Текст книги "Разбойничья злая луна"

* * *

Вторая половина дня отложилась в памяти обрывками. Помню: я сидел в кабинете начальника и путано рассказывал следователю о вчерашнем. Капитан морщился и потирал висок. Один раз он даже сказал: «Подождите минуту…» – и выскочил из кабинета. Голову даю на отсечение – бегал смотреть, сидит ли ещё за столом каменный сотрудник.

Съездили за Татьяной.

– Вам знакома эта статуя?

Она в изумлении уставилась на своего мраморного Льва:

– В первый раз вижу! А при чём тут…

– Присмотритесь внимательнее. Она вам никого не напоминает?

Пожав плечами, Татьяна вгляделась в надменное каменное лицо и попятилась.

– Не может быть! – слабо вскрикнула она. – Кто его?.. За что ему?..

Но тут следователь, спохватившись, прикрыл дверь, и больше мы ничего не услышали.

* * *

Здание, из которого Лёвушка вынул свою первую – кирпичную – статую, нашли на удивление быстро – им оказалась наша котельная. Я там был в качестве свидетеля, когда обмеряли и фотографировали выемку. При мне же опрашивали истопника. Поначалу он бодро утверждал, что дыра в стене была всегда, но скоро запутался в собственном вранье и, перейдя на испуганный шёпот, признался, что лопни его глаза, если вчера отсюда не высунулась рука, не потянулась к заначке, которую он еле успел спасти, и не пропала потом, оставив после себя эту вот пробоину!

* * *

Не то чтобы я нежно любил свою работу, но теперь я прямо-таки мечтаю хоть раз беспрепятственно добраться до своего стола. Подходишь утром к институту – а у подъезда уже машина ждёт.

– Здравствуйте, Павел Иванович, а мы за вами. Начальство ваше предупреждено, так что всё в порядке.

– Здравствуйте, – отвечаю с тоской. – Опять кто-нибудь приехал?

– Да, Павел Иванович. Профессор из Новосибирска, член-корреспондент.

– Так вы же меня на плёнку записали – пусть прослушает.

– Ну что вы, право, как маленький, Павел Иванович! Он её ещё в Новосибирске прослушал…

Ничего не поделаешь – главный свидетель. Я, конечно, понимаю: им бы не со мной, им бы с самим Лёвушкой поговорить… Но Лёвушка – как снежный человек: следов оставляет массу, а вот встретиться с ним, побеседовать – этого ещё никому не удалось.

Татьяну не узнать – избегалась за месяц, осунулась. Кстати, была вчера у нас – допытывалась, нет ли новостей. Как же нет – есть! Можно даже и не спрашивать – достаточно на гастроном посмотреть. Там на козырьке крыши сейчас четыре Лёвушки. Из розового туфа, в натуральную величину. Наиболее любопытен второй слева – у него всего одна точка опоры, вторую ногу он занёс над воображаемой ступенькой.

Это уже, так сказать, поздний Лёвушка, Лёвушка-классицист. А если миновать пятиэтажку и свернуть во двор, то там можно увидеть ранние его работы. Их две. Обе стоят на крыльце Лёвушкиного подъезда по сторонам от входной двери и ровным счётом ничего не означают. Просто стоят, и всё.

Но вы не путайте: это не те статуи, что появились в ночь перед объявлением розыска. Те на следующий день разбил ломом и сбросил с крыльца сосед Недоноговых по этажу – мужчина мрачный, пьющий и что-то, видать, против Лёвушки имеющий. Вечером того же дня, приняв душ, он не смог выйти из ванной – старую прочную дверь снаружи подпирала спиной статуя, сидящая на табурете в позе роденовского «Мыслителя».

А ночью на крыльце подъезда опять появились Лёвушкины автопортреты – вот эти самые. Они очень похожи на прежние, но обратите внимание: ступни обеих статуй наполовину утоплены в бетон. Это Лёвушка усложнил технологию – теперь он сначала телепортирует на будущий пьедестал и внедряется в него подошвами. Выкорчевать практически невозможно, разве что вместе с крыльцом.

