Текст книги "В дороге"

Пересечение разных типов романа

Прежде всего, как это следует уже из самого его названия, роман Керуака – это роман-путешествие. Эта форма традиционна для романа; в качестве великих предшественников можно указать и на Дон-Кихота Сервантеса, и наСентиментальное путешествие Стерна; а к романам Гёте и к Моби Дику Мелвилла мы подойдём позже.

Путешествие героев Керуака – это путешествие по Америке. Сал Парадайз путешествует и в одиночку, заводя в дороге мимолётные знакомства со множеством попутчиков; и со своими приятелями, прежде всего – с Дином Мориарти. Четыре года действия романа – это четыре его больших части и четыре путешествия по Америке. Все поездки начинаются и завершаются на восточном побережье в Нью-Йорке, а их поворотной метой на западном побережье служат Сан-Франциско и Лос-Анджелес. В центре материка находится Денвер, в котором сходятся все пути романа, на севере у Великих озёр – Чикаго, на юге у Мексиканского залива – Новый Орлеан. Дорога проходит через множество городов и городков Америки, пересекая реки и долины, плоскогорья и горные перевалы. Америка – это большой дом героев романа; Дин описывает Штаты именно как страну, в которой он везде дома:

(2.3) «мы знаем Америку, мы дома, я могу поехать в любую точку Америки и получить то, что захочу, потому что она одинакова во всех уголках, я знаю людей, и знаю, что они делают. Мы отдаём и берём и движемся в невероятно сложной сладости, зигзагами туда и сюда».

Поездка по Америке не имеет конца; «Куда ты несёшься, Америка, в своей блестящей машине в ночной темноте?», вопрошает Карло Маркс Дина Мориарти в (2.3), перефразируя Мёртвые души Гоголя. Думается, что поэма Гоголя возникает здесь не случайно, задавая основу для воплощения совсем других линий и уровней бытия.

Роман-путешествие исторически развивался в значительной степени как плутовской роман, и обратно, почти все плутовские романы – это романы-путешествия, в которых герой в одиночку или в паре с коем-то ещё, или в небольшой компании перемещается из одного «места событий» в другое. В заметной степени таким плутовским романом является в одной из своих ипостасей и роман Керуака. Уже в первой главе Сал называет своего приятеля Дина Мориарти словом «con-man». Это слово обычно переводится как «жулик», «мошенник»; но в данном случае самым подходящим переводом будет именно «плут».

(1.1) Попросту говоря, он был молодым человеком, со страшной силой ошалевшим от жизни, и хотя он был плутом, он плутовал лишь потому, что очень хотел жить и общаться с такими людьми, которые иначе его бы не замечали.

Впрочем, плутовство наших героев, как правило, самое мелкое: они зачастую путешествуют без цента в кармане, им приходится красть еду в бакалейных лавках и бензин на заправках, пользуясь невнимательностью хозяев. О том, почему Керуаку важно оставить своих героев без еды и денег, и к чему их приводят голод и недосып, мы ещё поговорим ниже.

Плутовских поворотов в романе Керуака хватает; быть может, самый яркий пример плутовской истории – происходящее в первой книге посещение Салом своего школьного приятеля Реми Бонкёра в Сан-Франциско. Сал попадает в домик Реми через окно, прочитав записку; и уезжая из Фриско, он также выходит из этого домика через окно. Вход и выход через окно обозначают границы плутовского мира, в котором всё идёт вверх тормашками. Именно поэтому Сал, работая охранником в казармах, вывешивает вверх тормашками государственный флаг на утренней заре. Реми оказывается неудержимым клептоманом; при этом всякое воровство он готов оправдать цитатой из президента Трумэна: «Мы должны сократить стоимость жизни». Однако Реми Бонкёр (доброе сердце!), будучи мелким воришкой, оказывается и благородным грабителем Зорро:

(1.11) Чтобы показать вам, какое сердце было у этого парня, скажу, что он сложил половину наших ворованных продуктов в огромный коричневый бумажный пакет и отвёз их бедной вдове, которую он знал в Ричмонде, в жилищном посёлке… Женщина поблагодарила Реми… «Не стоит благодарности, миссис Картер», – сказал Реми в своих самых элегантных и вежливых тонах. – «Там этого добра было много».

