Текст книги "Культура и пространство. Моделирование географических образов"

4.3. Стратегии репрезентации и интерпретации географических образов в исторической географии (на примере образов границ)

Понятие и явление границы плодотворно исследуется многими естественными и гуманитарными науками: физикой, химией, математикой, биологией, историей, психологией, культурологией, этнологией, географией. В общем смысле граница рассматривается как область (линия, точка, район, зона) перехода между средами и/или пространствами с качественно и количественно различными свойствами и параметрами. Наряду с самой границей (цивилизационной и культурной[684]684
  См., например: Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1983; Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991; Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991; Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1–2. М.: «Мысль», 1993–1998; Флиер А. Я. Об исторической типологии российской цивилизации // Цивилизации и культуры. Вып. 1. Россия и Восток: цивилизационные отношения. М.: ИВ РАН, 1994. С. 94—116; Арутюнова-Фи-данян В. А. Армяно-византийская контактная зона (X–XI вв). Результаты взаимодействия культур. М.: Наука; Издат. фирма «Восточная литература», 1994; Семенов С. Ибероамериканская и восточно-евразийская общности как пограничные культуры // Общественные науки и современность. 1994. № 2. С. 159–170; Цивилизации и культуры. Вып. 1–3. М.: Ин-т востоковедения, 1994–1996; Померанц Г. Выход из транса. М.: «Юрист», 1995. С. 205–239; Подорога В. А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии. М.: Ad marginem, 1995; Лихачев Д. С. Два типа границ между культурами // Русская литература. 1995. № 3. С. 4–6; Баак, Ван Й. О границах русской культуры // Там же. С. 12–20; Журавлев О. В. О понятии пограничной этнической идеологии // Там же. С. 73–80; Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М.: Наука. Издат. фирма «восточная литература», 1996; Мело А. Трансокеанский экспресс // Художественный журнал. 1997. № 16. С. 9—13; Королев С. А. Бесконечное пространство: гео– и соци-ографические образы власти в России. М.: ИФ РАН, 1997; Лурье С. В. Историческая этнология. М.: Аспект Пресс, 1997; Пелипенко А. А., Яковенко И. Г. Культура как система. М.: Языки русской культуры, 1998; Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия / Сост., ред. и вступ. ст. Б. С. Ерасов. М.: Аспект Пресс, 1998; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999; Исаева М. В. Представления о мире и государстве в Китае в III–IV веках н. э. (по данным «нормативных историописаний»). М.: Ин-т востоковедения РАН, 2000; Cvijic J. The zones of civilization of the Balkan Peninsula // Geographical Review. 1918. 5 (6). P. 470–482; Peckham R. S. Between East and West: the border writing of Yeoryios Vizyinos // Ecumene. 1996. 3 (2). P. 167–187 и др.


[Закрыть], исторической[685]685
  Cм., например: Готье Ю. В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. 1–2. М. – Л., 1913–1941; Беспрозванных Е. Л. Приамурье в системе русско-китайских отношений. М.: Наука, Гл. ред. вост. лит., 1983; Дьякова Н. А. Россия – Латвия – Эстония: История и сегодняшняя реальность // США: Экономика. Политика. Идеология. 1994. № 1. С. 47–57; Она же. Территория Литвы в ретроспективе российско-литовских отношений // Там же. 1994. № 11. С. 77–89; Дьякова Н. А., Чепелкин М. А. Границы России в XVII–XX веках. Исторический очерк. Приложение к «Истории России». М.: Центр военно-стратегических и военно-технологических исследований Института США и Канады РАН, Изд-во «Шик», РИЦ «САМПО», 1995; Воскресенский А. Д. Дипломатическая история русско-китайского Санкт-Петербургского договора 1881 года // М.: Памятники исторической мысли, 1995; Шевардин В. Н. Границы Германии в ее истории (рец.) // Вопросы истории. 1995. № 4. С. 169–170; Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой половине XIX в. Омск: Омск. ун-т, 1997; Он же. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX – начала XX веков. Омск: Омск. ун-т, 1997; Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М.: Изд-во МГУ, 1996; Арунова М. Р., Шумилов О. М. Очерки истории формирования государственных границ между Россией, СССР и Афганистаном. М.: Ин-т востоковедения РАН, 1994; Они же. Граница России с Афганистаном (исторический очерк). М.: Ин-т востоковедения РАН, 1998; Кулагина Л. М., Дунаева Е. В. Граница России с Ираном (история формирования). М.: Ин-т востоковедения РАН, 1998; Орешкова С. Ф., Ульченко Н. Ю. Россия и Турция (проблемы формирования границ). М.: Ин-т востоковедения РАН, 1999; Яковенко И. Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск: «Сибирский хронограф», 1999; Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.): В 2 т. Т. 1. Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. С. 51–53; Миттерауэр М. Исторические структурные границы в Восточной Европе // НГ-Сценарии. 1999. № 2. С. 6; Turner F. J. The Significance of the Frontier in American History // Proceedings of the State Historical Society of Wisconsin. 1894. № 41. P. 79—112; Bill V. T. The Circular Frontier of Muscovy // Russian Review. 1950. № 9/1. P. 45–52; Treagold W. Russian Expansion in the Light of the Turner on the American Frontier // Agricultural History. 1952. № 26. P. 147–152; Summer B. H. The Frontier // Survey of Russian History. Ch. 1. L., 1961. P. 1—46; Billington R. A. The American Frontier / Beyond the Frontier / Bohannan P., Plogg F. (eds.). N. Y., 1967. P. 3—24; Lamb A. The Sino-Indian and Sino-Russian borders: some comparisons and contrasts // Studies in the social history of China and South-East Asia. Cambridge, 1970. P. 135–152 и др.


