Текст книги "В дороге"

Мы перепробовали всё. Мы гудели в бюро путешествий, но никто не ехал на запад той ночью. Бюро путешествий – это такое место, где вы подбираете людей за бензин, это законно на Западе. Хитрые типы ждут с потёртыми чемоданами. Мы пошли на автобусную станцию Грейхаунда, чтобы убедить кого-нибудь заплатить нам вместо того, чтобы сесть на автобус до Побережья. Мы были слишком робкими, чтобы подойти к кому-либо. Мы бродили в печали. На улице было холодно. Парень из колледжа вспотел при виде сочной Мэрилу, хотя и пытался выглядеть безразличным. Мы с Дином посовещались, но решили, что мы не сутенёры. Внезапно к нам подкатил безумный тупой парень, только что вышедший из исправительной школы, и они с Дином двинули за пивом. «Пойдем, чувак, дадим кому-нибудь по башке и заберём его деньги».

«Чувак, я врубился!» – завопил Дин. Они отчалили. На миг я встревожился; но Дин только хотел пройтись с этим парнем по улицам Эль-Пасо, чтобы словить свой кайф. Мы с Мэрилу ждали в машине.

Она положила мне руки на плечи. Я сказал: «Чёрт, Лу, подожди, пока мы приедем во Фриско».

«Мне всё равно. Дин меня бросит в любом случае».

«Когда ты вернёшься в Денвер?»

«Я не знаю. Мне всё равно, что делать. Могу я поехать назад на восток вместе с тобой?»

«Надо сперва раздобыть денег во Фриско».

«Я знаю, где ты можешь устроиться на работу продавцом в передвижном кафе, а я буду официанткой. Я знаю отель, в котором можно остановиться в кредит. Мы будем держаться вместе. Эх, мне грустно».

«О чём ты грустишь, малыш?»

«Я грущу обо всем. О чёрт, я бы хотела, чтобы Дин не был таким безумным». Пришел Дин, хихикнул, отскочил назад и запрыгнул в машину.

«Ну и безумный кошак! Ого! Я в него врубился! Я знал тысячи таких парней, как он, они все одинаковые, их ум работает как часы, о, бесконечные развилки, нет времени, нет времени…» И он выстрелил машину, сгорбившись за рулем, и рванул из Эль-Пасо. «Мы просто должны подобрать стопщиков. Мы наверняка кого-нибудь найдем. Хуп! Хуп! Вот и мы. Берегись!» – крикнул он на легковушку и обошёл её, увернулся от грузовика и выскочил за пределы города. За рекой были алмазные огни Хуареса и печальная сухая земля и алмазные звёзды Чиуауа. Мэрилу следила за Дином, как следила за ним в поездках через всю страну и обратно, краем глаза – с угрюмым, грустным видом, словно она хотела отрезать ему голову и спрятать её в своем шкафу, это была завистливая и печальная любовь к нему, такому неясному даже для себя самого, яростная, вынюхивающая и безумная улыбка нежного обожания, но также и зловещая зависть, она меня в ней пугала, ведь она знала, что эта любовь никогда не принесёт плодов, и когда она смотрела на его лицо с вытянутой челюстью, с его мужской самодостаточностью и рассеянностью, она знала, что он был слишком безумен. Дин был убеждён, что Мэрилу была шлюхой; он признался мне, что она патологически лжёт. Но когда она смотрела на него, это тоже была любовь; и когда Дин замечал это, он всегда поворачивался к ней со своей большой фальшивой кокетливой улыбкой, с дрожащими ресницами и жемчужно-белыми зубами, тогда как минуту назад он только дремал в своей вечности. Мы с Мэрилу рассмеялись вдвоём – и Дин не смутился, только глупо и радостно усмехнулся в ответ, и эта усмешка говорила: «Разве мы не получим свой кайф в любом случае?» Так оно и было.

