Текст книги "В дороге"

Мы со Старым Буйволом ударили по всем скучным барам во французском квартале и вернулись домой в полночь. Той ночью Мэрилу приняла всё как в книгах; она приняла чай, барби, бенни, ликёр, а ещё она попросила у Старого Буйвола дозу М, но он ей его, конечно, не дал; он дал ей мартини. Она была настолько насыщена элементами всех сортов, что застыла и тупо стояла со мной на веранде. У Старого Буйвола была чудесная веранда. Она обходила вокруг дома; при лунном свете с ивами дом был похож на старый южный особняк, видавший лучшие дни. Джейн читала объявления о работе, сидя в гостиной; Буйвол был в ванной, он готовил свою дозу, зажав в зубах свой старый чёрный галстук для жгута и вонзая иглу в свою измождённую руку с тысячей дыр; Эд Данкел растянулся с Галатеей в огромной хозяйской кровати, которой Старый Буйвол и Джейн никогда не пользовались; Дин забивал чай; а мы с Мэрилу подражали южной аристократии.

«Ах, мисс Лу, вы так очаровательны и милы этим вечером».

«Ах, спасибо, Кроуфорд, я очень ценю ваши слова».

Двери со всех сторон покосившейся веранды были открыты, и участники нашей грустной драмы выходили в американскую ночь, чтобы присоединиться друг к другу. Я в одиночку прошёлся к дамбе. Я хотел сидеть на грязном берегу и врубаться в реку Миссисипи; вместо этого мне пришлось смотреть на неё, упёршись носом в проволочную сетку. Когда вы начинаете отделять людей от их рек, что у вас остаётся? «Бюрократия!» – говорит Старый Буйвол; он сидит с Кафкой на коленях, лампа горит над ним, он фыркает, сфамп. Его старый дом скрипит. И бревно из Монтаны плывёт по водам большой и чёрной ночной реки. «Одна бюрократия. И профсоюзы! Особенно профсоюзы!» Но тёмный смех поднимется вновь.

7

Встав с постели ранним солнечным утром, я обнаружил Старого Буйвола с Дином на заднем дворе. Дин был в своём комбинезоне с бензоколонки и помогал Буйволу. Буйвол нашёл большой кусок плотной гнилой древесины и отчаянно работал гвоздодёром, извлекая из него мелкие гвозди. Мы уставились на гвозди; там были миллионы гвоздей; они были как черви.

«Когда я вытащу отсюда все эти гвозди, я сделаю полку, которая прослужит мне тысячу лет!» – сказал Буйвол, дрожа каждой костью от мальчишеского возбуждения. – «Сал, ты понимаешь, почему полки, которые они сегодня делают, трещат под весом безделушек через шесть месяцев или просто обрушиваются? И с домами то же самое, и с одеждой. Эти ублюдки изобрели пластик, из которого они могли бы сделать дома, которые будут служить вечно. И шины. Американцы каждый год убиваются миллионами из-за неисправных резиновых шин, которые нагреваются на дороге и взрываются. Они могут делать шины, которые никогда не взорвутся. То же самое с зубным порошком. Есть такая резинка, которую они изобрели и никому не покажут, что если ты будешь жевать её с детства, у тебя никогда не будет кариеса до конца твоих дней. То же самое с одеждой. Они могут делать одежду, которая будет служить вечно. Они предпочитают делать дешёвые товары, поэтому всем придётся работать и дальше, отмечать рабочие часы, вступать в гнусные профсоюзы и барахтаться, пока большой грабёж продолжается в Вашингтоне и в Москве». Он поднял свой большой кусок гнилой древесины. «Как ты думаешь, из него выйдет великолепная полка?»

Это было раннее утро; его энергия была на пике. Бедняга закачал в свою систему столько дури, что мог выдержать большую часть своего дня только в кресле с лампой, горящей в полдень, но утром он был великолепен. Мы стали метать ножи в мишень. Он сказал, что видел в Тунисе араба, который мог попасть в глаз человека с сорока футов. От этого араба он перешёл к своей тёте, которая в тридцатые годы отправилась в Касбу. «Она была в группе туристов с гидом. У неё на мизинце было кольцо с бриллиантом. Она прислонилась к стене, чтобы отдохнуть, и Ай-раб подскочил к ней и присвоил себе её мизинец, прежде чем она испустила крик, мой милый. Она вдруг поняла, что у неё нет мизинца. Хи-хи-хи-хи-хи!» Когда он рассмеялся, он сжал свои губы и сделал так, что смех шёл из его живота, издалека, и опёрся на колени. Он долго смеялся. «Эй, Джейн!» – закричал он радостно. – «Я только что рассказал Дину и Салу о моей тёте в Касбе!»