Керуак разворачивает свой роман и ещё в одну сторону, делая его романом воспитания. Уже в первой главе он декларирует связь своего романа с Годами странствий Вильгельма Мейстера, задавая вопрос: «Как звали таких молодых людей в Германии Гёте?» Упоминает Керуак и ещё один знаменитый роман воспитания, Большой Мольн Алена-Фурнье, важный для него в том числе и структурой повествования, построенной по схеме «главный герой + протагонист-рассказчик».

Однако роман воспитания оборачивается у Керуака романом взросления и расставания с молодостью. Это одна из линий, пронизывающих всю фактуру романа, и она, как и многие другие линии, заявлена уже в первой главе: «Всё это было так давно, когда Дин не был таким, каков он сегодня, когда он был молодым пацаном из колонии, окутанным тайной».

Важнейшая прошивка этой истории начинается в (2.6) с многоборья, которое Дин, Сал и Эд Данкел устроили на лужайке рядом с домом Буйвола Ли, когда Дин демонстрирует чудеса ловкости, силы и скорости, оказываясь совершенным античным атлетом, достигшим своего телесного акме. Однако уже в (3.1) мы видим совсем другого Дина, с повреждённым пальцем и другими горестями и болезнями, но при этом ещё и с и радостью отцовства и пониманием того, что «мы знаем жизнь, мы становимся старше, каждый из нас, понемногу, и многое узнаём». Далее в (3.6) происходит разговор Сала и Дина у писсуара, в котором возникает тема будущей «старости в парках на скамейках» и последующая ссора, после которой приятели тут же мирятся, но о которой ни они, ни читатель уже не забудут. И наконец, в (4.6) спортивное состязание повторяется: теперь это игра с мальчишками в баскетбол, причём Сал и Дин уже перестали быть теми молодыми парнями, которые ещё два года назад могли всё, и теперь мальчишки с лёгкостью их обыгрывают, говоря «ну зачем же так убиваться»; а за этой игрой следует разговор с тётей Сала об ещё одном будущем ребёнке Дина и об ответственности за детей, и прощание у виадука.

Путешествие по Америке связывает роман Керуака с традицией большого американского социального романа, который также может быть назван романом американской мечты. Символом общества потребления и успеха здесь оказывается Голливуд, сатирически описанный Керуаком на одной ярчайшей странице:

(1.12) Что это было за место! Большие семьи, приехавшие из глубинки на своих драндулетах, толпились вдоль тротуаров, чтобы увидеть какую-нибудь кинозвезду, но кинозвезда так и не появлялась. Когда лимузин проезжал мимо, они бросались к обочине и ныряли, чтобы посмотреть: какой-то персонаж в тёмных очках сидел внутри с блондинкой в бриллиантах… Бульвар Голливуд был огромным, кричащим безумством машин; небольшие аварии случались хотя бы раз в минуту; все стремились к самой дальней пальме – за ней была пустыня и ничто… Я видел, как Джерри Колонна покупал машину в Бьюик Моторс; он стоял внутри огромного стеклянного окна, теребя усы.

Персонаж в тёмных очках за стеклом роскошного автомобиля и Джерри Колонна внутри огромного стеклянного окна оказываются конечно же частью киношного, бутафорского мира, мира кажимости. Но та мечта, к которой стремится Сал, и те откровения, которые он надеется обрести в своих странствиях, находясь рядом со своим наполовину безумным приятелем – они совсем другие, они связаны не с обладанием, но с откровением и обретением веры, пусть даже не навсегда, не в вечности, но хотя бы в каком-то кратком мгновении времени.

Роман как мистическое путешествие

Сал Парадайз путешествует, надеясь «обрести жемчужину», он тянется к мистикам и сам видит идеалом своей жизни постижение некоей истины, которая откроется ему в его странствиях.