Выехав из Эль-Пасо, в темноте, мы увидели маленькую фигурку с вытянутым большим пальцем. Это был наш обещанный стопщик. Мы остановились и подъехали к нему кормой. «Сколько у тебя денег, парень?» У парня не было денег; ему было лет семнадцать, бледный, странный, с одной неразвитой изувеченной рукой и без чемодана. «Разве он не славный?» – сказал Дин, повернувшись ко мне с настоящим благоговением. – «Садись, дружище, мы тебя подвезём». Парень понял, в чем его преимущество. Он сказал, что у него есть тётя в Туларе, Калифорния, у которой есть бакалейная лавка, и как только мы туда доберёмся, у него будет для нас немного денег. Дин катался по полу от смеха, это было так похоже на пацана в Северной Каролине. «Да! Да!» – крикнул он – «У всех нас есть тёти; мы посмотрим на каждую тётю, каждого дядю и каждую бакалейную лавку ВДОЛЬ этой дороги!!» У нас был новый пассажир, и он оказался приятным маленьким парнем. Он не произнёс ни слова, он слушал нас. После минутного разговора с Дином он почти наверняка был убеждён, что сел в машину к сумасшедшим. Он сказал, что едет стопом из Алабамы в Орегон, где находится его дом. Мы спросили, что он делал в Алабаме.

«Я ездил к моему дяде; он сказал, что у него для меня есть работа на лесопилке. Работа накрылась, поэтому я возвращаюсь домой».

«Еду домой», – сказал Дин, – «к обеду домой, да, я знаю, мы всё равно отвезем тебя домой, хотя бы до Фриско». Но у нас не было денег. Тогда мне пришло в голову, что я могу одолжить пять долларов у моего старого друга Хэла Хингема в Тусоне, Аризона. Дин тут же сказал, что всё замётано, и мы едем в Тусон. Мы так и сделали.

Ночью мы проехали Лас-Крусес, Нью-Мексико, и на рассвете прибыли в Аризону. Я очнулся от глубокого сна и увидел, что все спят, как ягнята, и машина стоит Бог весть где, потому что сквозь запотевшие стёкла ничего не видно. Я вышел из машины. Мы были в горах: это был райский восход, прохладный пурпурный воздух, красные горные склоны, изумрудные пастбища в долинах, роса и переливы золотых облаков; на земле были норы сусликов, кактусы, мескиты. Настала моя очередь вести машину. Я растолкал Дина и мальчишку и съехал с горы, отжав сцепление и не включая мотор, чтобы сэкономить бензин. Таким манером я въехал в Бенсон, Аризона. Мне пришло в голову, что у меня были карманные часы, которые Рокко только что подарил мне на день рождения, часы за четыре доллара. На заправке я спросил человека, знает ли он, где найти ломбард в Бенсоне. Он был совсем рядом с вокзалом. Я постучал, кто-то встал с кровати, и через минуту у меня был доллар за часы. Он отправился в бак. Теперь у нас хватало бензина до Тусона. Но вдруг появился высокий конный полицейский с пистолетом в кобуре, как раз когда я был готов стартовать, и попросил показать мои права. «У парня на заднем сиденье есть права», – сказал я. Дин и Мэрилу спали вместе под одеялом. Полицейский велел Дину выйти. Внезапно он выхватил пистолет и закричал: «Руки вверх!»

«Офицер», – я услышал, как Дин произносит это в самых маслянистых и смешливых тонах. – «Офицер, я только застегну свою ширинку». Тут даже коп почти улыбнулся. Дин вышел, грязный, рваный, в футболке, потирая живот, ругаясь, он всюду искал свои права и документы на машину. Коп покопался в нашем багажнике. Все бумаги были исправными.

«Я только проверяю», – сказал он с широкой улыбкой. – «Можете ехать дальше. Бенсон на самом деле неплохой город; вы можете здесь вкусно позавтракать».

«Да, да, да», – сказал Дин, абсолютно не обращая на него внимания, и поехал. Все мы вздохнули с облегчением. Полиция с подозрением относится к тем компаниям молодых людей, которые разъезжают на новых машинах без цента в кармане и вынуждены закладывать часы. «О, они всегда во всё вмешиваются», – сказал Дин, – «но этот коп был много лучше, чем та крыса в Вирджинии. Они пытаются делать аресты, которые потянут на заголовки в газетах; они думают, что каждая проезжая машина – это какая-то большая чикагская банда. Им больше нечем заняться». Мы поехали в Тусон.

