Текст книги "В дороге"

7

В ту ночь ничего не случилось; мы пошли спать. Всё случилось на следующий день. Во второй половине дня мы с Дином отправились в центр Денвера по разным делам и посмотреть в бюро путешествий машину до Нью-Йорка. По дороге домой ближе к вечеру мы двинули вверх по Бродвею к Оки Фрэнки, Дин внезапно забрёл в спортивный магазин, спокойно взял с прилавка софтбол и вышел, подбрасывая его на ладони. Никто даже не заметил; этого никто никогда не замечает. Это был сонный полдень. Мы перебрасывались мячом, когда шли вместе. «Завтра мы наверняка получим машину в бюро путешествий».

Моя знакомая подарила мне кварту бурбона «Старый Дедушка». Мы начали пить его в доме Фрэнки. За кукурузным полем жила красивая молодая цыпочка, Дин заинтересовался ей сразу, как приехал. Это привело к неприятностям. Он бросил в её окно слишком много камешков и напугал её. Пока мы пили бурбон в захламлённой гостиной со всеми собаками, разбросанными игрушками и грустными разговорами, Дин постоянно выбегал через заднюю дверь кухни и пересекал кукурузное поле, чтобы бросать камешки и свистеть. Время от времени Джанет выходила, чтобы на это взглянуть. Внезапно Дин вернулся бледным. «Беда, мой мальчик. Мать этой девочки идёт за мной с ружьём, и она позвала банду старшеклассников, чтобы меня избить».

«Ты о чём? Где они?»

«За кукурузным полем, парень». Дин был пьян и ему всё было побоку. Мы вышли вместе и пересекли кукурузное поле в лунном свете. Я увидел группу людей на тёмной грунтовой дороге.

«Вот они!» – услышал я.

«Подождите минутку», – сказал я. – «Простите, в чём дело?»

Мать притаилась на заднем плане с большим ружьём в руке. «Этот твой чёртов друг раздражал нас достаточно долго. Я не из тех, кто вызывает полицию. Если он вернётся сюда ещё раз, я буду стрелять и стрелять, пока его не убью». Старшеклассники стояли, сжав кулаки. Я был так пьян, что мне тоже всё было побоку, но я всех успокоил.

Я сказал: «Он больше этого не сделает. Я буду следить за ним; он мой брат и послушает меня. Пожалуйста, убери свою пушку и ни о чём не беспокойся».

«Ещё хоть раз!» – сказала она в темноте твёрдо и мрачно. – «Когда мой муж вернётся домой, я отправлю его за тобой».

«Не надо этого делать; он тебя больше не побеспокоит, пойми. Теперь успокойся, и всё окей». Позади меня Дин бурчал себе под нос. Девушка выглядывала из окна своей спальни. Я знал этих людей, и они достаточно мне доверяли, чтобы немного успокоиться. Я взял Дина за руку, и мы вернулись через лунные кукурузные рядки.

«Вуу-хи!» – крикнул он. – «Я напьюсь сегодня вечером». Мы вернулись к Фрэнки и детям. Дин неожиданно обезумел из-за пластинки, которую поставила Джанет, и сломал винил об колено: это была запись хиллбилли. Среди записей был ранний Диззи Гиллеспи, которого Дин очень ценил – «Конго Блюз», с Максом Уэстом на барабанах. Это я подарил её Джанет, и когда она заплакала, я сказал ей взять пластинку и сломать об голову Дина. Она так и сделала. Дин тупо огляделся и всё понял. Мы рассмеялись. Всё было в порядке. Тогда Фрэнки-Ма захотела пойти выпить пива в придорожном салуне. «Идём!» – кричал Дин. – «Чёрт возьми, если бы ты купила эту машину, которую я показал тебе во вторник, нам не пришлось бы ходить».

