Текст книги "Разбойничья злая луна"

Подсознательная история

А что, ежели он даже не математик, а просто прохвост, притворившийся математиком?

М. Е. Салтыков-Щедрин

– Да вы что? – всполошился я. – К ректору в таком виде?

На мне были рабочие джинсы, заправленные в резиновые сапоги. Поверх байковой рубахи в клеточку – оранжевый дворницкий жилет.

– Сказал: в каком есть!

– Может, ещё метлу прихватить для комплекта?

Мой пролетарский юмор успеха не имел. Надменное лицо секретарши не дрогнуло.

– Нет, метлу оставьте. Рукавицы тоже можете снять.

Я избавился от брезентовых рукавиц, затем, подумав, скинул и бейсболку, сложил инвентарь в чуланчик, запер на ключ. Мы пересекли двор, и, проникнув через чёрный ход в вестибюль, двинулись вверх по мраморным лестницам медакадемии. Навстречу нам процокали две студенточки, одна в белом халате. С секретаршей они поздоровались – на ведóмого ею дворника внимания не обратили.

Ненавижу лестницы. Примерно со второго пролёта каждый шаг стал болезненно отдаваться в коленках. Сразу вспомнилось, сколько мне лет, и нехорошие предчувствия усилились.

К ректору… Почему к ректору? Если только для того, чтобы объявить о моём увольнении, хватило бы и проректора по хозяйственной части. А так как-то, знаете, не по чину. С чего бы это вдруг первому лицу академии вздумалось снизойти до разборок с техническим персоналом?

Достигли приёмной.

– Подождите здесь, – приказала секретарша и канула в тамбуре. Присесть не предложила. Да я бы и сам не посмел осквернить здешних сидений своей потёртой джинсовой задницей.

Ждать не пришлось вообще.

– Зайдите.

Зашёл. Кабинет. Большой кабинет большого начальника. У ректора (я видел его впервые в жизни) было широкое крестьянское лицо. То ли озадаченное, то ли всегда такое.

– Садитесь…

– Спасибо, я…

– Садитесь-садитесь…

Сел – и лишь тогда обнаружил, что в кабинете нас трое. Напротив меня в таком же полукресле пребывал худощавый мужчина неопределённого возраста. Ну, скажем так: моложавый. Мелковатые черты лица, бледно-серые благожелательные глаза, взглянув в которые я мигом всё понял. Или нет. Не всё. Я не понял, какой нынче век на дворе: начало двадцать первого или конец двадцатого?

– Вот… а-а… – сказал ректор.

– Никанор Палыч, – представился незнакомец. – А вы – Непромах Валерий Степанович?

– Он самый, – не стал запираться я.

– Дворник? – сочувственно спросил он.

– Дворник.

– Работой довольны?

– В общем… да.

Благожелательные глаза опечалились.

– Конечно, конечно… – сокрушённо промямлил он. – Пенсия крохотная, а так всё же приработок какой-никакой…

– Простите, что перебиваю, – вмешался ректор, обращаясь исключительно к Никанору Палычу. – Может быть, вы продолжите беседу в какой-нибудь свободной аудитории? А то у меня сейчас…

– Да-да! – озабоченно отозвался тот. – Я как раз и сам хотел предложить…

* * *

Секретарша отвела нас в некую скудельницу, полную скелетов, черепов и разных прочих конечностей.

– М-да… – скептически оглядев пособия, изрёк Никанор Палыч. – Не слишком уютно… Ну да ладно. Зато не подслушают…

И я наконец разозлился.

– У вас там что, пробки у всех перегорели? – прямо спросил я. – Дворника вербовать!

Собеседник изумился, заморгал:

– Простите…

– Да я-то прощу! Простит ли вас начальство?

Он смотрел на меня во все глаза. Во все свои бледно-серые благожелательные глаза.

– А то не знаете, – съязвил я, – что ровно двадцать пять лет назад со мной это уже проделать пыталась! Перед самым путчем!

– Откуда ж мне знать?

– Это как же? Все архивы с перепугу пожгли?

– Какие архивы? Вы о чём?

– Или юбилей отметить решили? Четверть века, не шутка!..

– Да послушайте же! – возмутился он. – Я вовсе не из ФСБ! Я…

– Из Академии наук?

– Да! То есть… Ну, словом… не совсем оттуда…

Черепа и скелеты слушали нас полуотвернувшись. Делали вид, будто наша беседа нисколько их не интересует.