[Закрыть], политической[686]686
  См., например: Рейснер И. Англо-русская конвенция 1907 г. и раздел Афганистана // Красный архив. Т. 3 (10). М.; Л.: Гос. изд., 1925. С. 57–69; Прохоренко И. Понятие границы в современной геополитике // Геополитика: теория и практика. М., 1993. С. 76—101; Цымбурский В. Л. Остров Россия (Перспективы российской геополитики) // Политические исследования. 1993. № 5; Лурье С., КазарянЛ. Принципы организации геополитического пространства // Общественные науки и современность. 1994. № 4. С. 85–97; Кром М. М. Меж Русью и Литвой: Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV – первой трети XVI в. М.: Археографический центр, 1995; Ларсен Ст. У. Моделирование Европы в логике Роккана // Политические исследования. 1995. № 1. С. 39–58; Ильин М. В. Проблемы формирования «острова Россия» и контуры его внутренней геополитики // Вестник МГУ. Серия 12. Политические науки. 1995. № 1; Спорные границы на Кавказе. М.: Весь мир, 1996; Ильин М. В. Геохронополитика – соединение времен и пространств // Вестник МГУ. Серия 12. Политические науки. 1997. № 2. С. 28–44; Янин В. Л. Новгород и Литва: пограничные ситуации XIII–XV веков. М.: Изд-во МГУ, 1998; Бассалыго Л. А., Янин В. Л. Историко-географический обзор новгородско-литовской границы // Там же. С. 104–213; Рупасов А. И. Советско-финлядская граница. 1918–1938 гг. СПб.: Европейский Дом, 2000; Доленко Д. В. Политика и территория. Основы политического регионоведения. Саранск: Изд-во Мордовск. ун-та, 2000; Многомерные границы Центральной Азии / Под ред. М. Б. Олкотт и А. Малашенко. М.: Гендальф, 2000; Ratzel F. The territorial growth of states // Scottish Geographical Magazine. 1896. 12. P. 351–361; Holdich T. The use of practical geography illustrated by recent frontier operations // Geographical Journal. 1899. 13 (5). P. 465–480; Bassin M. Imperialism and the nation state in Friedrich Ratzel's Political Geography // Progress in Human Geography. 1987. 11. P. 473—495 и др.


[Закрыть], экономической[687]687
  См., например: Жан К., Савона П. Геоэкономика. Господство экономического пространства. М.: Ad marginem, 1997; Неклесса А. И. Постсовременный мир в новой системе координат // Восток. 1997. № 2; Он же. Конец эпохи Большого Модерна. М.: Ин-т экономических стратегий, 1999; Кочетов Э. Г. Геоэкономика (Освоение мирового экономического пространства). М.: Изд-во БЕК, 1999 и др.


[Закрыть], географической[688]688
  См., например: Семенов-Тян-Шанский П. П. Значение России в колонизационном движении европейских народов // Изв. РГО. 1892. Т. XXVIII. С. 349–369; Семенов-Тян-Шанский В. П. Район и страна. М.; Л.: ГИЗ, 1928; Арманд Д. Л. Происхождение и типы природных границ // Изв. ВГО. 1955. № 3; Арманд А. Д. Теория поля и проблема выделения геосистем // Количественные методы изучения природы. Вопросы географии. Сб. 98. М.: Мысль, 1975; Шувалов В. Е. К понятию географической границы // Третий Всесоюзный симпозиум по теоретическим вопросам географии. Одесса. 1977. Киев, 1977; Хаггет П. География: синтез современных знаний. М.: Прогресс, 1979; Колчев А. Н., Смирнягин Л. В. Экономико-географическое значение административных границ США // Вопросы экономической и политической географии зарубежных стран. Вып. 3. М.: МГУ – ИЛА АН СССР, 1980. С. 318–336; Географические границы. М.: Изд-во МГУ, 1982; Шувалов В. Е. Географическая граница как фактор районообразования // Там же. С. 33–38; Полян П. М. Географические границы и линейные предпосылки формирования опорного каркаса расселения (на примере Кавказского региона) // Там же. С. 80–87; Новиков А. В. К вопросу о соотношении административно-территориального деления и социально-экономического районирования США // Вопросы экономической и политической географии зарубежных стран. Вып. 8. М.: Изд-во МГУ, 1987. С. 169–181; Каганский В. Л. Административно-территориальное деление: логика системы // Известия РАН. Серия геогр. 1993. № 4; Дергачев В. А. География маргинальной комплиментарности // Изв. РГО. 1995. Т. 127. Вып. 3. С. 28–36; Он же. Свободные экономические зоны – путь к открытому обществу: историко-географические подходы // Изв. РАН. Серия географическая. 1995. № 3. С. 117–124; Житин Д. В. Геополитика России: 400 лет назад и сегодня // Изв. РГО. 1994. Т. 126. Вып. 6. С. 31–38; Колосов В. А., Криндач А. Д. Россия и бывшие союзные республики: проблемы нового пограничья (на примере Ростовской области) // Политические исследования. 1994. № 4. С. 37–49; Родоман Б. Б. Территориальные ареалы и сети. Смоленск: Ойкумена, 1999; Туровский Р. Ф. Политическая география. Смоленск: Изд-во СГУ, 1999; Brauwer R. W. Bound-aries and Frontiers in Medieval Muslim Geography // Transactions of the American Philos. Society. 85/6. 1995. P. 1—73; Shaw D. J. B. Southern Frontiers of Muscovy, 1550–1700 // Studies in Russian Historical Geography / Bater J. N., French R. A. (eds.). L., 1983. P. 117–142 и др.


[Закрыть] – это деление в известной мере условно) изучаются также образы границы (границ), появляющиеся и доминирующие на тех или иных территориях в определенные эпохи, в рамках локальных цивилизаций. Подобные образы формируются на базе репрезентируемых так или иначе целевых представлений (социальных групп, политиков, администраторов, ученых и т. д.) о функциях, месте, роли границ в жизни обществ. Образы границ могут рассматриваться как части, компоненты соответствующих менталитетов и/или ментальных пространств[689]689
  См.: Лакофф Дж. Когнитивная семантика // Язык и интеллект. М.: Прогресс, 1996. С. 143–184; Fauconnier G. Espaces mentaux: Aspects de la construction du sens dans les langues naturelles. Paris: Minuit, 1984.


