Текст книги "Культура и пространство. Моделирование географических образов"

Он учитывает содержательное происхождение либо образа в целом, либо его отдельных элементов. Содержательное происхождение ГО во многом обусловливает его форму, а, следовательно, и дальнейшие способы репрезентации и интерпретации. Как правило, практически любой ГО в содержательном отношении гетерогенен. Это значит, что в его составе есть как чисто географические, так и пара-, и негеографические элементы (знаки, символы). Так, образно-географический анализ стихотворения А. Блока «Скифы» показывает, что парагеографический (геоисториософский) символ скифов притягивает к себе как географические, так и негеографические символы и архетипы. В то же время практически любой географический знак, символ и архетип, входящий в определенный ГО, может иметь историко-культурные, политические, историософские, экономические и другие значения (коннотации).

Закономерности формирования географических образов в поэтических произведениях (на примере стихотворения А. Блока «Скифы»). Роль ГО в поэтическом произведении. Географические названия, понятия, термины встречаются в поэтических произведениях довольно часто, при этом их роль может быть различной: они могут нести декоративную функцию (функцию украшения), быть вплетены строго в смысловую или сюжетную ткань стихотворения; участвовать в создании, формировании основных образов поэтического произведения[417]417
  См.: Пас О. Освящение мига. СПб.: Симпозиум, 2000. С. 338–340.


[Закрыть]. В чистом виде эти три роли (функции) географических названий встречаются редко; чаще географическое название (термин, понятие) выполняет их все в тех или иных пропорциях.

ГО в поэтическом произведении может формироваться как неявно, в «подпочве» различных исторических и культурологических образов и понятий, так и самостоятельно, открыто – на базе одного или более географических понятий, пересекающихся и взаимодействующих между собой и со смежными историческими и культурологическими понятиями. Структура неординарного, глубокого поэтического текста создает возможности для формирования множества географических и парагеографических образов, соединяющихся в динамичную, иерархическую образно-географическую картину стихотворения, определенного поэтического мира.

Образно-географический анализ стихотворения А. Блока «Скифы». Стихотворение А. Блока «Скифы», написанное на переломе, разрыве исторических эпох, – удобный полигон для исследования закономерностей формирования ГО в поэтических произведениях. Для него характерны обилие историко-культурных параллелей и образов, создающих поле, фон, катализирующие, ускоряющие рождение и развитие целостной образно-географической картины стихотворения.

Ядро, центр этой образно-географической картины – образ скифов (Скифы), который, будучи парагеографическим и, даже, скорее, историко-культурологическим, способствует концентрации, конденсации различных и разнородных образов, претерпевая при этом последовательно ряд метаморфоз, трансформаций и образуя динамическую ось картины. Анализ текста стихотворения позволяет выделить 11 подобных «метаморфоз», в которых образ Скифы меняет внешние оболочки (упаковки) (рис. 28). Эти упаковки достаточно разнородны и включают в себя географические (Восток, Россия, Париж), историко-этнологические (монголы, гунны), историко-культурологические (Сфинкс, варвары) понятия (образы). Меняя эти оболочки, Скифы «выбрасывают», выталкивают в окружающее их пространство картины (поэтико-географическое пространство) уже практически сформированные, самостоятельные географические и парагеографические образы, приобретающие при этом особенную, «скифскую» окраску.

Образы, составляющие последовательно сменяющиеся оболочки ядерного образа Скифы, можно разделить на два типа (класса): 1) образы тождественные, синонимические образу Скифы, – это Азиаты, Россия, Восток, Сфинкс, Урал, Варвары, и 2) образы пересекающиеся, взаимодействующие с образом Скифы, но не тождественные ему – это Монголы, Европа, Германия, Галлия, Париж, Венеция, Кельн, Азия, Гунны. Таким образом, динамическую поэтико-географическую картину стихотворения составляют центральный парагеографический образ Скифы, 11 его основных «упаковок» (оболочек); 15 тождественных центральному образу или пересекающихся с ним образов, формирующих структуру, ткань поэтико-географического пространства.

Рис. 28. «Метаморфозы» образа Скифы

Поэтико-географическое пространство «Скифов» организовано иерархически; 1-й иерархический уровень – образ Скифы, от этого ядерного образа идут связи к образам 2-го и 3-го уровней (рис. 29). Систему взаимосвязанных образов стихотворения можно представить как семантическую сеть, в которой четко выделяется «западный», европейский фланг, включающий образы, содержательно объединенные понятием Европы; и «восточный» фланг, составляющий большую, доминирующую часть или регион поэтико-географического пространства. Сюда отнесен сам образ Скифы и ряд образов, объединяемых общим образом Востока. Сложность, разветвленность поэтико-географического пространства характеризует мощь, силу центрального образа.

