае идеально «вписываются» в сам регион, имманентны ему. Вновь обращаясь к наследию сибирских областников, отметим, что подобное им также удалось: Сибирь как огромное слабоосвоенное пространство с немногочисленными культурными центрами по-существу стала, в их представлениях, неким «подсознанием России» (используя известный фрейдистский дискурс Б. Гройса «Россия как подсознание Запада»)[479]479
  Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Он же. Искусство утопии М.: Художественный журнал, 2003. С. 150–168.


[Закрыть]. Под этими представлениями зиждилась четкая установка, находившая политические обоснования в самой структуре сибирского пространства: «Чем обширнее территория, тяготеющая к одному центру, тем остальное пространство обездоленнее и пустыннее в культурном и духовном отношениях. Единственное спасение окраин от опустошающего действия централизации заключается в учреждении областных дум с передачей им распоряжения местными финансами»[480]480
  Потанин Г. Н. Указ. соч. С. 98.


[Закрыть]. В современных условиях структурирование регионального геополитического образа возможно с помощью самых наглядных и непосредственных политических действий, не связанных прямо с протяженным и разветвленным политическим дискурсом, но ориентированных на массовое сознание – например, политические граффити. Исследование политических граффити Москвы конца 1980-х – первой половины 1990-х гг. показало, что политические надписи очень четко маркируют городское пространство, вычленяют его временные страты по типу отношений «центр – периферия» и непосредственно актуализируют ПГО Москвы как центра всех общероссийских «политических бурь» данной эпохи[481]481
  Бочарова О., Щукин Я. Политические граффити Москвы // Вестник Евразии (Acta Eurasica). 1996. № 1 (2). С. 20, 29.


[Закрыть]. Москва предстает благодаря политическим граффити не абстрактным средоточием, скорее точкой, где принимаются или оспариваются властные решения на высшем уровне, а достаточно целостным, объемным геополитическим образом, который как бы фиксирует свою собственную динамику.

ПГО определенного региона обладает известной мощью и в случае нарочитого и постепенно накапливающегося в исторической ретроспективе противопоставления региона другому региону, лучше – центральному. Таково противостояние Юга России и ее Центра. Исследование современной политической культуры Юга России потверждает вполне очевидную «инаковость» этого региона, наклонность «быть не как другие», а ее базовое противоречие замешано на политической и культурной оппозиции казачества центру, государству вообще[482]482
  Морозова Е. В. Современная политическая культура Юга России // Политические исследования. 1998. № 6. С. 117–118.


[Закрыть]. Преобладание локальной политической лояльности над национальной, что свойственно фрагментарной политической культуре и транзитным политическим периодам[483]483
  Там же. С. 123.


[Закрыть] – подобная характеристика современной политической культуры Юга России как раз не затушевывает «оппортунистический» характер его геополитического образа, а, наоборот, – как бы выпячивает его. Даже сами способы политической коммуникации здесь «работают» на соответствующий образ: не граффити по преимуществу, но характерное южное «балаканье» как средство политического имиджмейкерства[484]484
  Там же. С. 129.


[Закрыть]. Следовательно, бинарные геополитико-географические оппозиции, что наиболее вероятно, способствуют активизации и эффективному структурированию географических образов регионов.

По всей видимости, хорошо идеологически фундированные и разработанные географические образы регионов могут существовать достаточно долго, с временной размерностью на уровне столетия. Долговременные региональные политические процессы способствуют созданию «ядерных» географических образов, которые могут смутно «проступать» сквозь геоисторические наслоения. Наиболее яркий пример здесь – географический образ Твери (Тверского княжества), который, несмотря на бесславный исторический конец Тверского княжества, безусловно, сохранил в себе родовые идеологические черты «великодержавного» геополитического образа, пытавшегося усвоить, в соперничестве с Москвой, византийское наследие[485]485
  См.: Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485 гг.). Тверь, 1994. С. 321, 383–384.


[Закрыть].

Основные направления использования прикладных ПГО в международных отношениях. Предварительно следует сказать о специфике международных отношений как источнике формирования и конструирования ПГО. Международные отношения – это очень подвижная, «мягкая» и в то же время очень плодотворная среда для формирования ПГО; своего рода «питательный раствор». Они могут рассматриваться как подвижная и постоянно меняющаяся сеть систем ПГО; причем здесь можно говорить и о прямом продуцировании этих систем, и об их выявлении. Стенограммы международных переговоров, протоколы, решения и документы международных конференций, тексты международных договоров часто служат источниками реконструкции скрытых, латентных систем ПГО – их можно назвать политико-географическими образными «айсбергами»[486]486
  Замятин Д. Н. Политико-географические образы и геополитические картины мира (Представление географических знаний в моделях политического мышления) // Политические исследования. 1998. № 6. С. 80–92.


[Закрыть]. Системность возникновения и функционирования систем ПГО в данном случае тесно связана с системностью самих международных отношений[487]487
  См.: Международные отношения: социологические подходы / Рук. авт. колл. проф. П. А. Цыганков. М.: Гардарика, 1998; Киселев И. Ю., Смирнова А. Г. Динамика образа государства в международных отношениях. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.