Или ошибся я? Как-то уж больно всё глуповатенько проделано, чуть ли не напоказ. Вместо того чтобы тихо подойти во дворе и предъявить удостоверение, попёрся в самые что ни на есть верха, погнал секретаршу за дворником – студенточки видели… Да и предложение ректора перебраться в свободную аудиторию… Какое-то оно, знаете ли, не слишком деликатное! Обычно с агентами национальной безопасности ведут себя вежливее.

Да, но внешность, внешность! Ну вылитый же!..

– А вас в самом деле вербовали? – с любопытством спросил Никанор Палыч.

– В самом деле…

– И как?

– Да никак! Ответил на красный террор белой горячкой.

– То есть?

– Н-ну… пригласили… намекнули зачем… А я надрался до положения риз и в таком виде пришёл. Больше не приглашали…

Никанор Палыч свёл губы в куриную гузку и уважительно покачал головой.

– Слушайте… Сколько вам лет?

– Можно подумать, не знаете!

– Знаю, – кивнул он. – Но это был не вопрос. Это была, если хотите, укоризна…

– Что, простите?

– Укоризна. Ну нельзя быть таким ершистым в вашем возрасте! Что это, например, у вас на спине?..

На непромокаемой моей спине было собственноручно оттрафаречено «я и медакадемия». Белым по оранжевому.

– Палиндром, – сказал я. И, видя его недоумение, пояснил: – Надпись, одинаково читающаяся и влево, и вправо. Ту, что у меня на спине, я придумал сам. Позавчера…

Мелковатые черты от умственного напряжения стали, казалось, ещё мельче. Никанор Палыч пытался прочесть фразу наоборот.

– Я и мед… ака… Надо же! – подивился он. – Знаете, по-моему, вас скоро опять уволят.

Я вздохнул.

– Повторяю, – неожиданно жёстко проговорил он. – Я не из ФСБ. Я вообще не имею касательства ни к разведке, ни к контрразведке. Но мне действительно хотелось бы вас завербовать.

– Очарование! – восхитился я. – Круче может быть только одно: «Я из ФСБ, но вербовать вас не буду!» И кого я должен сдать с потрохами?

– Как у вас складываются отношения с вашим нынешним напарником? – осторожно поинтересовался он.

– Чего?.. – разом отупев, переспросил я.

* * *

Предыдущий мой напарник Рашид был потомственный дворник – дворник Божьей милостью, дворник на генетическом уровне. С гордостью считаю его своим учителем. К несчастью, что-то стряслось на исторической родине – и уехал Рашид. Я уже приготовился было вкалывать за двоих, но тут судьба преподнесла мне Васятку. Василия Даниловича. Взглянул я на него – клянусь, чуть не прослезился. Мамочки мои, блаженный! Юродивый. Бессмысленные голубенькие глазки взирают на тебя с голубиной кротостью. И если бы только на тебя! На весь мир Божий!

Понятия не имею, как его такого могли принять в медакадемию. Разве что в качестве пособия… Я, например, сюда попал чудом. У меня, видите ли, правительственная награда имеется. Прохожу собеседование… (Убиться веником, дворников принимают через собеседование!) Спрашивают: «Почему вы считаете себя достойным данной должности?» – «У меня медаль», – говорю. Не поняли поначалу: «И что?» – «А дворник, – напоминаю, – должен быть с медалью!»

Как выяснилось, медики – люди начитанные. Опознали цитату. Приняли. Кстати, первый скандал у меня приключился именно из-за медали: прицепил её к жилету и вышел на работу, как на праздник. Заставили снять. Невместно…

Вернёмся, однако, к нашему Василию Блаженному. Такое впечатление, что метлу он увидел впервые. Как, впрочем, и весь остальной дворницкий инвентарь. Пришлось терпеливо и поэтапно передавать ему опыт, почерпнутый мною у несравненного Рашида. Не сказать, чтобы Васятка хватал знания на лету, но очень был прилежен. Бывало, и покрикивал я на него. И вот ведь странно: чем больше я на него покрикивал, тем сильнее он ко мне привязывался. По пятам ходил, как собачонка. Сравнение, знаю, избитое, однако точнее не скажешь.

И чтобы какие-то спецслужбы всерьёз заинтересовались подобным человеком? В голове не укладывается.