Я рассказал о первом покушении на Лёвушкины шедевры. Второе состоялось в городском парке. Пару месяцев назад там понаставили каменных тумб под гипсовые скульптуры. Ну скажите, разве мог Лёвушка устоять и не воспользоваться этими тумбами! В парке стало жутковато: куда ни глянешь – везде одна и та же каменная физиономия. Вдобавок Лёвушка к тому времени сменил манеру. Если раньше он просто оставлял на облюбованном месте своё подобие, то теперь он ещё начал при этом что-то изображать.

Вот, например, Лёвушка Недоногов держится за лобную кость. На цоколе масляной краской надпись: «Мысль». Почерк – Лёвушкин. А вот он за каким-то дьяволом поднял руку и смотрит на неё, запрокинув голову. На цоколе надпись: «Мечта».

Скульптор, которому было поручено оформление парка, чуть с ума не сошёл – явился туда с молотком и успел публично отшибить носы двум Лёвушкам, после чего был остановлен ребятами из ДНД. Скульптор бушевал и клялся, что рано или поздно перебьёт всё к чёртовой матери. Но тут прибыли товарищи из следственной комиссии и спокойно объяснили ему, что речь тогда пойдёт не о хулиганстве и даже не о порче имущества, но об умышленном уничтожении вещественных доказательств, а это уже, согласитесь, совсем другая статья. Отколотые носы тут же прилепили на место каким-то особым клеем, так что Лёвушка, по-моему, до сих пор ничего не заметил.

Третье, и, я полагаю, последнее, покушение было организовано городскими властями с разрешения следователя. Во дворах статуи решили не трогать (их всё равно мало кто видит), а вот с парапетов, карнизов и бетонных козырьков над подъездами учреждений – убрать в двадцать четыре часа. Изваяний тогда было меньше, чем теперь, и для изъятия вполне хватило светового дня. Страшная каменная толпа набила до отказа тесный дворик позади Союза художников.

А утром, само собой, на старых местах уже красовались новые Лёвушки, для верности утопленные в основания по щиколотку.

Учёных понаехало… один учёней другого! Не могут понять, почему одежда телепортирует вместе с Лёвушкой. По логике-то не должна. Впрочем, остального они тоже понять не могут.

Следователь – тот хоть серьёзным делом занят: выясняет, откуда Лёвушка берёт мрамор. С туфом – разобрались. Армянский розовый туф завезли в город для постройки чего-то монументального. Лёвушка вынул из него штук девять своих изваяний и больше не смог – издырявил до полной непригодности. А вот мрамор у него почему-то не кончается. Ребенку ясно, что Лёвушка повадился в какую-то каменоломню, но где она? Мрамор в области не добывают – его у нас просто нет.

Кое-что приоткрылось после случая с городским театром. Там на аттике сидела древнегреческая то ли богиня, то ли муза с лавровым венком в простёртой руке. На днях Лёвушка пристроил перед ней свою статую, да так ловко, что богиня теперь надевает венок ему на лысину. И статуя эта, заметьте, из инкерманского камня. А Инкерман, между прочим, в Крыму! Я – к следователю. Как же так, говорю, на какие же расстояния он может телепортировать? Вы на карту взгляните: где мы, а где Крым!..

Следователь меня выслушал и с какой-то, знаете, болезненной улыбкой сообщил, что неприметная зеленоватая статуя на набережной состоит из редчайшего минерала, на нашей планете практически не встречающегося.

После этих слов у меня всё перед глазами поплыло… Не верю! До сих пор не верю! Ведь Лёвушка нигде, кроме нашего района, памятники себе не ставит! Нигде! Ни в одном городе!..

* * *

Позавчера я сидел дома и с изумлением читал в местной газете статью «Телепортация: миф или реальность?», которая начиналась словами: «Они росли в одном дворе…» Хлопнула входная дверь, и передо мной возник Мишка, бледный и решительный.

– Папа, – сказал он, – ты должен пойти со мной!

«Однако тон…» – удивился я, но всё же отложил газету и вышел за ним на площадку. Возле лифта стояли Мишкины одноклассники. Я вопросительно посмотрел на сына.

– Папа! – звонким от обиды голосом воззвал он. – Вот они не верят, что ты дружил со Львом Недоноговым!

Мальчишки ждали ответа.

– Дружил? – недоумённо переспросил я. – А почему, собственно, в прошедшем времени? По-моему, мы с Лёвой и не ссорились. Ещё вопросы будут?