Анализ поэтико-географического пространства исследуемого стихотворения позволяет определить, выделить его наиболее важные внутренние взаимосвязи и структуры – это: 1) связь Скифы – Монголы, сильнейшим образом расширяющая и фактические формирующая границы поэтико-географического пространства стихотворения (хотя собственно исторические сведения о скифах и монголах позволяют сближать их только на основе сходных кочевых типов хозяйства и географического положения на разных концах Великой евразийской степи) и 2) ключевая, узловая структура Европа – Скифы – Азия, на которой «держится» каркас, структура всей системы ГО стихотворения. Эту узловую структуру можно представить как дихотомию (рис. 30), в которой образ Скифы расчленяется, разделяется поэтической логикой стихотворения на образы Европа и Азия.

Рис. 29. Структура поэтико-географического пространства «Скифов»

Представленная образно-географическая картина поэтического мира «Скифов» составляет лишь верхний видимый «слой» образов, прикрывающий ряд ГО (или историко-географических образов – ИГО), находящихся как бы в почве, глубинном слое поэтико-географического пространства. Здесь можно выделить образы, прямо, непосредственно связанные с верхним «слоем» – например, образы Португалии и Италии, расширяющие, продолжающие образы Лиссабона и Мессины; и слой более незаметный, выявляемый опосредованно, путем реконструкции, «археологических раскопок» – так, образ Галлии привязан к более фундаментальным, архетипическим образам Рима и греко-римской цивилизации; образ варваров опять приводит к Риму и Греции; Сфинкс – к Древнему Египту, Монголы – к Тюркам и Китаю. Детальный поиск подобных глубинных образов может привести к увеличению размеров поэтико-географического пространства, усложнению его организации, иерархии и стратификации.

Рис. 30. Узловая структура поэтико-географического пространства «Скифов»

В итоге поэтико-географическое пространство «Скифов» обладает очевидной способностью к расширению, экспансии; к включению в свой состав новых географических и парагеографических образов, обнаруживаемых в его глубинных слоях и усложняющих образно-географическую картину стихотворения. При этом оно наращивает определенную автономию, самостоятельность по отношению к другим внутренним параметрам (качествам) самого поэтического произведения (историко-литературное и историко-культурное значение, художественные качества, поэтическая и литературная значимость, сложность и т. д.). Наличие крупного, устойчивого ядерного географического или парагеографического образа (в данном случае – Скифы) – важное условие формирования развитого, разнообразного (также и в буквальном смысле – разнообразного) поэтико-географического пространства.

В целом генетическая классификация на содержательных основаниях (содержательно-генетическая) включает следующие классы ГО:

1) образы, в которых как в центре, так и на периферии доминируют географические знаки, символы и архетипы. Как правило, такие образы встречаются очень редко; они характерны для слабо освоенных территорий[418]418
  Мельникова Е. А. Образ мира. Географические представления в средневековой Европе. Москва: Янус-К, 1998; Леви-Строс К. Печальные тропики. Львов: Инициатива; М.: АСТ, 1999; Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000.


[Закрыть] – например, образ Амазонии или образ Антарктики; при этом в них преобладают физико-географические и этногеографические составляющие.

2) Образы, в которых в качестве центра (ядра) выступает парагеографический символ (историософский, историко-культурный, политический и т. д.), притягивающий к себе географические, парагеографические и негеографические знаки и символы[419]419
  Шубарт В. Европа и душа Востока. М.: Эксмо, 2003.


[Закрыть]. Таковы, например, глобальные образы Запада и Востока, скифов, китайской цивилизации и т. д.

3) Образы, в которых в качестве центра (ядра) выступает географический знак или символ, притягивающий к себе все возможные – географические, парагеографические и негеографические знаки и символы. Таковыми часто являются образы стран и городов – например, образы Франции[420]420
  Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М.: Винок. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999.


[Закрыть], Японии[421]421
  Мещеряков А. Н. Книга японских символов. Книга японских обыкновений. М.: Наталис, 2004.


[Закрыть], образ Рима[422]422
  Синицына Н. В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской среневековой концепции. (XV–XVI вв.). М.: Индрик, 1998; Кара-Мурза А. А. Знаменитые русские о Риме. М.: Независимая газета, 2001.


[Закрыть].