Тусон расположен в красивой мескитовой местности в речной долине, над которой возвышается снежный хребет Каталина. Город был одной большой стройплощадкой; приезжие, дикие, амбициозные, занятые, весёлые люди; верёвки для сушки белья, дома на колёсах; шумные улицы с растяжками в центре города; всё в целом очень калифорнийское. Улица Форт-Лоуэлл-Роуд, на которой жил Хингем, была недалеко от прекрасных деревьев у русла реки в плоской пустыне. Хингем задумчиво стоял во дворе. Он был писателем; он приехал в Аризону, чтобы спокойно работать над своей книгой. Он был высоким, застенчивым сатириком, который что-то бормотал, отвернув от вас голову, и всегда говорил забавные вещи. Его жена и ребенок жили с ним в маленьком глинобитном доме, который построил его индейский отчим. Его мать жила на другой стороне двора в своём собственном доме. Она была экзальтированной американкой и любила гончарные изделия, бисер и книги. Хингем знал о Дине из Нью-Йоркских писем. Мы обрушились на него, как облако, каждый из нас был голоден, даже Альфред, искалеченный автостопщик. Хингем был одет в старый свитер и курил трубку на остром пустынном воздухе. Его мать вышла и пригласила нас поесть к себе на кухню. Мы сварили вермишель в большой кастрюле.

Затем все мы поехали в винный магазин на перекрёстке, где Хингем обналичил чек на пять долларов и вручил мне деньги.

Последовало краткое прощание. «Было очень приятно», – сказал Хингем, отводя взгляд. За деревьями, за песком, краснела неоновая вывеска придорожной таверны. Хингем всегда ходил туда за пивом, когда ему надоедало писать. Он был очень одинок, он хотел вернуться в Нью-Йорк. Когда мы уезжали, было грустно видеть его высокую фигуру, уходящую в темноту, как и прочие фигуры в Нью-Йорке и Новом Орлеане: они неуверенно стоят под огромным небом, и всё вокруг них тонет во тьме. Куда идти? что делать? и зачем? – спать. Но эта глупая шайка рвалась вперёд.

9

За Тусоном мы увидели ещё одного стопщика на тёмной дороге. Это был оклахомец из Бейкерсфилда, Калифорния, который изложил свою историю. «Чёт побери, я покинул Бейкерсфилд на машине бюро путешествий и оставил свою ги-тару в багажнике другой машины, и больше их уже не видел – ни ги-тары, ни ковбойских штучек; вы видите, я – му-зыкант, я направлялся в Аризону, чтобы играть с «Полынными ребятами» Джонни Мако. Ну, чёрт, вот я в Аризоне, денег нет, и мьюги-тару украли. Вы, ребята, отвезите меня обратно в Бейкерсфилд, и я возьму деньги у моего брата. Сколько нужно?» Нам было нужно, чтобы добраться до Фриско из Бейкерсфилда, около трёх долларов на бензин. Теперь нас в машине было пятеро. «Вечр, ма’ам», – сказал он, приподняв шляпу перед Мэрилу, и мы поехали.

Посреди ночи мы увидели огни Палм-Спрингс сверху с горной дороги. На рассвете, на заснеженных перевалах, мы упирались в направлении города Мохаве, который был воротами на великий перевал Техачапи. Оки проснулся и рассказывал забавные истории; милый маленький Альфред сидел, улыбаясь. Оки рассказал нам, что он знал человека, который простил свою жену за то, что она в него стреляла, и вытащил её из тюрьмы, только чтобы быть подстреленным во второй раз. Мы проезжали мимо женской тюрьмы, когда он это рассказывал. Впереди показалось начало перевала Техачапи. Дин сел за руль и отвёз нас на вершину мира. В каньоне мы проехали большой цементный завод. Затем мы пошли вниз. Дин отключил газ, отпустил сцепление и отрабатывал каждый волосок поворота, обгоняя машины и делая всё как в книгах без помощи акселератора. Я крепко держался руками. Иногда дорога опять ненадолго поднималась; он спокойно обгонял другие машины без звука, на чистом импульсе. Он знал каждый ритм и каждый удар этого непростого перевала. Когда пришло время развернуться налево вокруг низкой каменной стены, которая возвышалась над дном мира, он просто наклонился далеко влево, жёстко держась за руль, и прошёл это место вот так; и когда надо было повернуть направо, на этот раз со скалой слева от нас, он наклонился далеко вправо, заставив нас с Мэрилу наклониться к нему. Вот так мы плыли и спускались в долину Сан-Хоакин. Она лежала на милю ниже, практически на полу Калифорнии, зелёная и удивительная с нашей воздушной полки. Мы сделали тридцать миль без бензина.