(1.1) Я был молодым писателем, и я рвался вперёд. Я знал, что там будут девушки, видения, там будет всё; где-нибудь на этом пути мне будет вручена жемчужина.

Если Сал говорит о жемчужине, которую надо обрести, то Дин называет эту жемчужину очень просто – ЭТО. Я даже не знаю, надо ли это объяснять – кажется, достаточно просто прочитать сказанное, к примеру – вот эти слова, которые Дин говорит о Ролло Гребе:

(2.4) «Этот Ролло Греб – он самый великий, самый удивительный из всех. Вот что я пытался тебе сказать – вот чем я хочу быть. Я хочу быть как он. Он никогда не зависает, он идёт в любом направлении, он забил на всё, он знает время, ему нечего делать, кроме как качаться туда и сюда. Чувак, это конец! Смотри, если ты всё время будешь как он, то рано или поздно получишь». – «Получишь что?» – «ЭТО! ЭТО! Я скажу тебе – уже нет времени, у нас сейчас нет времени».

И ещё один разговор об ЭТОМ, он связан со джазом. Тема возвращается, Сал опять хочет, чтобы Дин объяснил ему, что значит ЭТО – Дин отвечает ему, что такое объяснение не-воз-мож-но, но потом всё-таки начинает объяснять, скорее, на примере, чем напрямую:

(3.5) «Вот, чувак, у этого парня с альтом прошлой ночью было ЭТО – он ухватил его, как только нашёл; я ещё не видел парня, который мог бы держать его так долго». Я хотел узнать, что значит «ЭТО». «Ах, ладно», – засмеялся Дин, – «ты спрашиваешь меня о не-воз-мож-ном – хм! Вот этот парень и все остальные, да? Он сообщает им то, что у всех на уме. Он начинает первый хорус, затем выводит свои идеи, народ, йя, йя, но получает это, и затем он восходит к своей судьбе и должен дуть прямо оттуда. Внезапно где-то в середине хоруса он получает это – все смотрят и знают; они слушают, он возносит его и несёт. Время остановилось. Он заполняет пустое пространство субстанцией нашей жизни, признаниями своего живота, воспоминанием о идеях, перепевами старых песен. Он должен дуть через бридж и потом обратно, и делать это с таким бесконечным чувством исследования души для мелодии этого момента, что все понимают, что важна не мелодия, а ЭТО…» – Дин не мог пойти дальше; он потел, рассказывая об этом.

В конце этого отрывка Дин доходит до того, что необъяснимое так и остаётся необъяснимым, его можно только ухватить – и он ПОТЕЕТ. Внимательный читатель может заметить, что в описаниях и диалогах Керуака есть два слова, которые он употребляет особенно часто, и это слова «потеть» и «беспокоиться», которые в языке романа оказываются двумя антонимами, двумя предельными и противоположными состояниями жизни и души. Беспокоиться – значит не доверять миру, в котором ты живёшь, не понимая, что дорога сама приведёт тебя, куда надо:

(3.5) «Теперь ты просто врубись вон в тех впереди. Они беспокоятся, считают мили, думают, где сегодня поспать, о деньгах на бензин, о погоде, как они туда доберутся – а ведь они туда всё равно доберутся, ты видишь. Но им надо беспокоиться и обманывать время ложной спешкой, а в остальном – чистой тревогой и плачем, их души в самом деле не будут в мире, вместо этого они зацепятся за установленное и доказанное беспокойство, и, однажды найдя его, они принимают такое выражение лица, чтобы отвечать ему и идти рядом с ним, а это, ты знаешь, несчастье, и оно всё время пролетает мимо, и они это знают, и это тоже беспокоит их без конца».

И ещё раз, чтобы понять, что мир и сам стоит на верном пути, все кошки спят, птицы летят, спасатели нас спасут:

(2.6) «Теперь, чёрт возьми, смотрите сюда, все вы, все мы должны признать, что всё в порядке, и в мире не надо беспокоиться, и нам в самом деле надо понять, что для нас ЗНАЧИТ понять, что мы ПРАВДА ни о чём НЕ БЕСПОКОИМСЯ. Ведь так?»