[Закрыть].

Объект исследования здесь – историко-географические образы (ИГО) границ. Как всякий сложный объект, ИГО синтезируют, соединяют качества, присущие их составным элементам, – взятым по отдельности историческим или географическим границам. Это сложный «сплав», максимально учитывающий и использующий динамические особенности пространственного и временного развития. Актуальность изучения ИГО несомненна, поскольку решение многих современных международных и внутригосударственных задач (разрешение межэтнических и межконфессиональных конфликтов, проведение политических границ, выявление социальных и страново-региональных иерархий, строительство крупных экономических объектов и т. д.) непосредственно зависит от процедур идентификации целевых представлений об определенных территориях в широком временном диапазоне.

ИГО границ представляют в структурном отношении особое пространство-время, в котором как временные, так и пространственные параметры прочно слиты в соответствующих знаках, символах, образах. С точки зрения общей классификации географических пространств можно говорить о целом классе пограничных пространств, или пространств-границ. Классические примеры этого ряда – американский фронтир[690]690
  См.: Бурстин Д. Американцы: Национальный опыт. М.: Изд. группа «Прогресс» – «Литера», 1993; Исторический образ Америки. Материалы международной конференции / Под ред. Е. Ф. Язькова и А. С. Маныкина. М.: Ладомир, 1994; Петровская Е. В. Часть света. М.: Ad marginem, 1995; Миронов Б. Н. Указ. соч.; Turner F. J. The Significance of the Frontier in American History // Proceedings of the State Historical Society of Wisconsin. 1894. № 41. P. 79– 112; Billington R. A. The American Frontier // Beyond the Frontier / Bohannan P., Plogg F. (eds.). N. Y., 1967. P. 3—24 и др.


[Закрыть], Украина как страна-граница (Большая граница)[691]691
  См.: Дашкевич Я. Р. Большая граница Украины. (Этнический барьер или этноконтактная зона) // Этноконтактные зоны в Европейской части СССР (география, динамика, методы изучения). М.: Московский филиал Географического общества СССР, 1989. С. 7—21.


[Закрыть], страны – цивилизационные лимитрофы[692]692
  См.: Цымбурский В. Л. Народы между цивилизациями // Он же. Россия – Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 57–89.


[Закрыть], страны – геополитические «буферы» и т. д. В данных случаях многие исторические события в рамках отмеченных территорий воспринимаются через «призму» геоистории, или исторической географии[693]693
  См., например: Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 128–135; Иванов С. А. Восприятие пределов империи: от Рима к Византии // Славяне и их соседи. Вып. 8. Имперская идея в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. М.: Наука, 1998. С. 4—12; Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998; Петрухин В. Я., Раевский Д. С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.


[Закрыть]. Дальнейшее, более «плотное» исследование связано уже с репрезентацией и интерпретацией соответствующих ИГО. ИГО границ (пространств-границ) надо рассматривать как один из наиболее интересных и мощных типов ИГО вообще, ибо здесь наблюдается эффект мультипликации – как образной (скачок в усилении образа за счет «спайки» временных и пространственных маркеров), так и реальной (пространство, рассматриваемое как граница, автоматически приобретает ряд специфических параметров, способствующих более яркому и эффективному восприятию этой территории).

ИГО границы в общем виде обладает особыми типологическими характеристиками. Наиболее важные среди них – это его неустойчивость, «текучесть», связанные как бы с искривлением реального историко-географического пространства. По сути дела, осмысление и/или создание ИГО границы означает эксперимент с пространством, когда оно посредством образной мультипликации быстро «расширяется» – в нем одновременно сосуществуют и различные культурные, политические, социально-экономические, общественные события. Эти события как бы стягиваются в историко-географическую точку, расширяя одновременно пространство самого ИГО границы. Такая концентрация событий (иногда разновременных и разно-пространственных с точки зрения традиционной исторической географии) обеспечивает возможность рассмотрения целых серий ИГО границ, непосредственно фиксирующих динамику и подвижность реальных границ.

Формирование определенных ИГО границ связано со столкновениями, борьбой, взаимодействием различных ИГО – регионов, стран и народов. Поэтому сами ИГО границ могут представлять собой сложный конгломерат разнородных образов, при этом ряд этих образов может переноситься из достаточно отдаленных реально других историко-географических пространств. Здесь происходит сближение и образное взаимодействие достаточно отдаленных в традиционном географическом отношении стран и регионов. Процесс формирования ИГО границ характеризуется в целом как взаимопроникновение, взаимопереплетение, сгусток различных символов, знаков, идей границы, маркирующих историко-географически в конечном счете специфическое образное пространство[694]694
  См., например: Райт Дж. К. Географические представления в эпоху крестовых походов: Исследование средневековой традиции в Западной Европе. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1988; Мельникова Е. А. Древнескандинавские географические сочинения (текст, перевод, комментарий). М.: Наука, 1986; Она же. Образ мира. Географические представления в средневековой Европе. М.: Янус-К, 1998; Плигузов А. И. Текст-кентавр о сибирских самоедах. М.: Ньютонвиль: Археографический Центр, 1993; Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: этно-генетические легенды, догадки, протогипотезы XVI – начала XVIII века. СПб.: «Центр Петербургское востоковедение», 1996 и др.


