Текст книги "В дороге"

2

Следующей ночью, распевая такую песенку,

 
Первый дом в Миссуле,
Дом второй в Траки,
Третий в Опелусасе,
Для меня нигде.
Дом в Медоре старой,
Дом на Вундед-Ни,
В Огаллале тоже дом,
Для меня нигде,
 

я сел в автобус до Вашингтона; малость побродил по городу; свернул с пути, чтобы увидеть Голубой хребет, услышать птицу Шенандоа и посетить могилу Джексона «Каменной стены»; откашлялся в сумерках над рекой Канова и гулял под ночную музыку хиллбилли в Чарльстоне, Западная Вирджиния; в полночь был Эшленд, Кентукки, и одинокая девушка под шатром закрытой ярмарки. Тёмный и загадочный Огайо, и Цинциннати на рассвете. Затем опять поля Индианы и Сент-Луис, как всегда, с его великими полуденными облаками долины. Грязные валуны и брёвна Монтаны, разбитые пароходы, древние знаки, трава и тросы у реки. Бесконечное стихотворение. Вечером Миссури, поля Канзаса, ночные коровы Канзаса на тайных пустошах, городки-в-табакерке с морем на конце каждой улицы; рассвет в Абилине. Луга восточного Канзаса сменяются пастбищами западного Канзаса и восходят на холм западной ночи.

Генри Гласс ехал со мной в одном автобусе. Он зашёл в Терре-Хот, Индиана, и теперь говорил мне: «Я скажу тебе, почему я ненавижу этот свой костюм, он паршивый – но это ещё не всё». Он показал мне бумаги. Он только что вышел из федеральной тюрьмы Терре-Хот; он сидел за кражу и продажу автомобилей в Цинциннати. Молодой, кудрявый парень лет двадцати. «Как только я доберусь до Денвера, я сдам этот костюм в ломбард и куплю себе джинсы. Ты знаешь, что они сделали со мной в этой тюрьме? Одиночное заключение с Библией; я использовал её, чтобы сидеть на каменном полу; когда они увидели, что я делаю, они забрали эту Библию и принесли другую, карманного формата. Я не мог на ней сидеть, поэтому я прочёл всю Библию и Новый Завет. Эй-эй», – он ткнул меня, жуя свою конфету, он всегда ел конфеты, потому что его желудок был испорчен в тюрьме и не мог выносить ничего другого – «ты знаешь, в этой Би-блии много жареного». Он сказал мне, что значит «пророчить». «Любой, кто скоро выходит из тюрьмы и начинает говорить о дате своего освобождения, “пророчит” другим парням, которые должны остаться. Мы берем его за шею и говорим: “Не пророчь мне!” Это плохо, пророчить – ты меня слышишь?»

«Я не буду пророчить, Генри».

«Когда мне кто-то пророчит, у меня раздуваются ноздри, и я схожу с ума так, что могу убить. Ты знаешь, почему я провёл в тюрьме всю свою жизнь? Потому что я вышел из себя, когда мне было тринадцать лет. Я был в кино с парнем и он сказал кое-что насчёт моей матери – ты знаешь это грязное слово – и я достал свой складной ножик, резанул ему глотку и убил бы его, если бы меня не оттащили. Судья сказал: “Знаешь ли ты, что ты сделал, когда напал на своего друга?” “Да, Ваша честь, я знаю, я хотел убить этого сукина сына и до сих пор хочу”. Так я не получил условного освобождения и отправился прямиком в исправительную школу. Я заработал геморрой, сидя в одиночке. Никогда не попадай в федеральную, они хуже всего. Дерьмо, я бы мог говорить всю ночь, я так давно ни с кем не разговаривал. Ты не представляешь, как мне хорошо на воле. Вот ты сидел в этом автобусе, когда я зашёл – он проезжал через Терре-Хот – о чём ты думал?»

«Я просто сидел, и всё».

«Да, а я пел. Я сел рядом с тобой, потому что боялся сесть рядом с любой девушкой из страха, что обезумею и залезу ей под платье. Мне надо немного подождать».

«Ещё раз сядешь в тюрьму, и тебя вышвырнут из жизни. Лучше малость угомонись».

«Я и хочу это сделать, вот только у меня раздуваются ноздри, и я не отвечаю за то, что я делаю».