Что касается слова «потеть», внимательный читатель, обращая внимание на то, где и как оно употребляется, может и сам догадаться, что оно означает. И это наше толкование не будет произвольным, поскольку Керуак сам изложил его в письме к Кэрол Браун в 1961 году:

На самом деле это история о двух приятелях-католиках, разъезжающих по стране в поисках Бога. И мы нашли его. Я нашёл его в небе, на Маркет-стрит в Сан-Франциско (те 2 видения), а Дин (Нил) обретал Бога, когда его лоб потел всю дорогу. НЕТ НИКАКОЙ ДРУГОЙ ДОРОГИ ДЛЯ СВЯТОГО: ОН ДОЛЖЕН ПОТЕТЬ РАДИ БОГА. И однажды он нашёл его, Божественность Бога навсегда Утверждена, и о ней в самом деле не следует говорить.

Керуак говорит о двух видениях на Маркет-стрит (2.10); да, он, конечно, прав, но там было и третье видение. Голод – удивительная штука; вместе с усталостью он даёт возможность увидеть и узнать о себе такое, чего не узнаешь ни через какие «вещества». Первое видение Сала возникает именно от голода: они идёт мимо закусочной «фиш-энд-чипс», и вдруг начинает видеть себя сыном хозяйки, двести лет назад в Англии, пришедшим, чтобы ограбить свою мать, и весь этот текст приобретает неповторимую диккенсовскую окраску. Это первое видение через короткую связку воспоминания об игре на скачках и ещё одном видении, связанном с отцом, тут же переходит во второе, мистическое, христианское и буддистское одновременно:

И на миг я достиг точки экстаза, я всегда хотел его достичь, и это был полный шаг через хронологическое время в бесконечную тень, и удивление в мрачном царстве смертных, и ощущение смертельного удара по пяткам, толкающего вперёд, с призраком, преследующим свои собственные пятки, и я спешу к доске, где все ангелы взлетают, как голуби, и летят в святые просторы несотворённой пустоты, мощного и немыслимого сияния, вспыхнувшего в яркой Сущности Разума, в неисчислимых землях лотоса, открывшихся в волшебном мотыльковом рое небес.

Третье видение, отнюдь не уступающее по силе первым двум, мирское и голодное, однако тоже возможное лишь в изменённом состоянии сознания, состоялось, когда Сал, придя в гостиничный номер, стал слышать запахи еды всего Сан-Франциско, – и оно также свидетельствовало о полноте чувственного мира и о единстве сознания.

Чтобы войти в этот волшебный мир, Сал идёт за Дином, как за поводырём, он голодает и потеет вместе с ним. Мистическое состояние единства мира, в котором пребывает Дин, его вера, о которой свидетельствует Сал – она и есть главное послание романа:

(2.3) И всё это время Дин был до предела возбуждён всем, что он видел, всем, о чём говорил, каждой деталью каждого мгновения времени. Он был за гранью ума, в настоящей вере.

И давайте ещё раз перечитаем сцену из начала третьей книги, где Сал настаивает на том, что его приятель Дин, со всем его списком грехов, со всеми безумствами, является настоящим святым, блаженным, юродивым, и всё равно, знает ли он об этом сам или нет:

(3.3) Внезапно я понял, что Дин, со своим огромным списком грехов, становится Идиотом, Имбецилом, Случайным Святым. ‹…› Это и был Дин, СВЯТОЙ ПРИДУРОК. ‹…› Затем всех охватило полное молчание; Дин, который когда-то мог говорить без конца, теперь молча стоял перед всеми, потрёпанный, сломанный и идиотский, прямо под лампами, его костлявое безумное лицо было покрыто потом и пульсирующими венами, и он говорил «Да, да, да», как будто на него все время изливались грозные откровения, и я уверен, что это было так, а другие подозревали это и были напуганы. Он был БЛАЖЕННЫЙ – корень, душа Благости.