[Закрыть]. В известном смысле, ИГО границы есть образно-географическая «амальгама», максимально стягивающая наиболее отдаленные друг от друга историко-географические пространства (таков, например, образ северо-американского фронтира, стянувший в итоге огромные историко-географические пространства Южной Америки, Африки, Восточной Европы, Сибири, Кавказа, Центральной Азии, Северного Китая)[695]695
  Cм., например: Рогачев С. В. Модель экстравертности в географии общества: колониальное наследие в территориальной структуре городского расселения Африки // Вопросы экономической и политической географии зарубежных стран. Вып. 13. Проблемы общественной географии. М.: МГУ– ИЛА, 1993. С. 175–194; Американский и сибирский фронтир. Американские исследования в Сибири. Вып. 2. Томск, 1997; Замятина Н. Ю. Сибирь и Дикий Запад: образ территории и его роль в общественной жизни // Восток. 1998. № 6. С. 5—20; Баррет Томас М. Линии неопределенности: северокавказский «фронтир» России // Американская русистика. Вехи историографии. Имперский период. Самара: «Самарский университет», 2000. С. 163–195; Treagold W. Russian Expansion in the Light of the Turner on the American Frontier // Agricultural History. 1952. № 26. P. 147–152; Lamb A. The Sino-Indian and Sino-Russian borders: some comparisons and contrasts // Studies in the social history of China and South-East Asia. Cambridge, 1970. P. 135–152 и др.


[Закрыть].

ИГО границ – это образы, как бы растягивающие реальное историко-географическое пространство и в то же время как бы притягивающие, концентрирующие различные исторические эпохи. Различные переходные явления (политические, культурные, социально-экономические), трудно уловимые в рамках определенных территорий и исторического времени, могут эффективно исследоваться, как сквозь «увеличительное стекло», с помощью ИГО границ. В известном смысле, ИГО границ можно назвать также ментально-географическими границами, «сгущающими» пространственно-временной континуум ключевых ментальных пространств.

Репрезентации ИГО границ связаны как с непосредственным выделением пограничных территорий, самих границ, так и с выявлением особых, специфических пограничных символов и знаков, историко-географически соответствующих определенным границам и пограничным пространствам. Например, такие символы, как прерия, ковбой, индейцы, служат очевидными символами североамериканского фронтира и Дальнего Запада США. Для Сибири XVI–XVIII вв. (воспринимаемой именно как пограничное пространство) вполне очевидными пограничными символами являются казак, землепроходец, тайга, острог, ясак и т. д.[696]696
  См.: Замятина Н. Ю. Указ. соч.


[Закрыть]Репрезентации ИГО политических границ связаны с особой символикой, характеризующей динамику барьерности и контактности этих границ[697]697
  В этом случае важны также и художественные образы, связанные с пересечением или остановкой на границе – см., например: Блок А. А. Wirballen // Собр. соч. в 8 т. Т. 3. М.; Л.: Худ. лит., 1960. С. 404–406; Рейн Е. Ночь на китайской границе // Знамя. 1994. № 4. С. 74–75.


[Закрыть]. Так, барьерность границы может выражаться символикой колючей проволоки и пограничных вышек (например, граница между странами Варшавского договора и Западной Европой в 1950—1980-х гг.), а явная контактность и проницаемость – гражданским документом, гарантирующим свободное перемещение на территории с проницаемыми политическими границами (например, паспорт гражданина одной из стран Шенгенских соглашений).

Интерпретации ИГО границ означают прежде всего исследование их динамики и структурных изменений ментально-географического пространства границ. Изменения контуров реальных границ, их причины и последствия прямо связаны с изменениями их ИГО. Однако в процессе образной интерпретации возникают дополнительные контексты – цивилизационные, культурные[698]698
  См., например: Ланда Р. Г. Взаимодействие цивилизаций на Иберийском полуострове в VIII–XVII вв. (этнические и религиозные аспекты) // Восток. 1997. № 1. С. 16–28; также: Уотт У. М., Какиа П. Мусульманская Испания. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1976.


[Закрыть], региональные – позволяющие более полно и глубоко осмыслить эти изменения. Наиболее важный аспект – это изменения самих символов и знаков границ, их структур[699]699
  См.: Livingstone D. N., Harrison, R. T. The frontier: metaphor, myth and model // Professional Geographer. 1980. № 32. P. 127–132.


[Закрыть]. Эти изменения в какой-то мере могут происходить и вне прямой зависимости от изменений реальных границ, под воздействием косвенных или скрытых факторов. Интерпретации ИГО границ, расширяя контексты рассмотрения, позволяют уловить воздействие этих факторов и обнаружить закономерности автономного функционирования ментально-географических пространств границ. Расширение этих контекстов возможно тремя основными способами.

Первый способ расширения контекстов заключается в использовании достаточно мощного ИГО определенной границы при интерпретации ИГО границ в других цивилизационных регионах. Например, попытки интерпретации южных границ средневековых христианских государств Пиренейского полуострова в ходе Реконкисты, южных и восточных границ России XVI–XIX вв.[700]700
  Замятина Н. Ю. Сибирь и Дикий Запад…; Баррет Томас М. Линии неопределенности: северокавказский «фронтир» России // Американская русистика. Вехи историографии. Имперский период. Самара: Самарский университет, 2000. С. 163–195.


[Закрыть], северной и северо-западной границ Китая в III в. до н. э. – XVIII в. н. э. и других регионов мира (Латинская Америка, Австралия, Африка) как фронтира означают принципиальное расширение исследовательских контекстов и явное увеличение содержательности ментально-географического пространства этих границ. Недостаток этого способа – известное огрубление контуров и «рельефа» получаемого в итоге ментально-географического пространства.

Второй способ расширения контекстов – это представление конкретной границы определенного типа (политической, экономической, культурной) как границы другого типа. Так, политическую границу можно представить как экономическую или цивилизационную, культурную границу как политическую и т. д. При этом происходит практически автоматическое увеличение возможностей интерпретации ИГО границ, поскольку один образно-символический ряд (образ политической границы) «обогащается» другим (например, культурной границы). Естественно, что затем происходит формально-логическое отсечение не применимых в ходе последующей интерпретации привнесенных символов и знаков. Возможный недостаток этого способа – опасность подмены одного ИГО границы другим, полное замещение одного образно-символического ряда другим, не соответствующим первоначальным задачам интерпретации.

