Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

После упомянутой экспертизы всё стало ясно.

Это была известная преступная группа из Кракова: Бжизя Штучка, прежде служившая в польской разведке, и её помощники Бронислав Стульчак и Бзденек Шепчкунецкий. Они возили в Россию в закамуфлированном под «Запорожец» спецавтомобиле радиоактивные отходы – и закапывали их где попало; эта работа хорошо оплачивалась анонимными нанимателями.

…Поутру, когда обыкновенные люди начали вставать с постелей и, приходя в себя после сна, собираться на работу, Скрыбочкину удалось разыскать Тормоза. Который, обожравшись конфетами, вафлями и шоколадными батончиками, решил предаться сладострастным утехам – и теперь находился в дорогостоящем борделе Исаака Перцева, где, по счастью, у полковника Скрыбочкина имелось несколько внештатных осведомительниц. Тормоз как раз затворился в номере с тремя девушками, коих заставлял вертеть обнаженными частями телесных принадлежностей и в полную силу бить его своими сексуальными ножками, как привык с детства; а сам хохотал, потрясая членами, и надувал кондомы, отчего казалось, будто он кончает свое существование и всеми жабрами души глотает безумную пену нечеловеческого удовольствия… когда вдруг Скрыбочкин выхватил его из вожделенного кошмара и поволок на свежий воздух.

…Тормоз рыдал в автобусе половину дороги до посёлка Тлюстенхабль. Демоны обиды и одиночества, угнездившись в нём, грызли сознание, бесновались и не оставляли в покое. А Скрыбочкин по мере сил старался утешить своего спутника, регулярно тыкая его в бок кулаком и приговаривая тихим образом:

– Не тушуйся, друже, любое удовольствие надобно сперва заработать, а потом уже и знать честь. Давай-давай возвертайся в нормальное настроение и хватайся за ум! Не вдруг под гору, а с поноровочкой, без журбы и прохладности в помышлениях. А то што же получается: нукали, нукали, да и стали тпрукать? Не-е-ет, этак нельзя. Оно понятно: всего враз не сделаешь, однако не стремиться нам нельзя. Скоро шары перекатываются, да не скоро королька подбивают… Появятся ещё в твоей жизни и кондитерские изделия, и женщины с заманчивыми глазами, и чего ещё душа пожелает: настанет тогда не жизнь, а форменная утопия за пределами кругозримых границ. Чего только не бывает на свете, всего можно достичь при старательной исполнительности. Не сумневайся в благополучном исходе – я же не сумневаюсь! А ты как-никак тоже существо разумное. Твоего здраворазумения вполне достатошно для воспринятия гораздо более сложных понятий, не говоря уже об таких простых, которые я счас тебе растолковываю заради успешности нашего предприятия. Потому не придурювайся и не рюмсай почём здря. Подумаешь, урезали тебя в роздвлечениях, невелика беда, это же кратковременный перетык. Расстараемся как следует, доведём до конца што начали – и пестроцветная птица удачи улыбнётся нам в полный рот двумя рядами зубов да ещё песню споёт плясовую. Станешь тогда сногсшибательным челувеком, почти как я, и поставишь жирные наклёпки на все свои прорехи! Надобно только терпением вооружиться и дело докончить. А как ты думал? Кончил дело – гуляй смело! А покамест не кончил – извини! Учёные люди не для того изотопы придумывали и добывали с-под земли, штоб они теперь пропадали пропадом, никому не принося дохода…

Тормоз встряхивал головой с безадресной печалью на лице и разводил руками, пуская носом пузыри. Но полковнику возражать не осмеливался, хотя все слова своего целеустремлённого спутника пропускал мимо слуховой памяти. Затем его слёзы иссякли, и он уснул, съехав головой на плечо Скрыбочкина. Разумеется, во сне печаль бесследно испарилась. Однако поначалу внутренняя темнота выводила его из себя, и он едва сдерживался, чтобы не завыть, пустив пену сквозь зубы. Притерпевшись же к темноте и прочно утвердившись в бессознательном пространстве, Тормоз принялся рассказывать себе страшные истории из давних снов – и внимательно слушал их, иногда вскрикивая от ужаса…

А когда они достигли пункта назначения, Скрыбочкин растолкал Тормоза, и тот пробудился с улыбкой освобождения.