«Я тебя слышу», – сказала она из кухонной двери через прекрасное тёплое утро Залива. Огромные красивые облака плыли над головой, равнинные облака, которые заставляют ощутить просторы старой рухнувшей Святой Америки от устья до устья и от края до края. Буйвол был переполнен энергией и соком. «Скажи, я когда-нибудь рассказывал тебе об отце Дейла? Он был самым забавным стариканом, которого ты когда-либо видел в своей жизни. У него был парез, который разъедает переднюю часть твоего мозга, и ты становишься таким, что не отвечаешь за всё, что приходит тебе на ум. У него был дом в Техасе, и его плотники работали двадцать четыре часа в сутки, сооружая новые пристройки. Он вскакивал среди ночи и говорил: «Я не хочу эту чёртову пристройку; переносите её туда». Плотники должны были всё сносить и начинать заново. На рассвете ты видел, как они стучат молотками на новой пристройке. Потом старику это надоело, и он сказал: «Чёрт возьми, я хочу уехать в Мэн!» И он уселся в свою машину и выдал сотню миль в час – куриные перья летели фонтанами вдоль сотен миль на его пути. Он остановил свою машину посреди техасского городка, просто чтобы выйти и купить виски. Транспорт вокруг него заливался гудками, и он выскочил из магазина с криком: «Консяйте свой чёртов сум, вы свяска ублюсков!» Он шепелявил: когда у тебя парез, ты сепелявис, я хочу сказать, ты шепелявишь. Однажды ночью он приехал ко мне домой в Цинциннати, нажал на рожок и сказал: «Собирайся и поедем в Техас, увидим Дейла». Он возвращался из Мэна. Он утверждал, что купил дом, – о, в колледже мы написали о нём рассказ, там было ужасное кораблекрушение, и люди в воде цеплялись за борт спасательной шлюпки, а старик с мачете рубил им пальцы: «Уйдисе, свяска ублюсков, это моя сёртова лоска!» О, он был ужасен. Я мог бы рассказывать о нём целый день. Скажите, разве это не прекрасный день?»

Так оно и было. С дамбы дул легчайший ветерок; это стоило всей поездки. Мы пошли в дом за Буйволом, чтобы измерить стену для полки. Он показал нам обеденный стол, который сам построил. Стол был сделан из досок толщиной в шесть дюймов. «Этот стол прослужит тысячу лет!» – сказал Буйвол, маниакально наклоняя к нам своё длинное худое лицо. Он стукнул по нему кулаком.

По вечерам он сидел за этим столом, клевал свою еду и бросал кости кошкам. У него было семь кошек. «Я люблю кошек. Особенно тех, которые визжат, когда я держу их над ванной». Он настоял на демонстрации; однако ванна была занята. «Ладно», – сказал он, – «сейчас не выйдет. А ещё я сражался со своими соседями». Он рассказал о соседях; это была большая команда с нахальными детьми, которые бросали камни через шаткий забор в Доди и Рэя, а иногда и в Старого Буйвола. Он велел им прекратить; выбежал старик и что-то крикнул на португальском. Буйвол вошёл в дом и вернулся со своим ружьём, на которое он скромно опёрся; невероятная ухмылка виднелась на его лице под широкими полями шляпы, всё его тело застенчиво и коварно извивалось, пока он ждал, гротескный, длинный, одинокий клоун под облаками. Увидев его, португальцы должны были вспомнить что-то из старого зловещего сна.

