Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

Корсары,
или Карибский кризис полковника Скрыбочкина

Это была неслыханная удача – отбить у пиратов яхту с полным трюмом оружия. Загвоздка состояла в том, что ни Скрыбочкин, ни Корецкий не умели управлять кораблём. И хотя в штурманской каюте оказалось несколько книг по судовождению, Корецкий наотрез отказался читать по-английски. Полковнику Скрыбочкину пришлось двое суток устраивать политинформации с физическим воздействием, пока он добился желаемого. С тех пор Корецкий сидел под замком в рубке, обливаясь безостановочными слезами над непосильной литературой, и лишь к вечеру получал пищу – после того как зачитывал полковнику несколько страниц английского текста. Разумеется, обучиться языку за смехотворное время он не мог, а просто наговаривал максимально невозможные словосочетания, держа перед собой книгу (Скрыбочкин кивал, развалившись в кресле, пока не задрёмывал над бутылкой рома).

Впрочем, иногда такая интенсивная учёба надоедала Корецкому, и он пытался бунтовать, ударяясь в крикливые декларации – наподобие:

– Это переходит все мыслимые границы! Разве нормальному человеку могла бы прийти в голову такая несуразность, как твоё самоучение среди моря? Не надо ставить передо мной неразрешимые задачи! Если на то пошло, я свободный человек и совсем не обязан подчиняться! Ты возомнил о себе что-то безразмерное, дубиноголовый держиморда! Тебя никакой заграницей невозможно исправить, а на родную землю и подавно таких бурбонов нельзя пускать ни единой ногой! Всё, хватит, мне надоело принуждаться и лезть из кожи вон ради твоей прихоти! Больше не стану читать эту ахинейскую белиберду, хоть разорви меня на кусочки! Всему есть предельная черта и конец терпению!

В ответ на упомянутые амбиции и оскорбления Скрыбочкин высказывал встречное мнение:

– Ну и ну! Ты супротив кого подымаешь голос, а? Можешь запихнуть это дешёвое пусторечие себе сам знаешь куда! И не думай, што у нас тут демократический централизм может созреть, покамест я ещё нахожуся при полном уме и здравой памяти!

Затем без особенной нервности в движениях он убеждал Корецкого в его неправоте. Поскольку тот всё же имел недостаточную физическую подготовку, чтобы противостоять бывшему работнику спецслужб. Примерно в таком духе разногласия между спутниками и заканчивались, если не считать незначительных вариаций в телесных повреждениях незадачливого бунтаря.

– Да уж, характер у тебя не из лёгких, со всех сторон не подарок, – вздыхал Скрыбочкин философски. – И как только природа терпит этаких кочевряжных экземпляров, ума не приложу. Благодари судьбу, Корецкий, што ты в мои руки надёжно попал, а то ещё неизвестно, до чего докатился бы с твоим ослячьим упрямством… Хочешь знать, в чём твоя настоящая беда и самоглавная опрометчивая погрешность?

– Не очень-то хочу. Как будто от тебя можно услышать что-нибудь познавательное… И в чём же моя погрешность?

– В накопительстве.

– Ну-ну. Что же я накапливаю?

– А вредность. Накапливаешь её внутри себя, как скареда, а выход ей даёшь мало того што без регулярного постоянства, дак ещё и в неправильных направлениях. Оттого и биополе у тебя загрязнённое, и всё в тебе тёмное и путанное, неприятное для невооружённого глазу. Однако не надейся на лёгкую участь, это не помешает мне разобраться с тобою как следует по заслугам, ежли не справишься с возложенной на тебя обязанностью, понял?

– Понял.

Разговоров в подобном наклонении Скрыбочкину казалось достаточно, хотя те и повторялись с приблизительной неизменностью всякий раз, когда ждать их, казалось бы, не следовало – если не из-за привычки обоих собеседников к постоянству, то как минимум в связи с преждевременностью эмоций. Разумеется, мелкие взбрыки Корецкого не могли вывести полковника из равновесия. Главное, что после каждой размолвки дело благополучно возвращалось в намеченную колею, и Скрыбочкин получал возможность спокойно приступить к очередной бутылке рома, джина или виски. А Корецкий, соответственно, снова с головой погружался в тёмную материю судовождения, ибо очень легко представлял, что голод не тётка, и до вечера ему необходимо заработать свой несладкий подневольный ужин.

