Текст книги "В дороге"

Часть 5

Дин уехал из Мехико-Сити, снова встретился с Виктором в Грегории и гнал эту старую машину вплоть до Лейк-Чарльза, Луизиана, где её задний мост окончательно отвалился, но он всегда знал, что это случится. Оттуда он дал телеграмму Инес насчёт билета на самолёт и пролетел остаток пути. Когда он прибыл в Нью-Йорк с документами о разводе на руках, они с Инес тут же направились в Ньюарк и поженились; и в тот же вечер, сказав ей, что всё в порядке и не надо волноваться, но в этой его логике не было ровным счётом ничего, кроме бесценных печальных потений, он заскочил в автобус и снова рванул через жуткий континент в Сан-Франциско, чтобы воссоединиться с Камиллой и двумя девочками. Так что теперь он был трижды женат, дважды разведён, и жил со своей второй женой.

Осенью я тоже двинул домой из Мехико-Сити, и однажды ночью сразу после Ларедо в Дилли, Техас я стоял на жаркой дороге под дуговой лампой, о которую бились летние мотыльки, и услышал звук шагов из темноты, и вот высокий старик с гривой седых волос протопал мимо с рюкзаком на спине, и, увидев меня, сказал: «Иди стонать за человека» и потопал назад в темноту. Означало ли это, что мне пора наконец отправиться пешком в паломничество по тёмным дорогам Америки? После внутренней борьбы я поспешил в Нью-Йорк, и однажды вечером я стоял на тёмной улице в Манхэттене и кричал в окно лофта, поскольку я думал, что мои друзья устраивают там вечеринку. Но в окне показалась красивая девушка, и она сказала: «Да? Кто там?»

«Сал Парадайз», – сказал я, и услышал эхо моего имени на печальной пустой улице.

«Заходи», – пригласила она. – «Я готовлю горячий шоколад». Я зашёл, и это была она, девушка с чистыми невинными дорогими глазами, я искал её всегда и так долго. Мы согласились безумно любить друг друга. На зиму мы хотели уехать в Сан-Франциско, отвезти с собой всю нашу разбитую мебель и прочий скарб на старом грузовике. Я написал об этом Дину. Он написал мне в ответ длинное письмо в восемнадцать тысяч слов о своих юных годах в Денвере и сказал, что приедет за мной, лично выберет старый грузовик и отвезёт нас домой. У нас было шесть недель, чтобы скопить денег на переезд, и мы начали работать и считать каждый цент. И вдруг Дин приехал за пять с половиной недель до этого срока, и ни у кого не было денег, чтобы выполнить этот план.

Я ушёл на ночную прогулку и вернулся, чтобы рассказать своей девушке, о чём я думал во время прогулки. Она стояла в тёмной маленькой прихожей со странной улыбкой. Я рассказывал ей о том и о сём, и вдруг я заметил в комнате какую-то особую тишину, осмотрелся и увидел на радио потрёпанную книгу. Я понял, что это был Динов Пруст высокой-вечности-после-полудня. Словно во сне, я увидел, как он выходит на цыпочках из тёмного зала в своих носках. Он больше не мог говорить. Он прыгал и смеялся, он заикался, размахивал руками и говорил: «Ах-ах, ты только послушай». Мы слушали, навострив уши. Но он забыл, что хотел сказать. «Правда, послушай, хм. Смотри, дорогой Сал – сладкая Лаура – я пришёл – я ушёл – но погоди – ах да». И он с упрямой печалью смотрел на свои руки. «Больше не могу говорить – ты понял, что это – или может – но послушай!» Мы слушали. Он прислушался к звукам в ночи. «Да!» – прошептал он с благоговением. «Ты видишь – больше не надо говорить – и вообще».

«Но почему ты приехал так скоро, Дин?»

«Ах», – сказал он, глядя на меня, как в первый раз, – «так скоро, да. Мы – мы узнаем – то есть, я не знаю. Я приехал по железной дороге – у меня был пропуск – кабус-вагоны – старые жёсткие скамейки – Техас – я всю дорогу играл на окарине и флейте». Он вынул свою новую деревянную флейту. Он сыграл на ней несколько пискливых нот и подпрыгнул в своих носках. «Видишь?» – сказал он. – «Но, конечно, Сал, я могу сразу начать рассказывать, мне есть что тебе рассказать, в самом деле, с моим небольшим задним умом, я читал и читал этого улётного Пруста, покуда ехал по всей стране, и накопал много чего ещё, но мне никогда не хватит ВРЕМЕНИ, чтобы об этом тебе рассказать, и мы ВСЁ ЕЩЁ не поговорили о Мексике и нашем расставании там в лихорадке – но не стоит об этом. Абсолютно, так, да?»