«Мне не понравилась эта чёртова машина!» – завопила Фрэнки. Янь, янь, дети начали плакать. Густая, похожая на мотылька вечность бродила в безумной тёмной гостиной с грустными обоями, розовой лампой, возбуждёнными лицами. Маленький Джимми напугался; я уложил его спать на диван и положил на него собаку. Фрэнки пьяным голосом вызвала такси, и пока мы его ждали, мне вдруг позвонила моя приятельница. У неё был двоюродный брат среднего возраста, который меня ненавидел всеми потрохами, а я в тот день написал письмо Старому Буйволу Ли, который в это время был в Мехико-Сити, о наших с Дином приключениях и о нашей ситуации в Денвере. Я написал: «У меня есть подруга, которая снабжает меня виски, деньгами и ужинами».

Я по глупости отдал это письмо её брату, чтобы он отправил его по почте после ужина с жареной курицей. Он вскрыл его, прочёл и тут же показал ей, чтобы доказать, что я был проходимцем. Теперь она звонила мне в слезах и говорила, что больше не хочет меня видеть. Торжествующий двоюродный брат взял у неё трубку и начал обзывать меня ублюдком. Пока такси гудело снаружи, дети плакали, собаки лаяли, а Дин танцевал с Фрэнки, я выкрикивал все мыслимые проклятия, какие мог придумать, и добавлял всевозможные новые, и в моём пьяном угаре я послал всех к чёрту, бросил трубку и вышел, чтобы напиться.

Мы вывалились толпой из такси у заведения, это было заведение хиллбилли у подножия холмов, вошли и заказали пиво. Всё обрушивалось, и для полного безумия в баре был экстатичный паралитик, который обнял Дина и застонал ему в лицо, и Дин снова слетел с катушек, потный и одичалый, и чтобы усилить это невыносимое замешательство, он тут же выскочил наружу и угнал машину прямо с подъездной дорожки, помчался в центр Денвера и вернулся с новой, ещё лучшей. Внезапно в баре я поднял глаза и увидел, как копы и люди осматривали дорогу в фарах крейсеров, говоря об украденной машине. «Кто-то угоняет машины направо и налево!» – сказал коп. Дин стоял за его спиной, слушая и произнося: «Ах да-а, ах да-а». Полицейские уехали, чтобы проверить. Дин вошёл в бар и качался вместе с бедным паралитиком, который в тот день женился и сильно накачивался, пока его невеста где-то ждала. «О, чувак, этот парень самый великий из всех!» – кричал Дин. – «Сал, Фрэнки, сейчас я пойду и заполучу самую лучшую машину, и все мы поедем вместе с Тони» (святой паралитик) «и круто смотаемся в горы». И он выбежал. Тут же ворвался полицейский и сказал, что угнанный в центре Денвера автомобиль припаркован на подъездной дорожке. Люди обсуждали это по кучкам. Из окна я увидел, как Дин запрыгнул в ближайшую машину и рванул, и ни одна душа его не заметила. Через несколько минут он вернулся в совсем другой машине, новом брендовом кабриолете. «Это красавец!» – прошептал он мне на ухо. – «Тот слишком громко чихал – я оставил его на перекрестке, увидев это чудо перед фермерским домом. Давай крутнёмся в Денвер. Давай, чувак, мы все поедем кататься». Вся горечь и безумие всей его денверской жизни вырывались из его системы, как кинжалы. Его лицо было красным, потным и злым.

«Нет, я не хочу иметь дела с ворованными машинами».

«Ах, да ну, чувак! Тони поедет со мной, так ведь, славный прекрасный Тони?» И Тони – худой брюнет со святыми глазами, со стоном и пеной бесподобной души – опёрся на Дина и стонал и стонал, с ним случился приступ, а затем он интуитивно и вдруг испугался Дина и вскинул руки и ушёл с ужасом на лице. Дин наклонил голову и вспотел. Он выскочил и уехал прочь. Мы с Фрэнки нашли такси на дороге и решили поехать домой. Пока таксист вёз нас по бесконечно тёмному бульвару Аламеда, где я так много гулял одинокой ночью в прошлые месяцы лета, пел и стонал и питался звёздами и истекал соками сердца по капле на горячий гудрон, вдруг позади нас обнаружился Дин в угнанном кабриолете и стал гудеть и гудеть и напирать на нас и визжать. Лицо таксиста побелело.