Он собирался жить со своим братом и его женой; у них для него была работа в Колорадо. Федералы купили ему билет, он получил условно-досрочное. Это был молодой парень, каким был Дин; его кровь слишком сильно кипела, и он не мог этого вынести; его ноздри раздувались; но у него не было странной врождённой святости, чтобы спасти его от железной судьбы.

«Будь другом и смотри, чтобы мои ноздри не раздувались в Денвере, ладно, Сал? Может, я смогу добраться под крышу своего брата».

Когда мы прибыли в Денвер, я привёл его за руку на Лаример-стрит, чтобы заложить тюремный костюм. Старый еврей сразу почуял, что это было, прежде чем мы его успели развернуть. «Здесь мне не нужен этот чёртов костюм; я получаю их каждый день от парней из Каньон-Сити».

Вся Лаример-стрит была переполнена бывшими заключенными, они пытались продать свои тюремные костюмы. Дело кончилось тем, что Генри положил его под мышку в бумажный пакет и ходил в новых фирменных джинсах и спортивной рубашке. Мы пошли в бар на Гленорм, где когда-то ошивался Дин – по пути Генри бросил костюм в мусорный бак – и вызвали Тима Грея. Уже был вечер.

«Это ты?» – хмыкнул Тим Грей. – «Один момент».

Через десять минут он вошел в бар со Стэном Шепардом. Оба они съездили во Францию и были ужасно разочарованы своей жизнью в Денвере. Генри им понравился, и они купили ему пиво. Он начал тратить все свои тюремные деньги направо и налево. Я снова вернулся в мягкую тёмную ночь Денвера с его святыми переулками и безумными домами. Мы решили ударить по всем городским барам, забегаловкам на Западной Колфакс, негритянским барам «Пять точек», и прочая.

Стэн Шепард ждал встречи со мной годами, и теперь мы впервые ввязались в авантюру. «Сал, с тех пор, как я вернулся из Франции, я понятия не имел, что с собой делать. Правда ли, что ты едешь в Мексику? Чёрт, я могу поехать с тобой? Я могу взять сто баксов, а потом я получу деньги по закону о ветеранах в Мехико-Сити Колледж».

Ладно, замётано, Стэн поедет со мной. Он был стройным, застенчивым, лохматым денверским парнем с широкой плутовской улыбкой и медленными, спокойными движениями Гэри Купера. «Вот же чёрт!» – сказал он, заложил пальцы за ремень и зашагал по улице, качаясь из стороны в сторону, но медленно. Его дед будет против. Он был против Франции, а теперь он будет против поездки в Мексику. Стэн бродил по Денверу, как бомж, из-за своей войны с дедом. Той ночью после того, как мы все напились и удерживали Генри от раздувания ноздрей в Хот Шоппе на Колфаксе, Стэн поплёлся спать в номер Генри на Гленорм. «Я даже не могу поздно прийти домой – мой дед начинает биться со мной, потом он заводит мою мать. Я говорю тебе, Сал, мне нужно скорее уехать из Денвера, или я свихнусь».

Ладно, я остановился у Тима Грея, а потом Бэйб Роулинс поселила меня в небольшую подвальную комнату, и мы целую неделю устраивали там вечеринки. Генри укрылся у своего брата, и мы его больше не видели и никогда не узнаем, пророчил ли кто-нибудь ему с тех пор, и не посадили ли его в железную камеру, или у него срывает крышу от ночной свободы.

Тим Грей, Стэн, Бэйб и я целую неделю проводили дни в прекрасных барах Денвера, где официантки носят брючки и вьются вокруг с застенчивыми милыми глазами, не закалённые официантки, а официанточки, которые влюбляются в клиентуру, и мы заводили взрывные отношения и фукали и потели и страдали от одного бара к другому; а ночи на этой неделе мы проводили в «Пяти Точках», слушали джаз, пили алкоголь в безумных негритянских салунах и болтали до пяти утра в моём подвале. Полдень обычно заставал нас на заднем дворе у Бэйб, где мы валялись среди денверских детей, а они играли в ковбоев и индейцев и прыгали на нас с цветущих вишнёвых деревьев. Я прекрасно провёл время, и весь мир открылся передо мной, потому что я обходился без мечтаний. Мы со Стэном собирались позвать с собой Тима Грея, но Тим застрял в своей денверской жизни.