* * *

Мне показалось, будто не только я, но и каждый из окружающих нас черепов отвесил в ошеломлении нижнюю челюсть.

– Никанор Палыч!.. – Ладони мои сами собой молитвенно срослись на груди. – Не томите! Откуда вы? Намекните хотя бы…

– Намекнуть? – Он запнулся на мгновение. – Намекну. С одной стороны – наука, с другой – оборонка. К сожалению, большего я вам сообщить пока не имею права.

– А напарник мой? Он тут с какого боку? С научного или с оборонного?

– И с того, и с другого! – отчеканил Никанор Палыч. – Ну так как?

– Нет, – сказал я.

– Что «нет»?

– А что «как»?

Несколько секунд мы проедали друг друга глазами.

– Ну вы и тип! – пробурлил наконец мой искуситель. – Это просто счастье для КГБ, что они вас тогда не завербовали…

– Мне помирать скоро, – напомнил я. – Поздненько в стукачи подаваться, как вы считаете?

– Да почему в стукачи?! – вышел он из себя. – Да я вас, если хотите, на доброе дело подбиваю!..

– Вот как? А подробнее?

Он огляделся. Судя по всему, осклабившиеся черепа доверия ему не внушали.

– Знаете что! – сказал он, передохнув. – Давайте-ка продолжим наш разговор в другом месте…

– В застенках?

– В кафе! – прорычал он. – Нет, вас точно увольнять пора!

– Какое кафе? У меня рабочий день!

– Это предоставьте мне! Договорюсь как-нибудь…

* * *

Трудоустраивался я когда-то по молодости лет на металлургический завод. Провели со мной инструктаж. Имейте, говорят, в виду: предприятие оборонное, предприятие стратегическое. Очень может быть, подсядут к вам однажды в ресторане, начнут поить коньяком, кормить чёрной икрой и выведывать производственные секреты. Так что с сегодняшнего дня будьте особенно бдительны.

Три года я там отпахал, и хоть бы раз какая-нибудь сволочь подсела в ресторане, напоила коньяком и накормила чёрной икрой!

Это я к тому, что кафешка, куда привёл меня Никанор Палыч, противу ожиданий оказалась весьма скромным заведением, да и поданный нам эспрессо оставлял желать лучшего. Ну да ладно – хотя бы черепа отовсюду не скалятся.

– Попробую устранить кое-какие ваши сомнения, – обнадёжил меня научный оборонец. – Месяц назад в сети была выложена интересующая нас разработка…

– Разработка чего?

– Не важно. Важно то, что наши спецы схватились за голову и потребовали вычислить автора. Вычислили. А его, вообразите, пару дней назад инсульт хватил…

– Стоп! – прервал я. – Неужто… Васятка?

– Быстро вы… – одобрительно заметил Никанор Палыч. – Да, он. Но семейка у него, доложу я вам… Должно быть, не один год ждали, когда родственничек дуба даст! Пока мы до них добирались, дебил-племянник успел отформатировать жёсткий диск – видите ли, дядин компьютер ему для игр понадобился…

– А бумаги? Черновики?

– Всё сгинуло на мусорке. Вместе с библиотекой… Представляете ситуацию?

– Д-да… – Я покрутил головой.

– Едем в больницу. «Где?» – спрашиваем. А нету! Как нету? А так! Сбежал…

– С инсультом? – не поверил я.

– Вот именно! Топографический кретинизм. Выбрался из палаты – и заблудился. Пропал! Объявляем в розыск. Отсканировали фотографию из паспорта, разослали. Слава богу, на второй день нашли неподалёку… Забрали к себе, подлечили. Имя своё вроде вспомнил. А родственников узнавать отказывается… Я его, кстати, понимаю!

– Захватывающая история! – сказал я. – Чистый сериал! А в дворники-то он как угодил?

– По собственному желанию.

– То есть?

– Привезли его на обследование в медакадемию (аппаратура тут у них какая-то уникальная). Ведём через двор, а он увидел оранжевый жилет, глазёнки вспыхнули – и пальцем тычет: дескать, хочу такой… Посоветовались с мозгоправами – те говорят: лучше не перечить. Глядишь, мышление со временем восстановится…

– Ну вы падлы! – восхитился я. – Так это, выходит, Рашида с вашей подачи убрали?

– С нашей, – подтвердил он. – Но, думаю, Рашид на нас не в обиде. Он там теперь у себя двор российского посольства метёт.