«Это всего лишь мой друг», – сказал я. Дин с презрением к нам рванул вперёд на девяноста, оставив позади свой призрачный выхлоп. Затем он свернул на дорогу Фрэнки и тормознул перед домом; так же внезапно стартовал, развернулся и помчался в город, пока мы расплачивались за проезд. Несколько мгновений спустя, когда мы с тревогой ждали в тёмном дворе, он вернулся с ещё одной машиной, разбитым купе, остановил её перед домом в облаке пыли, просто вышел и направился прямо в спальню и мертвецки пьяный упал на кровать. Мы остались с угнанной машиной прямо у нашего порога.

Мне надо было его разбудить; я не мог запустить машину, чтобы бросить её где-нибудь подальше. Он с трудом встал с кровати, надев только свои жокейские шорты, и мы вместе сели в машину, пока дети хихикали из окон, и запрыгали и поскакали прямо по жёстким рядкам люцерны в конце дороги вомп-ти-вомп пока наконец машина уже не могла ехать и встала под старым хлопковым деревом у старой мельницы. «Не могу дальше», – просто сказал Дин, вышел из машины и побрёл назад через кукурузное поле, примерно полмили, в шортах под лунным светом. Мы вернулись в дом, и он пошёл спать. Всё было в ужасном беспорядке, весь Денвер, моя знакомая, машины, дети, бедная Фрэнки, забрызганная пивом и банками гостиная, и я попытался заснуть. Сверчок не давал мне этого сделать. Ночью здесь на Западе звёзды, какими я их уже видел в Вайоминге, большие, словно римские свечи, и такие же одинокие, как Принц Дхармы, потерявший свою родовую рощу и бредущий в пространствах между точками на рукоятке Большого Ковша, пытаясь найти её снова. Они медленно поворачивали колесо ночи, а затем задолго до настоящего восхода солнца большой красный свет возник далеко над мрачной суровой землёй со стороны Западного Канзаса, и над Денвером раздались птичьи трели.

8

Наутро нас со страшной силой тошнило. Первым делом Дин пошёл через кукурузное поле, чтобы взглянуть, не доставит ли машина нас на восток. Я сказал ему «нет», но он всё равно туда пошёл. Он вернулся бледный. «Чувак, это машина детектива, и в городе в каждом участке есть мои отпечатки пальцев с того года, когда я угнал пятьсот автомобилей. Ты видишь, что я с ними делаю, я просто хочу кататься, чувак! Мне пора! Слушай, мы рискуем загреметь в каталажку, если не смоемся отсюда прямо сейчас».

«Ты чертовски прав», – сказал я, и мы начали собирать вещи как можно быстро. Нацепив галстуки и заправив рубашки, мы попрощались с нашей милой маленькой семьёй и помчались под защиту дороги, где нас уже никто не узнает. Маленькая Джанет плакала, она хотела ещё раз увидеть нас, или меня, или как выйдет – и Фрэнки была такой вежливой, я поцеловал её и извинился.

«Он точно чокнутый», – сказала она. – «И конечно, напоминает моего беглого мужа. Точно такой же. И конечно, я надеюсь, что мой Микки вырастет не таким, как они все».

Я сказал «пока» маленькой Люси, она держала в руке своего жука, а маленький Джимми спал. Всё это в считанные секунды, на прекрасном рассвете воскресного дня, когда мы помчались прочь с нашим жалким багажом. Мы спешили. Каждую минуту мы ожидали, что полицейская машина свернёт с просёлка и направится к нам.

«Если та женщина с ружьём его обнаружит, нам конец», – сказал Дин. – «Мы должны взять такси. Тогда мы спасены». Мы хотели разбудить фермерскую семью, чтобы позвонить по их телефону, но нас прогнала собака. С каждой минутой опасность нарастала; разбитое купе будет найдено на кукурузном поле ранним деревенским жителем. Одна любезная старая леди позволила нам наконец-то воспользоваться её телефоном, и мы вызвали такси в центр Денвера, но оно не пришло. Спотыкаясь, мы помчались на дорогу. Начиналось утреннее движение, каждая машина выглядела как дежурный автомобиль. Потом мы внезапно его увидели, и я понял, что это конец моей жизни, какой я её знал, и что она вступает в новую и ужасную стадию тюрем и железных печалей. Но это было наше такси, и мы полетели на восток.