Всё бы хорошо, но в один прекрасный день мореходная литература истощилась до последнего знака. Корецкий сообразил, что данный факт не удастся укрыть от внимания Скрыбочкина, ибо теперь следовало реально менять курс корабля.

– Гляди, штобы прямо у вустье Кубани впопасть, – настрого заказал ему Скрыбочкин, устремив растопыренный взгляд в катившиеся навстречу судну длинные волны с низкими пенными гребешками несвежего вида.

А потом мечтательно зажмурился:

– Как сдам в Екатеринодаре оружие, сразу по бабах закачусь. Што касаемо ресторанов – можно в «Куренях» с недельку откиснуть… Да и жена ж, наверное, по мне соскучилась до поросячьего писку…

Корецкий на мостике нажал несколько неведомых кнопок и наугад крутанул штурвал. Корабль передёрнуло из стороны в сторону – Скрыбочкин с Корецким упали на пол. Полковник со страшным лицом сунул руку в карман и облегчённо вздохнул: бутылка рома осталась цела.

– Всё? – подозрительно сощурился он, поднявшись на четвереньки. Затем почесал скулу о дверную ручку, аккуратно встал на ноги – и конкретизировал своё недоверие:

– Што-то быстровато ты сменил курс, не нравится мне. Как бы мы не сделались пищею для рыб.

– Не нравится? – с нервной дрожкостью передёрнул плечами Корецкий. – Тогда удосужься рассудить меня в меру своих способностей. На, прочитай инструкцию, сам убедишься!

При последних словах он сунул Скрыбочкину под нос пятикилограммовый фолиант на английском. В который полковник гадливо сплюнул.

Погода, словно по заказу, стояла замечательная: яркое солнце, ласковые дуновения свежего воздуха, на небе ни единого облачка.

– Чистый курорт, – пробормотал Скрыбочкин, смягчившись. – Загорай не хочу…

Правда, загорать они не стали. Оба предпочли бы немедленно оказаться в родимой глубинке, где-нибудь среди высокой травы, в которой запутываются птицы и облака, или на берегу реки, журчащей по камням, будто вышёптывающей ласковые русские слова. К сожалению, осуществить данное желание в близкой перспективе не представлялось возможным. Потому оба отправились на камбуз и открыли душевную русскую пьянку с частушками, слезами и политическими разногласиями.

***

Ничто не напоминало им о времени. Скрыбочкин и Корецкий впадали то в широкое буйство, то в благосердную дремоту, подобные морским волнам, которые сегодня могут шумно громоздиться друг на дружку, а завтра, утихнув, наполнять воздух самодостаточным лепетом, как это случается между размягчёнными любовниками после свального греха.

Ни Скрыбочкин, ни Корецкий, конечно же, не догадывались о том, что судном на самом деле управлял компьютер. По воле которого захваченный корсар осуществил плавный поворот, неприметно воротившись к прежнему курсу, и продолжил движение со всем своим содержимым в направлении зафиксированного программой колумбийского берега. А нечётко очерченная тень корабля медленно, точно испытывая украдчивую тревогу, устремилась следом за ним наподобие безответной и верной женщины, не желающей отставать от своего супруга, подверженного неугомонной тяге к ветру странствий и прочей романтике приключенческой жизни. Лишь солнце никуда не двигалось, не испытывая ни в чём потребности.

***

Окрест расстилалось Карибское море с недоступными зрению берегами. О которых ни Скрыбочкин, ни Корецкий не помнили ничего определённого, кроме индейских легенд и мифов, почерпнутых из телепередач. Находясь вдали от гула и скрежета беспокойной человеческой цивилизации, они были предоставлены самим себе, однако это не приносило обоим сколько-нибудь положительного наклона, ибо впереди их ждала неизвестность.