Содержательно-генетическая классификация ГО может использоваться при первичном структурном анализе какого-либо ГО. В процессе исследования специализированных ГО возможно использование других, более частных генетических классификаций[423]423
  Замятин Д. Н. Политико-географические образы и геополитические картины мира (Представление географических знаний в моделях политического мышления) // Политические исследования. 1998. № 6. С. 80–92; Он же. Экономико-географические образы Центра и регионов // Российские регионы и центр: взаимодействие в экономическом пространстве. М.: ИГ РАН, 2000. С. 92–98; Он же. Географические образы в культуре: методологические основы изучения // Культурная география. М.: Российский НИИ культурного и природного наследия, 2001. С. 127–143; Он же. Стратегии интерпретации историко-географических образов России // Мир России. 2002. № 2. С. 105–139 и др.


[Закрыть]. Покажем это кратко на примере политико-географических образов.

Генетическая классификация политико-географических образов. В рамках этой классификации политико-географические образы (далее – ПГО) делятся на эндогенные, экзогенные и смешанные. Данные классы ПГО служат основой для возникновения самостоятельного политико-географического пространства. В формировании экзогенных ПГО решающее участие принимают внешние факторы, при формировании эндогенных ПГО доминируют внутренние факторы, участвующие в этом процессе. Смешанные, или гибридные ПГО, в свою очередь, развиваются под влиянием как внешних, так и внутренних факторов. Приведем примеры.

Древняя Русь. В формировании политико-географического пространства Древней Руси преобладали экзогенные ПГО, прежде всего ПГО Скандинавии, Швеции, Дании, Балтики, а также Византии. Для описания этого процесса Д. С. Лихачевым был предложен образ Скандовизантии[424]424
  Лихачев Д. С. Два типа границ между культурами // Русская литература. 1995. № 3. С. 4–6.


[Закрыть]. Древняя Русь была окраиной Византийского культурного и политического круга[425]425
  Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998.


[Закрыть], и в то же время она размещалась на оси север– юг, соединявшей Балтику с Черным морем и Балканами. Здесь наблюдается падение плотности ПГО к центру самого политико-географического пространства, которое они представляют. Это своего рода инверсия ПГО: в центре – образная пустота, тогда как наибольшая политико-географическая образная плотность – на реальной географической периферии. Характерно, что завоевание Киева было совершенно с окраины древнерусского политико-географического пространства – из Новгорода, чей образ продолжал соперничать с образом Киева. Достаточно успешная борьба с Киевом велась из Тмутаракани в период правления киевского князя Ярослава Мудрого (см. рис. 31).

Рис. 31. Образная политико-географическая карта Древней Руси (генерализованный вариант)

Эндогенные ПГО в чистом виде встречаются достаточно редко. Речь здесь идет скорее о явлении доминирования данных образов. При этом надо говорить об аутентичности самих формируемых политико-географических представлений, о направленности формируемого ПГО на самое себя. Характерный пример – Древний Рим. В эпоху расцвета Римской империи образ самого Рима, несомненно, развивался как преимущественно эндогенный, притягивавший к себе ПГО различных зависимых от него государственных образований на Востоке, в Малой Азии Причерноморье и Закавказье[426]426
  См., например: Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство: государство греков и варваров в Причерноморье. М.: Наука, 1996.


[Закрыть]. Фактически образ Рима продуцировал образы различных буферных зон и далее как бы выбрасывал их вовне, расширяя тем самым свое образное политико-географическое пространство (см. рис. 32). Следовательно, мощный эндогенный ПГО на определенной стадии своего развития является катализатором создания экзогенных образов, наращивающих свое участие в формировании конкретного политико-географического пространства. Подобные процессы были характерны для античного политико-географического пространства в целом. Политическое пространство классического полиса и империи как его логичного порождения всячески способствовали порождению и взаимодействию различного рода лимесов, буферных и фронтирных зон[427]427
  См. также: Ильин М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М.: Российская политическая энциклопедия (РОС-ПЭН), 1997; Цымбурский В. Л. Россия – Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М.: Эдиториал УРСС, 2000; Замятин Д. Н. Географические образы мирового развития // Общественные науки и современность. 2001. № 1.


[Закрыть].

Рис. 32. Образная политико-географическая карта Римской империи (обобщенный вариант)

Смешанные, или гибридные ПГО. Чаще всего эти ПГО неустойчивы, неравновесны, быстро трансформируются, что способствует появлению их различных модификаций. Здесь надо говорить даже о различных вариантах эволюции исходных ПГО, а также о точках бифуркации в их развитии. Важный пример – ПГО современной России. Данный образ, конечно, смешанный и очень неустойчивый, способствующий вхождению России в различные политико-географические пространства и образно-географические системы – такие, как Европа, Восточная Европа, Ближний и Средний Восток, Центральная Азия и Дальний Восток. Развитие смешанного ПГО напоминает качание на качелях и часто ведет к неточностям в политической и политико-географической самоидентификации рассматриваемого государства или политического союза. Главная сложность здесь – определение образной дистанции, позволяющей сформировать и закрепить сам ПГО.