«Ладно, не стоит». И он стал рассказывать историю, что он делал в LA, со всеми деталями, как он посещал одну семью, обедал, разговаривал с их отцом, сыновьями, сёстрами – как они выглядели, что они ели, об их обстановке, их мыслях, их интересах, наконец об их душах; у него на это ушло три часа самых подробных рассказов, и чтобы завершить её, он сказал: «Ах, но ты видишь, что я В САМОМ ДЕЛЕ хотел тебе рассказать – и потом – Арканзас, на поезде – игра на флейте – я играл в карты с парнями, моей грязной колодой – выиграл деньги, дудел в окарину – для моряков. Долгая-долгая жуткая поездка, пять дней и пять ночей, чтобы УВИДЕТЬ тебя, Сал».

«Что с Камиллой?»

«Она разрешила конечно – она меня ждёт. Мы с Камиллой будем опять навсегда-и-да –»

«А Инес?»

«Я – я – я хочу, чтобы она вернулась со мной во Фриско жить в другой части города, как ты считаешь? Не знаю, зачем я приехал». Позже он сказал в неожиданный момент зияющего удивления: «Ну, и да, конечно, я хотел увидеть твою милую девочку и тебя – я тебе рад – люблю тебя, как всегда». Он пробыл в Нью-Йорке три дня и поспешно собрался на поезд со своими ж/д пропусками, чтобы снова пересечь континент, пять дней и пять ночей в пыльных вагонах на жёстких скамьях, и, конечно, у нас не было денег на грузовик, чтобы вернуться с ним вместе. С Инес он провёл одну ночь, объясняя, потея и сражаясь, и она его вышвырнула. Ему пришло письмо, на мой адрес. Я его видел. Оно было от Камиллы. «Мое сердце разбилось, когда я увидела, как ты переходишь пути со своей сумкой. Я молюсь и молюсь, чтобы ты вернулся назад невредимым… Я хочу, чтобы Сал и его подруга приехали и жили на одной с нами улице… Я знаю, что ты это сделаешь, но я не могу не волноваться – теперь, когда мы всё решили… Милый Дин, первая половина века закончилась. Приезжай с любовью и поцелуями, чтобы провести с нами вторую половину. Мы все тебя ждём. [Подписано] Камилла, Эми и Маленькая Джоани». Вот так жизнь Дина наладилась с его самой постоянной, самой ожесточённой и самой знающей женой Камиллой, и я благодарил Бога за это.

В последний раз я увидел Дина при грустных и странных обстоятельствах. Реми Бонкёр прибыл в Нью-Йорк после того, как несколько раз совершил кругосветное плавание. Я хотел, чтобы он познакомился с Дином. Они и правда встретились, но Дин совсем не мог говорить и ничего не сказал, и Реми пошёл прочь. Реми достал билеты на концерт Дюка Эллингтона в Метрополитен-опера и настоял, чтобы мы с Лаурой поехали с ним и его девушкой. Теперь Реми был располневшим и грустным, но всё ещё энергичным и формальным джентльменом, и он хотел сделать всё правильно, как он подчеркнул. Поэтому он попросил своего букмекера, чтобы тот отвёз нас на концерт в Кадиллаке. Была холодная зимняя ночь. Кадиллак стоял внизу на парковке. Дин уже вышел наружу со своей сумкой, готовый отправиться на станцию Пенн и потом через всю страну.

«Прощай, Дин», – сказал я. – «Я был бы рад не пойти на концерт».

«Как ты думаешь, я могу поехать с вами на Сороковую улицу?» – прошептал он. – «Хочу побыть с тобой подольше, мой мальчик, а ещё здесь так чертовски холодно, в этом Нью-Яке…» Я пошептался с Реми. Нет, он не может, я ему нравлюсь, но ему не нравятся мои друзья-идиоты. Я не собирался опять разрушать его званые вечера, как я это уже сделал у Альфреда в Сан-Франциско в 1947 году с Роландом Мейджором.

«Об этом не может быть и речи, Сал!» Бедный Реми, он приготовил специальный галстук для этого вечера; на нем была отпечатана копия концертных билетов, а также имена Сал, Лаура, Реми и Вики, это его девушка, вместе с серией грустных шуток и некоторых его любимых изречений, таких как «Не стоит учить старого маэстро новой мелодии».