В бюро путешествий имелось потрясное предложение перегнать лимузин Каддилак 47 в Чикаго. Хозяин ехал из Мексики со своей семьёй, устал и посадил их всех на поезд. Ему требовалось только удостоверение личности и чтобы машина была на месте. Мои документы заверили его, что всё будет в порядке. Я сказал ему не беспокоиться. Я сказал Дину: «И не угони эту машину». Дин аж подпрыгивал от волнения, настолько сильно ему хотелось её увидеть. Нам пришлось ждать час. Мы лежали на траве рядом с церковью, где в 1947 году я сидел рядом с нищими бродягами, когда проводил домой Риту Беттанкур, и я уснул от ужасного истощения, обратив лицо к полуденным птицам. На самом деле где-то играла органная музыка. Но Дин носился по городу. Он поговорил со знакомой официанткой в кафе, договорился о том, что прокатит её на своём Кадиллаке, и вернулся, чтобы разбудить меня с новостями. Теперь мне стало лучше. Я был готов к новым осложнениям.

Когда Кадиллак был на месте, Дин сразу же поехал на нём «заправиться», а сотрудник бюро путешествий посмотрел на меня и сказал: «Когда он вернётся? Пассажиры уже готовы». Он показал мне на двух ирландских юношей из Восточной иезуитской школы, которые ждали с чемоданами на скамейках.

«Он только заправится и сразу назад». Я зашёл за угол и наблюдал за Дином; он оставил мотор включённым, ожидая официантку, пока она переодевалась в своём гостиничном номере; я даже мог видеть её оттуда, где стоял, как она застёгивалась перед зеркалом и поправляла свои шёлковые чулки, и мне хотелось поехать вместе с ними. Она выбежала и прыгнула в Кадиллак. Я вернулся, чтобы успокоить начальника бюро путешествий и пассажиров. Со своего места в дверях я увидел слабую вспышку Кадиллака, пересекавшего Кливленд-плейс с Дином, в футболке и радостного, его руки дрожали, он разговаривал с девушкой и сжимал руль, пока она грустно и гордо сидела рядом. Они среди бела дня въехали на стоянку, резко припарковались у кирпичной стены (как когда-то у него на работе), и там, по его словам, он её ублажил, как ни в чём не бывало; вдобавок он убедил её ехать за нами на восток, как только она в пятницу получит зарплату, сесть на автобус и найти нас на квартире Иэна Макартура на Лексингтон-авеню в Нью-Йорке. Она согласилась приехать; её звали Беверли. Тридцать минут, и Дин рванул назад, оставил девушку в её отеле, с поцелуями, прощаниями и обещаниями, и подкатил прямо к бюро путешествий, чтобы забрать команду.

«Ну, давно пора!» – сказал хозяин бюро, похожий на бродвейского Сэма. – «Я подумал, ты уже уехал вместе с Кадиллаком».

«Я за него отвечаю», – сказал я, – «не беспокойтесь», – потому что Дин выглядел ошалелым настолько, что всякий мог заподозрить его в безумии. Дин с деловым видом помог иезуитским юношам с их багажом. Едва они уселись, и едва я помахал Денверу на прощание, как Дин уже полетел, и большой мотор запел с немереной птичьей силой. Уже в двух милях за Денвером Дин разогнался до 110 миль в час, у нас зашкалило спидометр, и он сломался.