«Ого! – подумалось мне. – А контора-то у Никанора Палыча – серьёзная…»

– Это вам будет стоить ещё одной чашки кофе, – поставил я жёсткое условие, и оно было выполнено. А пока выполнялось, глядели мы друг на друга и молчали. Услышанное, честно сказать, не показалось мне достоверным – слишком уж увлекательно всё это было изложено. Наконец официант принёс эспрессо.

– Вы думаете, Васятка восстановится? – спросил я.

– Нет… – нахмурившись, ответил Никанор Палыч. – Не думаю. Во всяком случае, шансов очень мало.

– Тогда зачем он вам?

– Попробую объяснить… Сознание Василия Даниловича повреждено. Сильно повреждено. А подсознание, судя по всему, работает по-прежнему…

– В чём это выражается?

– Иногда он говорит странные вещи… оставляет странные записи, рисунки… Может быть, бессмысленные, а может быть, и нет…

– А! – догадался я. – И вы хотите, чтобы я это всё фиксировал?

– Совершенно верно.

– Минутку! – Я звонко вернул чашечку на блюдце. – А вот тут позвольте вам поставить запятую! Что мешало меня уволить, а взамен принять своего человека?

Замялся, даже покряхтел.

– Собственно, так мы и планировали поначалу, – признался он. – Но пока телились, вы с Василием Даниловичем успели подружиться. Остальных он побаивается, а перед вами, я бы сказал, благоговеет…

* * *

Старикашка я, конечно, вредный, за что и страдаю. А с другой стороны, зачем Бога гневить? До сих пор не пришибли – и на том спасибо… Как же это я, в самом деле, ухитрился подружиться с Васяткой? Вроде не слишком с ним церемонился, гонял с метлой как сидорову козу…

Впрочем, кое-что предположить могу.

Помню, первая моя супруга постоянно обвиняла меня в гордыне. А я её – в ханжестве. (Интеллигентная была семья, однако!) Пообзываемся-пообзываемся, а потом смотрим друг на друга круглыми глазами и ни черта не можем понять. Она не въезжает, почему ханжество, – я не въезжаю, почему гордыня.

Теперь-то после третьего развода я знаю, в чём дело. Грех, который нам неведом, мы просто не можем себе вообразить. Я, например, ханжа. Да-да, ханжа! А циника корчу, чтобы хоть как-то скрыть своё ханжество. Ну и, естественно, в каждом собеседнике вижу прежде всего ханжу. То есть себя нелюбимого.

Вообще запомните: в чём вас обвиняют окружающие, в том они и виновны. Народная примета.

Так вот Васятка, осмелюсь предположить, был мне симпатичен именно потому, что не видел я в нём ни единого из собственных недостатков. А уж он почему воспылал ко мне такой любовью – не могу знать…

Кстати, неприличнейшая это манера – впадать в раздумья за столом да ещё во время разговора. Делового, учтите!

– Что не так? – не выдержал наконец Никанор Палыч. – Что вас смущает?

Пришлось очнуться.

– Многое, – честно ответил я. – Даже на техническом уровне. Вы в курсе вообще, что с завтрашнего дня Васятка начинает работать самостоятельно…

– В курсе.

– А раз в курсе, то какого чёрта!.. – вспылил я. – Мы же с ним в разных сменах будем!

– Знаете, жить ему пока негде… – завёл издалека Никанор Палыч. – О родственниках даже слышать не хочет, а у нас ему будет как-то… неловко… Вот я и думаю: а если вы временно поселите его у себя? Сдадите койку… Ну тот диванчик в уголке…

Услышав про диванчик в уголке, я онемел от бешенства. Они что, и домой ко мне влезть успели? Вспомнил мой вековечный бардак – стиснул зубы.

– А кто будет платить?.. – процедил я. – Он?

– Мы.

– Сколько?

И Никанор Палыч назвал такую сумму, что бешенство моё дрогнуло и пошло на убыль. За подобные деньги, вообще-то, принято снимать двухкомнатку в центре.

– Ежемесячно? – уточнил я на всякий случай.

– Разумеется!

– Подумаю… – буркнул я.

– Ну вот и славно! – обрадовался он. – С техническими затруднениями справились. Остались, как я понимаю, моральные запреты…

– Да полноте! – возразил я. – Какая тут может быть мораль? У пенсионера-то…

– То есть вы согласны?

– Нет.

– Почему?