Можно говорить об идее универсального, ключевого географического образа той или иной страны, региона, местности. Такой образ представляет собой устойчивое сочетание знаков и символов, характеризующее территорию с архетипической или стереотипной точки зрения. Ясно, что он может эволюционировать, а в сложные исторические периоды и эпохи резко изменяться. Идея подобного образа не отменяет многочисленных возможных репрезентаций и интерпретаций сопутствующих ему дополнительных образов, образно-географических структур и систем в целом. Однако сам образно-географический анализ должен быть ориентирован, в первую очередь, на выделение и описание именно ключевых ГО территорий[428]428
  Замятин Д. Н. Образ страны: структура и динамика // Общественные науки и современность. 2000. № 1. С. 107–115; Он же. Основы моделирования географических образов: введение в проблему // Интеллектуальные и информационные ресурсы и структуры для регионального развития / Под ред. Ю. Г. Липеца. М.: ИГ РАН, 2002. С. 117–123.


[Закрыть].

В первом приближении можно построить следующую простую генетическую типологию географических образов, основанную на двух бинарных оппозициях: образ по происхождению – 1) географический/негеографический и 2) внешний («далекий»)/внутренний («близкий»). Сочетания этих двух признаков образуют теоретически четыре возможных генетических типа географических образов – в виде «квадрата», разделенного в свою очередь на четыре равных квадрата – из которых три типа являются реально существующими. Примеры 1-го типа (географическое происхождение, привлечение внешних аналогий): Финляндия – «Япония Европы»; Япония – «Англия Азии»; Петербург – «Северная Пальмира» или «Северная Венеция».

Особое значение имеет привлечение образов извне географии для характеристики географических объектов. Наиболее часто и естественно употребляются «телесные» образы, когда страна, регион, государство или другие географические объекты уподобляются человеческому телу или какой-то его части. «Физиолого-анатомический» метафорический подход стал неотъемлемой частью геополитики; значительная часть топонимов формируется при помощи такого подхода[429]429
  Никонов В. А. Введение в топонимику. М.: Наука, 1965.


[Закрыть]. Классический пример преображения такого подхода к созданию географических образов в поэтическом творчестве – стихотворение Максимилиана Волошина «Европа». «Телесные» географические образы можно отнести ко 2-му типу, когда географический по происхождению ядерный образ (например, Европа Волошина) получает внутреннюю естественную («близкую» ему) оболочку или упаковку.

Наконец, в 3-й тип входят географические образы, которые по своему происхождению не являются чисто географическими (например, образ скифов в одноименном стихотворении Александра Блока), а их упаковки могут состоять из различных близких им ассоциативно историко-культурологи-ческих образов, расширяющих само поле формирования географических образов.

3.2. Содержательная классификация географических образов Вторая классификация ГО – содержательная

Она основана на понятии специализации, или идентификации образа. ГО идентифицируются по их принадлежности к какой-либо сфере человеческой деятельности, имеющей пространственные выражения. Выделяются следующие классы ГО:

Культурно-географические образы (КГО), отражающие специфику развития культурно-географических пространств – например, КГО Санкт-Петербурга. В структуре КГО преобладают знаки и символы, имеющие преимущественно культурную или цивилизационную содержательную нагрузку. КГО можно рассматривать как класс первого иерархического уровня, наиболее важного с методологической точки зрения; остальные классы составляют второй, более низкий иерархический уровень. Ряд закономерностей развития культурно-географических образов автоматически может быть перенесен на остальные классы географических образов. При этом наиболее удобно использовать, как минимум, два рода определений культурно-географических образов – широкое, или «мягкое» (soft), и узкое, или «жесткое» (hard).

Процессы репрезентации и интерпретации должны трактоваться в контексте исследования КГО максимально конкретно и быть соотнесены между собой, хотя это соотношение не должно быть жестким, или чем-то постоянным. Важно отметить, что репрезентация в определенном смысле «первична», а интерпретация «вторична», хотя они могут сосуществовать во времени и в пространстве, т. е. быть синхронными, одновременными, и «синхоросными», однопространственными, симультанными.