Использование третьего способа расширения контекстов предполагает представление ИГО определенной границы как ИГО специфического региона-границы, в рамках которого формируются свой образ жизни, свои территориальные общности, свои образные и знаковые системы. В реальности это могут быть как очень небольшие, так и весьма обширные территории. Например, Приднестровская республика в современной Молдове может быть рассмотрена как ИГО специфического региона-границы, если предполагать ее особым случаем молдавской-украинско-российской политической и культурной границы. Другой пример – гораздо более обширная территория исторического Дикого Поля. Дикое Поле в IX–XVIII вв. – это ИГО цивилизационного и политического региона-границы, сформировавшего целый ряд территориальных общностей и образных систем, прежде всего казачества[701]701
  См. также: Замятин Д. Н. Историко-географические аспекты региональной политики и государственного управления в России // Регионология. 1999. № 1. С. 163–173.


[Закрыть]. Возможный недостаток этого способа – потеря специфики ИГО определенной границы, содержательное «растворение» в исследовании регионального ИГО.

Выделяются две основные стратегии репрезентации ИГО границ – прямая и косвенная.

Прямая стратегия репрезентации связана, в первую очередь, со знаками и символами границы (пограничные столбы, таможня, застава, пограничный кордон, пограничная форма и т. д.), а также с пограничными ритуалами (обмен официальными документами на границе, встреча пограничных пикетов или послов государств-соседей на границе, переход границы)[702]702
  См., например, описание размена дощечек на российско-китайской границе в середине XIX века: Кропоткин П. А. Дневники разных лет. М.: Сов. Россия, 1992. С. 243–244.


[Закрыть]. Сюда также входят, как правило, «исторические воспоминания», апеллирующие к границам прошлого, актуализирующие понятие утраченных (утерянных) территорий[703]703
  См., например: Галенович Ю. М. Россия и Китай в XX веке: Граница. М.: Изограф, 2001.


[Закрыть]. Возможен и обратный случай – подчеркнутая ритуализация новых границ в связи с расширением государственной территории. Нетрудно заметить, что эта стратегия ориентирована прежде всего на ИГО политических границ, для которых визуальные символы и знаки, определенные ритуалы играют большую роль.

Косвенная стратегия репрезентации основана на обостренном, внимательном отношении общества определенной исторической эпохи к проблемам границ и соотношениям границ различных типов (природных, этнических, политических, культурных). Особый интерес представляют обсуждения т. н. «естественных границ» какого-либо государства – например, Франции в XVII в.[704]704
  См.: Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. Первая: Пространство и история. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1994. С. 271–289.


[Закрыть], или Российской Федерации в начале 1990-х гг[705]705
  Cм., например: Ситнянский Г. Естественные границы: какой быть новой России // Общественные науки и современность. 1994. № 6. С. 112– 119.


[Закрыть]. Продажа Российской империей Аляски США[706]706
  См., например: Болховитинов Н. Н. Аляскинский скандал (1867–1868) // Вопросы истории. 1989. № 4. С. 37–54.


[Закрыть], а также быстрое расширение ее территории во второй половине XIX в. (Средняя Азия, Дальний Восток) – примеры важного методологического полигона для использования подобной стратегии[707]707
  См.: Замятин Д. Н. Моделирование геополитических ситуаций (на примере Центральной Азии во второй половине XIX века) // Политические исследования. 1998. № 2. С. 64–77. № 3. С. 133–147.


[Закрыть]. Как правило, косвенная стратегия эффективна в периоды достаточно быстрых изменений государственных территорий в результате войн, продвижений на неосвоенные земли, распада государства, когда общество пытается осознать обоснованность этих изменений, как бы успеть за внешними событиями.

Возможно также комбинирование двух предложенных стратегий репрезентации в зависимости от целей и задач исследования – например, особенности динамики знаков и символов определенных границ в общественном сознании в связи с быстрым расширением или сокращением территории.

Выделяются также две базовые стратегии интерпретации ИГО границ – экстенсивная (или расширяющая) и интенсивная (или уплотняющая).

Экстенсивная стратегия интерпретации направлена на расширение первоначально рассматриваемого ИГО определенной границы. Это расширение может быть и буквальным – увеличивается размер исследуемой территории, на которой происходит формирование ИГО. Но главное здесь – содержательное расширение образа, который как бы захватывает, включает в себя новые образы, увеличивая образно-географическое пространство. Например, проблема фронтира в Новом Свете содержательно расширяется как за счет проблемы освоения новых территорий, так и за счет проблемы столкновения, борьбы, взаимодействия различных культур и цивилизаций Старого и Нового Света[708]708
  Грузински С. Колонизация и война образов в колониальной и современной Мексике // Международный журнал социальных наук. Америка: 1492–1992. Май 1993. № 1. С. 65–85.


[Закрыть]. Особенно важный аспект – это расширение ИГО границы за счет включения в него совершенно других по генезису образов границы – например, границ империи инков, тесно связанных с принципиально иным характером понимания связи пространства и времени в цивилизации инков[709]709
  См.: Авени Э. Империи времени. Календари, часы и культуры. К.: София, 1998. С. 303–331.


[Закрыть].

Интенсивная стратегия интерпретации является, в первую очередь, собирающей и реконструирующей. Многочисленные мелкие факты собираются вокруг определенных историко-географических точек, как бы фиксирующих первоначальный ИГО границы. Далее начинается приближение, «подгонка» (естественно, образная) собранных фактов, уплотняющая сам образ. Так, ИГО Монголии (политико-географического «буфера» между Россией и Китаем в конце XIX – начале XX вв.[710]710
  См.: Белов Е. А. Россия и Китай в начале XX века. Русско-китайские противоречия в 1911–1915 гг. М.: Ин-т востоковедения РАН, 1997; Он же. Россия и Монголия (1911–1919 гг.). М.: Ин-т востоковедения РАН, 1999.


[Закрыть]) может быть хорошо уплотнен за счет подключения интересных данных о состоянии русско-монгольской торговли в этот период, основных торговых пунктах и факториях, а также о маршрутах, собранной информации и характере описаний наиболее известных русских путешественников в Центральную Азию, касающихся самой Монголии.