***

В Тлюстенхабле, высадившись на автовокзале, Скрыбочкин и Тормоз приблизились к толпе местных нищебродов и принялись расспрашивать о супружеской чете в составе двух адыгейских миллионерш и одного русского маньяка. Ответом им были молчание и жесты, подразумевавшие незнание языков. Тогда Скрыбочкин вынул из носка свёрнутые в трубочку пятидесятидолларовые купюры. В результате его находчивых действий среди поднявшейся драки и алчных выкриков выяснилось направление дальнейших поисков.

Через пятнадцать минут они подошли к трёхэтажной вилле, расположенной среди бескрайней помидорной плантации. В дверном проёме появилась горничная-кореянка. Языковой барьер всегда нетрудно преодолеть с помощью рук, поэтому после очередной пятидесятидолларовой убыли из денежных запасов Скрыбочкина знакомство не заняло много времени. Горничную звали Пада Хванпхо, а свои инициалы полковник сообщил ей уже в гораздо более интимной атмосфере, и были они вымышленными, хотя ни для Скрыбочкина, ни для кореянки это не имело ровным счётом никакого значения.

…Выйдя через час из комнаты проявившей словоохотливость горничной, полковник застегнул брюки и двинулся вверх по лестнице. Теперь он знал, что хозяйки особняка – близняшки Нафсет и Мамлакат – отличаются трудноутолимыми сексуальными потребностями. Навзрыдлоногов оказался очередной радостной находкой для сестёр.

Сегодня женщины уехали подписывать контракт на поставку помидоров бурильщикам Ямбурга. Усталый после бурной ночи Навзрыдлоногов лежал на диване с раздавленными на лице мухами. Скрыбочкин подкрался к нему на полусогнутых ногах. И, передёрнув затвор пистолета, гаркнул маньяку в ухо:

– Молчать, гнусь болезнетворная! Хучь ты и вострый челувек, а не вострее меня, так и знай, гадючья сукровица! Ну-ка, давай, говори скорее, хде ты сокрыл от государства покраденные изотопы!

При последних словах Навзрыдлоногов приподнял голову с подушки и нервно прохихикал:

– Хе-хе-хер тебе с ушами, протокольное рыло. Никаких изотопов в природе человеческой не существует, дезинформация одна и блядство.

– Не хочешь по-хорошему, – вздохнул полковник. – А сам не понимаешь, што неправильно гнушаешься, раз с сегодняшнего дня на таких, как ты, открылся охотничий сезон. Вот счас заместо меня сюда зайдёт крупный специалист по заплечным вопросам, он и растлумачит всё доходчиво. А заупрямствуешь – оставит от тебя отпечаток на полу в виде мокрого места, и поминай как звали. Потому што это не челувек в прямом понимании, а форменный вырвиглаз, сам убедишься.

Высказав свою беспощадную мысль, он продолговато высморкался в пространство и, с безразличной видимостью пожёвывая верхнюю губу, удалился прочь.

Как все не до конца состоявшиеся гуманоиды, Навзрыдлоногов имел кровоточащую душу обиженного на себя полуживотного, а уж чужим людям и подавно не доверял даже в минуты ослабленного сознания. Оттого решил дождаться материализации угроз незваного гостя.

Впрочем, сколько-нибудь заметное время томиться ожиданием ему не пришлось, ибо в комнату влетел Тормоз с незамедлительными глазами и пеной возбуждения вокруг рта. Ударом головы вышибив маньяку большинство зубов, он стал гоняться за Навзрыдлоноговым вокруг трёхспальной кровати, нанося тому беспорядочные побои и выкрикивая прямодушное обещание:

– Вбью за хвафсулу!