Так что Дин не мог поехать с нами в верхнюю часть города, и я мог лишь сидеть на заднем сиденье Кадиллака и махать ему рукой. Букмекер за рулём тоже не хотел иметь с Дином ничего общего. Дин, одетый в обшарпанное пальто, которое он привёз специально для низких температур Востока, ушёл один, и я его видел в последний раз, когда он свернул за угол Седьмой авеню, взглянул на улицу впереди, и устремился туда. Бедная маленькая Лаура, моё дитя, я всё рассказал ей о Дине, она чуть не плакала.

«О, мы не должны его так отпускать. Что мы можем сделать?»

Старый Дин ушёл, подумал я, и сказал вслух: «Всё с ним будет в порядке». И мы пошли на грустный и нежеланный концерт, к которому я испытывал отвращение, и я всё время думал о Дине, как он вернётся на поезд и проедет больше трёх тысяч миль по этой ужасной земле, и я никогда не узнаю, зачем он ещё приезжал, кроме как чтобы меня увидеть.

И вот в Америке, когда солнце садится, а я сижу на старом разбитом речном пирсе, наблюдаю за длинными, длинными небесами над Нью-Джерси и ощущаю всю эту грубую землю, которая катится одной невероятной огромной выпуклостью к Западному побережью, эта дорога идёт и идёт, все люди уснули в её безмерности, и в Айове я знаю, что дети, должно быть, уже плачут в стране, где детям позволено плакать, и сегодня ночью звёзды погаснут, и разве вам не известно, что Бог – это Винни-Пух? вечерняя звезда, должно быть, опускается и роняет свои тусклые искры на прерию, ведь скоро наступит ночь, она благословляет всю землю, затемняет все реки, укрывает пики и укрывает последний берег, и никто, никто не знает, что с ним случится, кроме несчастных лохмотьев грядущей старости, я думаю о Дине Мориарти, ещё я думаю о старом Дине Мориарти, об отце, которого мы никогда не нашли, я думаю о Дине Мориарти.

Комментарий переводчика | Андрей Щетников

О сюжете и о романе

Читая многочисленные отзывы на роман Керуака в социальных сетях, я постоянно натыкаюсь на один и тот же вопрос: а что в этом интересного? и где здесь сюжет? Или даже, как было сказано в одном отзыве, «если автор лишён литературного дарования, ну хотя бы сюжет тогда придумал». Так что этот комментарий я пишу отчасти и с надеждой на то, что он поможет кому-нибудь прочитать великий роман Керуака «помимо сюжета» – как поэму.

Действительно, что они такое – эти четыре поездки по Америке, это мотание туда-сюда? Зачем герои романа это делают, если они сами не знают, зачем? Вот взять, скажем, Мёртвые души, Гоголь тоже назвал их поэмой – у Чичикова хотя бы есть внятная цель обогащения за счёт аферы с ревизскими сказками. Впрочем, и эту поэму Гоголя можно прочитать по схеме «Какой-то проходимец ездит туда-сюда и встречается с разными моральными уродами»; а слово будет потеряно. Или возьмём и перескажем Евгения Онегина в следующем ключе: «он приезжает в деревню по делам наследства, она в него влюбляется, он не отвечает ей взаимностью, потом он убивает друга на дуэли и вынужден уехать, её везут в Москву и выдают замуж за боевого генерала, он возвращается и теперь влюбляется в неё до безумия, она его продолжает любить, но она другому отдана и будет век ему верна». Да, так его тоже можно читать, но кажется, что роман Пушкина всё-таки не совсем об этом, хотя и об этом тоже; и кстати, причём здесь женские ножки, ветреный аи, «лета к суровой прозе клонят» и прочие, как их называют, «лирические отступления», которые занимают половину книги? Может, они и не отступления вовсе? Может быть, роман живёт прежде всего именно ими?