Всё вокруг было неустойчиво и расплывчато; всё струилось мимо, журчало, прихлюпывало и перемешивалось помимо воли двух не сознававших своего маршрута путешественников. Для которых зыбкое пространство между прошлым и будущим постепенно расширялось, перемешивая ожидания и фантазии с разносторонними неумышленными воспоминаниями. Впрочем, по мере того как отдалялся покинутый берег, картины минувшего бледнели в памяти Скрыбочкина и Корецкого, люди отслаивались от событий, вылетали из своих мимоходных образов, падали замертво и, разлагаясь, превращались в мелкую водянистую пыль, чтобы бесследно развеяться по ветру сиюмоментного ожидания свежих впечатлений. В грядущем для них тем более не существовало отчётливых конструкций, а полусхематические мутнобокие фигуры, безуспешно пытавшиеся одушевиться, нисколько не приближались, не сообщали ничего конкретного и казались скорее хлипкими вопросами, нежели общепонятными утверждениями.

Немудрено, что настроение Скрыбочкина и Корецкого нечасто дотягивалось до удовлетворительного уровня.

Погода стояла лёгкая, вода отбрасывала синий свет на весь окрестный мыслепорядок, но это не утешало.

Только бывалый морской волк может взять в представление, какая случается скука среди долгого плаванья по неопределённым водам. Спиртное не всегда помогало её успешному преодолению, и Скрыбочкин с Корецким часто блуждали по кораблю, как партизаны по лесной чащобе, из коей не то чтобы невозможно выбраться, а просто снаружи – сплошь вражьи силы, и нет никакого смысла стремиться к ним без уважительной причины или хотя бы без настоятельного желания подраться. Порой то Скрыбочкин, то Корецкий, а то и оба сразу ускользали от собственного понимания, как если б их личности являлись вымыслом от начала до конца. Тогда они подолгу простаивали на палубе с широко распахнутыми ртами, дабы пряный морской воздух вернул им вкус реального мира. В подобные минуты они не усматривали ничего катастрофического в том, чтобы исчезнуть, раствориться в волнах и, оставшись в памяти воды, обтерпеться среди новой стихии, которая всё равно дождётся времени, когда каждой человеческой единице настанет пора возвращаться к жизни в свежем образе, не помня своих прежних функций… А что им ещё оставалось делать? Никто не смог бы посоветовать путешественникам на сей счёт вразумительных действий – они это сознавали, потому даже не пытались роптать против ветра переменчивой судьбы.

Впрочем, не желая окончательно помутиться рассудком и низвергнуться в пучину абсурда, Скрыбочкин в меру несвободных от алкоголя умственных способностей старался изыскивать новые средства, которые помогали ему воспринимать себя всерьёз. Так, например, он время от времени начинал с громким выражением декламировать статьи из Уголовного кодекса Российской Федерации, а то ради тренировки памяти рассказывал сам себе печальные анекдоты старых времён. Также он регулярно брал из пиратского ружейного парка автомат «Узи» и крался по загромождённым темнотой хитросплетениям трюма, уменьшая прицельными выстрелами численное выражение крысиного племени. За ним вышаркивал Корецкий, кряхтя и сгибаясь под тяжестью оружейного ящика, в который собирал добычу, дабы потом спускать её за борт.

Иногда они отрубали штык-ножами крысиные хвосты. Закупоривали их вместо писем в пустые бутылки и за неимением почтамта выбрасывали стеклотару в море.

Как-то раз, остановившись по короткой нужде подле борта, полковник не увидел воды из-за кишевших в ней акул:

– Это што ж, я уже до такой степени галлюцинирую? Или взаправду путина началася?

– Чему удивляться, если ты сам каждый день приманиваешь их крысячьим мясом, – отозвался Корецкий с трудноугадываемой улыбкой в углах губ.

– А я вот счас сброшу тебя за борт, штоб ты ударился всем туловом об водяную плоскость – тогда попомнишь, искривлённая личность, как по моему адресу ехидствовать себе в убыток, – строго предупредил Скрыбочкин.

А затем поскрёб пятернёй затылок:

– Автомат, наверно, таких хичников не возьмёт. Здесь как минимум взрывчаткой требуется глушить. А ну, пошли в трюм, поищем. Всё одно покамест рыбнадзора на горизонте не предвидится.