[Закрыть].

При анализе специфики международных отношений как источника формирования ПГО следует также обратить внимание на влияние политических культур, разности взаимодействующих политических культур, характеризующихся различными степенями открытости и закрытости в диалоге. Здесь очевидна прямая связь с содержательностью и структурой возникающих в процессе международных переговоров систем определенных ПГО. Так, подробный анализ ряда стенограмм переговоров союзников на Потсдамской конференции 1945 года показал (см. 2.4.), с одной стороны, сложности формирования действенных систем ПГО в условиях взаимодействия более открытых и менее открытых политических культур, а, с другой стороны, продемонстрировал эффективность функционирования очень простых в структурном отношении систем ПГО, опирающихся во многом на довольно примитивные и даже «школьные» географические представления[488]488
  Замятин Д. Н. Политико-географические образы…


[Закрыть].

Первое направление использования ПГО в международных отношениях – это идеологическое формирование выгодных, или надежных систем ПГО, в рамках которых достигаются определенные политические цели в международных отношениях. Это направление можно представить в методологическом отношении как макроуровень использования ПГО в международных отношениях. Здесь, как правило, сознательно конструируются те или иные ПГО. Характерный пример – это конструирование негативного по преимуществу современного ПГО России, рассматриваемого в рамках евро-американо-центричной, или западно-центричной системы ПГО. Эта система ПГО может быть охарактеризована, кроме того, как культуроцентричная, или культурогенная. Иначе говоря, в ней происходит явное замещение одного содержательного основания на другое, проблемы конкретного политического взаимодействия между Россией и странами Запада анализируются сквозь призму чуждости российской культуры западной культуре, рассматриваемой как единство, целостность. В результате такой подмены оснований, ПГО России в системе формируемых в рамках современных международных отношений базовых систем ПГО оказывается отброшенным на периферию этих систем, как бы зажатым более мощными и действенными для данных систем образами.

Второе направление использования ПГО в международных отношениях методологически можно представить как мезоуровень и назвать его технократическим. В рамках этого направления происходит операционально хорошо продуманный выбор цели в международных переговорах, формируется компромиссная среда, и создаются определенные компромиссные системы ПГО, работающие на достижение главной цели конкретных международных переговоров. Например, переговоры между Израилем и Палестиной в связи с обострением конфликта между ними во многом неудачны изза отсутствия адекватной, устраивающей обе стороны системы ПГО. Такая система ПГО должна учитывать зачастую противоположные политико-географические представления и конструироваться как медиативная, включающая в себя ПГО-»прокладки». Так, образы Ближнего Востока, Палестины должны рассматриваться в рамках подобной системы как части образов Европы и Средиземноморья. Здесь необходимо максимально расширить образное политико-географическое пространство по сравнению с традиционным политико-географическим пространством. Очевидно также, что эта система ПГО не должна быть этноцентричной. Возможно включение в данную систему ПГО образов Малой Азии, Причерноморья, даже России и Совета Европы. Такое решение может быть временным и промежуточным, однако оно может оказать влияние на ход международных переговоров вокруг израильско-палестинского конфликта.

Третье направление использования ПГО в международных отношениях в методологическом отношении представлено на микроуровне; его можно назвать вспомогательным, или интерпретационным. На этом уровне происходит приспособление, адаптация, приближение решений международных конференций и международных договоров к традиционной географической карте; возможны также различного рода трактовки и интерпретации, связанные с политико-географической картой. В то же время в результате образных политико-географических интерпретаций нарабатывается определенная образная дистанция по отношению к традиционной карте, возникает как бы образное пространство над самой картой. Классический пример – это Балканы[489]489
  См.: Todorova M. Imagining the Balkans. New York: Oxford University Press, 1997.


[Закрыть]. Образное политико-географическое решение современной проблемы Косово, шире – Боснии и Герцеговины и всех пост-югославских государств состоит в постепенном отрыве от традиционной геополитики этого региона. Большинство современных политических решений и действий НАТО, США и ЕС слишком традиционно «геополитичны», в них как бы уже включены на латентном уровне события I и II мировых войн, тесно связанные с Балканами, и историко-политическая ретроспектива этого региона Европы. На наш взгляд, здесь необходима образная политико-географическая интерпретация, включающая в поле обзора значительные историко-географические образы – такие, как Османская империя, Византия, битва на Косовом поле, Венгрия, Франция, крестовые походы. Кроме того, в ходе такой интерпретации геополитическая ситуация на Балканах должна быть как бы обвосточнена, должен произойти ее образный сдвиг на восток, естественно, с параллельным усилением историко-географических образных компонентов. В данном случае надо использовать технологии образного «отодвигания», отстранения ПГО, изменяющие их координаты в образном политико-географическом пространстве. И, несомненно, ПГО Балкан должны быть приближены к образам Курдистана, Малой Азии и Турции.