Мы прочесали двор в поисках занятий. Там был огромный забор, над которым трудился Буйвол, чтобы отгородиться от несносных соседей; он никогда не будет закончен, задача слишком масштабна. Он раскачивал его туда и сюда, чтобы показать, насколько тот был прочен. Внезапно он устал и успокоился, вошёл в дом и скрылся в ванной для своей дозы перед обедом. Он вышел спокойный, со стеклянными глазами, и сел под горящей лампой. Солнечный свет слабо пробивался сквозь шторы. «Парни, скажите, почему бы вам не попробовать мой оргонный аккумулятор? Добавьте немного сока в ваши кости. Я всегда вскакиваю и бегу на скорости девяносто миль в час в ближайший публичный дом, хор-хор-хор!» Это был его «смех», когда он не смеялся. Оргонный аккумулятор – это обычный ящик, достаточно большой, чтобы человек мог сидеть внутри на стуле: слой дерева, слой металла и еще один слой дерева собирают оргоны из атмосферы и удерживают их достаточно долго, чтобы человеческое тело впитало их больше, чем обычно. Согласно Райху, оргоны – это вибрирующие атмосферные атомы жизненного начала. Люди заболевают раком, потому что у них заканчиваются оргоны. Старый Буйвол думал, что его оргонный аккумулятор будет улучшен, если используемая в нём древесина будет органической, насколько это возможно, поэтому он привязал густые болотные листья и веточки к своей мистической уборной. Она стояла там на жарком, ровном дворе, слоистая машина, собранная и уснащённая маниакальными хитростями. Старый Буйвол скинул с себя одежду и вошёл, чтобы сесть и созерцать свой пуп. «Слушай, Сал, давай после обеда поиграем с тобой на скачках в букмекерской конторе в Гретне». Он был великолепен. Он вздремнул после обеда в своём кресле, с пневматикой на коленях, и маленький Рэй обнял его за шею и тоже заснул. Это была милая картина, отец и сын, отец, который точно никогда не наскучит своему сыну, когда встанет вопрос о том, чем заняться и о чём поговорить. Он вдруг проснулся и уставился на меня. Ему потребовалась минута, чтобы понять, кто я такой. «Зачем ты едешь на Побережье, Сал?» – спросил он, и через мгновение снова заснул.

Днём мы отправились в Гретну, только Буйвол и я. Мы поехали на его старом Шеви. Гудзон Дина был низким и гладким; Шеви Буйвола был высоким и хриплым. Всё было как в 1910 году. Букмекерская контора находилась недалеко от набережной в большом баре с хромом и кожей, этот бар переходил в глубине в огромный зал, где на стене висели сводки и номера. Луизианские персонажи лениво сидели над Беговым Бюллетенем. Мы с Буйволом выпили пива, и вдруг Бык перешёл к слот-машине и бросил в неё полдоллара. Барабаны щёлкнули «Джекпот» – «Джекпот» – «Джекпот» – и последний «Джекпот» завис на мгновение и сполз обратно к «Вишенке». Он потерял сотню долларов или даже больше, буквально на волоске. «Чёрт! – закричал Буйвол. – Они всё отрегулировали. Ты мог видеть это прямо сейчас. У меня был джекпот, и механизм перекинул его обратно. Ну что ты будешь делать». Мы изучали Беговой Бюллетень. Я годами не играл на скачках и был смущён новыми именами. Там был один жеребец по кличке Большой Папаша, который на время ввёл меня в транс, так что я подумал о моём отце, который ходил со мной играть на скачках. Только я хотел указать на него Старому Буйволу, как он сказал: «Ну, я думаю, что я поставлю на этого Эбенового Корсара».

Тогда я наконец сказал об этом: «Большой Папаша напомнил мне о моём отце».

Он задумался на мгновение, его ясные голубые глаза гипнотически глядели на меня, так что я не мог понять, о чём он думал и где он был. Затем он пошёл и сделал ставку на Эбенового Корсара. Большой Папаша выиграл с выплатой пятьдесят к одному.

«Чёрт!» – сказал Буйвол. – «Я должен был понять, у меня уже был такой опыт. О, когда мы только будем учиться?»

«Что ты имеешь в виду?»