Так же как и в случае стратегий репрезентации, возможно совместное использование (в различных пропорциях) обеих стратегий интерпретации – в зависимости от постановки целей и задач исследования. Рассмотрим теперь более подробно конкретные стратегии репрезентации и интерпретации ИГО границ – на примере Центральной Азии во второй половине XIX в. Эта территория в указанную эпоху отличалась быстрыми изменениями государственных границ; в то же время она характеризовалась интенсивными столкновениями и взаимодействиями совершенно различных образов границ.

Геополитическая ситуация в Центральной Азии в исследуемый период характеризовалась интенсивным формированием новых и, по существу, впервые здесь возникающих в европейском, западном понимании, геополитических границ. Геополитическая граница – процесс самоопределения различных взаимодействующих или пересекающихся геополитических пространств; в Центральной Азии формирование новых геополитических границ определило основные контуры, рельеф самой геополитической ситуации.

Образ мертвой полосы. В геополитическом смысле узловым районом, своеобразным heartland Центральной Азии к середине XIX в. был Афганистан и, возможно, прилегающие к нему с севера территории Туркмении и Бухарского эмирата. Геополитическая картина мира была здесь вывернута наизнанку по отношению ко все расширявшимся сферам геополитического влияния Великобритании и России: Индия и Средняя Азия являлись, по сути, геополитической периферией, придатком Афганистана.

«Азия в этой своей мертвой полосе между Туркестаном и Индией чужда всяких аффектаций. От каспийских солончаков и до Хайберского перевала, за которым начинается таинственная Индия, она покоится от века недвижимая, голубея и блистая рядами нагих хребтов. Их одевает тишина, пространство, излучение времени», – пишет Л. Рейснер в книге своих путевых очерков «Афганистан» (1925)[711]711
  Рейснер Л. Афганистан. М.; Л., 1925. С. 87.


[Закрыть]. Образ мертвой полосы наиболее точно отражает известную геокультурную, цивилизационную и геополитическую статику, статичность этой территории, как бы предназначенной в качестве буферной зоны между различными культурными мирами.

Но здесь сталкивались, собственно, не Запад и Восток, а Запад и полуЗапад, Европа и полу-Европа, пытаясь договориться по-европейски, поверх азиатских тысячелетних культурных и цивилизационных линий. Это понимали уже современники: политики, военные, дипломаты. Еще до афганского разграничения России и Великобритании генерал М. Д. Скобелев указал на появление общей геополитической границы России и Англии в Азии, четко определяя место Афганистана в английской геополитической сфере влияния: «Хотя Индию отделяет от средне-азиатских владений России Афганистан, но это так кажется; на самом же деле, в смысле стратегическом, границы России и Англии в Азии уже сошлись»[712]712
  Посмертные бумаги М. Д. Скобелева. III. Туркестан и английская Индия (1876) // Исторический вестник. 1882. № 11. С. 285.


[Закрыть].

Значение и значимость завоевания Россией Средней Азии определялись не только и не столько ценностью этих территорий для метрополии, сколько положением их во вновь формирующемся геополитическом пространстве Центральной Азии. «Приобретение Туркестанского края вышло для России делом совершенно случайным и, как неоднократно заявляли наши государственные люди, скорее бременем ложилось на Россию, чем приносило пользу. (…) До сих пор Туркестан даже не колония и по характеру своего завоевания, и по характеру своего занятия нами, он не может быть назван ничем иным, как операционною базою; предмет же действий указан Провидением»[713]713
  Там же. С. 293.


[Закрыть]. Туркестан был проглочен Россией незаметно; ее настоящей, естественной колонией представлялась Индия.

Геополитическая незамеченность, непродуманность Туркестана в российском геополитическом пространстве, его слабая демаркированность в нем и невыразительная рельефность ведут к тому, что он рассматривается только как геополитический коридор в Индию. Это, однако, и факт постепенной внутренней дифференциации российского геополитического пространства, российской сферы влияния; появления территорий с новыми геополитическими функциями. Структурирование вновь возникающего геополитического пространства Центральной Азии в его русской проекции, зачастую подсознательной или неосознанной, означает его быструю иерархизацию: Туркестан – геополитическая зона низшего порядка, Индия – стратегическая геополитическая цель высшего порядка, промежуточная территория среднего уровня – Афганистан. Но это также, по-существу, может быть и дополнительным признаком того, что в культурном, цивилизационном отношении Россия была отброшена уже в тот момент, когда она так легко внешне ее завоевала; почти одновременно этнокультурными сообществами Средней Азии была выработана защитная цивилизационная пленка, «эпидерма», отделившая и в то же время позволившая сосуществовать столь различным культурам.

Типы геополитических границ в Средней Азии во второй половине XIX в. Различные геополитические среды определяют специфику вновь формирующихся геополитических и государственных границ. В контексте рассматриваемого примера можно говорить условно о двух типах геополитических границ – 1) европейском, западном и 2) азиатском, восточном или центрально-азиатском.

Еще в середине XIX в., рассматривая границы России и Хивинского ханства, русский географ и путешественник Н. А. Северцов выделял два рода границ в Средней Азии: «…постоянные границы оседлого населения, и подвижные, беспрестанно изменяющиеся – границы кочевых племен, платящих хану кибиточный сбор»[714]714
  Северцов Н. А. Записка о действительной границе Русских и Хивинских владений в Сыр-Дарьинском крае // Изв. Туркестанского Отдела ИРГО. Т. XI. Вып. I. Ташкент, 1915. С. XV.


[Закрыть], тесно связанные с хозяйственными занятиями населения. Постоянные границы – это, по-сути, внутренние границы более или менее постоянных ядер среднеазиатских государственных образований, примерно идентичных крупным земледельческим оазисам. Кочевая периферия этих в европейском понимании полугосударств определяла неустойчивый, колеблющийся характер внешних границ, когда кочевые племена в зависимости от конкретных обстоятельств переходили в подданство того или иного среднеазиатского владетеля. Северцов отмечает подвижный характер границ Кокандского ханства с дикокаменными киргизами и Хивинского ханства с туркменами, заключая далее: «Иначе и не может быть при полнейшем отсутствии международного права в Средней Азии»[715]715
  Там же. С. XVI.