Это продолжалось мучительно долго. Потом на крики о помощи вернулся Скрыбочкин с пистолетом Макарова наизготовку.

– Исчезни, бандит, – приказал он возбуждённому Тормозу. И, оборотившись к Навзрыдлоногову, принялся плотно притискивать слова друг к другу, благо недостатка в них не испытывал:

– Я же упреждал, што оргпреступность не собирается с тобой цацкаться, а ты, грешная душа, затруднялся поверить. Потому теперь можешь винить только себя за свои телесные сповреждения, больше некого. Бегать взапуски с тёмными силами – это тебе, брат, не хухры-мухры! Откуда у тебя взяться соответственным способам супротив потайных агентов и разных секретных людей? Неоткуда, то-то и оно! Ещё скажи спасибо, што покамест остаёшься живым, не у каждого выколупывается такое везение, когда его преследуют органы безопасности и убийцы со всех сторон. Ну ладно, на первый случай извиняю тебя за глупость – будем считать, што ты недовоспринял мой довод. Теперь слушай сюда, ошибочное создание рода челувеческого. Так и быть, я готовый взять твою жисть под защиту, ежли сознаешься про изотопы. Потому што с какой стороны ни споглянь, миролюбивости у меня не занимать. Только не вкручивай мне тут никаких сумнительных материй и ложносочинённых кандибоберов, я их на раз голыми зубами раскусываю – мне-то ничего, я всё одно своего добьюсь, а тебе станет только хуже. В общем, держись полной правды, не ошибёшься. Да не тяни кота за хвост, сознавайся побыстрее и рассказуй всё обстоятельно, а то у меня терпение не железное.

– Да-да, сознаюсь, я бросил капсулу в бетонный раствор, – зашёлся слезами Навзрыдлоногов, – а из него отлили три статуи этого монстра!

– Какого такого монстра?

– Горького! Максима! Писателя, который про мать выразился по школьной программе!

– Об школе забудь, хабарник непутёвый, никого здесь не тронут твои крокодиловые слёзы. Вспомни лучше, в какую из трёх статуй впопала капсула? И куда её потом отправили? Конкретно!

– Куда отправили – не знаю. Теперь эти монстры по разным местам находятся. Сам поискал бы, да пока не удалось найти покупателя на изотопы. О том же самом, что и ты, меня спрашивали в Зальцбурге трое поляков, а откуда мне знать-то, если я даже искать ещё не начинал!

– Трое поляков, говоришь. А ну-ка, давай, остановись на этом моменте подробнее.

– Ну, одна баба там была, Бжизей её зовут, и с ней ещё двое мордоворотов…

И Навзрыдлоногов поведал Скрыбочкину о том, как недавно, продав в Зальцбурге очередную партию нелегальных помидоров, выращенных в хозяйстве близняшек Нафсет и Мамлакат, он сидел в гаштете над неоднократной кружкой пива «Штигль» и сетовал в пространство на несбывшуюся возможность найти подходящую фигуру, которой можно было бы продать изотопы, когда к нему подсели эти поляки. И поили его задарма, пока не выведали всё, что хотели, хотя он, конечно, почти ничего не запомнил.

Дальнейшему дознанию помешал металлический лязг: это юркий «Запорожец», вышибив ворота и продавив колею среди томатных насаждений, подлетел к дверям особняка. Выскочившие из него Бронислав Стульчак и Бзденек Шепчкунецкий ринулись вверх по лестнице.

Полковник Скрыбочкин успел ретироваться. А Стульчак и Шепчкунецкий ворвались в комнату Навзрыдлоногова, и через минуту оттуда донеслись крики истязаемого маньяка.

Тем временем Скрыбочкин и Тормоз двумя призрачными тенями выскользнули на свежий воздух. И втиснулись в салон «Запорожца», где оставалась на стрёме давешняя рыжеволосая красавица.