И если касательно романа Пушкина такие вопросы были заданы и ответы на них во многом уже даны (хотя он успел побывать и «энциклопедией русской жизни», что когда-то тоже было важно, но сегодня мы любим его совсем не за это), то роман Керуака до сих пор в читательских массах принято воспринимать как «документальное свидетельство о жизни бит-поколения», а это самое поколение, если подумать, давно уже никому не интересно, кроме немногочисленной группы фанатов по всему миру, и «делать жизнь с него» никто не собирается. Когда Керуак, после публикации рецензии в Нью-Йорк Таймс, проснулся на следующее утро знаменитым, вся журналистская шатия-братия – прошу прощения, все эти милые люди – ждали от него ответа ровно на один вопрос: что такое это разбитое поколение, пророком и глашатаем которого он выступил? Попыток Керуака заговорить о том, что beat для него – это beatitude, «благость», что сам он – никакой не «битник», никто особо и слушать не хотел; и тем более никому не было дела до его писательского мастерства, как будто его и не существовало, нашлёпал на машинке рулон бумаги за три недели, и готово. А ведь Керуак хотел, чтобы его воспринимали именно как писателя, который выработал новые приёмы прозы и продолжил в своём письме линии Мелвилла и Пруста, Уитмена и Гёте. Давайте вместе прочитаем отрывок из проспекта, написанного в начале 50-х, в котором Керуак пытался объяснить своим возможным издателям, что за роман он написал:

Я собираюсь использовать язык, который будет безошибочно американским – без того чтобы оказаться неинтеллигентным; поэтическим – без того чтобы оказаться слишком причудливым; богатым и сложным – без того чтобы оказаться трудным для понимания из-за неиспользованных доселе сочетаний материала и идей, которыми я намерен пользоваться, если я соберусь направить всю жизненную работу к собственному и читательскому удовлетворению. [Gewirtz 2007, c. 106]

Джон Клеллон Холмс, опубликовавший в 1952 году самый первый роман о битниках Вперёд! (Керуак выведен в нём под именем Джина Пастернака), подчёркивал в своих воспоминаниях, что даже люди, достаточно близко знавшие Керуака, смешивали его с Дином Мориарти, героем его романа, и даже не с самим Дином, как он выведен в романе, но скорее с Дином как символом, который можно продать другим людям именно в качестве такого символа, к большому сожалению самого Керуака:

Они смотрели не туда, куда нужно, они не смотрели на работу, они смотрели на их образ человека, на образ, который они извлекли из нескольких прочитанных ими книг. Они смешивали Джека с Дином Мориарти, иначе сказать, с Нилом Кэссиди. Они думали, что он – Дин Мориарти, а он им не был. [Leland 2007, с. 6]

Так что мы здесь постараемся смотреть в первую очередь на работу. И я думаю, что сегодня, через 70 лет после написания романа, и в преддверии предстоящего столетия со дня рождения Керуака (он родился 12 марта 1922 года), мы можем это сделать.

О том, как переводить название романа

Когда-то я думал, что переводить название романа В дороге (так перевёл Виктор Коган) – хорошо, а На дороге (вариант Максима Немцова) – плохо. Потом я стал думать не то чтобы наоборот, но мои критерии сильно сместились. Потом я подумал, не перевести ли его На трассе, но такой перевод всё-таки будет слишком односторонним, и он отойдёт от многозначности источника. В самом деле, В дороге – это всё равно что В пути, со всеми вытекающими; а На дороге – это On the road again, «я снова стоял на дороге, заняв позицию для стопа». Так что всё хорошо, и я буду держаться самого общего названия В дороге, помня и о других вариантах, включая самые неожиданные и разнообразные, которые могут прийти нам в голову.

Имена и прототипы главных героев

У всех главных героев романа есть свои прототипы в реальной жизни, и все их имена в той или иной степени говорящие (а в исходной рулонной версии они были выведены под своими настоящими именами). Так что мы поговорим о них по порядку.

Протагонист романа Сал Парадайз – это, конечно же, сам Керуак, которому в 1947 году, когда начинается действие романа, исполнилось 25 лет. Керуак по своему происхождению – франко-канадец; Сала он делает итальянцем. Его двоюродного брата в романе зовут Рокко; а когда Сал, Дин и Карло прощаются в (1.1), Сал говорил о себе так: «Я снялся анфас, и от этого стал похож на тридцатилетнего итальянца, который убивал любого, кто сказал что-нибудь против его матери». Полное имя Сальваторе означает «Спаситель»; фамилия Парадайз тоже говорящая, и она означает «Рай». Сам Керуак жил в Лоуэлле со своей матерью; Сал живёт в Патерсоне с тётей, которая во многом списана с матери Керуака. Небольшой городок Патерсон, штат Нью-Джерси – это важный город в литературной истории Америки XX века: в нём всю свою жизнь прожил великий американский поэт Уильям Карлос Уильямс, и в нём прошла юность Аллена Гинзберга.