«Мягкое» определение КГО: КГО есть максимальная визуализация и вербализация культуры, и в то же время это целенаправленная, максимально визуализированная и вербализированная географизированность пространства. Пространство выступает здесь как средство репрезентации и интерпретации самой культуры[430]430
  Флоренский П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях // Он же. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. М.: Мысль, 2000. С. 81—259; см. также: Пелипенко А. А., Яковенко И. Г. Культура как система. М.: Языки русской культуры, 1998.


[Закрыть].

«Жесткое» определение КГО: КГО – это устойчивые и упорядоченные (структурированные) пространственные представления о каких-либо культурных объектах или объектах культуры. В рамках культуры, или ее представлений, репрезентация КГО может «включаться» автоматически, однако интерпретация КГО при этом не обязательна. Большинство недостатков современного краеведения («наивная» трактовка фактов, дикие подчас интерпретации результатов исторических и археологических результатов, стремление «привязать» к определенной местности как точке масштабные КГО) связано с попытками недостаточно подготовленной интерпретации при не полностью и часто не корректно проведенной репрезентации КГО[431]431
  Замятин Д. Н. Географические образы в гуманитарных науках // Человек. 2000. № 5. С. 81–88; Он же. Географические образы в культуре: методологические основы изучения // Культурная география. М.: Российский НИИ культурного и природного наследия, 2001. С. 127–143.


[Закрыть].

Хотя значимость исследования ГО в культуре уже доказана нами, по-прежнему остаются пока неясными общие закономерности формирования и развития структур и систем прикладных ГО в культурной географии. Как КГО и ГКО могут воздействовать на ход и развитие реальных социокультурных процессов? Какие специфические пространства порождают те или иные активно разрабатываемые и/или воссоздающиеся КГО? Как должны быть адаптированы уже выделенные нами ранее стратегии разработки и создания КГО?

Для ответа на эти важные вопросы, с нашей точки зрения, необходимо: 1) разработать основные классификации ГО культурных ландшафтов (ГОКЛ), поскольку данные ГО являются фундаментальными для образной географии в целом, а также для изучения прикладных КГО; 2) исследовать одни из наиболее интересных прикладных КГО, важных для понимания закономерностей формирования и развития т. н. «квазиприродных» (переходных) ГОКЛ – ГО русской усадьбы. Рассмотрим по порядку эти вопросы.

Дадим простейшее операциональное определение культурных ландшафтов с образно-географической точки зрения. Культурные ландшафты – это территории или пространства, воспринимаемые и наблюдаемые через «призму» культуры, социокультурных ценностей, знаков и символов[432]432
  Ср. различные определения культурного ландшафта, тяготеющие так или иначе к образным интерпретациям: Веденин Ю. А. Проблемы формирования культурного ландшафта и его изучения // Известия АН СССР. Сер. геогр. 1990. № 1. С. 3—17; Тютюнник Ю. Г. Ландшафт как структура // Известия АН СССР. Сер. геогр. 1990. № 2. С. 116–122; Он же. Понимание ландшафта // Известия РАН. Сер. геогр. 1998. № 2. С. 30–38; Каганский В. Л., Родоман Б. Б. Культура в ландшафте и ландшафт в культуре // Наука о культуре: итоги и перспективы (информационно-аналитический сборник) Вып. 3. М.: РГБ (Информкультура), 1995; Каганский В.Л. Ландшафт и культура // Общественные науки и современность. 1997. № 1. С. 134–146. № 2. С. 160–169; Веденин Ю. А. Очерки по географии искусства. СПб.: Дмитрий Буланин, 1997; Туровский Р. Ф. Культурные ландшафты России. М.: Институт наследия, 1998; Калуцков В. Н. Проблемы исследования культурного ландшафта // Вестник МГУ. Сер. 5. География. 1995. № 4. С. 16–21; Он же. Этнокультурное ландшафтоведение и концепция культурного ландшафта // Культурный ландшафт: вопросы теории и методологии / Семинар «Культурный ландшафт»: второй тематический выпуск докладов. М.; Смоленск: Изд-во СГУ, 1998; Он же. Схематизации культурного ландшафта // Культурный ландшафт: Теоретические и региональные исследования. Третий юбилейный выпуск трудов семинара «Культурный ландшафт» / Отв. ред. В. Н. Калуцков, Т. М. Красовская. М.: Изд-во МГУ, 2003. С. 10–19; Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новое литературное обозрение, 2001; Родоман Б. Б. Поляризованная биосфера: Сб. ст. Смоленск: Ойкумена, 2002; Tuan Yi-Fu. Space and place: The perspective of experience. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1977; The Interpretation of Ordinary Landscapes. Geographical Essays / Ed. by D. W. Meinig. New York, Oxford: Oxford University Press, 1979; Schama S. Landscape and Memory. New York: Vintage Books, 1996; Studing Cultural Landscapes / Ed. by I. Robertson and P. Richards. New York: Oxford University Press, 2003.