– Тихо, Бжизя, замри и не производи лишних шевелений, – процедил полковник угрожающим тоном. – Ежли станешь вести себя правильным образом и между нами не произойдёт разнотык, тогда мы сохраним тебе жисть. Это я тебе сообщаю, как говорится, положа руки на сердце, при чистом уме и тверёзой памяти.

И тронул автомобиль со второй скорости, пока Тормоз дрожащими пальцами изучал интимную топографию своей внезапной спутницы…

***

Мысли Бжизи в поиске выхода из катастрофической ситуации метались наподобие броуновских частиц, но ничего не находили. Наконец женщина поняла, что её припёрли к стенке и выкручиваться нет смысла. Из дальнейшего разговора Скрыбочкин мало-помалу узнал от неё скрытную картину недавних событий. Которая заключалась в том, что троица поляков, добыв накладные на железобетонных монстров, уже успела взорвать двоих Горьких, которые оказались лишены содержания, и приехала в станицу Белогвардейскую, где на площади имени Ледяного похода ещё стоял третий по счёту классик, протягивая вдаль свою всегда правую конечность. Их взорам открылась странная картина. Стоявшая под статуей мехрука, урча, поднимала застывшего со спущенными брюками гражданина. Который, улучив момент, вдруг запрыгнул прямо на указующий перст Горького широко раздвинутыми ягодицами.

– Он – гей? – поинтересовалась Бжизя у людей, томившихся в очереди к статуе.

– Ничего подобного, – ответили ей. – Это вполне приличный местный дядька, Фекалий Кузьмич Перистальский, он сейчас совершает медицинскую процедуру по избавлению от геморройных шишек. Перст-то у писателя целебный: что ни притулишь к нему – всё враз отмирает.

– Радиация, – понимающе шепнул спутникам Бронислав Стульчак. – Значит, мы находимся на верном пути: капсула замурована в руку монстра.

В эту секунду проходивший сеанс исцеления гражданин Перистальский слетел на землю и бросился в далёкую сторону с восторженным криком:

– Отпали! Отмёрли мои шишечки!

А следующий очередник, сунув водителю мехруки денежную купюру, торопливо влез на освободившееся место.

Отломить каменную руку казалось удобнее без свидетелей. Однако ночью в станице начался политический митинг с пьянкой, водомётами и кулачным противостоянием ОМОНу… В предрассветный час статуи на месте не оказалось. В силу чего поляки и прибыли сегодня к Навзрыдлоногову, подразумевая подвох или как минимум возможность выбить из него хоть какие-нибудь дополнительные сведения.

…В станице Белогвардейской Скрыбочкин и Тормоз провели опрос населения в местных пивных. Из которого вырисовывалось, что на окраине станицы компактной общиной жили цыгане. Которые трудились на местном рынке с медведем по кличке Соловей-Разбойник. Животное выдрессировали по системе Поля Брэгга безжалостным голоданием, и теперь оно безропотным образом плясало подле рынка за рыбьи кишки или кусок макухи. Временами объявлялось, что сейчас будет произведена соловьиная трель. И Соловей-Разбойник принимался реветь, скаля чёрные зубы. Хотя иногда, не удержавшись, медведь кидался в рыбные ряды, где его уже было невозможно изловить до полного животного несварения и потери сознания.

Вчера, возвращаясь с работы, цыгане Иван Копейкин, Яшка Гармошкин и Аза Бубенцова наткнулись на митинг с призывами крушить остатки морально устаревших монументов – и угадали свою выгоду. С зажигательными лозунгами они свалили Максима Горького с пьедестала. Затем обмотали его верёвками и, запрягши Соловья-Разбойника, увезли изваяние волоком в лес, где его захоронили, оставив торчать из почвы одну писательскую руку. К которой теперь планировали водить на процедуры больных и страждущих – разумеется, на платной основе.