Я был уже готов двинуть в Мексику, когда однажды вечером Денвер Долл позвонил мне и сказал: «Ну, Сал, угадай, кто едет в Денвер?» Я понятия не имел. «Он уже в пути, это надёжные сведения. Дин купил машину и намерен присоединиться к тебе». Внезапно мне явился Дин, пылкий страшный дрожащий Ангел, он рвался ко мне по дороге, надвигался как облако, с огромной скоростью, преследовал меня, как Тайный Скиталец, вот он уже рядом со мной. Я видел его огромное лицо над равнинами с безумной, костлявой устремлённостью и сверкающими глазами; я видел его крылья; я видел его старую колесницу, из которой летели тысячи искрящихся огней; я видел путь, который он прожёг над дорогой; он даже сделал свою собственную дорогу и прошёл через кукурузу, через города, разрушая мосты, иссушая реки. Он летел на Запад, как гнев. Я знал, что Дин вновь обезумел. Он не мог посылать деньги ни той, ни другой жене, если он забрал из банка все свои сбережения и купил машину. Всё летело в тартарары. Позади него дымились обгорелые руины. Он снова рванул на запад через стонущий и жуткий континент, и вскоре он будет здесь. Мы спешно готовились его встретить. А ещё он собирался везти меня в Мексику.

«Как ты думаешь, он позволит мне поехать?» – спросил Стэн в страхе.

«Я с ним поговорю», – мрачно сказал я. Мы не знали, чего ждать. «Где он будет спать? Что он будет есть? Есть ли для него девушки?» Это было похоже на скорое прибытие Гаргантюа; надо было расширить сточные канавы Денвера и привести законы в соответствие с его страждущей массой и взрывными экстазами.

3

Приезд Дина напоминал старомодный фильм. Я был дома у Бэйб в золотой полдень. Вернее, рядом с домом. Её мать была в Европе. Тётю-дуэнью звали Чарити; ей было семьдесят пять лет, и она суетилась, как курица. В семье Роулинсов, которая расселилась по всему Западу, она постоянно переезжала из одного дома в другой, находя для себя занятия. Некогда у неё были десятки сыновей. Все они ушли; все они её бросили. Она была старой, но ей было интересно всё, что мы делали и говорили. Она печально качала головой, когда мы по чуть-чуть выпивали виски в гостиной. «Лучше бы вы пошли с этим во двор, молодой человек». Наверху – тем летом там было что-то вроде пансионата – жил парень по имени Том, безнадёжно влюблённый в Бэйб. Мне сказали, что он приехал из Вермонта, из богатой семьи, и там его ждала целая карьера и всё такое, но он предпочитал быть там же, где Бэйб. По вечерам он сидел в гостиной, его лицо пылало за газетой, и каждый раз, когда один из нас что-то говорил, он это слышал, но не подавал виду. Он пылал особо сильно, когда что-то говорила Бэйб. Когда мы вынуждали его отложить газету, он смотрел на нас с непередаваемой скукой и страданием. «А? О, да, я тоже так думаю». Обычно он говорил именно так.

Чарити сидела в своём углу и вязала, наблюдая за всеми нами своими птичьими глазами. Её работа состояла в том, чтобы быть дуэньей и следить, чтобы никто из нас не употреблял бранных слов. Бэйб хихикала на диване. Тим Грей, Стэн Шепард и я развалились на стульях. Бедный Том переносил свои пытки. Он встал, зевнул и сказал: «Ну, ещё день, ещё доллар, спокойной ночи», и исчез наверху. Бэйб не рассматривала его как любовника. Она была влюблена в Тима Грея; он ускользал как угорь из её рук. Вот так мы сидели солнечным днём ближе к ужину, когда Дин подъехал к дому на своей колымаге и выскочил из неё в твидовом костюме с жилетом и цепочкой для часов.