Нас всех охватило внезапное возбуждение. Дин хотел рассказать мне всё, что он знал о Бейкерсфилде, когда мы достигли границ города. Он показал мне меблированные дома, где он останавливался, железнодорожные гостиницы, бильярдные, закусочные, подъездные пути, где он прыгал с паровоза за виноградом, китайские рестораны, где он ел, скамейки в парке, где он встречал девушек, и некоторые места, где он ничего не делал, но сидел и ждал. Калифорния Дина – дикая, потная, значительная, страна одиноких и отвергнутых и эксцентричных любовников, которые собираются вместе, как птицы, и страна, где все так или иначе выглядят как разбитые, красивые, декадентские киноактеры. «Чувак, я часами сидел на том самом стуле перед той аптекой!» Он помнил всё – каждую игру в пинокль, каждую женщину, каждую грустную ночь. И вдруг мы проехали мимо того места, где мы с Терри сидели под луной, пили вино, на этих бомжовских ящиках, в октябре 1947 года, и я попытался рассказать ему об этом. Но он был слишком взволнован. «Именно здесь мы с Данкелом провели всё утро, пили пиво, пытаясь подклеить настоящую маленькую официантку из Уотсонвилла – нет, Трейси, да, Трейси, – а её звали Эсмеральда – о, чувак, что-то в этом роде». Мэрилу составляла планы, что она будет делать, когда прибудет во Фриско. Альфред сказал, что его тётя даст ему сколько-то денег в Туларе. Оки направил нас к своему брату на равнины за городом.

Мы остановились в полдень перед маленькой хижиной с розовой крышей, Оки сошёл и поговорил с кое-какими женщинами. Мы ждали пятнадцать минут. «Я начинаю думать, что у этого парня не больше денег, чем у меня», – сказал Дин. – «Мы всё более подвисаем! Скорее всего, никто в семье не даст ему ни цента после этой дурацкой эскапады». Оки смущённо вышел и направил нас в город.

«Чёт побери, я хотел бы найти своего брата». Он делал расспросы. Похоже, он ощущал себя нашим пленником. Наконец мы приехали к большой пекарне, и Оки вышел со своим братом, который был в комбинезоне и, скорее всего был там механиком транспортёра. Разговор с братом занял несколько минут. Мы ждали в машине. Он рассказывал всем своим родственникам о своих злоключениях и о потере гитары. Но он получил деньги и отдал их нам, и нам их хватало до Фриско. Мы поблагодарили его и уехали.

Следующая остановка была в Туларе. Мы погнали вверх по долине. Я лежал на заднем сиденье, выжатый, полностью сдавшийся, и где-то днём, пока я дремал, грязный Гудзон проехал мимо палаток за пределами Сабиналя, где я жил, любил и работал в призрачном прошлом. Дин жёстко склонился над рулём, колотя по рычагам. Я спал, когда мы наконец прибыли в Туларе; я проснулся, чтобы услышать безумные подробности. «Сал, проснись! Альфред нашёл бакалейную лавку своей тёти, но знаешь, что случилось? Его тётя застрелила своего мужа и отправилась в тюрьму. Лавка закрыта. Мы не получили ни цента. Подумай об этом! Оки рассказал нам ту же самую историю, неприятности со всех сторон, переплетения событий, вот же чёрт!» Альфред кусал ногти. Мы свернули с дороги на Орегон в Мадере, и там мы попрощались с маленьким Альфредом. Мы пожелали ему удачи и ровного пути в Орегон. Он сказал, что это была его лучшая поездка.

Казалось, что за считанные минуты мы уже скатились в предгорья перед Оклендом, внезапно взмыли наверх и увидели растянувшийся перед нами сказочный белый город Сан-Франциско на его одиннадцати мистических холмах с синим Тихим океаном и надвигающейся стеной тумана «картофельной заплаты», дымом и золотом предвечерья. «Вот она дует!» – кричал Дин. – «Вау! Сделано! Хватит бензина! Дай мне воды! Земли больше нет! Мы не можем ехать дальше, потому что земли больше нет! Теперь, Мэрилу, дорогая, вы с Салом немедленно отправляетесь в отель и ждёте, что я свяжусь с вами утром, как только я составлю определённые договоренности с Камиллой и позвоню французу насчёт моих железнодорожных часов, а ты с Салом купишь в первую очередь городскую газету объявлений с предложениями о работе». И он въехал на мост через Окленд-Бэй, и он вёз нас. Офисные здания в центре города прямо-таки сверкали своими огнями; это наводило на мысли о Сэме Спейде. Когда мы вышли из машины на О’Фаррелл-стрит, понюхали и потянулись, это было, как если бы мы сошли на берег после долгого морского плавания; наклонная улица качалась под нашими ногами; тайные рагу с соевым соусом из китайского квартала Фриско плыли в воздухе. Мы достали из машины все наши вещи и сложили их на тротуаре.