«Большой Папаша – вот что я имею в виду. У тебя было видение, мальчик, видение. Только придурки не обращают внимание на видения. Понял ли ты, что твой отец, который был заядлым игроком, мгновенно сообщил тебе, что Большой Папаша собирается выиграть забег? Имя вызвало у тебя чувство, он использовал имя для сообщения. Вот о чём я подумал, когда ты на него указал. Мой двоюродный брат в Миссури однажды сделал ставку на лошадь, у которой была кличка, напомнившая ему о матери, и она выиграла с очень приличной выплатой. То же самое произошло и сегодня» Он покачал головой. «Ах, пойдем. Это последний раз, когда я играл с тобой на скачках; все эти видения сводят меня с ума». В машине, когда мы возвращались к его старому дому, он сказал: «Однажды человечество поймёт, что мы на самом деле контактируем с мёртвыми и с другим миром, чем бы он ни был; прямо сейчас мы могли бы предсказать, если бы только проявили достаточную умственную волю, что произойдет в течение следующих ста лет, и смогли бы предпринять шаги, чтобы избежать всяческих катастроф. Когда человек умирает, в его мозгу происходит мутация, о которой мы сейчас ничего не знаем, но которая когда-нибудь станет ясной, если учёные пошевелятся. Ублюдки сейчас интересуются только тем, смогут ли они взорвать мир».

Мы рассказали об этом Джейн. Она хмыкнула. «По-моему, это какие-то глупости». Она подметала кухню. Бык пошел в ванную для своей послеобеденной дозы.

Снаружи на дороге Дин и Эд Данкел играли в баскетбол, бросая мяч Доди в ведро, прибитое к фонарному столбу. Я присоединился к ним. Мы устроили настоящее многоборье. Дин меня совершенно потряс. Он попросил, чтобы я и Эд держали железный прут на уровне пояса, и он перепрыгнул его с места, схватив себя за пятки. «Давайте, поднимайте выше». Мы продолжали поднимать его, наконец достигнув уровня груди. Тем не менее он легко через него перепрыгнул. Затем он попробовал себя в прыжках в длину и сделал по меньшей мере двадцать футов, если не больше. Затем мы побежали с ним наперегонки по дороге. Я могу сделать сто ярдов за 10,5. Он обошёл меня, как ветер. Когда мы бежали, у меня было безумное видение, что Дин бежит через всю свою жизнь, прямо как сейчас – его костлявое лицо тянется к жизни, он работает руками, его лоб потеет, его ноги мерцают, как у Граучо Маркса, и он орёт: «Да! Да, чувак, ты тоже так можешь!» Но никто не мог бежать так быстро, как он, и это правда. Затем вышел Буйвол с парой ножей и стал нам показывать, как обезвредить возможного убийцу в тёмном переулке. Я, со своей стороны, показал ему отличный приём, когда вы падаете на землю перед вашим противником, хватаете его за лодыжки, переворачиваете руками вниз и захватываете его запястья в полном нельсоне. Он сказал, что это очень неплохо. Он продемонстрировал несколько приёмов джиу-джитсу. Маленькая Доди позвала свою маму на веранду и сказала: «Посмотри на этих глупых мужчин». Она была такой милой нахальной мелочью, что Дин не мог отвести от неё глаз.

«Вау! Подожди, когда она вырастет! Представь, как она идёт по Кэнал-стрит со своими милыми глазками. Ах! Ох!» – он шипел сквозь зубы.

Мы провели безумный день в центре Нового Орлеана, гуляя с Данкелами. В этот день Дин слетел с катушек. Когда он увидел на сортировке товарные поезда T & NO, он захотел показать мне всё сразу. «Ты будешь тормозным кондуктором, или я с тобой не играю!» Он, я и Эд Данкел перебежали через рельсы и заскочили на состав в трёх разных местах; Мэрилу и Галатея ждали в машине. Мы проехали на поезде полмили в сторону причалов, и махали рукой стрелочникам и сигнальщикам. Они показали мне правильный способ сойти с движущегося вагона; сначала заднюю ногу, и пусть поезд уйдёт от тебя вперёд, а потом повернись и опусти другую ногу. Они показали мне рефрижераторы, их морозильные камеры подходят для поездки в любую зимнюю ночь, если состав идёт порожняком. «Помнишь, что я говорил тебе о поездке из Нью-Мексико в LA?» – простонал Дин. – «Вот так я там висел…»

Мы вернулись к девушкам через час, и они, конечно, обезумели. Эд и Галатея решили снять комнату в Новом Орлеане, остаться там и работать. Это подходило Буйволу, который устал от всей нашей толпы. Исходно он приглашал меня одного. В передней комнате, где спали Дин и Мэрилу, на полу были пятна от варенья и кофе, а также пустые трубки от бензедрина; вдобавок это была рабочая комната Буйвола, и он не мог подойти к своим полкам. Бедную Джейн довели до безумия постоянные прыжки и беготня со стороны Дина. Мы ждали моего следующего ветеранского чека, чтобы уехать; моя тётя его уже отправила. Тогда мы сразу уедем, трое из нас – Дин, Мэрилу и я. Когда пришёл чек, я понял, что чертовски не хочу так внезапно покидать прекрасный дом Буйвола, но Дин был полон сил и готов это сделать.