Больше вопросов не было, и я вернулся в квартиру, оставив сына на площадке – пожинать лавры. Да-а… Докатился. «Мы с Лёвой…» Ладно. Будем считать, что я выручал Мишку.

Такое вот теперь у нас ко Льву Недоногову отношение. Ещё бы – после всех его подвигов! После того как он дверь соседу статуей припёр!..

Да! Я же о старушке забыл рассказать! Но это, скорее всего, легенда, предупреждаю сразу.

У некой старушки несколько лет протекал потолок. Старушка писала заявления, ходила по инстанциям, а потолок протекал. И вот однажды на скамеечку возле старушкиного подъезда присел отдохнуть некий мужчина.

– Не горюй, бабуля, – утешил он. – Я тебе помогу.

И пошёл в домоуправление.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я Лев Сергеевич Недоногов. Вы почему старушке квартиру не ремонтируете?

Сначала управдом очень испугался, но, выяснив, что пришли не от газеты и не от народного контроля, а всего-навсего от старушки, успокоился и якобы ответил:

– В текущем квартале – никак не можем. Да и старушка-то, между нами, не сегодня завтра коньки отбросит…

– Дорогой вы мой! – в восторге закричал посетитель. – Именно такого ответа я от вас и ждал! Дайте я вас обниму, родной!

И обнял.

Дальше, я думаю, можно не продолжать. На этот раз Лёвушка использовал чугун, и, пока у статуи отпиливали руки, старушкина квартира была отремонтирована…

Ну и как вам история? Неплохо, правда? Повесть о бедной старушке, негодяе-управдоме и благородном Лёвушке. Я не знаю, кто придумал и пустил гулять эту байку, но цели своей он достиг – с некоторых пор все заявки граждан панически быстро выполняются.

А на днях я услышал нечто куда более правдоподобное. Якобы дочь Лёвушки Маша и ещё несколько десятиклассников, рассудив, что последний звонок бывает раз в жизни, решили отметить это дело в баре, откуда их немедленно попросили. Ребята, конечно, клялись, что они студенты, а не школьники, но бармена не проведёшь.

И можете себе представить, выходит вперёд эта соплячка Маша и якобы заявляет:

– Вы ещё об этом пожалеете! Мой отец – Недоногов!

В отличие от мифического управдома бармен был живой человек и, работая в нашем районе, просто не мог не знать имя и фамилию «каменного гостя»…

Однако не будем отвлекаться.

* * *

Субботним утром я сполоснул трёхлитровую банку и вышел на улицу. Статуй за ночь не прибавилось, и это вселяло надежду, что ни следователь, ни учёные беспокоить меня сегодня не будут. Я прошёл мимо гранитного Лёвушки, пожимающего руку Лёвушке мраморному, и наткнулся на группу приезжих.

Вообще-то, их в городе мало – к нам теперь не так просто попасть. Те немногие, кому это удалось, чувствуют себя здесь туристами – бродят по району, глазеют. А роль гида вам охотно исполнит любой местный житель.

В данном случае гидом был губастый сантехник Витька из первой квартиры.

– Вот, обратите внимание, статуя, – с удовольствием говорил он, подводя слушателей к очередному изваянию. – Стоит, как видите, прямо на асфальте и улыбается. А между тем она жизнь человеку сломала… Вы заметьте, куда она смотрит. Правильно, вон в то окно без занавесок. Проживал там мой знакомый, завсклад Костя Финский. Как он эту статую увидел – занервничал. Ох, говорит, Витёк, не нравится мне эта статуя. Неспроста она сюда смотрит. Ты гляди, какая у неё улыбка ехидная – словно намекает на что-то… А жена у Кости ушла год назад, так что с этой стороны всё чисто… Я ему говорю: плюнь. Ну статуя, ну и что? Трогает она тебя? Стоит – и пускай себе стоит… Но это легко сказать! Сами подумайте: выглянешь в окошко, а она – смотрит. Да как!.. Короче, недели хватило – сломался Костя Финский, пошёл сдаваться в ОБХСС. Сам. Не дожидаясь… Теперь в эту квартиру никто вселяться не хочет. История известная – вот земляк может подтвердить…

Трёхлитровая банка выпала у меня из рук и разбилась об асфальт. Все повернулись ко мне, в том числе и полный лысеющий мужчина, которого Витька только что назвал земляком.