[Закрыть]. В типологическом отношении подвижные границы Северцова можно приравнять просто к пограничьям, или же представить их как своеобразные фронтиры оседлого населения, правда, весьма статичные и расплывчатые, в отличие от классического фронтира Северной Америки.

Граница России со среднеазиатскими государствами и кочевыми племенами представляла собой пересечение совершенно различных геополитических сред, причем в классическом европейском или западном понимании границы попросту не было, не существовало. Территория Средней Азии второй половины XIX в. – это очень неустойчивая, жидкая, текучая геополитическая среда, которая едва-едва стала приобретать какие-то качественные чисто европейские характеристики прежде всего с вторжением русских войск. В этой ситуации потенциальные структуры возможных военных действий, военной стратегии и тактики в определенной степени могут выступать как индикатор наиболее тонких, прецизионных свойств и качеств исследуемой геополитической среды.

Доклад русского свитского генерала Борха Главному штабу сразу после завоевания Ахал-Текинского оазиса в Туркмении (1881) ясно показывает волновой характер геополитической среды Закаспийской области. Борх отмечает следующие узловые моменты военной стратегии и тактики в условиях Средней Азии: 1) важность любой одержанной военной победы; 2) действовать и бить противника лучше в поле, на открытой местности; 3) сделать главный упор на военный порядок и дисциплину в условиях численного превосходства противника[716]716
  Доклад генерал-майора Борха Главному штабу от 22 декабря 1881 года о предстоящих задачах по окончательному присоединению Средней Азии к России в связи с присоединением Ахал-Текинского оазиса и принципах управления населением // Россия и Туркмения. К вхождению Туркмении в состав России. I. Ашхабад, 1946. С. 194.


[Закрыть]. Эта среда крайне анизотропна, проницаема в любых направлениях, даже аморфна; характеризуется размытостью коммуникаций (слабое значение крепостей, важность высокой подвижности войск, необходимость их концентрации в крупные группировки и опасность их рассредоточения)[717]717
  Там же.


[Закрыть]; в целом все гео– или топографическое пространство выступает здесь потенциально коммуникативным.

Структурирование геополитического пространства Центральной Азии во второй половине XIX в. Структурирование геополитического пространства прямо связано с выделением и демаркацией его внутренних и внешних границ, при этом вновь присоединенная территория – в нашем случае Средняя Азия, завоеванная русскими войсками, – выступает первоначально как его условная модель или макет, приобретая впоследствии вполне зримые черты и признаки реального, настоящего, функционирующего геополитического пространства.

Первоначальное выделение внутренних границ во многом имеет инерционный характер, наследуя старым политическим и культурным рубежам. Борх отмечает необходимость разделения Средней Азии (по его проекту – Среднеазиатского наместничества) на три генерал-губернаторства, границы которых очевидно коррелируют с границами Бухарского эмирата, Хивинского ханства и Туркмении[718]718
  Там же. С. 194–195.


[Закрыть]. Генерал Куропаткин в своем докладе Главному штабу в 1887 г. уже в значительной степени преодолевает и осваивает эту инерцию, учитывая при проведении среднеазиатских границ факторы преимущественно геополитические и геокультурные. В геополитическом отношении территория Средней Азии, по Куропаткину, достаточно четко делится на Туркестанский край и Закаспийскую область, при этом определяется и геополитическая специализация этих районов. Если Туркестанский край ориентирован главным образом как бы вовнутрь, на внутреннее геополитическое освоение территории Бухарского эмирата и Хивинского ханства, то Закаспийская область имеет четко выраженный внешний геополитический вектор в сторону Персии (Ирана) и Афганистана; этим и должны определяться ее административные границы[719]719
  Доклад генерала Куропаткина в Главный штаб от 15.I.1887 г. // Россия и Туркмения… С. 302.


[Закрыть]. Куропаткин фиксирует известное расхождение старых политических и этнографических границ в Средней Азии, предполагая устранить его в новом административном делении; этим фактически в среднеазиатское геополитическое и геокультурное пространство вносятся признаки, характерные черты, принципы членения европейских геополитических пространств Нового времени, во многом ориентированных на сближение, тождество этнографических, национальных и политических границ[720]720
  Там же. С. 302–303.


[Закрыть].

Геополитическое пространство, его структура находятся в прямой, непосредственной связи с геокультурным и геоэкономическим пространством; проведение геополитических границ, структурирование геополитического пространства явным образом обнажает, демонстрирует эту связь. Столкновение собственно европейских и еще практически слабо проявленных в европейской или русской проекции среднеазиатских принципов членения, структурирования геополитического пространства выявилось при определении значения крупных рек как возможных политических границ. В условиях Средней Азии, сильнейшей мозаичности геокультурного пространства и наглядной поляризации геоэкономического пространства реки – Сыр-Дарья, Аму-Дарья, Зеравшан, Или, Теджен, Мургаб – по сути, мощные хозяйственно-географические и культурно-географические стержни или ядра больших территорий; но тем самым они не могут быть реальными внутренними геополитическими рубежами. Это соотношение было нарушено одновременным давлением на традиционное центральноазиатское геополитическое пространство с севера и с юга в течение XIX в. Российской и Британской империй; компрессия и частично даже уничтожение традиционного геополитического пространства привела к новому, как бы полуевропейскому или европейскому геополитическому структурированию территории, выявлению нового геополитического рельефа, в котором крупные реки – естественная привязка для возможных политических границ. Эта геополитическая коллизия была замечена и описана Куропаткиным, естественно, в традиционных для его времени терминах[721]721
  Там же. С. 300–301.


[Закрыть].