Выяснив это, Скрыбочкин и Тормоз оставили Бжизю в мотеле, посулив ей часть выручки от клада в обмен на всё остальное, а сами прибыли на лесную поляну, где их ожидало сокровище. И вовремя. Потому как Бронислав Стульчак и Бзденек Шепчкунецкий параллельным образом разыскали место захоронения железобетонного монстра и уже успели заложить под него взрывное устройство для освобождения капсулы.

Мало кто способен чувствовать такое уважение к самому себе, какое испытывали теперь эти два польских авантюриста. Они были близки к цели и не испытывали сомнений в успехе своего предприятия.

– Через неделю-другую реализуем нашу добычу, – проговорил Стульчак, алчно потерев ладонь о ладонь, – и оторвёмся на полную катушку. Получим от жизни всё и сразу!

– Всё и сразу – понятие весьма туманное, – благодушно возразил Шепчкунецкий, и его глаза расплылись в разные стороны, как два ленивых зверя после благополучного завершения брачного сезона. – Не хочу сказать, что это плохо или неосуществимо, просто каждый понимает такое по-своему. Вот я, например, человек глубоко порядочный, и все мои желания вполне естественны, однако мне как-то боязно хотеть всего сразу. Лучше, чтобы потребности удовлетворялись постепенно, одна за другой. Но главное и наипервейшее моё желание – это, конечно, деньги, много денег.

– Ха-ха-ха! Правильное желание. Будут у нас деньги – получим и всё остальное!

– А чего ты хочешь больше всего, Бронислав? На что потратишь деньги в первую очередь?

– О! Для начала мне надо уйму женщин и море вина. И ещё… белый пароход – такой большой, чтобы на нём многим людям хватило места. Хочу плавать на нём – пить, трахаться и плавать по миру в своё удовольствие, пока не надоест.

– Хм… Собственный большой пароход – это неплохо. А потом, когда надоест плавать, что станешь делать?

– Пока не знаю. Но об этом у меня будет время подумать. Может, мне вообще никогда не надоест. А ты уже решил, на что потратишь барыши?

– Разумеется. Я положу их в банк, и стану жить в образе скромного рантье. Обзаведусь женой и детьми. Куплю хороший автомобиль и, наверное, заведу собаку.

– По мне, так это мелковато.

– А я заведу крупную жену, во-о-от такую, – с этими словами Шепчкунецкий максимально развёл руки в стороны. – И детей она родит штук десять или пятнадцать.

– Ну да, и собаку ты заведёшь самой крупной породы, какая только существует на свете, ха-ха-ха!

– Напрасно смеёшься, Бронислав. Для человека ведь что главное? Чтобы в его душе царили мир и покой.

– И чтоб у него никогда не переводились денежки!

– Согласен. Без денег мне не прокормить во-о-от такую жену и десяток детишек.

– И здоровенную собаку, ха-ха-ха! – Бронислав Стульчак похлопал товарища по плечу. – Нет, насчёт семейных уз лично я – пас. Заведу себе целый гарем на белом пароходе, стану менять женщин как перчатки… Искупаюсь в Средиземном море, помою ноги в Индийском и Тихом океанах, стряхну с себя все прежние заботы. Отдамся, так сказать, комфорту. Буду дышать свежим морским воздухом, потягивая прохладный коктейль из тонкого высокого стакана – через такую, знаешь, соломинку с оранжевым или розовым зонтиком. Красота!

– Красота, – не стал возражать товарищу Бзденек Шепчкунецкий. – Возможно, и я куплю себе яхту. Ладно, давай уже наконец взрывать этого чёртова писателя, у меня прямо руки чешутся. Только отойдём подальше, чтобы нас не покалечило бетонными обломками.

Бронислав Стульчак кивнул. И они скрылись в близлежащих зарослях кустарника.