Шатаясь так, словно у каждого в животе находилось по большой рыбине, яростно бившей хвостом и метавшейся среди нутряной темноты в поисках отверстий или каких-нибудь слабых мест для выхода на волю, Скрыбочкин и Корецкий вынесли на палубу два американских ручных гранатомёта. И принялись стрелять вниз. К удивлению Скрыбочкина, гранаты не причиняли вреда рыбьему племени, а с пузырями набирали глубину и где-то там, в безответной водяной толще, глухо взрывались. Акулы же как ни в чём не бывало продолжали скользить между волнами и, лениво шевеля плавниками, скалили прожорливые хари, будто насмехались над незадачливыми стрелками.

– Перебор, – обескуражено пошевелил бровями полковник после нескольких неудачных опытов. – Надоело мне перезаряжать, неинтересная охота. Ежли у янок всё вооружение такое, то нам этого добра задаром не надобно.

– А вон, гля, что-то здоровенное всплывает кверху брюхом, – разглядел Корецкий нечто, плавно прояснявшееся из пучины. – Кит, что ли?

– Ого, какой огромадный, – встревожился Скрыбочкин. – Коли раненый, дак пожрёт нас единым мигом. А я не готовый для окончательного расчёта с миром, друже, мне ещё охота на завтрашний восход солнца поглядеть. Да и послезавтрашний увидеть не откажуся… Давай для верности добьём его, кита этого. Оно и нам будет безопаснее, и ему какое-никакое облегчение, штоб сразу издох, без мучительства.

Он принялся выпускать гранату за гранатой в поднимавшуюся на поверхность тёмную тушу, лихорадочно перезаряжая оружие, приплясывая от азартного воодушевления и звонко распинывая ногами в разные стороны отстрелянные гильзы.

Корецкий, в отличие от своего спутника, не испытывал большого стрелкового азарта. Напротив, им стало овладевать чувство тревоги. Опустив гранатомёт на палубу, он вперился взглядом в волны. Ему захотелось срочно исчезнуть с корабля, перенестись в такое место, где он мог бы сколь угодно долго оставаться в одиночестве, без неуёмного Скрыбочкина, охотничьих приключений и морских чудовищ – этого ему казалось более чем достаточно для полного успокоения нервов. Увы, такой возможности у Корецкого не имелось. Деваться ему было некуда, и он оставался в бездействии (лишь во рту у него копошилось много лишних слов, кои он не считал нужным выговаривать, однако и проглотить то ли не умел, то ли просто жалел – оттого ничего не произносил, а только мелко двигал челюстями, точно старался пережевать нечто интимно-потаённое). Сердце Корецкого быстро колотилось в груди, подсказывая ему близкий разворот событий в неожиданную сторону… И, как выяснилось, оно не обмануло.

***

Это была подводная лодка. Едва её рубка показалась над волнами, как на свежий воздух высыпали матросы в форме кубинского ВМФ – и принялись подавать в рупор голосовые сигналы о том, что сдаются.

Прошло несколько минут, прежде чем Скрыбочкин опомнился от неожиданности. Раздумчиво почесав спину, он решил:

– На Кубе у них там, кажись, до демократии ещё не дошло. Значит, могут знайтиться остатки прежних излишков. Как говорится, беднякам к чему излишек – был бы хлеб, не надо пышек, верно?

И, не дождавшись ответа от Корецкого, распорядился:

– Ладно, готовь шлюпку. Сплаваем к агрессорам – поглядим, што там и как, а тогда и решим на месте, какую назначить им контрибуцию…

Отворачивая головы от раскалённого солнца, Корецкий и Скрыбочкин в четыре весла неторопко подгребли к повреждённой субмарине.

– По какому праву вы нас атаковали? – сердито спросил прямоугольный мужик с закрытым усами ртом.

– А разве хто кого атакувал? – изумился Скрыбочкин. – Мы действовали в рамках защиты своего суверенитета. Звиняйте, и с кем имею честь?

– Каперанг кубинского военного флота Хозе Ибаньес, – представился собеседник, перекрестив воздух подбородком и щёлкнув умозрительными каблуками.

– Полковник российской безопасности Скрыбочкин, – ответил взаимностью незваный агрессор. С приподнятыми чувствами он взъерошил волосы – сначала у себя на голове, а затем на уклончиво-скользком черепе Корецкого – и не замедлил выразить решимое настроение:

– Ну вот што, друже Козьибанец, идём-ка, поглядим по каютах, чем вы можете от нас откупиться.