Внезапно Дин сказал «пока». Он рвался увидеть Камиллу и узнать, как дела. Мы с Мэрилу тупо стояли на улице и смотрели, как он уезжает. «Видишь, какой он ублюдок?» – сказала Мэрилу. – «Дин выставит тебя на холод, если это будет в его интересах».

«Я знаю», – сказал я, взглянул назад на восток и вздохнул. У нас не было денег. Дин не сказал про деньги. «Где мы остановимся?» Мы бродили вокруг, таская наши шмотки по узким романтическим улицам. Каждый здесь был похож на разбитую кинозвезду, высохшую старлетку; разочарованные каскадёры, гонщики на карликовых автомобилях, острые калифорнийские персонажи с их грустью конца континента, красивые, декадентские, казановистые мужчины, пухлые мотельные блондинки, хастлеры, сутенёры, шлюхи, массажисты, посыльные – лоток с лимонами, и как мужчине заработать на жизнь с такой шайкой?

10

Однако Мэрилу покрутилась среди этих людей – недалеко от Тендерлойна – и служащий отеля с серым лицом позволил нам взять номер в кредит. Это был первый шаг. Потом нам надо было поесть, и мы не ели до полуночи, пока не нашли певичку из ночного клуба в её гостиничном номере, она поставила утюг вверх ногами на плечики над мусорной корзиной и разогревала банку со свиной тушёнкой и бобами. Я посмотрел в окно на подмигивающие неоны и сказал себе: где Дин и почему его не волнует наше благополучие? Я утратил веру в него в этом году. Я пробыл в Сан-Франциско неделю и провёл самое разбитое время в моей жизни. Мы с Мэрилу проходили по несколько миль в поисках денег-и-еды. Мы даже посетили пьяных в известном ей плавучем доме на Мишн-стрит; они предложили нам виски.

В отеле мы прожили вместе два дня. Я понял, что теперь, когда Дина не было в кадре, я Мэрилу не интересовал; она пыталась заполучить Дина через меня, его приятеля. Мы вели бесконечные споры. Ещё мы проводили целые ночи в постели, и я рассказывал ей свои сны. Я рассказал ей о большом мировом змее, он свернулся в земле, как червяк в яблоке, и когда-нибудь он раскачает холм, его впоследствии назовут Змеиным холмом, и вытянется на равнине длиной в сто миль и сожрёт всё на своём пути. Я сказал ей, что этот змей был сатаной. «Что тогда будет?» – визжала она, при этом крепко меня обнимая.

«Святой по имени Доктор Сакс уничтожит его тайными травами, которые он прямо сейчас готовит в своём подземном убежище где-то в Америке. Также откроется, что змей – это просто оболочка для голубей; когда змей умрёт, большие облака из семенно-сизых голубей вылетят и разнесут весть о мире по всему миру». Я сходил с ума от голода и горечи.

Однажды вечером Мэрилу исчезла с владельцем ночного клуба. Я ждал её, как было условлено, в дверях через улицу, на углу Ларкин-и-Гири, голодный, когда она внезапно вышла из фойе роскошного жилого дома со своей подругой, владельцем ночного клуба и жирным стариком со свёртком. Она заходила туда, чтобы увидеть свою подругу. Я увидел, какая она шлюха. Она боялась подать мне знак, хотя и видела меня в дверях. Она шла семенящими шагами и села в Кадиллак, и они уехали. Теперь у меня никого и ничего не было.