– Не хочу.

– Не хотите помочь человеку, потерявшему рассудок?

Я задумался.

– Обороне страны помочь не хотите?

Ну насчёт обороны – это он зря. Высокие слова в таких случаях как-то не убеждают.

– Подписывать ничего не буду, – хмуро предупредил я.

– А и не надо! Давайте просто условимся. По-джентльменски.

– Это как?

– Квартплата – само собой. Но всё, что покажется вам интересным или там непонятным, вы сообщаете мне. А я вам за это плачу. Отдельно. Из своего кармана.

«Ну да, из своего…» – ухмыльнулся я про себя.

* * *

Я думал, с Васяткой мне придётся труднее. Оказалось, вполне терпимо. Был у меня лет десять назад французский бульдог – так с ним хлопот было куда больше.

Во-первых, патологически чистоплотен (я не о бульдоге, разумеется, я о Васятке). Сам-то я, живя в одиночестве, за последние годы, признаться, малость опустился: неделями, случалось, полы не мёл, мебель пылью обросла. Дикий барин… А тут за пару-тройку дней – гляжу: диво дивное – унитаз воссиял!

То ли жилец мой и раньше был на чистоте сдвинут, то ли инсульт помог.

Обнаружился и другой бзик, далеко не столь приятный – маниакальная аккуратность. Книги у меня на полках всегда располагались… не то чтобы как попало… Как удобно. А он взял, дурачок, да и выстроил их по ранжиру. И если бы только книги!

Привычки я менять не люблю. Хотел ему выволочку учинить – в смысле заставить всё вернуть, как было, а он съёжился и смотрит на меня в ужасе. Начал сам переставлять – он в слёзы… Ну вот что с ним таким прикажешь делать? Будем привыкать – оно того стоит. Не шутки, чай: с первой квартплаты погасил долг за электричество, а то уже отключить грозились. Со следующей погашу остальные…

Единственное, чего я Васятке не позволяю, как бы он меня на жалость ни брал, – это готовить. При всём своём прилежании Василий Данилович Блаженный кулинарно бездарен. Проверено и перепроверено. Вот посуду помыть, плиту, сковородку – тут другое дело… Тут – сколько угодно!

Хотелось бы только знать, долго ли ещё такая райская житуха протянется. Никанор Палыч, помнится, рассказывал, будто Васятка говорит странные вещи… рисует странные картинки… Ни черта он ничего не рисует! И почти ничего не говорит! Словарный запас – минимальный. Как у четырёхлетнего пацана. На физии счастье написано – чего говорить-то?

– Васенька… Кончай дверь протирать… Насквозь протрёшь!

– Пятнышко… – испуганно лепечет он.

– Какое пятнышко? Нет там никакого пятнышка! Сел бы, что ли, нарисовал что-нибудь…

– Пятнышко…

– Вась!.. Ну я тебя прошу! Для меня!.. Хрен с ним с пятнышком! Вот карандаш, вот бумага… Нарисуй мне что-нибудь!

Опасливо помаргивая, он смотрит на чистый лист.

– Она большая…

– Бумага большая?.. А мы её сейчас на квадратики порежем!.. Чик-чик… Вот, гляди! Такой пойдёт квадратик?..

Он всё ещё не решается.

– Ну пожалуйста, Вася…

И Вася нарисовал мне домик. Вот же растудыть твою!.. Ну месяц так пройдёт, ну два… В конце концов надоест это всё Никанору Палычу – и живи опять на пенсию да на дворницкую зарплату… если не уволят, конечно…

– Тогда расскажи что-нибудь!

– Ты расскажи… – просит он в ответ.

– Э, нет, Вася! Так не по-честненькому. Я первый сказал… Ну вот что ты вчера делал? Пришёл на работу, взял метлу…

– Взял метлу… – зачарованно глядя на меня, повторяет он.

Боже мой! И этот человек каких-нибудь полтора месяца назад выложил в сеть разработку, от которой у специалистов крыши съехали! Наверняка ведь умница был, талантище… Может, кольнули его чем? Вражеские-то спецслужбы тоже не дремлют. Да, но, если они вышли на него раньше наших, разумнее было бы выкрасть… завербовать… Или пытались, да не на того нарвались?

Однако надо же хоть что-то предъявить Никанору Палычу!