В грустных красных сумерках мы наконец сели в машину, и Джейн, Доди, маленький Рэй, Буйвол, Эд и Галатея стояли вокруг в высокой траве, улыбаясь. Это было прощание. В последний момент у Дина и Буйвола возникла размолвка по поводу денег; Дин хотел одолжить их; Буйвол сказал, что об этом не может быть и речи. Казалось, что вернулись техасские дни. Дин со своим плутовским характером постепенно отталкивал от себя людей. Он маниакально хихикнул, и ему всё было по боку; он потёр свою ширинку, сунул палец в платье Мэрилу, чмокнул её коленку, пустил пузырь изо рта и сказал: «Дорогая, ты знаешь, и я знаю, что всё между нами наконец-то вышло за пределы самого дальнего абстрактного определения в метафизических терминах или любых терминах, которые ты захочешь указать или сладко навязать или услышать…» – и так далее, и рванул машину, и мы снова поехали в Калифорнию.

8

Какое чувство охватывает вас, когда вы уезжаете от людей, а они удаляются от вас на равнине, пока вы не увидите, как исчезают их пятнышки? – этот огромный мир объемлет нас, и это прощание. Но нас влечёт следующая безумная затея под небесами.

Мы проехали знойный старый свет Алжира, вновь на паром, вновь к заляпанным грязью старым судам за рекой, вновь по Кэнал и на выезд; по двухполосному шоссе на Батон-Руж в пурпурной тьме; здесь поворот на запад, через Миссисипи в местечке под названием Порт-Аллен. Порт-Аллен – здесь река вся из роз и дождя в прицельной туманной тьме, здесь мы проехали кольцевую развязку с жёлтыми противотуманными фарами и внезапно увидели огромное чёрное тело под мостом, и вновь пересекли вечность. Что такое река Миссисипи? – влажная глыба в дождливой ночи, мягкое шлёпанье от обрывов Миссури, растворяясь, спускаясь по течению вечного водотока, к коричневой пене, мимо бесконечных долин и деревьев и дамб, дальше вниз, вниз по течению, мимо Мемфиса, Гринвилла, Эудоры, Виксберга, Натчеза, Порт-Аллена, Порт-Орлеана и Порта Дельты, мимо Поташа, Вениса и Великого Ночного Залива, на выход.

По радио шёл детектив, я взглянул в окно, увидел щит с надписью ПОЛЬЗУЙТЕСЬ КРАСКОЙ КУПЕРА и сказал себе: «Так и поступим», мы катили сквозь непроглядную ночь по равнинам Луизианы – Лоутелл, Юнис, Киндер и Де Квинси, шаткие западные городки, вокруг которых было всё больше болот – как будто мы уже достигли реки Сабин. В старом Опелусасе я зашёл в продуктовую лавку купить хлеба и сыра, в то время как Дин занимался бензином и маслом. Это была простая лачуга; я слышал, как семья ужинала за стеной. Я подождал минуту; разговор продолжался. Я взял хлеб и сыр, и выскользнул за дверь. Денег до Фриско едва хватало. Тем временем Дин стянул пачку сигарет на бензоколонке, и у нас образовались запасы – бензин, масло, сигареты и еда. Жулики и есть жулики. Он погнал машину вдаль по дороге.

Где-то около Старкса мы увидели в небе перед собой огромное красное свечение; мы гадали, что это такое; через минуту мы уже проезжали мимо. Костёр пылал за деревьями; у шоссе стояло множество машин. Может быть, они тут жарили рыбу; с другой стороны, это могло быть чем угодно. Местность сделалась странной и тёмной возле Дьюивилла. Внезапно мы очутились среди болот.