Это был Лёвушка Недоногов. Собственной персоной.

– Хорошо ещё, что пустая, – заметил Витька. – А сейчас я, если хотите, покажу вам памятник Крылову. Он ему там цветы возлагает…

И вся группа, за исключением одного человека, двинулась в сторону площади – туда, где каменный Лев Недоногов возлагал скромный каменный букетик к ногам гениального баснописца.

Мы остались у статуи вдвоём.

– Здравствуй, Лёва… – сказал я растерянно.

Он смотрел на меня, словно бы не узнавая. Словно бы прикидывая, а стоит ли узнавать.

Светлый выходной костюм, знакомые туфли, рубашка… Великий человек был скромен – ходил в своём. А между тем мог проникнуть в любой универмаг планеты и одеться во что пожелает.

– А-а-а, Павлик… – проговорил он наконец. – Здравствуй…

Я шагнул вперёд. Под ногами заскрипели осколки.

– А я вот… прогуляться…

Оробел… Как в кабинете большого начальника. Стыдно вспомнить – я даже не решился подать ему руку.

Но Лёвушка, кажется, и сам был смущён нашей встречей.

– Ты слышал? – отрывисто спросил он, мотнув головой в ту сторону, куда Витька увёл приезжих. – Что он им тут про меня плёл? Какое окно? Какой Финский? Я, собственно, проходил мимо… ну и поинтересовался, о чём он тут…

Лёвушке очень хотелось уверить меня, что среди слушателей он оказался случайно.

– Нормальная улыбка, искренняя… Что в ней ехидного? – Лёвушка замолчал, часто моргая на статую.

– Лёва, а ты…

Я хотел спросить: «Ты идти сдаваться не думаешь?» – но спохватился и пробормотал:

– Ты домой-то как… собираешься возвращаться?

Великий человек нахмурился.

– Не сейчас… – уклончиво ответил он. – Не время пока…

Он что-то увидел за моим плечом, и лицо его выказало раздражение.

– Слушай, – сказал он сквозь зубы. – Будь другом, кинь ты в него чем-нибудь! Замучился уже в них кидать…

Я оглянулся. Метрах в десяти от нас по тротуару разгуливал голубь.

– За что ты их так?

– Гадят, – ответил он просто и устало. Подумав, добавил: – Собак тоже развели… Никогда столько собак в городе не было…

– А собаки-то что тебе сделали? – удивился я, но тут же сообразил, что может сделать собака, если памятник стоит прямо на асфальте.

Лёвушка сосредоточенно разглядывал свободный карниз ближайшего здания.

– Лёвка! – сказал я с тоской. – Что с тобой стало! Чего ты всем этим достиг? Татьяна тебя ищет – с ног сбилась… Милиция розыск объявила…

– Ничего, – жёстко ответил он. – Пусть знают! А то привыкли: Недоногов!.. Что с ним церемониться? Можно прикрикнуть, можно настроение дурное на нём сорвать – всё можно! За что его уважать, Недоногова? Подвигов не совершал, карьеры не сделал, зарабатывать как следует – не научился! А теперь… Ишь засуетились! Ро-озыск…

Он повернулся ко мне, перестав на секунду моргать.

А глаза-то ведь, как известно, зеркало души. Этой секунды мне вполне хватило, чтобы понять: Лёвушка врал. Не обида – другое мешало ему вернуться к людям.

Лёвушка, мраморный Лёвушка, Лёвушка-легенда, «каменный гость» боялся встречи с Татьяной!.. И похоже, не только с ней. Вот почему он так растерялся, увидев меня. Ясно же: стоит ему появиться на людях не в бронзе и не в граните, стоит ему произнести первую фразу, как все поймут, что никакой он, к чёрту, не монумент, а прежний Лёвушка, вечно теряющийся в спорах и робеющий перед женой.

– Лёва, – твердо сказал я, – давай честно. Тебя ищут не потому, что людям делать нечего. Ты нам нужен, Лёва! Татьяне, учёным…

– Следователю, – мрачно подсказал он.

– Следователь вчера сравнил тебя с Колумбом.

– Оригинально… Это что же, общественное мнение?