[Закрыть]. Следовательно, культурные ландшафты, во многом, являются образогенными пространствами – пространствами, способствующими активному порождению и формированию географических образов. Сами по себе культурные ландшафты тесно связаны с эмоциональным, рациональным и концептуальным переживанием пространства.

Развитие культурного ландшафтоведения всегда было тесно связано со страноведением, прежде всего географическим. Во второй половине XIX в. начинается довольно мощное содержательное и концептуальное развитие географического страноведения, которое стало в этот период (вторая половина XIX – начало XX вв.), по сути, ядром географической науки в целом[433]433
  Абрамов Л. С. Описания природы нашей страны. М.: Мысль, 1972.


[Закрыть]. В рамках географического страноведения использование географических образов стало более эффективным, при этом само понятие географического образа стало более определенным и более структурированным. Описание и характеристика пейзажа в работах французской школы географии человека[434]434
  Cм.: Витвер И. А. Французская школа географии человека // Витвер И. А. Избранные сочинения / Под ред. В. В. Вольского и А. Е. Слуки. М.: Изд-во МГУ, 1998. С. 513–546.


[Закрыть] – это, фактически, прямое выделение и структурирование географических образов местностей, регионов и стран. В контексте страноведческих работ данного периода понятие пейзажа или ландшафта является инвариантом географического образа, а сам географический образ становится непосредственным методологическим и теоретическим «инструментом» исследования в географической науке. Смысл пейзажного, равно образно-географического исследования заключается в выявлении и использовании наиболее ярких, запоминающихся черт, знаков, символов определенной местности, района и/или страны.

Теперь перейдем к определению географических образов культурных ландшафтов (ГОКЛ). Итак, ГОКЛ – это наиболее яркие, явные, характерные представления, знаки и символы каких-либо переживаемых в культурном контексте территорий, формирующие активные, постоянно расширяющиеся в содержательных смыслах образно-географические системы. Иначе говоря, основополагающий признак ГОКЛ – стремление к постоянному, содержательному расширению и углублению смыслов переживаемого культурой пространства.

ГОКЛ являются наиболее пластичным, наиболее удобным полем для образных экспериментов и исследований в силу их сравнительной неоформленности, мягкости, плавности и известной неопределенности их границ. Реальный географический масштаб конкретных культурных ландшафтов всегда фиксируется лишь приблизительно, что позволяет осуществлять игру этих масштабов, соотнося любой ландшафт с целым «веером» его подобий. Именно известная фрактальность, или «зеркальность» культурных ландшафтов ведет к формированию неустойчивых зон образно-географических переходов, где несколько сходных, или близких ландшафтов создают как бы образный кластер, концентрирующий наиболее важные образы-архетипы.

Классификации географических образов культурных ландшафтов.

Первая классификация базируется на различении в самой культуре видов, жанров, типов культуры и искусства, в рамках которых наиболее сильно, мощно переживается определенный культурный ландшафт. Например, культурный ландшафт Петербурга наиболее сильно переживается через географические образы, порожденные и сформированные литературными произведениями (в основном XIX – начала XX вв.), затем уже графикой и живописью (причем здесь решающую роль сыграла графика и живопись «Мира искусства» в начале XX в.[435]435
  Борисова Е. Тема города в архитектуре и графике «Мира искусств» // Мир искусств: Альманах. Вып. 4. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С. 773–784.


[Закрыть]). Хотя следует признать, что изначально, в зачаточном виде эти образы были предопределены архитектурой и планировкой города на Неве, в свою очередь, зависевшими от природной обстановки, тем не менее, именно художественная литература способствовала «ядерным реакциям», приведшим к появлению ярких и специфических образов культурных ландшафтов Петербурга. Данная классификация может быть названа генетической, учитывающей культурное происхождение наиболее мощных образов. Следует также отметить, что на протяжении достаточно длительного исторического времени, одной или нескольких исторических эпох, доминирование одних ГОКЛ может сменяться господством других. Например, в ГОКЛ Петербурга к концу XX в. значительную роль стали играть метафизические спекуляции на тему пространств северной столицы, а также образы художественной фотографии, фиксировавшей медленное угасание, разрушение исторической среды и в то же время отмечавшей знаки былого величия имперской столицы[436]436
  См., например: Невольная линия ландшафта. Петербург Александра Китаева. Фотографии. Б. м.: Изд. дом «АРТ ТЕМА», 2000.