Переструктурирование геополитического пространства ведет, как правило, к своеобразному геоэкономическому переделу. Так, Куропаткин предвидел экономическую экспансию собственно Туркестана в Закаспийскую область, на левый берег Аму-Дарьи: «С замирением Туркменских степей на левый берег Аму-Дарьи явится наплыв из бухарских владений трудолюбивых и искусных землевладельцев, которые оживят некогда цветущие местности без нежелательных затрат на то денежных средств и сил русского населения и этим еще более свяжут полосу левого берега р. Аму-Дарьи с Туркестаном»[722]722
  Там же. С. 301.


[Закрыть]. В свою очередь, модифицированное геоэкономическое пространство во многом определяет структуру нового геополитического пространства; в данном случае оно подчеркивает очевидно асимметричную биполярную структуру среднеазиатского геополитического пространства 1880-х гг. – Закаспийская область выступает здесь как своеобразный геополитический довесок, нарост, периферия, в противоположность Туркестанскому краю как ядру геополитического пространства.

Проблема структурирования геополитических пространств связана, по-существу, с проблемой их выделения, выявления или образования, т. е. – генезиса. Генезис среднеазиатского геополитического пространства в исследуемый период связан с продвижением навстречу друг другу России и Великобритании. При этом обе державы долгое время не могли точно определить, по каким, условно говоря, геополитическим правилам, им играть. Традиционный для западноевропейских держав азиатский геополитический имидж, образ России как постоянно нарушающей международные договоры, трансформируется в условиях Средней Азии в европейский; здесь Великобритания ведет переговоры с Россией, уже как бы с чисто европейской державой, соблюдающей все европейские геополитические правила игры на фоне неверного, малоизученного и ненадежного центральноазиатского геополитического субстрата. Происходит скачок России из одной геополитической системы координат в другую; Россия как Азия в Европе становится Европой в Азии; в данном случае геополитическая динамика прежде всего – это динамика геополитических или политико-географических образов.

Власть традиционного политико-географического образа России в Европе и его трансформация в условиях Центральной Азии получили отражение в интересных заметках английского офицера Риджвея, участвовавшего в афганском разграничении России и Великобритании. Проведение северной афганской границы на местности стало по-существу наложением европейской политической географии на локальный геополитический центральноазиатский контекст, сжатием геополитического пространства до выявления собственно политико-географического рельефа, который и мог быть в этом случае только или исключительно европейским. Выразителен в этой связи пассаж чистого практика Риджвея, вынужденного манипулировать политико-географическими образами и бороться с родными ему же азиатскими ипостасями образа России: «Теперь я обращусь ко второму возражению, по которому «граница обозначенная столбами, водруженными в песок, есть картонная граница. Как может она удержать русских?» (…) Сущность здесь не в способах разграничения, а в том обещании, подтвержденном царским словом русского Императора, по которому граница будет уважаться. Существует, я это знаю, народное мнение, …что Россия добровольно заключает договоры, чтобы затем иметь удовольствие нарушить их. …что касается ее движения в Средней Азии к Афганистану, я могу утверждать, что в этом случае она вне этого прискорбного обвинения. Движение ее было действительно неизбежно, до тех пор, пока она не столкнулась с другою сильною державою»[723]723
  Новая афганская граница капитана Риджвея // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. XXIX. СПб., 1888. С. 100–101.


[Закрыть].

Структурирование геополитического пространства принципиально меняет отношение к территории, региону и его границам. Определение северной афганской границы в 1870-1880-х гг., границы сфер влияния двух крупнейших держав в Центральной Азии было, по существу, процессом создания, имплантации европейской границы на азиатской территории, фактически как бы на голом месте. Условно выделим здесь два образа границ – европейский и азиатский. Азиатская граница – по сути, следствие европейской, проекция идеального образа европейской границы на как бы дикую, политическую tabula rasa или wilderness Центральной Азии, поскольку в условном азиатском геополитическом сознании этих границ просто нет, образ границы совершенно иной, и это происходит даже и прежде всего на уровне языка – слово «граница» на русском или английском языках в его полном традиционном смысловом объеме, видимо, непереводимо на туркменский, узбекский, хазарейский или пушту. Создание настоящей европейской границы становилось ключевым вопросом обустройства нового или новых геополитических пространств: «Вопрос заключался не в сохранении нами неприкосновенности территории эмира (афганского – Д. З.) (эта ответственность была уже взята), но правительству ее величества предстояло разрешить вопрос, берется ли эта ответственность за Афганистан, граница которого неизвестна и спорна, или за Афганистан, граница коего определена и принята Россиею в силу формального международного обязательства»[724]724
  Там же. С. 98.


[Закрыть]. Афганское разграничение, очевидно, было одним из первых прецедентов или примеров целенаправленного структурирования локальных или региональных геополитических пространств в глобальном контексте, новая локальная геополитическая граница уже изначально, как бы по праву рождения вовлечена или существует в глобальном, более широком геополитическом пространстве. Афганская граница – классический пример ярко, наглядно анаморфированного геополитического пространства; важный элемент, вплоть до настоящего времени, прежде всего европейского, а сейчас и трансатлантического и транстихоокеанского геополитических пространств. «Но, будут утверждать, – такое проведение границы дает возможность России объявить нам во всякую минуту войну. Согласен. Но с другой стороны надо заметить, что Россия не нарушит границы, пока она не будет готова к войне и, очевидно, не в одной только Средней Азии, но и во всех частях света. (…) если по другим каким-либо причинам вспыхнет война, весьма вероятно, что тогда Россия перейдет афганскую границу, если в этом движении будет видеть удобную диверсию и военные успехи. Другими словами, война в Европе может быть причиною нарушения афганской границы, но не наоборот»[725]725
  Там же. С. 98–99.


[Закрыть]. В более широком контексте детальную связь циклов европейской и азиатской геополитической активности России выявил В. Л. Цымбурский[726]726
  См.: Цымбурский В. Л. Остров Россия (перспективы российской геополитики) // Политические исследования. 1993. № 5.


[Закрыть], при этом все наиболее важные составляющие геополитических действий России в Азии и на Востоке выступают прежде всего как динамические элементы европейского геополитического пространства.