«Чувак, представь, что было бы, если бы мы нашли в этих болотах джазовый притон, с огромными чёрными парнями, они бы стонали там гитарные блюзы и пили змеиный сок и делали нам знаки?»

«Да!»

Мы сами попали внутрь детектива. Машина проехала пересечение с грунтовой дорогой, которая с обеих сторон уходила на болота и была завита плющом. Нам было явление; это был негр в белой рубашке, он шёл, воздев руки к чернильному небосводу. Должно быть, он молился или сыпал проклятиями. Мы пронеслись мимо; я посмотрел в заднее стекло, чтобы увидеть белки его глаз. «Ого!» – сказал Дин. – «Берегись. В этом краю нам лучше не останавливаться». В какой-то момент мы застряли на перекрёстке и всё-таки остановили машину. Дин выключил фары. Вокруг нас стоял огромный лес заплетённых плющом деревьев, и мы почти могли слышать скольжение тысячелетних медных голов. Была видна только красная амперная кнопка на приборной доске Гудзона. Мэрилу испуганно завизжала. Мы рассмеялись над ней маниакальным смехом. Мы тоже испугались. Мы хотели выбраться из этого змеиного особняка, этой мрачной ниспадающей темноты и вернуться назад к знакомой американской земле и ковбойским городкам. В воздухе пахло нефтью и мёртвой водой. Это была рукопись ночи, которую мы не могли прочитать. Закричала сова. Мы рискнули поехать по одной из грунтовых дорог, и довольно скоро пересекли зловещую старую реку Сабин, из-за которой и образовались все эти болота. С удивлением мы увидели перед собой огромные освещённые сооружения. «Техас! Это Техас! Бомонт, город нефтяников!» Гигантские резервуары и заводы по очистке нефти мерцали как города в пропахшем нефтью воздухе.

«Я рада, что мы оттуда выбрались», – сказала Мэрилу, – «давайте ещё послушаем что-нибудь детективное по радио».

Мы прошли через Бомонт, через реку Тринити в Либерти и устремились к Хьюстону. Теперь Дин рассказывал о своих днях в Хьюстоне в 1947 году. «Хассел! Этот безумный Хассел! Я ищу его везде, куда ни приеду, и нигде его не найду. Это из-за него мы зависли в Техасе. Мы поехали с Буйволом за продуктами, и Хассел исчез. Нам пришлось искать его по всем заведениям». Мы подъезжали к Хьюстону. «Большую часть времени мы искали его по городским клоакам. Чувак, да он бы ширнулся с каждым безумным кошаком на пути. Как-то вечером мы потеряли его и сняли номер в отеле. Мы поехали за льдом для Джейн, потому что её еда начинала портиться. У нас ушло два дня, чтобы найти Хассела. Я и сам завис – я клеил женщин, вышедших за покупками после обеда, прямо здесь, в центре города, в супермаркетах», – мы мелькали в пустой ночи, – «и нашёл настоящую дурочку, она была не в своём уме и просто бродила, пытаясь украсть апельсин. Она была из Вайоминга. Её красивое тело стоило её идиотского разума. Я нашёл её, когда она что-то бормотала под нос, и привёл к себе в комнату. Буйвол пытался напоить мексиканского пацана, и напился сам. Карло писал стихи на героине. Хассел не появлялся до полуночи. Мы нашли его спящим на заднем сиденье джипа. Весь лёд растаял. Хассел сказал, что он принял около пяти таблеток снотворного. Чувак, если бы моя память могла служить мне так же, как работает мой разум, я рассказал бы тебе каждую деталь того, что мы сделали. Ах, но мы знаем время. Всё заботится о себе. Я мог бы закрыть глаза, и эта старая машина сама о себе позаботится».

По пустым улицам Хьюстона в четыре часа утра внезапно пронесся мотоциклист, весь в блёстках и заклёпках и со сверкающими пуговицами, в шлеме, в чёрной блестящей куртке, техасский поэт ночи, девчонка по-индейски обнимала его за спину, волосы развевались, она мчалась и пела: «Хьюстон, Остин, Форт-Уэрт, Даллас, – а иногда и Канзас-Сити, – а иногда и старый Антон, ах-хааааа!» – Они исчезли. – «Вау! Смотри, какая девчонка у него на поясе! Давай рванём за ними!» – Дин пытался их догнать. – «И как было бы славно, если бы мы могли все вместе собраться и потусоваться, со всеми, кто нам сладок, и мил, и приятен, без ссор, без детских капризов или дурацких телесных страданий или чего-то ещё. Ах! но мы знаем время». Он наклонился вперёд и поддал газу.