«Ладно, без спидометра, я не буду знать, как быстро я еду. Я просто швырну эту хреновину в Чикаго и засеку время». Казалось, что мы идём под семьдесят, но все машины улетали назад, как мёртвые мухи на шоссе на Грили. «Сал, причина ехать на северо-восток состоит в том, что нам надо обязательно заехать на ранчо Эда Уолла в Стерлинге, чтобы ты с ним встретился и увидел его ранчо, а эта лодка шурует так быстро, что мы можем сделать это без проблем со временем и добраться до Чикаго задолго до поезда этого чувака». Ладно, пусть будет так. Пошёл дождь, но Дин не сбавил скорость. Это был красивый большой автомобиль, последний из лимузинов старого стиля, чёрного цвета, с большим удлинённым кузовом, белыми дисками колёс и, возможно, пуленепробиваемыми стёклами. Иезуитские юноши – из св. Бонавентуры – сидели сзади, радостные и довольные тем, что едут, и они понятия не имели, как быстро мы едем. Они попытались заговорить, но Дин ничего не сказал, снял футболку и поехал голый по пояс. «О, эта Беверли – милая бесподобная девочка, она собирается приехать ко мне в Нью-Йорк – мы поженимся, как только я получу бумаги о разводе от Камиллы – всё скачет, Сал, и мы ушли. Да!» Чем быстрее мы уезжали из Денвера, тем лучше я себя чувствовал, и мы делали это быстро. Уже темнело, когда мы свернули в Джанкшене с шоссе на грунтовую дорогу, которая вела через мрачные равнины Восточного Колорадо к ранчо Эда Уолла среди Койотового Нигде. Но дождь всё ещё шёл, и грязь была скользкой, и Дин замедлился до семидесяти, но я сказал ему, чтобы он замедлился ещё больше, или мы потеряем сцепление, и он сказал: «Не волнуйся, чувак, ты меня знаешь».

«Не в этот раз», – сказал я. – «Ты правда едешь слишком быстро». И он летел по этой скользкой грязи, и только я это сказал, шоссе круто свернуло влево, и Дин крутанул руль, чтобы пройти поворот, но большая машина пошла юзом и сильно качнулась.

«Берегись!» – крикнул Дин, которому всё было до чёртиков, он в этот миг боролся со своим Ангелом, и в итоге мы влетели в кювет носом к дороге. Всё накрыла великая тишина. Мы услышали воющий ветер. Мы стояли посреди дикой прерии. В четверти мили впереди по дороге был фермерский дом. Я непрестанно ругался, я был зол и сердился на Дина. Он ничего не сказал, надел свой плащ и пошёл под дождём в сельский дом за помощью.

«Он твой брат?» – спросили юноши на заднем сиденье. – «Он дьявол с машиной, не так ли? и, по его рассказам, с женщинами тоже».

«Он безумен», – сказал я, – «и да, он мой брат». Я видел, как Дин возвращается с фермером на его тракторе. Они закрепили цепи, и фермер вытащил нас из кювета. Машина была заляпана грязью, целое крыло было помято. Фермер взял с нас пять долларов. Его дочери смотрели на нас под дождём. Самая красивая и застенчивая ушла далеко в поле и смотрела оттуда, и у неё были на то причины, ведь она была абсолютно и окончательно самой красивой девушкой, которую Дин и я когда-либо видели во всей своей жизни. Ей было около шестнадцати, и её облик Равнин был как цвет диких роз, и у неё были самые голубые глаза, самые красивые волосы, а ещё скромность и быстрота дикой антилопы. Под каждым нашим взглядом она вздрагивала. Она стояла там на огромном ветру, он дул из Саскачевана, сбивая волосы вокруг её прекрасной головы, как вуаль, и оживляя их кудри. Она краснела и краснела.