– Это пиратство! Беззастенчивый грабёж без оглядки на законы международного мореходства! – развесил усы капитан, и его лицо, похожее на ржаную булку с пережаренной коркой, казалось, вот-вот пойдёт трещинами. – Теперь что, такая новая установка Москвы в нашем отношении?

– Про Москву не ручаюсь. С Екатеринодару мы прибыли, ежли тебе антиресно такое сведение. А насчёт грабежу, дак вы с Хфиделем, вон, с шестьдесят… хрен его знает какого году наши закрома объедали, а какой моему народу с того приварок получился? Нулевой. Потому будем теперь обратно всё перерасчитувать… Перво-наперво предъявишь корабельную казну. И всё, што имеется горюче-смазочного.

С изначального взгляда на Скрыбочкина каждому случайному мимоходу представилось бы вполне ясно, что спорить с ним не только бесполезно, но и небезопасно для мира на планете. Он в эти минуты казался недоступным для любых объяснений и походил на железобетонный волнорез, без малейшего ущерба для себя вдребезги разбивающий все порывы враждебных стихий – прошлых, настоящих и предполагаемых в будущем. Потому капитан Хозе Ибаньес не стал принимать одномоментного решения, как привык в прежних ситуативных экстремумах. Чему, к слову, даже сам удивился на долю мгновения. Из-за рабоче-крестьянского происхождения он считал себя привилегированным представителем человеческого рода, однако при виде слабовменяемых малознакомцев вспомнил редко встречающийся, однако не запрещённый диалектикой парадокс, при котором всякая, даже самая простая и безошибочная человеческая конструкция может покатиться кубарем в самую гиблую клоаку фатальных ошибок, если злобные материалистические боги вдруг проснутся от векового сна и пожелают вмешаться в события. На фоне упомянутых соображений капитан Хозе Ибаньес решил запамятовать о существовании каких бы то ни было вопросов и подчиняться непредвиденным агрессорам из России с максимально возможной скрупулёзностью.

Корецкий стал разворачивать прихваченные для такого случая мешки. Куда погрузили двадцать пять флаконов медицинского спирта, восемьдесят тысяч песо из капитанского сейфа, сорок зубных щёток с иностранными надписями на ручках, девять бронзовых бюстов Фиделя Кастро (потому что бронзу, пояснил Скрыбочкин, по прибытии домой можно сбыть частным приёмщикам на переплавку) и множество разных мелочей. Неожиданно полковнику пришло в мозг новое соображение:

– А у вас, часом, реактор не на уране функционирует? Уран же теперь на международном рынке бешеных денег стоит.

– Никакого урана, – ответил Хозе Ибаньес. – Дизель у нас.

– Проверим. Неси дозиметр.

Капитан принёс затребованный прибор. Они проследовали в машинное отделение. Скрыбочкин приказал разбирать двигатель, а сам принимал в руки каждую отвинченную деталь, настоятельно исследуя её на радиоактивность… Через несколько часов он обратился к Корецкому:

– Ураном не пахнет. Единственный плюс: тебе будет легше мешок нести…

На обратном пути Скрыбочкин замер перед не замеченным прежде штабелем:

– Это што в коробах с хранцузскими надписями? Пархумерия?

– Нет. Танки.

– Не бреши. Я ж ещё окончательно мозгом не тронулся, штоб тебе поверить. Какие могут быть танки в подводной лодке?

– Резиновые. В Иран везли: там запасаются надувной бронетехникой для новой войны со Штатами. Эти игрушки очень эффективны для отвлечения бомбовых ударов противника.

– У нас на Кубани я отродясь ничего подобного не видывал, – оживился Скрыбочкин. – Это я забираю без разговоров.

Уже спускаясь в шлюпку, полковник увидел перископ. Который тоже изъял ради хохмы.

***

Субмарина осталась за кормой корсара и скоро скрылась вдалеке. После этого Скрыбочкин достал насос:

– Счас спробуем в деле хранцузский камуфляж.

Они накачали несколько резиновых танков и спустили их на воду. Танки с медлительной величавостью поплыли прочь, в сливавшуюся с горизонтом лазурь, шевеля стволами пушек вверх-вниз в такт волнам.