– Вася… А дай-ка мне этот твой рисуночек…

К тому, что произошло дальше, я готов не был. С отчаянным лицом Васятка схватил квадратик бумаги, сунул его в рот и, торопливо разжевав, проглотил.

* * *

– Домик, говорите? – Никанор Палыч с глубокомысленным, хотя и несколько недоумённым видом приставил указательный палец сначала к кончику носа, затем к подбородку. Как будто забыл, где лоб находится. – И, говорите, съел?

– Съел…

– А как он выглядел, этот домик? Нарисовать сможете?

– Да, конечно.

Я принял протянутый мне блокнот и старательно изобразил квадратик, увенчанный треугольничком.

– И всё?

– Всё…

– Точно скопировали?

– Не совсем. У него покорявее было…

– Хм… – Никанор Палыч задумался, затем вдруг повеселел. – А знаете, неплохо вы придумали эти уроки рисования… Сначала домик, а там, глядишь… Кстати, а домик ли это? – И он надолго оцепенел над рисунком. Потом спросил отрывисто: – Крышей вверх рисовал?

– Крышей вверх…

– Видимо, всё-таки домик, – с сожалением произнёс наконец Никанор Палыч. – Зря мы у вас скрытые камеры не установили…

– Как же это вы? – огорчился я.

– Да вот так как-то, знаете… – Вздохнул и достал из нагрудного кармана тысячную купюру. – Плата, как видите, символическая, но… сами понимаете… На большее домик не тянет.

«Так а я ещё нарисовать могу», – чуть было не ляпнул я, но, слава богу, вовремя прикусил язык и спросил о другом, насущном:

– Ну а камеры-то устанавливать будете?

– Мм… Пожалуй, нет.

– Что так?

– Сами же говорите: чуть ли не каждый день он всю квартиру вылизывает. Найдёт… И ещё одно. Насколько я понимаю, кроме художественной литературы вы ничего не читаете, так?

– Так… А в чём дело?

Никанор Палыч взял со свободного стула свой кейс (мы сидели с ним всё в той же скромной кафешке) и достал книгу, на обложке которой оттиснуто было нечто дремуче математическое.

– Вот, – сказал он. – Единственное, что осталось от библиотеки Василия Даниловича. Родственнички выбросить забыли…

– И что мне с этим делать?

– Положите дома на стол. Лучше в развёрнутом виде…

– А если Васятка начнёт вырывать страницы и есть?

– Тогда отберите…

* * *

Опасения мои оказались напрасны. Вырывать и есть страницы Васятка не стал – тщательно обтёр книгу и хотел поставить в общий строй. Между Прустом и Шолоховым. По росту.

– Нет, Вася, – строго сказал я ему. – Это главная книга. Главная, понимаешь? Она всегда должна лежать на столе. А если будешь себя хорошо вести, я разрешу её тебе открыть…

Естественно, что наивная моя хитрость не сработала. Как и все прочие мои наивные хитрости, включая разложенные повсюду бумажные квадратики и ручки с карандашами. Васятка неизменно собирал найденные листочки в стопочку, а сверху водружал пластмассовый стаканчик с канцелярскими принадлежностями. «Если будешь себя хорошо вести…» Куда уж лучше-то!

Тогда я открыл книгу сам – и содрогнулся. С детства подвержен арахнофобии. А пауки и математические формулы чем-то, согласитесь, друг на друга похожи.

Может, я потому и подался когда-то в филологи, что терпеть не могу этого муравейника символов (с муравьями у меня тоже отношения натянутые). Так и кишат, так и кишат… А филология – что филология? Весьма симпатичная лженаука. Трепотня в чистом виде. Пользы никакой не приносит, но ведь и вреда никакого! Ещё ни один филолог не изобрёл атомной бомбы… И не изобретёт.

И вот сижу я третий вечер перед раскрытой книгой, корчу из себя знатока. А вокруг стола слоняется Васятка: всё вымыл, всё протёр – общения жаждет.

– Читаешь?..

– Читаю, Васенька, читаю…

– Интересно?..

– Очень интересно!.. Дух захватывает как интересно!.. Да ты неси стул, садись рядом. Вместе почитаем…

Представляете, подсел! Уставился…

Короче, сработало, братцы! Сработало!..

Только вот лыбиться не надо. Думаете, сам нарисовал – и понёс Никанору Палычу? Не настолько я наивен, чтобы играть в такие игры с конторой, которая может дворника в российское посольство пристроить. За рубеж! Ну нарисовал бы… Они бы тут же графологическую экспертизу. Рука моя им известна, Васяткина – тоже. И что потом врать? Оригинал-де съеден, а я-де успел его скопировать?..