Там, где в моём переводе стоит слово «блаженный», в английском тексте написано beat, и Керуак толкует его, как сокращение от Beatific, а это и есть «блаженный». Именно здесь – корень романа, как его понимал Керуак, и как он хотел, чтобы мы его понимали. И ещё, здесь появляется Достоевский и его князь Мышкин, ведь это описание чуть ли не дословно повторяет описание состояния Мышкина перед эпилептическим припадком.

Но Мышкин у Достоевского неотделим от Рогожина; и если мы понимаем это, мы правильно прочитаем и разговор Дина в питейном заведении с Тони, больным церебральным параличом:

(3.7) Тони – худой брюнет со святыми глазами, со стоном и пеной бесподобной души – опёрся на Дина и стонал и стонал, с ним случился приступ, а затем он интуитивно и вдруг испугался Дина и вскинул руки и ушёл с ужасом на лице.

Итак, здесь Мышкиным становится Тони – а это означает, что Дин, от которого он отшатнулся, на какое-то мгновение стал Рогожиным. Стон и пена здесь – не телесные, а душевные; Мышкин и Рогожин суть одно, душа и тело суть одно – всё есть одно.

Всё есть Одно

Будучи настоящим мистическим романом – и даже проще, будучи настоящим большим романом, – роман Керуака рассказывает о мире, в котором всё связано со всем: как говорит Сал в (2.6), «я знал, я знал, как безумный, что всё, что я когда-либо знал и когда-либо узнаю, было Одним». И роман Керуака сам является таким миром, проплетённым множеством связей, так, что хочется показать на нескольких характерных примерах, и прежде всего, на следующей удивительной истории, которая разворачивается на протяжении нескольких глав во второй книге.

По пути в Новый Орлеан наши герои подвозят молодого пацана, который, чтобы они взяли его с собой, сообщает им, что в Данне у него живёт тётя, у этой тёти есть бакалейная лавка, и там он возьмёт денег на бензин. Затем выясняется, что он их обманул, бакалейная лавка в Данне есть, а никакой тёти нет. Далее, по пути в Сан-Франциско, они подбирают ещё одного юношу, который рассказывает им в точности такую же историю про тётю с бакалейной лавкой в Туларе, у которой он возьмёт денег на бензин, и они смеются над этим буквальным повторением ситуации, но юношу берут. Наконец, они подбирают одного оклахомца – музыканта, оставшегося в дороге без гитары и без денег. Он обещает, что они заедут к его брату в Бейкерсфилд, и он даст денег на бензин для окончания поездки. По дороге они проезжают мимо женской тюрьмы, и оклахомец рассказывает историю о том, как одна жена выстрелила в своего мужа, её посадили в тюрьму, он её простил, её выпустили и она выстрелила в него во второй раз (обратите внимание – он рассказывает историю о повторе!). Приехав в Бейкерсфилд, он не сразу, но всё-таки находит своего брата, тот даёт денег на бензин, наши герои оставляют оклахомца и едут к тёте в Тулар. И тут неожиданно выясняется, что эта тётя застрелила своего мужа и села в тюрьму. Всё связано со всем, видимый хаос является скрытым космосом, ни одно событие в этом мире не случайно.

Дополним эту историю ещё одной. Один человек, который подвозит Сала всё в тот же Бейкерсфилд, но только в первой части, рассказывает ему историю о том, как его отец оставил дневную выручку на сейфе:

(1.12) Как-то вечером мой папаша оставил дневную выручку на сейфе, забыл опечатать. И вот что было – ночью пришёл вор, с ацетиленовой горелкой и прочим, взломал сейф, вывернул бумаги, переломал несколько стульев и ушёл. А эта тысяча долларов лежала прямо на сейфе, что ты об этом скажешь?

Мы можем пролистнуть этот рассказ, мало ли чего рассказывают в дороге – но можем отнестись к нему, как к настоящей учебной истории. Ведь так же, как этот неудачливый вор, зачастую читаем книгу и мы, не замечая очевидного, того, что находится у нас перед носом. Сообщает ли нам автор об этом своей историей, или я сейчас выдумал эту связь? Это не важно, именно потому, что всё связано со всем – и роман нужен в том числе и затем, чтобы мы это увидели.