[Закрыть].

Обратимся ко второй классификации ГОКЛ. Она основывается на определении степени или размеров образной экспансии географических образов определенного культурного ландшафта. Здесь можно выделить ГОКЛ, обладающие наибольшими масштабами экспансии – другими словами, они постоянно транслируются теми или иными художественными или культурными способами, а также и средствами массовой информации. Таковы, например, ГОКЛ Нью-Йорка, транслируемые прежде всего визуальными способами – виды Бродвея, Гудзонова моста, Статуи Свободы, а до событий 11 сентября 2001 г. и башен Всемирного Торгового Центра (следует заметить, что разрушение этих башен в результате теракта привело к появлению фантомных образов этих башен, осмысляемых уже в рамках глобальных культурных ландшафтов)[437]437
  Подорога В. А. Гибель Тwin Peaks // Отечественные записки. 2001. № 1. С. 238–253.


[Закрыть]. Эти ГОКЛ транслируются фактически повсеместно в границах современной ойкумены, в пространствах большинства мировых цивилизаций. Выделим далее ГОКЛ средней силы, или мощности, транслируемые достаточно эффективно в пределах, как правило, пространств региональных цивилизаций. Так, ГОКЛ Русского Севера воспринимаются преимущественно в рамках ГОКЛ всей России и российского культурного пространства[438]438
  Калуцков В. Н., Иванова А. А., Давыдова Ю. А. и др. Культурный ландшафт Русского Севера / Семинар «Культурный ландшафт»: первый тематический выпуск докладов. М.: Изд-во ФБМК, 1998.


[Закрыть]. И, наконец, выделим сравнительно локальные, небольшие по силе воздействия и по распространению ГОКЛ, известные и воспринимаемые, как правило, в небольших культурных региональных и территориальных общностях. Например, таким, достаточно типовым образом, может быть сельская церковь, хорошо вписанная в местный природный ландшафт и ставшая культурной достопримечательностью какого-либо небольшого района.

Третья классификация ГОКЛ основана на принципе соответствия или не соответствия географических образов определенному культурному ландшафту, который эти образы представляют. В рамках такой классификации можно анализировать географические образы сельских (руральных, или пасторальных) или городских (урбанистических, техногенных) ландшафтов. «Квазиприродный» характер подобных ландшафтов позволяет оценивать степень соответствия предлагаемых в русле конкретной репрезентации символики и знаковых систем. Например, «квазиприродный» таежный ландшафт требует соответствующей ему символики – лесных видов, заброшенных охотничьих избушек и заимок, фиксирующих поэтику заброшенности, дикости и оторванности от «большого», цивилизованного мира.

Именно в данной классификации возникает проблема взаимодействия природной среды и соответствующих или не соответствующих ей образов культурных ландшафтов. Эта проблема коренится, в свою очередь, в концепции географического детерминизма, в которой культура жестко «вписывается» в природу, обретая поистине природные/климатические образные коды. Однако образное по преимуществу происхождение любых культурных ландшафтов диктует, тем не менее, постепенное наращивание когнитивной дистанции между первозданным, запечатлеваемым впервые пространством, и пространством, «пропитанным» знаками и символами одомашненных, доместицированных территорий[439]439
  Ср. также: McLean S. Touching Death: Tellurian Seduction and Spaces of Memory in Famine Ireland // Culture, Space and Representation. A special issue of the Irish Journal of Anthropology. 1999. Vol. 4. P. 61–73.


[Закрыть]. Стоит более подробно остановиться на механизмах подобных трансформаций на примере географических образов русской усадьбы.

Географические образы русской усадьбы. Русская усадьба – пример серьезной «культурной любви», если так можно выразиться, со стороны многих гуманитарных и, частично, естественных наук (прежде всего географии)[440]440
  Изучению русской усадьбы посвящена огромная литература. Выделим здесь лишь некоторые важные с образно-географической точки зрения публикации: Щукин В. Миф дворянского гнезда: Геокультурологическое исследование по русской классической литературе. Краков: Изд-во Ягеллонского ун-та, 1997; Русская усадьба: Сборник ОИРУ Вып. 5. М.: Жираф, 1999; Дворянские гнезда России. История, культура, архитектура. Очерки / Ред. – сост. М. В. Нащокина. М.: Жираф, 2000; Русская усадьба: Сборник ОИРУ. Вып. 8. М.: Жираф, 2002; Дмитриева Е. Е., Купцова О. Н. Жизнь усадебного мифа: Утраченный и обретенный рай. М.: ОГИ, 2003.