«Хуп! Хуп!» – услышал я с улицы. Он был с Роем Джонсоном, который только что вернулся из Фриско со своей женой Дороти и снова жил в Денвере. Так же были Эд Данкел и Галатея Данкел, и Том Снарк. Все опять были в Денвере. Я вышел на веранду. «Ладно, мой мальчик», – сказал Дин, протягивая свою широкую ладонь, – «я вижу, что на этом конце трости у вас всё хорошо. Привет, привет, привет», – сказал он всем. «О да, Тим Грей, Стэн Шепард, привет!» Мы представили его Чарити. «О да, очень приятно. Это мой друг Рой Джонсон, он был так любезен, что поехал со мной. Харрумф! Ейбо! Кхе! Кхе! Майор Хупл, сэр», – сказал он, протягивая руку Тому, который смотрел на него. – «Даа, даа. Ну, Сал, старик, что за дела, когда мы отправимся в Мексику? Завтра днём? Славно, славно. Хм! А теперь, Сал, у меня ровно шестнадцать минут, чтобы добраться до дома Эда Данкела, где я собираюсь забрать свои старые железнодорожные часы, которые я могу заложить на Лаример-стрит до закрытия, и при этом я прошвырнусь со страшной скоростью, насколько позволит время, я хочу посмотреть, не мог ли мой старик случайно забрести в буфет Джиггса или в какой-нибудь другой бар, а затем у меня назначено время у парикмахера, Долл сказал, что я там постоянный посетитель, я не меняю его годами и продолжаю эту политику – кхе! кхе! Ровно в шесть часов – ровно, ты меня слышишь? – я хочу, чтобы ты был здесь, я появлюсь и быстро отвезу тебя домой к Рою Джонсону, послушать Гиллеспи и другие боп-записи, час на отдых вместо любого другого занятия, которое вы с Тимом и Стэном и Бэйб, возможно, запланировали на вечер безотносительно моего прибытия, кстати сказать, оно произошло ровно сорок пять минут назад в моём старом тридцать седьмом Форде, ты его видишь там припаркованным, я проделал путь с длинной остановкой в Канзас-Сити, чтобы встретиться с моим кузеном, не Сэмом Брэди, а младшим». И, сказав всё это, он по деловому сменил свой пиджак на футболку в нише гостиной, почти укрывшись от всех, и переложил свои часы в другую пару брюк, достав их всё из того же старого потёртого чемодана.

«А Инес?» – спросил я. – «Что случилось в Нью-Йорке?»

«Официально, Сал, эта поездка предпринята, чтобы получить развод в Мексике, это дешевле и быстрее всего. Я наконец получил согласие от Камиллы, и всё на мази, всё отлично, всё прекрасно и мы знаем, что мы сейчас не заботимся ни о чём, не так ли, Сал?»

Ладно, окей, куда Дин, туда и я, так что мы суетились в свете этих новых планов и готовились к большой ночи, и это была незабываемая ночь. Вечеринка происходила в доме брата Эда Данкела. Двое из его старших братьев были водителями автобусов. Они сидели и с благоговением смотрели на всё, что происходит. Там был прекрасно накрытый стол, торт и напитки. Эд Данкел выглядел счастливым и процветающим. «Ладно, а где вы устроились с Галатеей?»

«Йессир», – сказал Эд, – «я к вашим услугам. Я поступаю в Денверский универ, ты знаешь, я и Рой».

«Чем ты там будешь заниматься?»

«О, социологией и в таком духе, ты знаешь. Сал, скажи, Дин с каждым годом становится всё безумнее, не так ли?»

«Именно так».