Я гулял, подбирая окурки с тротуара. Я шёл мимо заведения «фиш-энд-чипс» на Маркет-стрит, и вдруг женщина в нём взглянула на меня с ужасом; она была хозяйкой, очевидно, она подумала, что я войду туда с пистолетом, чтобы её ограбить. Я отошёл на несколько футов. Внезапно мне пришло в голову, что она была моей матерью где-то двести лет назад в Англии, а я был её блудным сыном, вышедшим из тюрьмы, чтобы ограбить её честные труды в этой лавочке. Я остановился и замер на тротуаре в экстазе. Я смотрел вниз по Маркет-стрит. Я не знал, была ли это она, или Кэнал-стрит в Новом Орлеане: она вела к воде, двусмысленной, универсальной воде, как и 42-я улица в Нью-Йорке ведёт к воде, и вы никогда не знаете, где находитесь. Я думал о призраке Эда Данкела на Таймс-сквер. Я бредил. Я хотел вернуться и взглянуть на мою странную диккенсовскую мать в этой лавочке. Меня покалывало с головы до ног. Казалось, что во мне жило множество воспоминаний, восходящих к 1750 году в Англии, а сейчас в Сан-Франциско я был в другой жизни и в другом теле. «Нет», – казалось, что эта женщина говорит своим испуганным взглядом, – «не возвращайся и не изводи свою честную, трудолюбивую мать. Ты мне больше не сын, – как и твой отец, мой первый супруг. Этот добрый грек меня пожалел». (Хозяином был грек с волосатыми руками.) «Ты нехороший, склонный к пьянству, буйству и последнему позорному ограблению плодов моих трудов в этой лавочке. О сын! Разве ты никогда не вставал на колени и не молился за избавление от всех твоих грехов и омерзительных дел? Потерянный мальчик! Уходи! Не преследуй мою душу; я хорошо тебя позабыла. Не береди старые раны, сделай так, как будто ты никогда не возвращался и не смотрел на меня – чтобы увидеть моё трудолюбивое смирение, несколько моих блестящих пенни – в жажде схватить, отобрать, угрюмый, нелюбимый, подлый сын моей плоти. Сын! Сын!» Это заставило меня задуматься о видении Большого Папаши в Гретне со Старым Буйволом. И на миг я достиг точки экстаза, я всегда хотел его достичь, и это был полный шаг через хронологическое время в бесконечную тень, и удивление в мрачном царстве смертных, и ощущение смертельного удара по пяткам, толкающего вперёд, с призраком, преследующим свои собственные пятки, и я спешу к доске, где все ангелы взлетают, как голуби, и летят в святые просторы несотворённой пустоты, мощного и немыслимого сияния, вспыхнувшего в яркой Сущности Разума, в неисчислимых землях лотоса, открывшихся в волшебном мотыльковом рое небес. Я мог слышать неописуемый бурлящий рёв, который был не в моих ушах, а везде, и не имел ничего общего со звуками. Я осознал, что я умер и возродился несчётное количество раз, но просто не помнил об этом, особенно потому, что переходы от жизни к смерти и обратно к жизни так призрачно легки, волшебное действие пустоты, засыпание и пробуждение, повторенные миллион раз, полная непринуждённость и глубочайшее незнание об этом. Я понял, что только из-за устойчивости внутреннего Ума возникали волны рождения и смерти, подобно действию ветра на гладь чистой, безмятежной, зеркальной воды. Я чувствовал сладкое, раскачивающееся блаженство, как большой укол героина в главную вену; как глоток вина поздно вечером, заставляющий тебя содрогаться; мои ноги покалывало. Я подумал, что ещё один миг, и я умру. Но я не умер, прошёл четыре мили, поднял десять длинных окурков и отнёс их обратно в гостиничный номер Мэрилу, высыпал их табак в мою старую трубку и закурил её. Я был слишком молод, чтобы понимать, что случилось. Через окно я вдыхал всю еду Сан-Франциско. Там были места с морепродуктами, где булочки были горячими, и корзинки тоже были хороши для еды; где сами меню были изысканно мягкими, словно их окунули в горячие бульоны и поджарили досуха, и они тоже были хороши для еды. Покажите мне голубую блесну в меню из морепродуктов, и я её проглочу; приманите меня запахом топлёного масла и клешнёй лобстера. Были места, где специализировались на густом красном ростбифе aujus или на отбивной из жареного цыпленка с вином. Были места, где гамбургеры шипели на гриле, а кофе стоил какой-то никель. И о, этот жареный пряный воздух, дувший в мою комнату из Чайнатауна, соперничая с соусами спагетти на Норт-Бич, с крабом в мягкой скорлупе на Рыбацкой Верфи – нет, с рёбрышками Филлмора, крутящимися на вертеле! Разбросайте по Маркет-стрит фасоль с перцем чили, красным и острым, добавьте картофель фри по-французски в пьяную ночь на Эмбаркадеро и моллюсков на пару в Саусалито с той стороны залива, и это будет моя ах-мечта о Сан-Франциско. Добавьте туман, голодный сырой туман, и пульсацию неонов в мягкой ночи, цоканье красавиц на высоких каблуках, белых голубей в витрине китайской бакалейной лавки…