– А ты, значит, уже выше общества? – задохнувшись от злости, спросил я. Робости моей как не бывало. – А для кого, позволь узнать, ты натыкал кругом все эти памятники? Не для общества? Кому ты доказываешь, что не ценили тебя, не разглядели? Кому?

– Себе! – огрызнулся он.

– Врёшь, – спокойно сказал я. – Врёшь нагло. Если в один прекрасный день люди перестанут замечать твои статуи, тебе конец!

Лёвушка молчал. Кажется, я попал в точку. Теперь нужно было развивать успех.

– Лёва, – с наивозможнейшей теплотой в голосе начал я, – прости меня, но всё это – такое ребячество!.. Да поставь ты себе хоть тысячу монументов – всё равно они будут недействительны! Да-да, недействительны! Монументы ни за что!.. И неужели эти вот самоделки… – я повернулся к Лёвушке спиной и широким жестом обвёл уставленную изваяниями улицу, – неужели они дороже тебе – пусть одного, но, чёрт возьми, настоящего памятника!.. За выдающееся открытие от благодарного человечества!

Лёвушка молчал, и я продолжал, не оборачиваясь:

– Ну хорошо. Допустим, ты в обиде на общество. Кто-то тебя не понял, кто-то оборвал, кто-то пренебрёг тобой… Но мне-то, мне! Лучшему своему другу мог бы, я думаю, рассказать, как ты это делаешь!..

Я обернулся. Передо мной стояла мраморная Лёвушкина статуя и показывала мне кукиш.

* * *

– Чёрт бы драл этого дурака! – в сердцах сказал я, захлопнув за собой входную дверь.

– Ты о ком? – поинтересовалась из кухни жена, гремя посудой.

– Да о Недоногове, о ком же ещё!..

Посуда перестала греметь.

– Знаешь что! – возмущённо сказала жена, появляясь на пороге. – Ты сначала сам добейся такого положения! Только ругаться и можешь!

Вот уж с этой стороны я удара никак не ожидал.

– Оля! – сказал я. – Оленька, опомнись, что с тобой! Какое положение? О каком положении ты говоришь?

– А такое! – отрубила она. – Сорок лет, а ты всё мальчик на побегушках!

Нервы мои были расстроены, перед глазами ещё маячил мраморный Лёвушкин кукиш, тем не менее я нашёл в себе силы сдержаться.

– По-моему, речь идёт о Недоногове, а не обо мне! Так какое у него положение? В бегах человек!

– Он-то в бегах, – возразила жена, – а Татьяне вчера профессор звонил. Член-корреспондент из Новосибирска.

– Да знаю я этого профессора, – не выдержав, перебил я. – Не раз с ним беседовал…

– Молчи уж – беседовал!.. И профессор интересовался, не собирается ли недоноговская Машка подавать заявление в Новосибирский университет. Ты понимаешь?

– Ах во-от оно что… – сообразил я. – Значит, он думает, это передаётся по наследству? Молодец профессор…

– Профессор-то молодец, а Мишка через три года школу кончит.

– Что тебе от меня надо? – прямо спросил я.

– Ничего мне от тебя не надо! Пей своё пиво, расписывай свои пульки… А где банка?

– Разбил.

– Наконец-то.

– О ч-чёрт! – Я уже не мог и не хотел сдерживаться. – Что ты мне тычешь в глаза своим Недоноговым! Какого положения он достиг?

– Не ори на меня! – закричала она. – Просто так человеку памятник не поставят!

– Оля! – в страхе сказал я. – Господь с тобой, кто ему что поставил? Он сам себе памятники ставит!

– Слушай, не будь наивным! – с невыносимым презрением проговорила моя Оленька.

Чёрт возьми, что она хотела этим сказать? Что великие люди сами отливают себе памятники? В переносном смысле, конечно, да, но… Не понимаю…

* * *

Я расхаживаю по пустой квартире и никак не могу успокоиться. Нет, вряд ли следователь додумался до Колумба сам. Это его кто-то из учёных настроил…

Лёвушке не в чем меня упрекнуть. Я молчал о кирпичной статуе, пока он не сотворил при свидетелях вторую – ту, что сидит в отделе. Я выгораживал его перед капитаном и перед Татьяной. Я ни слова не сказал Моторыгину и вообще до сих пор скрываю, дурак, позорные обстоятельства, при которых Лёвушка овладел телепортацией.