Это понравилось обоим.

Поскольку делать всё равно было нечего, они не оставили упомянутого занятия – и между ромом, виски и джином резались в карты, а проигравший нагнетал воздухом очередной танк. И, пока тот поблизости виднелся на волнах, Скрыбочкин и Корецкий швыряли в него порожней стеклотарой, невзирая на выпученные морды акул и не прекращавшуюся морскую болезнь.

Перспектива путешественников не стала менее подвижной и неопределённой, чем прежде, однако их настроение заметно улучшилось. И они продолжали надувать танки до самого вечера, пока не окунулись в лёгкую лимонность луны и ласковый плеск волн. А затем сон сморил их прямо на палубе.

…Вскоре кубинские пилоты стали докладывать начальству о концентрации в море крупных бронетанковых соединений. Это казалось невероятным, однако нельзя было не верить аэрофотосъёмке. Поднялась паника о новом американском оружии. ВВС получили приказ ради мира на планете уничтожать вблизи берегов острова невероятную технику. Сотни самолётов вырулили на взлётно-посадочные полосы, чтобы наносить ракетно-бомбовые удары по противнику.

***

Погожим днём над карибскими волнами, отражая солнечные лучи, мирно поблёскивали две шарообразные головы. Они принадлежали российским олигархам Захеракосу и Кастракису, которые, развалившись в шезлонгах, удили рыбу с борта белоснежной, как невеста, океанской яхты. У обоих имелось столь много денег, что впору было разодрать на себе одежду и завыть от счастья. Но к положительным явлениям человек привыкает быстро. И олигархи давно привыкли. Оттого вместо крика и уничтожения одежды на почве излишних эмоций Захеракос и Кастракис испытывали пресыщение всем подряд. Их существование походило на жирную, но малопривлекательную по своим вкусовым качествам пищу, от которой даже у самого заядлого неприхотливца воротит с души, хотя и пожаловаться ему, казалось бы, не на что в свете всемирного продовольственного кризиса. Таким образом, упомянутые российские олигархи, ни о чём особенном не переживая, просто скучали. Полусонно забросив взгляды за горизонт, они не обращали внимания на свои поплавки, тихо мечтая о приключениях. Которые не замедлили свалиться непосредственно с неба.

Внезапно яхта была захвачена стремительным парашютным штурмом кубинских десантников.

– Здесь танки не проплывали? – свирепо рявкнул десантный лейтенант, потрясая автоматом. – Вы давно околачиваетесь в этом квадрате – может, у вас тут наблюдательный пункт?

– Какие танки? – не понял Захеракос, и кожа у него на лице сморщилась гармошкой, как тёмная вода неопределённой глубины при начинающемся ветре. Он скосил глаза в сторону своего компаньона и пробормотал опасливо:

– Странное что-то слышится… и даже как будто видится… Вероятно, мне пора обратиться к психоаналитику.

Кастракис тоже открыл было переполненный словами рот для скандала, однако в последний момент передумал.

Тут из каюты, вопросительно вертя в руках нунчаки, вышел телохранитель обоюдных миллионеров Отар Улупидзе:

– В чом дэло, уважяемые? – осведомился он, на всякий случай пританцовывая для разминки перед предполагаемой дракой и грозно потряхивая выпестренной боевыми шрамами и гладко выбритой головой.

Ответа не последовало, как если б Улупидзе был никому не интересным приблудным котёнком, чей слабый голос не стоит внимания. Коммандос вглядывались в иную сторону – туда, где всё отчётливее прояснялись очертания только что возникшего навстречу корабля. Схватившись за оружие, они перешёптываясь с озабоченными лицами:

– На нём никаких опознавательных знаков.

– Это корсар.

– Смотрите: следом движется танковая колонна!