Однако поляков поджидал непредвиденный изгиб событий, поскольку через несколько секунд на лесной поляне появились две целеустремлённые фигуры. Одной из которых являлся полковник Скрыбочкин, а другой – Тормоз. Первый шагал навстречу темноте, приговаривая: «Вот, похоже, и настала нашему пути благополучная оконцовка. А я знал, што так оно и будет, как же иначе…» А второй слегка приотстал от него, вертя головой в разные стороны и мечтая о близких удовольствиях новой жизни…

***

Взрыв прогремел в тот миг, когда Скрыбочкин склонился над торчавшим из земли каменным перстом. С криком: «Экая клюю-у-уква получа-а-ается-а-а!» – он взлетел в воздух, и его расхристанное тело зашвырнуло на верхушку близлежащего дерева. В испуге Тормоз заорал: «А-а-а! Побучите, фуки!» – и стал палить во все стороны из купленного у депутата Парахина огнемёта. От которого неосторожно сидевшие в кустарнике поляки бежали прочь, переполненные негодованием и матерными выражениями на нескольких языках.

…Вскоре после того как Шепчкунецкий и Стульчак сбили пламя с остатков одежды, их доставили в районную больницу, где обоих долго истязали уколами и антисанитарией, пока несчастные авантюристы не убедились, что могут спастись лишь сдавшись в руки правосудия. Что они и сделали.

Скрыбочкину было не лучше. Целый месяц медики спасали его жизнь. Утешала только дружеская помощь депутата Парахина. Который тайком приносил водку и круглосуточно дежурил в палате, ибо жить ему было пока негде… После выписки из больницы не прибавил настроения и тот факт, что Тормоз успел получить страховку за радиоактивную капсулу – и, конечно, профукал её на конфеты и разные глупости. Что взять со слабоумного.

– Никогда не было у меня больших денег, – вздыхал полковник. – А ежли и были по случайности, то всё одно в карманах надолго не задерживались.

На это ему Парахин однажды заметил:

– Не в количественном показателе счастье. Главное – шоб регулярно имелось чему не задерживаться в карманах. Как-никак деньги – они только средство для получения всего остального.

– Чего остального?

– Тю, да мало ли чего. Удовольствий, например. Без удовольствий какая жизнь? Никакущая, факт.

– Твоё соображение ни для кого не новость.

– А ты новостей не жди, их вообще мало осталось на свете. Просто существуй себе, траться умом и сердцем. А финансы – штука прилагательная, их всё равно в могилу с собой не утянешь.

– Дак ежли бы даже утянул – на хрена они мне там сдались? – усмехнулся Скрыбочкин. – Нет уж, лучше я их без задержки употреблю себе на пользу, покамест не угасли желания. Потому што не довольство, а охота челувека тешит, и нечего тут теряться в догадках. С другой стороны, без охоты при любых понятиях неоткуда взяться и довольству, хучь ты тресни. Ладно уж, чему быть, тому и статься, ох-хо-хо… Всё плохо или хорошо, или ещё как-никак, но жисть развивается в дальнейшую сторону. А я – што? Я – ничего. У меня ни в какую сторону ничего не заржавеет.

Странным образом после вышеприведённого короткого разговора огорчение полковника по поводу несостоявшейся прибыли перевалилось на тёмную сторону его сознания и сделалось лишь тенью чувства, которую легко не замечать. Злосчастная капсула с изотопами канула в прошлое, и всё вернулось на круги своя.

…А Бжизю Штучку Скрыбочкин пожалел – принял её на капитанскую должность в Управление безопасности. Время от времени он обещал благодарной полячке развестись с женой, и этого было достаточно для внутреннего удовлетворения обоих, коему они предавались ежедневным образом. Хотя не только Бжизя, но и многие другие женщины обожали полковника – как после службы, так и во время исполнения им непосредственных обязанностей на рабочем месте. Впрочем, это не играло кардинальной роли в его самоощущении. Главное, что мир во всём мире худо-бедно сохранялся в прежнем виде благодаря усилиям бойцов невидимого фронта, среди которых неукоснительная персона Скрыбочкина занимала далеко не последнее место. Постепенно наступавшее будущее, разумеется, не могло превзойти все его самые дерзкие мечты, однако не оправдывало и худших опасений, ибо текущее существо каждого дня оставалось в прежней силе.