Мы закончили наши дела с фермером, в последний раз взглянули на ангела прерий и поехали медленнее, пока не наступила темнота, и Дин сказал, что ранчо Эда Уолла прямо по курсу. «О, такая девушка меня пугает», – сказал я. – «Я бы всё бросил и отдался бы на её милость, и если бы она меня отвергла, я пошёл бы на край света и бросился с него вниз». Иезуитские юноши хихикали. Они были полны банальных шуток и разговоров восточных колледжей, в их птичьем языке не было ничего, кроме плохо понятого Фомы Аквинского, которым они фаршируют свои перцы. Мы с Дином не обращали на них никакого внимания. Когда мы пересекали грязные равнины, он рассказывал истории о своих ковбойских днях, он показал нам участок дороги, где он всё утро скакал на лошади; и где чинил ограды, когда мы подъехали к владениям Уолла, которые были безмерны; и где старый Уолл, отец Эда, обычно гремел по пастбищу в погоне за тёлкой и выл: «Дерьмо, дерьмо, вот же чёрт!» «Ему приходилось заводить новую машину каждые шесть месяцев», – сказал Дин. – «Ему это было побоку. Когда от нас убегала корова, он ехал за ней до ближайшей ямы с водой, а затем выходил и бежал за ней на своих двоих. Он считал каждый цент, который когда-либо заработал, и складывал его в копилку. Безумный старый владелец ранчо. Я покажу вам кое-что из его старых обломков возле барака для рабочих. Сюда я попал на испытательный срок после моей последней посадки. Здесь я жил, когда писал те письма, которые ты видел у Чада Кинга». Мы свернули с дороги и покатили через зимнее пастбище. Скорбная группа коров с белыми мордами внезапно возникла перед нашими фарами. «Вот они! Коровы Уолла! Мы никогда через них не проедем. Нам придётся выйти и их разогнать! Хи-хи-хи!!» Но нам не пришлось этого делать, мы только медленно продвигались сквозь них, иногда мягко тыкаясь бампером, а они плыли и мычали, как море, возле дверок машины. За ними мы увидели свет ранчо Эда Уолла. Вокруг этого одинокого света на сотни миль простирались равнины.

Вид полной тьмы, поглотившей прерии, немыслим для жителя востока. Там не было ни звёзд, ни луны, никакого света, кроме света кухни миссис Уолл. То, что лежало вне теней двора, было бесконечной картиной, невидимой до рассвета. Постучав в дверь и позвав в темноте Эда Уолла, доившего в сарае коров, я осторожно вошёл в эту темноту, на двадцать футов, не более. Я думал, что слышал койотов. Уолл сказал, что это, наверное, одна из диких лошадей его отца ржёт где-то вдали. Эд Уолл был нашего возраста, высокий, стройный, с острыми зубами, лаконичный. Они с Дином обычно стояли друг против друга на углах Кертис-стрит, привлекая девушек свистом. Теперь он вежливо пригласил нас в свою мрачную, тёмную, неиспользуемую гостиную и бродил там наощупь, пока не нашёл тусклые лампы, зажёг их и сказал Дину: «Что за чертовня случилась с твоим большим пальцем?»

«Я дал тумака Мэрилу, и он заразился так, что пришлось ампутировать кончик».

«И какую чертовню ты затеял в этот раз? – Я видел, что он относится к Дину как старший брат. Он покачал головой; ведро с молоком всё ещё стояло у его ног. – Ты всегда был чокнутый сукин сын».

Тем временем его молодая жена приготовила роскошное блюдо на большой кухне ранчо. Она извинилась за мороженое с персиками: «Это всего лишь замороженные вместе сливки и персики». Конечно, это было единственное настоящее мороженое за всю мою жизнь. Она начала с малого и закончила многим; пока мы ели, на столе появлялись новые блюда. Она была ладной блондинкой, но, как и все женщины из глуши, она малость жаловалась на скуку. Она назвала радиопрограммы, которые она обычно слушала в это вечернее время. Эд Уолл сидел, просто глядя на свои руки. Дин ел с жадностью. Он хотел, чтобы мы делали вид, будто я – владелец Кадиллака, очень богатый человек, а он – мой друг и шофёр. На Эда Уолла это не произвело никакого впечатления. Каждый раз, когда раздавался звук из сарая, он поднимал голову и слушал.

«Ладно, я надеюсь, вы ребята доберётесь до Нью-Йорка». Нисколько не поверив россказням о моём Кадиллаке, он был уверен, что Дин его угнал. Мы пробыли на ранчо около часа. Эд Уолл утратил веру в Дина, как и Сэм Брэди – он глядел на него с опаской, если только глядел. В прежние времена они буйно гуляли по улицам Ларами, в Вайоминге, рука об руку, после сенокоса, но всё это было мертво и осталось в прошлом.

Дин судорожно заскочил на сиденье. «Ну да, ну да, и я полагаю, нам лучше двинуть, чтобы быть в Чикаго завтра вечером, ведь мы уже потратили несколько часов». Юноши из колледжа любезно поблагодарили Уолла, и мы снова поехали. Я обернулся, чтобы смотреть, как кухонный свет тонет в ночном море. Затем я склонился вперёд.