В упомянутый момент с борта пиратского судна открылась истерическая стрельба. Никто не знал, что её причина носила исключительно орнитологический характер: Скрыбочкин пробудился среди катавшихся по палубе бутылок, сплошь обгаженный перелётными птицами – и, отплёвываясь, принялся палить во все стороны из попавшегося под руку миномёта, чтоб отогнать пернатых. Вокруг плыла, бликовала и зыбилась сплошная жаркая размазня, оттого Скрыбочкин ничего вокруг себя не видел, а стрелял наугад ради моральной самозащиты. Одна мина, правда, нечаянным образом угодила в яхту российских олигархов. Судно, накренившись, загорелось. Корсар же, будто Летучий голландец, не подавая признаков жизни, величественно проследовал мимо (потому что Скрыбочкин, опростав новую поллитровку, вскрыл банку тушёнки и решил на всякий случай сходить в сортир, чтобы хоть раз поберечь одежду – да там и лишился окончательного сознания, запечатлевшись лицом в унитаз).

…Через несколько потерявшихся в бреду суток истомлённые жаждой российские олигархи и кубинские десантники были сняты с перегруженной шлюпки экипажем американского эсминца. В Ки-Уэсте всех определили в психиатрическую лечебницу. Несмотря на многомесячные поиски справедливости потерпевшим кораблекрушение так и не удалось доказать медикам ничего конкретного о Летучем голландце и водоплавающих танках.

Корсар между тем продолжал свой путь с прежними Скрыбочкиным и Корецким на борту. Время ленивым морским слизнем переползало от рассвета к закату, а затем снова от заката к рассвету. Порой (Скрыбочкин был готов в этом поклясться) оно даже останавливалось ненадолго, однако потом – как бы нехотя – отлипало от сонного места и возобновляло движение среди тягучей обыкновенности неприкаянной жизни.

И так день за днём. Секунды, минуты и часы, прилегая друг к другу, тянулись невесть куда, не гарантируя финишной черты, зато оставляя простор для фантазии.

Ничего хорошего в этом ни Скрыбочкин, ни Корецкий не видели. Впрочем, и плохого тоже. От долгого плавания их чувства притупились и стали подобными волнообразному круговращению водяной поверхности мира, среди которой трудно угадать проблески чего-нибудь достижимого. Потому, ненадолго вспоминая о времени, они затем старались снова о нём забыть. И это обоим, как правило, удавалось.

***

Среди малозначительных событий случалась иногда полуосознанная реальность, когда лучи безжалостного южного солнца, помноженные на мёртвый штиль, превращали палубу корабля во внушительную жаровню, похожую на инструмент, вынутый из адского пекла. Тогда Скрыбочкин и Корецкий, прячась от лишнего загара, усаживались в тени полубака – и, вытянув ноги, беседовали о чём-нибудь насущном.

– Главное, штобы от правильного курса не отклониться и домой впопасть. – говорил Скрыбочкин. – Ты уж гляди, не оплошай с корабельным вождением. А то, не дай бог, отнесёт нас Гольфстримом или ещё каким-никаким течением в Северную Америку – плохо тогда будет.

– Не хочешь в Штаты? – удивлялся Корецкий, потея, хмурясь и кусая губы от неудобоваримых предположений относительно финальной точки своей слабовменяемой одиссеи. – Чем же у них плохо? По-моему, сыто живут, не то что на Гаити.

– А по мне – так на Гаити и то лучше. Там народ хучь и чумазый, а всё одно добрее, чем в Штатах буржуйских. Одно слово: империя зла. Не хочу я в энту клоаку. И вообще, на хрена эти янки развалили нам Советский Союз? Такую великую державу распустили на лоскуты, чистые варвары. Тебе разве не обидно?

– При чём тут Советский Союз? – находил в себе смелость на несогласие Корецкий. – Тоже мне, великая держава. Если на то пошло, она сама развалилась из-за таких хапуг, как ты.

– Неправда твоя! Россия богатая, в ней столько добра под ногами валяется, што можно хапать каждому сколь угодно, и никакого убытку в ней не заметишь… Это они нам державу снаружи разрушили. Создали в своём Голливуде образ врага, ополчили супротив России весь мир – тут любая страна рассыплется, будь она какая угодно могучая. Ить гуртом на нас напёрли, как шакалья стая.

– Это как же они на нас напёрли? Кому мы нужны, чтобы на нас напирать? Будто у них дел своих нет, только и заботы, что нас разваливать. Ты сам-то понимаешь, какую глупость говоришь?