Теперь мы посмотрим, как такая система связок действует непосредственно в ткани романа. Керуак применяет здесь много разных приёмов и вариаций одного приёма; вот, к примеру, как это делается в пределах одной главы. В (3.9) Кадиллак, на котором едут наши герои, сравнивается с лодкой: «Это была великолепная машина; она держалась на дороге, как лодка держится на воде». Дальше рассказывается о том, как Дин гонит на этой машине по дорогам Небраски и Айовы на скорости 110 миль в час. В какой-то момент Сал пугается такой езды и пытается заснуть на заднем сиденье. Он вспоминает свою службу на флоте:

Как моряк, я привык думать о волнах, плещущих о борт корабля, и о бездонных глубинах под ним, – теперь я ощущал дорогу в двадцати дюймах внизу подо мной, как она раскручивалась, летела и шипела на невероятных скоростях через стонущий континент с этим безумным Ахавом за рулём… И никакого спасения.

И теперь смотрите: сравнение Дина с капитаном Ахавом промелькнуло одной короткой фразой, и лодка-машина-текст полетела дальше. Но в глубинах этого сравнения осталась 60 глава Моби Дика, в которой рассказывается про линь (line), которым китобойный бот связан с загарпуненным китом. Этой же белой разделительной линии (line) держится несущаяся по шоссе машина. Однако это ещё не всё, потому что глава в книге Мелвилла заканчивается отсылкой к ещё одной древней истории про философа, который на попавшем в бурю судне ведёт себя спокойно, потому что понимает, что и в обычной жизни («у камина за покером») лишь нечто столь же тонкое, как днище корабля, отделяет нас от смерти.

Связка другого типа состоит в повторе некоторой фразы или ситуации, перенесенной из одной главы или книги в другую, и зачастую обозначенной ровно одними и теми же словами. К примеру, в (2.3) Дин и Сал по дороге в Патерсон вспоминают свою работу тормозными кондукторами и показывают разные приёмы друг другу и тёте Сала: «и в какой-то момент Дин даже выскочил из машины, чтобы показать мне, как тормозной кондуктор даёт сигнал отправления при прохождении встречного на разъезде». И точно так же в (4.1), после того, как Дин попрощался с тётей Сала, он прощается и с самим Салом около опоры путепровода: «Он повернулся и помахал мне рукой, застенчиво и скромно. Он дал мне сигнал отправления, он подпрыгивал, он кричал что-то такое, чего я не уловил». И это ещё не всё, потому что в (2.3) тётя заплатила за Дина штраф за превышение скорости, а в (4.1) Дин вернул ей эти 15 долларов, круг замкнулся, целиком и полностью.

Ещё одна музыкальная техника – это повтор одной и той же фразы без изменений на протяжении небольшого фрагмента текста. К примеру, в (1.12), когда сначала Сал подозревает Терри в том, что она шлюха, да ещё и наводчица впридачу, а потом Терри зеркально подозревает Сала в том, что он сутенёр, Сал три раза произносит в своём рассказе в точности одну и ту же фразу «и прежде чем я понял, что делаю»: сознание вращается в колесе самообмана, и повторяемая фраза сигнализирует об этом.

В этом месте неискушённый читатель может спросить: а почему это так важно? Почему обязательно надо повторять одну фразу три раза? Какое отношение имеет возврат 15 долларов к сигналу отправления поезда? Отвечая на такой вопрос, я бы сказал, что это как музыка. Когда ваше ухо натренировалось её слышать, вы получаете удовольствие не просто от всего нерасчленённого массива звуков, но оттого, что начинаете различать отдельные голоса и инструменты, их гармонические сочетания с аккордами, обращение тем и многое другое. А в результате вы в целом становитесь более внимательными, а ваш слух – более утончённым. Но и в литературе возможно то же самое, что и в музыке, и вы, упражняясь в таком восприятии, становитесь более чувствительным к форме, сопрягая между собой то, что сказано, и то, как оно сказано.