Галатея Данкел тоже была там. Она пыталась с кем-нибудь заговорить, но Дин стянул на себя всё внимание. Он стоял и выступал перед Шепардом, Тимом, Бэйб и мной, а мы сидели рядом на кухонных стульях вдоль стены. Эд Данкел нервно парил позади него. Его бедный брат был отодвинут на задний план. «Хуп! Хуп!» – говорил Дин, одёргивая футболку, потирая живот, всё время подпрыгивая. «Даа, прекрасно, – все мы вместе сейчас, и позади остались годы, и всё же вы видите, что никто из нас по сути не изменился, и это так удивительно, дли – дли – длительность – и чтобы это доказать, у меня есть колода карт, и с её помощью я могу очень точно предсказывать судьбы всех сортов». Это была грязная колода. Дороти Джонсон и Рой Джонсон недвижно сидели в углу. Это была мрачная вечеринка. Затем Дин внезапно умолк и сел на табурет между мной и Стэном и стал смотреть прямо перед собой, с костлявым собачьим удивлением, ни на кого не обращая внимания. Он просто выпал на мгновение, чтобы собрать больше энергии. Если бы вы до него дотронулись, он бы покачнулся, как валун, стоящий на гальке на краю утеса. Он мог бы рухнуть или просто качаться, как камень. Затем валун взорвался цветком, и его лицо озарилось милой улыбкой, он посмотрел вокруг, как после сна, и сказал: «Ах, посмотри на всех этих милых людей, которые сидят здесь рядом со мной. Разве это не мило! Сал, почему, я ведь говорил Мин, но в другой день, почему, ах, да!» Он встал и прошёл через комнату, протянув руку одному из водителей автобусов на этой вечеринке. «Очень приятно. Меня зовут Дин Мориарти. Да, я вас хорошо помню. Всё в порядке? Ладно, ладно. Взгляните на этот прекрасный торт. О, можно мне кусочек? Только мне? Такому несчастному?» – Сестра Эда сказала «да». – «О, как славно. Люди такие милые. Пирожные и всякие красоты, всё лежит на столе, и всё ради маленьких чудных радостей и удовольствий. Хм, ах, да, отлично, великолепно, Харрумф, Ейбо!» И он стоял, покачиваясь посреди комнаты, ел свой торт и с благоговением смотрел на всех. Он повернулся и оглянулся вокруг. Всё поражало его, всё, что он видел. Люди разговаривали группами по всей комнате, и он сказал: «Да! Именно так!» Картина на стене обратила на себя его внимание. Он подошёл и стал её рассматривать, он отступил, он наклонился, он подпрыгнул, он хотел видеть её со всех возможных уровней и углов, он раздирал свою футболку в восклицании: «Чёрт!» Он понятия не имел о том, какое впечатление он производит, и ему было наплевать. Теперь люди стали смотреть на Дина с материнской и отцовской любовью, сияющей на их лицах. Теперь Дин был Ангелом, и я всегда знал, что он им станет; но, как и у всякого Ангела, у него были свои гнев и ярость, и в ту же ночь, когда все мы покинули вечеринку и направились в бар Виндзор одной огромной и шумной шайкой, Дин сделался бешено, демонически и серафически пьяным.

Напомню, что Виндзор, некогда шикарный денверский отель времён золотой лихорадки, в котором есть на что посмотреть – в большом салуне внизу всё ещё видны пулевые отверстия в стенах – когда-то был домом Дина. Он жил здесь с отцом в одной из комнат наверху. Он не был туристом. Он пил в этом салуне, как призрак своего отца; он лакал вино, пиво и виски, как воду. Его лицо раскраснелось и вспотело, и он взревел и завопил у барной стойки и пошёл качаясь через танцпол, где хонкитонкеры Запада танцевали с девушками и пытались играть на пианино, он обнимал бывших заключённых и кричал с ними в этом шуме. Тем временем все в нашей компании сидели за двумя огромными столами, сдвинув их вместе. Там были Денвер Д. Долл, Дороти и Рой Джонсоны, девушка из Буффало, Вайоминг, она была подругой Дороти, Стэн, Тим Грей, Бэйб, я, Эд Данкел, Том Снарк и кто-то ещё, всего тринадцать человек. Долл прекрасно проводил время: он взял арахисовую машинку, поставил её перед собой на стол, бросал в неё пенни и ел арахис. Он предложил нам всем что-нибудь написать на почтовой открытке и отправить её по почте Карло Марксу в Нью-Йорк. Мы писали всякие безумства. Скрипка играла на ночной Лаример-стрит. «Разве это не славно?» – вопил Долл. В мужской комнате мы с Дином выломали дверь и пытались сломать её, но она была толщиной в дюйм. Я разбил костяшку среднего пальца и даже не осознал этого до следующего дня. Мы были пьяны в драбадан. Пятьдесят бокалов пива стояли на наших столах одновременно. Оставалось бегать вокруг и потягивать из каждого. Бывшие заключённые из Каньон-Сити шатались там и болтали с нами. В фойе снаружи салуна сидели старые бывшие золотоискатели, они дремали над своими тростями под старыми часами. Эту ярость они тоже знали в свои великие дни. Всё закрутилось, как вихрь. Повсюду шли свои вечеринки. Одна вечеринка была даже в замке, и мы все на неё поехали – кроме Дина, который умчался в другое место – и в этом замке мы сидели в зале за большим столом и кричали. Снаружи был бассейн и гроты. Я наконец нашёл замок, где собирался восстать великий мировой змей.