За Хьюстоном его энергии, сколь бы велики они ни были, истощились, и я повёл дальше. Как только я сел за руль, пошёл дождь. Теперь мы ехали по большой равнине Техаса и, как сказал Дин: «Ты едешь и едешь, а назавтра ты всё ещё в Техасе». Начался ливень. Я проехал через шаткий маленький ковбойский городок с грязной главной улицей и оказался в тупике. «Эй, что мне делать?» Они оба спали. Я повернул и пополз назад через весь город. Не было видно ни души и ни одного фонаря. Внезапно в свете моих фар возник всадник в плаще. Это был шериф. На нём была десятигаллонная шляпа, обвисшая под дождём. «Как проехать на Остин?» Он вежливо объяснил, и я поехал. За городом я внезапно увидел две фары, светившие прямо на меня сквозь хлещущий дождь. Упс, я подумал, что еду по встречке; я взял вправо и обнаружил, что качусь по грязи; я выкатил обратно на дорогу. Однако фары шли прямо на меня. В последний момент я понял, что другой водитель едет по своей встречке и не знает об этом. На тридцати я свернул в грязь; она была плоской, без кювета, слава Богу. Встречная машина остановилась под ливнем. Четверо угрюмых сельских рабочих, укативших от своих дел, чтобы ругаться на питейных полях, все в белых рубашках и с грязными тёмными руками, тупо смотрели на меня в ночи. Водитель был так же пьян, как и все остальные.

Он спросил: «С какой стороны Хьюстон?» Я указал большим пальцем назад. Я был ошарашен мыслью о том, что они сделали так нарочно, просто чтобы спросить дорогу, как попрошайка прёт прямо на вас по тротуару, чтобы вам его было не обойти. Они с печалью взглянули на пол своей машины, где катались пустые бутылки, и загремели прочь. Я завёл машину; она сидела на фут в грязи. Я вздохнул в дождливой техасской глуши.

«Дин», – сказал я, – «проснись».

«В чём дело?»

«Мы завязли в грязи».

«Что случилось?» Я рассказал, как оно было. Он ругался на чём свет стоит. Мы надели старые ботинки и свитера и вылезли из машины под проливной дождь. Я встал задом к заднему крылу, потянул вверх и натужился; Дин подсунул цепи под вращающиеся колеса. Через минуту мы все были в грязи. Мы разбудили Мэрилу в разгар этого кошмара и велели ей газовать, пока мы толкаем. Измученный Гудзон тужился и тужился. Внезапно он дёрнулся и скользнул через дорогу. Мэрилу вовремя тормознула, и мы сели внутрь. Эта работа заняла тридцать минут, и мы были мокрыми и жалкими.

Я прилёг поспать, по уши в грязи; а утром, когда я проснулся, грязь затвердела, а снаружи лежал снег. Мы были возле Фредериксберга, на высоких равнинах. Это была одна из худших зим в истории Техаса и Запада, когда коровы мёрли как мухи в сильных метелях, и снег падал на Сан-Франциско и LA. Все мы были несчастны. Нам хотелось вернуться в Новый Орлеан к Эду Данкелу. Мэрилу вела машину; Дин спал. Она одной рукой держалась за руль, а другую протянула ко мне на заднее сиденье. Она ворковала о Сан-Франциско. Я рабски её слушал. В десять я пересел за руль – Дин был в долгой отключке – и проехал несколько сотен мрачных миль по густому снегу и косматым шалфейным холмам. Ковбои проезжали мимо в бейсболках и наушниках, в поисках коров. Вдоль дороги время от времени возникали уютные домики с дымящимися трубами. Хотелось войти туда и сидеть с кефиром и бобами перед камином.