[Закрыть]. Судьба и история русской усадьбы интересует также многих деятелей культуры, писателей и поэтов, художников, режиссеров, архитекторов. Широкое изучение русской усадьбы, зародившееся, главным образом, в начале XX в., основывалось первоначально на каталогизации и описании непосредственно сохранившихся ландшафтно-архитектурных комплексов. Хотя эта задача и до сих пор остается одной из важнейших, наряду с ней постепенно возникает другая, не менее важная задача – описания, характеристики и интерпретации различных образов русской усадьбы – прежде всего в культуре. Надо отметить, что, по сути, эти две обобщенные задачи тесно взаимосвязаны, поскольку образы каких-либо культурных явлений или реальностей, безусловно, влияют на парадигмы и процедуры культурно-ландшафтных описаний. В то же время, подробные обмеры и характеристики конкретных усадебных территорий как бы «зацепляют» воображение (engaging Imagination), заставляют его работать в разных контекстах и режимах восприятия культурного ландшафта усадьбы.

В сущности, тема географических образов русской усадьбы – очень благодарная тема, ибо здесь мы наблюдаем практически уже готовые к возможным образно-географическим интерпретациям культурные ландшафты. Вскормленный прежде всего образом пассеизма, навсегда «уходящей натуры», культурный ландшафт русской усадьбы производил, создавал фактически готовые слепки, формы, фреймы восприятия места – места на границе высокой и низкой, элитарной и массовой (народной) культур, городского и сельского ландшафтов. Ведущий образ-архетип в данном случае – это чистая, «дистиллированная» культура, обладающая идеалом чистой, «незамутненной» природы и пасторального пейзажа. Надо, конечно, отдавать себе отчет в том, что такой образ вполне сознательно культивировался, взращивался, обихаживался в русской культуре в течение XIX – начала XX вв. Вне зависимости от того, насколько он соответствовал реальности, действительности (а ведь чаще всего реальность – образная конвенция, образное соглашение между наиболее влиятельными социокультурными группами, личностями, творящими и распределяющими в обществе наиболее «сильные» образы и символы), этот образ-архетип русской усадьбы стал «корневым», возможно, онтологическим, для целого кластера интерпретаций русской усадьбы и ее ландшафтных производных.

Генезис и особенности развития ГО русской усадьбы. Вполне очевидно, что географические образы русской усадьбы начинают формироваться в ту историческую эпоху, когда сама русская усадьба становится, в ее полных хозяйственно-культурном и идеологическом смыслах, явлением прошлого, в том числе, «прошлого» пространства. Будучи несомненными нервными окончаниями хозяйственной ткани страны до середины XIX в., усадьбы в своем большинстве не воспринимались современниками как нечто уникальное. Внутри русской культуры XVIII – первой половины XIX в. эти ландшафтно-архитектурные комплексы были естественным выражением пространственно-временной ритмики жизни значительной части образованных и высших слоев общества, включая также и сезонную ритмику. Крестьянское и помещичье хозяйство центрировалось и организовывалось усадьбой. Распад культурных и хозяйственных устоев, как бы поддерживавших естественный и привычный быт усадьбы, привел во второй половине XIX в. к резкому вычленению усадебных локусов из окружавших их пространств. Потеряв былое хозяйственное значение, став по преимуществу локальными культурными очагами, имевшими значение теперь уже для гораздо менее влиятельных слоев общества, усадьбы стали своего рода топографическими свидетельствами ушедшей на дно жизни. По существу, если до отмены крепостного права, русские усадьбы могли рассматриваться как элементы опорного каркаса расселения и хозяйства, в то же время и культуры, то после этого эпохального события они постепенно превращались в региональные достопримечательности, интеллектуальные укрытия и «ринги» для идеологических схваток местной и столичной интеллигенции. Строго говоря, именно тогда и поэтому стали возникать собственно географические (или геокультурные) образы русской усадьбы; уже существовавшие и наработанные до того образы стали быстро географизироваться. Вполне «уморительный» или курьезный вид огромного большинства русских усадеб для европейских путешественников вроде маркиза Астольфа де Кюстина, символизировавший безумие антицизирующего и часто неуклюжего деревянного классицизма среди бесконечных снегов и постоянных пожаров, внезапно и в то же время закономерно стал одним из высоких образцов российского культурного ландшафта, средоточием ландшафтных идеалов вообще.