– Очень хорошо понимаю: совсем не глупость. Ну посуди сам. Цены на газ и нефть опустили ниже некуда? Опустили. В Афганистане душманов для войны подзуживали? Оружие им поставляли? Подзуживали и поставляли. Шмотками своими – джинсами разными да всяким барахлом и жрачкой соблазняли народ? Сникерсами и жевательной резинкою? Свободой слова и видимостью демократии? Ещё как соблазняли, со страшной силою! Ничего, скоро они сами от своей демократии развалятся. Пусть покамест играют свадьбы промежду совращенцев, пусть роздришают покупать оружие кому ни попадя, это нам только на руку. Мы поглядим со стороны, подождём своего часу… И нефть у них когда-никогда закончится, и газ иссякнет. Што тогда янки станут делать? Атомный двигатель, как ни крути, на автомобиль и на самолёт не установишь. Хочешь не хочешь – у нас покупать надобно энергоноситель.

– Подумаешь, беда. Не в одних энергоносителях счастье. Всё равно у них денег куры не клюют. Превратят Россию в свой сырьевой придаток и продолжат жить припеваючи. Будут нами манипулировать хоть так, хоть эдак. Кто думает иначе, тот просто испытывает страх перед истиной.

– Не-е-е, я с тобой не согласный, друже. С чего это мне испытывать страх перед истиной? Да не с чего, ё-моё! А касаемо манипуляции – дак тут ты впадаешь в ошибочность. Нашим народом не дюже поманипулируешь. Мы сами, ежли захотим, кого угодно вусмерть переманипулируем.

– Каким способом, интересно?

– Да любым. Мало ли способов существует на свете. Каким пожелаем – таким и переманипулируем.

– Это несерьёзный разговор.

– Почему?

– Потому что неконкретный. Ты хоть один способ приведи для примера. Что, не можешь? То-то и оно. Голословно кулаками потрясать – это каждый умеет, а как до конкретики доходит, так и сказать нечего.

– Почему голословными кулаками? Как это – сказать нечего? Да запросто скажу!

– И скажи.

– Ну ладно, ежли для примера, то вот тебе самый простой способ: мы можем очень легко устроить мировому капиталу бешеную сухомятку по части сырьевого ресурсу. Просто возьмём и по всем статьям цены взвинтим. До таких размеров, што мама не горюй! А потом поглядим, как они запляшут и хто чьим придатком исделается.

– В таком случае американцы вообще нас в два счёта завоюют. Силой оружия и всей современной техники, которую они накопили, пока Россия была в обвале. Ну, и силой денег, понятное дело. А то – как вариант – сделают на месте России выжженную территорию да ещё устроят там общемировую свалку отходов. Токсических и радиоактивных. Заодно нефть с газом и прочими ископаемыми заберут, никого не станут спрашивать.

– Не справятся, кишка у них для этого дюже тонкая. Мы и сами раньше других можем устроить на месте России выжженную территорию, штоб у каждого, хто заявится к нам с мечом в руке, почва горела под ногами… А настоящая сила, ежли хочешь знать, она не только в деньгах и оружии. Нет, крупные города, конешно, с сувременной боевой техникой и прочей возможностью у американцев ещё получится разбомбить. А вот в лесные чащобы, да ещё по зимней поре, ихним разноцветным геям и лесбиянкам навряд захочется соваться, там наши партизаны в два счёта нарисуют им на харях правильную политкорректность. Сдаётся мне, в остатках старых арсеналов у нас какое-никакое вооружение завалялось, ить – сто процентов – не всё ещё расхитили, потому как было его дюже много. Ништо, мы его дорасхитим, поскребём по сусекам с божьей помощью, а потом устроим козью морду всем подряд: и агрессорам иноземным, и нашим толстосумчатым крадунам… Эхма, может, потому я и тороплюсь поскорее достигнуть родных краёв, штобы поспеть к заварухе. Не то будет обидно, ежли без меня почнётся катавасия. Негоже настоящему патриоту по морям куролесить да загорать на солнышке, когда отакие тучи со всех сторон сгущаются над Родиною. А как ты думал? Иначе нельзя. Пусть все супостаты накрепко усвоят: што нам от роду судьбою дадено, того у нас никому не отобрать… Да ладно, чего я перед тобою бисер рассыпаю насчёт высокой идейности, ты же с другого поля ягода.