В Соноре я снова помог хлебу с сыром бежать на свободу, тогда как хозяин болтал с грузным владельцем ранчо на другом конце лавки. Дин возликовал, когда услышал об этом; он был голоден. Мы не могли потратить на еду ни цента. «Да, да», – говорил Дин, наблюдая, как скотоводы снуют туда и сюда по главной улице Соноры, – «каждый из них – чёртов миллионер, тысяча голов скота, рабочие места, здания, деньги в банке. Если бы я здесь жил, я был бы полынным придурком, я был бы крольчонком, я бы облизывал ветки, я бы искал симпатичных пастушек – хи-хи-хи-хи! Чёрт! Быдыщ!» Его понесло. «Да! Верно! Ох, чёрт!» Мы уже не понимали, о чём он говорит. Он сел за руль и пролетел остаток Техаса, примерно пятьсот миль, прямиком на Эль-Пасо, прибыв туда в сумерках и не останавливаясь, за исключением одного раза, когда он снял всю свою одежду, около Озоны, и бегал по полыни, тявкая и подскакивая. Машины проезжали мимо, и его не видели. Он помчался обратно к машине и поехал дальше. «Теперь, Сал, теперь Мэрилу, я хочу, чтобы вы оба сделали то же, что и я, освободив себя от всей этой одежды – какой теперь смысл в одежде? Делайте, как я сказал, – и вместе со мной подставьте ваши милые животики солнцу. Давайте!» Мы ехали на запад навстречу солнцу; оно светило через лобовое стекло. «Открой свой живот, когда мы в него въедем». Мэрилу подчинилась; я поконсерваторился, а потом разделся тоже. Мы сидели на переднем сиденье, все трое. Мэрилу взяла кольдкрем и намазала нас, ради прикола. Время от времени навстречу проносился большой грузовик; водитель в высокой кабине на мгновение видел золотую красавицу, сидевшую голой между двух голых мужчин: можно было видеть, как их качает из стороны в сторону, когда они исчезали в нашем стекле заднего вида. Начались великие шалфейные равнины, теперь без снега. Вскоре мы были в местности Пекос-Каньон с оранжевыми скалами. Синие расстояния открывались в небе. Мы вышли из машины, чтобы осмотреть старые индейские руины. Дин так и ходил голым. Мы с Мэрилу надели пальто. Мы бродили среди старых камней, гудели и выли. Кое-какие туристы видели Дина голым на равнине, но они не могли поверить своим глазам, и их мутило.

Дин и Мэрилу припарковали машину возле Ван Хорна и занялись любовью, пока я спал. Я проснулся, когда мы катились по необъятной долине Рио-Гранде, въезжая в Эль-Пасо со стороны Клинта и Ислеты. Мэрилу перескочила на заднее сиденье, я на переднее, и мы двинули дальше. Слева от нас через обширные пространства Рио-Гранде виднелись фиолетово-красные горы мексиканской границы, земля Тараумаре; мягкие сумерки играли на вершинах. Прямо впереди лежали далекие огни Эль-Пасо и Хуареса, рассеянные в огромной долине, настолько большой, что можно было видеть, как несколько железных дорог одновременно пыхтели во всех направлениях, будто это была Долина Мира. Мы спустились в неё.

«Клинт, Техас!» – произнёс Дин. Радио было настроено на станцию Клинт. Каждые пятнадцать минут они проигрывали запись; в остальное время это были материалы заочной школы. «Эта программа ловится по всему Западу», – взволнованно воскликнул Дин. – «Чувак, я слушал её днём и ночью в исправительной школе и в тюрьме. Все мы туда писали. Ты получаешь диплом средней школы по почте, его факсимиле, если проходишь тест. Все молодые ковбои Запада, без разницы кто, так или иначе туда пишут; это всё, что они слышат; ты крутишь радио в Стирлинге, Колорадо, или в Луске, Вайоминг, без разницы где, и ты слышишь Клинт, Техас, Клинт, Техас. А музыка всегда ковбойская хиллбилли и мексиканская, самая худшая программа за всю историю страны, и никто ничего не может с этим поделать. У них потрясающий луч, они охватили всю страну». Мы увидели высокую антенну за лачугами Клинта. «Ох, чувак, вот что я хотел тебе сказать!» – воскликнул Дин, чуть не плача. Устремив взгляд на Фриско и Западный берег, мы въехали в Эль-Пасо, когда стемнело, совсем без денег. Нам обязательно нужно было добыть немного денег на бензин, иначе мы бы туда никогда не добрались.