Нет, господа, тут с моей стороны всё честно. Н-ну, почти всё…

Когда я хлёстко по-картёжному выложил на стол перед Никанором Палычем покрытый каракулями бумажный квадратик, тот даже отшатнулся слегка.

– Как вам это удалось?

– Сам не знаю… Сидели читали…

– Ту книгу?

– Да. Ту самую… Сидел он так сидел, потом встал, принялся ходить. Гляжу: схватил листок, карандаш… Ну и вот!

– Съесть не пытался?

– Ну как это не пытался! Ещё как пытался…

– Отобрали?

– Нет. Говорю: «Вась, а на двери-то пятнышко!» Он за тряпку – и к двери. А я тем временем…

Никанор Палыч всё ещё не мог поверить такой удаче. Взял листочек за кончики, принялся изучать.

– И что там? – полюбопытствовал я.

– Похоже на бред сумасшедшего, – задумчиво отозвался он. – Посмотрим, что скажут специалисты…

* * *

В течение следующих двух дней я порадовал Никанора Палыча ещё тремя листочками, и за каждый он вручал мне узкий девственно белый конвертик. Нет, так жить можно…

Однако на третий день выяснилось, что жить можно и лучше. Гораздо лучше. Повадился я посещать двор медакадемии в Васяткину смену – посмотреть издали, как работается, не обижает ли кто… Вроде не обижают. Больше скажу, нахвалиться не могут. Вылизывает территорию с той же тщательностью, что и мою квартирку. Ни бумажки нигде, ни фантика… Впору подарить ему совок с гравировкой: «Победителю ученику – от побеждённого учителя». Тем более что средства мне это теперь позволяют…

– Вот вы где…

А говорят, будто место встречи изменить нельзя! Я обернулся (мой наблюдательный пункт располагался возле чёрного хода). Глазам предстало знакомое лицо с мелковатыми чертами.

– Приглядываете?

– Ну а как же!.. Мы в ответе за тех, кого приручили…

– И за тех, кого завербовали… – не без юмора добавил он. – Ну и что наш симпатичнейший Василий Данилович?

– Полный порядок. Только вон тот студентик с разговорами к нему липнет… Чуть ли не каждый день.

Он взглянул:

– А, этот… Не обращайте внимания. Пусть липнет… Давайте-ка лучше пройдёмся.

Мы покинули медакадемию, присели на скамейку в скверике.

– Вот, возьмите, – сказал он и вручил мне кредитную карточку.

– Что это?

– Премиальные.

Я взглянул на него повнимательней и обнаружил, что бледно-серые глаза Никанора Палыча на сей раз не просто благожелательны, но исполнены некой тихой радости.

– Неужели… – Я не договорил.

– Да!.. Представьте!.. – вскричал шёпотом мой благодетель, утратив свою обычную сдержанность. Видно, и впрямь был сильно взволнован. – Четвёртый по счёту лист!.. В остальных трёх так и не разобрались… Это прорыв! Это такой прорыв…

У него не хватило слов, и он тряхнул меня в избытке чувств за плечо.

– Честно скажу, ни на что не рассчитывал… – признался он. – Ну вот ни на чтошеньки… – Тут он взял себя в руки, стал серьёзен. – Только имейте в виду, Валерий Степанович, с сегодняшнего дня охрану мы вам усилим. И вам, и Василию Даниловичу…

Усилим? Так я что, под охраной?

– Это… тот студентик?

– Ну что вы! Студентик – так… врачебный надзор…

Всё правильно. Будь студентик профессионал, хрен бы его кто заподозрил…

Домой я вернулся навеселе.

– Васенька… – со слезой умиления в голосе обратился я к своему постояльцу. – Курочка ты моя Ряба… Яичко моё золотое… Вот послал мне тебя Бог на старости лет… Укрепляй, родной, оборону страны, укрепляй… И ничего не бойся – нам теперь обоим охрану усилили…

Нетрезвая моя речь потрясла Васятку – и уставил он на меня голубенькие свои глазёнки, в которых сиял восторг и не сквозило ни единой мыслишки.

* * *

Утром радость поугасла. Точнее сказать, я сам её сознательно пригасил. Понимаете, с годами привыкаешь к тому, что за каждую удачу тут же приходится расплачиваться. Для меня это прописная истина.