Собрат Сала по путешествиям и главный герой романа Дин Мориарти списан с Нила Кэссиди, которому в 1947 году исполнился 21 год. В рассказах Конан Дойла о Шерлоке Холмсе фамилию Мориарти носит злодей-профессор, один из заправил преступного мира, и эта фамилия говорящая, она означает «искусство смерти». Керуак словно выворачивает эту фамилию наизнанку: про Дина мы знаем, что он никогда не встревал ни в какие драки, в романе вообще нет никаких драк, ни одной! – его предохраняла от этого «странная врождённая святость» (4.2). Однако Дина в его дорожных приключениях постоянно в чём-то подозревают полицейские, которых Сал в таких ситуациях называет «Шерлоками-любителями» (2.3, 2.6). Сал неоднократно сравнивает Дина с разными американскими персонажами. Так в (1.1) Сал говорит, что молодой Дин напоминал ему Джина Отри, автора огромного множества песен в стиле хиллбилли и героя нескольких десятков вестернов. А в третьей книге быстрая скользящая походка Дина с поднятым вверх перемотанным большим пальцем несколько раз сравнивается с походкой знаменитого комика Граучо Маркса. Ещё здесь следует сказать, что многие речи Дина Мориарти в романе почти дословно списаны с писем, которые Нил Кэссиди писал Керуаку.

Прототипом поэта Карло Маркса является Аллен Гинзберг, которому в 1947 году был 21 год, так что с Дином Мориарти они были погодками и быстро нашли общий язык. Чуть переиначенное имя Карла Маркса указывает и на еврейское происхождение Гинзберга, и на его левые воззрения. Стихи Карло Маркса, которые вскользь упоминает Керуак, – это настоящие стихи Гинзберга, такие как Голос Рока, Странник в Саване, или стихотворение «Куда ты несёшься, Америка», на тему фразы из Мёртвых душ.

Старый Буйвол Ли, старший товарищ Сала, Дина и Карло – это Уильям Берроуз, которому в 1947 было уже 33 года. Встреча с Берроузом происходит в романе только один раз, ранней весной 1948 года в Новом Орлеане. С одной стороны, Буйвол Ли обрисован Керуаком как умнейший человек, изучающий «факты жизни» и готовый делиться со своими молодыми друзьями своими познаниями и открытиями; Сал, Дин, Карло, Джейн и другие считают себя его учениками. С другой стороны, он предстаёт перед нами как странный параноик, изучающий на себе действие сильных наркотиков, скопивший у себя дома горы оружия, глядящий на мир через призму «теории заговора» и построивший у себя во дворе райхианский оргонный аккумулятор (Сал сначала описывает его действие, а потом называет это устройство «уличным клозетом»).

Есть свои прототипы и у большинства других героев романа. Из них интересно упомянуть Реми Бонкёра – его прототипом является Генри Крю, с которым Керуак учился в одном классе подготовительной школы Хорас Манн в Нью-Йорке. Фамилия Бонкёр – тоже говорящая, в переводе с французского она означает «доброе сердце», что раскрывается в эпизоде с посещением Салом Сан-Франциско, о чём мы ещё вспомним ниже.

Эпизод с посещением Сан-Франциско интересен ещё и тем, что он описан Керуаком дважды – один раз в романе В дороге, другой раз – в рассказе Причалы бездомной ночи, входящим в сборник Одинокий странник. Генри Крю выведен в этом рассказе под именем Дени Блю. В обоих случаях друг Керуака работает на судне торгового флота и обещает, что устроит его на судно тоже, но в итоге этого так и не удаётся сделать; и в обоих случаях упомянут некий пистолет, так что какой-то пистолет, скорее всего, присутствовал и в исходной истории. Однако во всём остальном сюжеты этих двух рассказов нисколько не похожи друг на друга, так что здесь мы можем видеть, насколько сильно Керуак перерабатывал в своих произведениях исходную подоснову, меняя её порой до неузнаваемости. Известно также, насколько сильно подчёркивали свою лишь частичную похожесть на героев романов Керуака и Аллен Гинзберг, и Гэри Снайдер (в романе Бродяги Дхармы он был выведен как Джеффи Райдер); а Нил Кэссиди после выхода романа В дороге прямо-таки обиделся на Керуака и какое-то время не разговаривал с ним, хотя вроде бы Дин и был с него списан, «как он есть».