Потом поздней ночью остались только мы с Дином, и Стэн Шепард, и Тим Грей, и Эд Данкел, и Томми Снарк, в одной машине, и всё впереди нас. Мы поехали в мексиканский квартал, мы поехали в «Пять Точек», мы катались вокруг. Стэн Шепард сошёл с ума от радости. Он продолжал кричать: «Сукин сын! Чёт возьми!» – с высоким визгом и хлопая себя по коленям. Дин был от него без ума. Он повторял всё, что скажет Стэн, и фукал, и вытирал пот с лица. «Мы получим свой кайф, Сал, если поедем в Мексику с этим кошаком Стэном! Да!» Это была наша последняя ночь в святом Денвере, мы сделали её большой и дикой. Всё это закончилось вином в подвале при свечах, и Чарити спустилась по лестнице в своей ночной рубашке с фонариком. Теперь с нами был цветной парень по имени Гомес. Он плавал вокруг «Пяти точек» и ему всё было побоку. Когда мы увидели его, Томми Снарк крикнул: «Эй, тебя зовут Джонни?»

Гомес отступил назад, снова прошёл мимо нас и сказал: «А теперь повтори, что ты сказал».

«Я сказал, ты не тот парень, которого зовут Джонни?»

Гомес отплыл назад и попробовал ещё раз. «Разве я похож на него? Я стараюсь быть Джонни, но я не могу найти дорогу».

«Ладно, чувак, поехали с нами!» – закричал Дин, и Гомес заскочил внутрь, и мы поехали. Мы безумно шептались в подвале, чтобы не мешать соседям. В девять утра все ушли, кроме Дина и Шепарда, а они всё ещё трепались, как маньяки. Люди встали, чтобы приготовить завтрак, и услышали странные подземные голоса, говорившие: «Да! Да!» Бэйб приготовила большой завтрак. Пришло время двигать в Мексику.

Дин отвёл машину к ближайшей заправке, и всё было готово. Это был 37-й Форд-седан с правой дверью, привязанной к раме. Правое переднее сиденье тоже было сломано, и вы сидели там, откинувшись назад, лицом к ободранной крыше. «Прямо как Мин и Билл», – сказал Дин. – «Мы закашляем и поскачем в Мексику; это займёт дни и дни». Я взглянул на карту: в общей сложности более тысячи миль, в основном Техас, до границы в Ларедо, а затем еще 767 миль через всю Мексику до великого города рядом с потрескавшимися высотами Истмуса и Оахаканы. Я не мог представить эту поездку. Она была сказочнее всего. Это был уже не восток-запад, а волшебный юг. Нас посетило видение всего Западного полушария, разъятого прямо до Огненной Земли, и мы летим по кривой мира в другие тропики и другие миры. «Чувак, она наконец привёдет нас к ЭТОМУ!» – сказал Дин с несомненной верой. Он постучал по моей руке. – «Просто подожди и увидишь. Ху! Вии!»

Я пошёл с Шепардом, чтобы завершить последнее из его дел в Денвере, и встретил его бедного деда, который стоял в дверях дома, говоря: «Стэн-Стэн-Стэн».

«Что случилось, дедушка?»

«Останься».

«Нет, решено, я должен ехать; почему ты так говоришь?» У старика были седые волосы, большие миндалины глаз и напряжённая, безумная шея.

«Стэн», – сказал он просто, – «не уезжай. Не заставляй своего старого деда плакать. Не оставляй меня опять одного». Моё сердце разбилось, когда я это увидел.

«Дин», – сказал старик, обращаясь ко мне, – «не забирай у меня моего Стэна. Я ходил с ним в парк, когда он был маленьким, и показывал ему лебедей. Затем его маленькая сестра утонула в том же пруду. Я не хочу, чтобы ты забирал моего мальчика».