Поймите, я не к тому, что Лёвушка – неблагодарная скотина (хотя, конечно, он скотина!), я просто не имею больше права молчать, пусть даже на меня потом повесят всех собак, обвинят в чёрной зависти и ещё бог знает в чём…

Со двора через форточку доносятся возбуждённые детские голоса. Это у них такая новая игра – бегают по двору, хлопают друг друга по спине и кричат: «Бах! Памятник!» И по правилам игры тот, кого хлопнули, должен немедленно замереть.

Хотим мы этого или не хотим, но Лёвушка сделался как бы маркой нашего города. Возникло нечто, отличающее нас от других городов.

Правда, по району ходит серия неприличных анекдотов о Льве Недоногове, а один раз я даже слышал, как его обругали «каменным дураком» и «истуканом», но это, поверьте, картины не меняет.

Взять, к примеру, мраморного Лёвушку, что сидит за столом у нас в отделе, – кто с него пыль стирает? Я спрашивал уборщицу – она к нему даже подойти боится. Значит, кто-то из наших. Кто?

Ах, как не хочется нам называть вещи своими именами! С цепи сорвался опасный обыватель, а мы благодушествуем, мы потакаем ему – ну ещё бы! Ведь на нас, так сказать, ложится отсвет его славы!..

Розыск… А что розыск? Что с ним теперь вообще можно сделать? Даже если подстеречь, даже если надеть наручники, даже если он милостиво позволит себя препроводить – ну и что? Будет в кабинете следователя сидеть статуя в наручниках… Да и не осмелится никто применить наручники – учёные не позволят.

Я однажды прямо спросил капитана, как он рассчитывает изловить Лёвушку. И капитан показал мне график, из которого явствовало, что активность Лёвушки идёт на убыль. Раньше он, видите ли, изготовлял в среднем четыре-пять статуй в день, а теперь – одну-две.

– Не век же ему забавляться, Павел Иванович, – сказал мне капитан. – Думаю, надолго его не хватит. Скоро он заскучает совсем и придёт в этот кабинет сам…

Довод показался мне тогда убедительным, но сегодня, после утренней встречи, я уже не надеюсь ни на что.

С какой стати Лёвушка заскучает? Когда ему скучать? У него же ни секунды свободного времени, ему же приходится постоянно доказывать самому себе, что он значителен, что он – «не просто так»! И он будет громоздить нелепость на нелепость, один монумент на другой, пока не наберётся уверенности, достаточной для разговора с Татьяной. Или с учёными. Или со следователем. А если не наберётся?

И главное, никто, никто не желает понять, насколько он опасен!

Я не о материальном ущербе, хотя тонны розового туфа, конечно же, влетели городу в копеечку, и ещё неизвестно, на какую сумму он угробил мрамора.

Я даже не о том, что Лёвушка рискует в один прекрасный день промахнуться, телепортируя, и убить случайного прохожего, отхватив ему полтуловища.

Лев Недоногов наносит обществу прежде всего моральный урон. Подумайте, какой вывод из происходящего могут сделать, если уже не сделали, молодые люди! Что незаслуженная слава – тоже слава, и не важно, каким путём она достигнута?

На глазах у детей, у юношества он превращает центр города в мемориал мещанства, в памятник ликующей бездарности, а мы молчим!

Я знаю, на что иду. Сегодня со мной поссорилась жена, завтра от меня отвернутся знакомые, но я не отступлю. Я обязан раскрыть людям глаза на его убожество!..

Я выхожу в кухню и надолго припадаю к оконному стеклу. Там, в просвете между двумя кронами, возле песочницы, я вижу статую. Мерзкую, отвратительную статую с обрубками вместо рук, и на правой культе у неё, я знаю, процарапано гвоздём неприличное слово…

…Плешивый, расплывшийся – ну куда ему в монументы!.. И фамилия-то самая водевильная – Недоногов!..

Я отстраняюсь от окна. В двойном стекле – моё двойное полупрозрачное отражение. Полное лицо сорокалетнего мужчины, некрасивое, но, во всяком случае, значительное, запоминающееся…

И я не пойму: за что, за какие такие достоинства выпал ему этот небывалый, невероятный шанс!.. Почему он? Почему именно он?

Почему не я?

1983