Итак, поразмыслим, какая же именно расплата может грозить нам с Васяткой. Допустим, ничего он больше гениального не намаракает – и проект закроют. Почему нет? Вполне возможный вариант. Стало быть, денежку надо не тратить, копить надо денежку на чёрный день…

Ненавижу прописные истины – и не за то, что они прописные, а именно за то, что истины!

Но, как вскоре выяснилось, даже я со старческим своим пессимизмом не смог предположить, насколько всё быстро стрясётся.

Беспокойство царапнуло сразу, как только Никанор Палыч позвонил мне на работу. Велел всё бросать и немедленно идти в кафе.

Стоило миновать стеклянный тамбур, я понял, что скверное предчувствие не обмануло. Мой благодетель ожидал встречи где обычно, но что-то с ним было не так. Сидел понурый, тусклый, поблёкший. И поздоровался как-то не слишком бодро.

– Что-нибудь случилось, Никанор Палыч?

– Случилось, – бесцветным голосом отозвался он.

Поднял усталое, едва ли не измождённое лицо и с сочувствием на меня посмотрел.

– Да вы садитесь, – сказал он. – Такие новости лучше выслушивать сидя.

Я сел и приготовился к худшему. Рано, рано мы торжествовали. Надо полагать, ошиблись специалисты с четвёртым листком…

– В общем, так… – сделав над собой усилие, похоронным голосом известил Никанор Палыч. – Васятка-то наш – не тот…

– Что значит – не тот?

– То и значит… Догадались наконец сравнить его ДНК с ДНК родственников. Не тот. Просто внешне похож…

Давненько не доводилось мне ощущать на собственном лице столь тупого выражения.

– А что ж они раньше молчали?!

– Родственники?.. А не спрашивал никто – вот и молчали. Сбыли с рук – и ладно…

Да, пожалуй, правильно я сделал, что сначала сел.

– Позвольте! Вы говорите, не тот… А где тот?

– А тот скончался полтора месяца назад от инсульта. В полутора кварталах от больницы… откуда он сбежал…

– А мой тогда кто?!

– Выясняем…

Вон оно как! Стало быть, курочка моя – не Ряба… Да, но яички-то – несёт! Золотое одно снесла… И подсказало мне многоопытное моё нутро, что именно сейчас, в эти самые мгновения, решается наша с Васяткой судьба.

– Кто заказывал экспертизу? – проскрежетал я. – Вы?

Он уныло шевельнул бровью. Да, дескать, я…

– Начальству уже доложили?

– Доложу ещё…

– А надо?

Бывший благодетель вскинул глаза, подобрался, вновь стал деловит и суров.

– Так, – решительно произнёс он. – А вот об этом, Валерий Степанович, не может быть и речи. Доложить я обязан.

– Расхотели, значит, помочь потерявшему рассудок? – зловеще осведомился я.

Никанор Палыч молчал.

– Обороне страны помочь расхотели?

Он скривился, махнул рукой:

– Да бросьте вы… Какая тут оборона?..

– Какая?! – сдавленно переспросил я. – А лист номер четыре? А прорыв… Уж не знаю, где у вас там прорыв!..

– Случайность…

– Да за одну эту случайность вас в звании повысить должны!

Бывший работодатель задумался.

– Ну не тот наш Васятка, не тот!.. – продолжал напирать я. – Да! Дурачок он! И что с того?.. Может, тот, который от инсульта, тоже дурачком считался, пока разработку в сеть не выложил! Подсознание-то у Васятки – пашет!.. Может быть, даже лучше пашет, чем у того… настоящего…

Никанор Палыч внимательно меня слушал.

– Стоп! – сказал он. – А вот это, пожалуй, аргумент. С этим можно идти на доклад…

* * *

Квартирка вымыта, выскоблена, нигде ни пылинки. Мы с Васяткой сидим рядышком перед раскрытой на столе книгой. И всё-то у нас хорошо! Неведомое начальство Никанора Палыча решило пока проект не сворачивать. Тем более что листок номер восемнадцать опять натолкнул специалистов на какие-то там небывалые идеи.

Кстати, как выяснилось, Васятку нашего зовут вовсе не Васяткой, но, поскольку звать его, кроме нас, больше некому (опекунша-тётка недавно преставилась, почему он и оказался на улице), имя решили не менять.