«Нет», – сказал Стэн, – «мы уезжаем. Прощай». Он боролся с тем, что его здесь удерживало.

Его дед взял его за руку. «Стэн, Стэн, Стэн, не уезжай, не уезжай, не уезжай».

Мы сбежали, склонив головы, а старик всё ещё стоял на пороге своего коттеджа в денверском переулке, с занавеской из бусин в дверях и с мягкой мебелью в гостиной. Он был белым, как простыня. Он всё ещё звал Стэна. Что-то парализовало его движения, и он никак не мог уйти из дверного проёма, но просто стоял в нём, бормоча «Стэн» и «Не уезжай» и с тревогой следил за нами, когда мы свернули за угол.

«Боже, Шеп, я не знаю, что сказать».

«Не бери в голову!» – простонал Стэн. – «Он всегда был таким».

Мы встретили мать Стэна в банке, где она снимала для него деньги. Она была прекрасной седой женщиной, всё ещё очень молодой на вид. Она и её сын стояли на мраморном полу банка и шептались. Стэн был одет в джинсовый костюм, куртка и всё такое, и выглядел, как человек, собравшийся в Мексику. Завершалось его нежное пребывание в Денвере, и он уходил с пылким салагой Дином. Дин выскочил из-за угла и встретил нас как раз вовремя. Миссис Шепард настояла на том, чтобы купить нам всем по чашке кофе.

«Позаботьтесь о моем Стэне», – сказала она. – «Стоит ли говорить, что может случиться в этой стране».

«Все мы будем присматривать друг за другом», – сказал я. Стэн с матерью пошли вперёд, а я шёл сзади с безумным Дином; он рассказывал мне о надписях, вырезанных на стенах туалетов на востоке и на западе.

«Они совсем разные; на Востоке это царапины и банальные шутки и очевидные ссылки, скатологические остатки данных и рисунки; на Западе они просто пишут свои имена, Ред О’Хара, Блаффтаун Монтана, был здесь, дата, совершенно торжественно, как, скажем, Эд Данкел, причиной тому огромное одиночество, которое отличается лишь оттенком и стрижкой при переезде через Миссисипи». И вот перед нами был одинокий парень, ведь мать Шепарда была прекрасной матерью и ей нестерпимо было видеть, как уходит её сын, но она знала, что он должен уйти. Я видел, как он сбежал от деда. Вот мы втроём: Дин ищет своего отца, мой отец мёртв, Стэн сбегает от своего старика, и мы вместе уходим в ночь. Он поцеловал свою мать в шумной толпе на 17-й, и она села в такси и помахала нам рукой. Пока, пока.

Мы сели в машину у Бэйб и сказали «пока». Тим поехал с нами в свой дом за городом. Бэйб была прекрасна в тот день; её волосы были длинными и светлыми, совсем шведскими, её веснушки проступили на солнце. Она выглядела точно как маленькая девочка, какой она и была. Её глаза заволокло туманом. Она может присоединиться к нам позже с Тимом – но этого не будет. Пока, пока.

Мы рванули вперёд. Мы оставили Тима в его дворе на Равнинах за городом, и я оглянулся и увидел, как Тим Грей отступает на равнину. Этот странный парень стоял там целых две минуты, наблюдая, как мы уезжаем, с Бог знает какими печальными мыслями. Он становился всё меньше и меньше, и всё же он стоял неподвижно, держа одну руку на сушке для белья, как капитан, и я повернулся назад, чтобы видеть Тима Грея ещё и ещё, покуда в пространстве не осталось ничего, кроме нарастающего отсутствия, и это пространство глядело на восток в сторону Канзаса, и вело меня обратно в мой дом на Атлантис.

Теперь мы нацелили на юг наш хриплый капот и направились в Касл-Рок, Колорадо, покуда солнце краснело, а скалистые горы на западе были похожи на бруклинскую пивоварню в ноябрьских сумерках. Далеко в пурпурной тени от скал кто-то шёл и шёл, но мы не могли его видеть; может, это седой старик, присутствие которого я ощутил много лет назад среди горных вершин. Джек Сакатекас. Но он приближался ко мне, и был чуть ли не рядом. И Денвер отступил от нас, как соляной город, его дым рассыпался в воздухе и растаял у нас на глазах.